Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

10

К апрелю 1937 года Сидней набрал вес. После операции Сулова по блокировке дороги в поле не выходил, последние полтора месяца усиленно учил неграмотных андалусских campesinos [54]54
  Крестьяне (исп.).


[Закрыть]стрелять из ружья и ползать по-пластунски. Кобб велел научить их искусству жить дарами земли, но им не требовались уроки выживания. Когда Сидней начал объяснять, как ставить силки, они задали добродушный вопрос: зачем ловить кролика в проволочную петлю, когда его можно руками поймать. Поначалу побаиваясь смуглых мужчин с густыми черными волосами и гнилыми зубами, он вскоре обнаружил, что его привлекает и радует теплота, щедрость, несказанная благодарность за участие в их борьбе. Все больше нравились угощения: жирная jamon negra, queso antiguo, sobresada [55]55
  Ветчина, старый сыр, колбаса (исп.).


[Закрыть]с острыми приправами; вскоре он оценил вкус сногсшибательного спиртного удара неочищенной aguardiente. Проводя дни в их компании глубоко в лесах вокруг Лоригиллы, вдали от холодного цинизма Бенимамета, он наконец проникся страстью к революции, столь дорогой сердцу Джо. Погрузившись в языковую среду, усовершенствовал свой испанский, лицо потемнело под весенним солнцем, уже не подлежавшие починке ботинки сменились сандалиями на плетеной веревочной подошве.

Если Кобба поразило превращение растерянного бледнолицего англичанина в небритого загорелого партизана, он этого не выдал, только заключил:

– Растолстел, малыш Сид.

Сидней сидел в кресле перед впечатляющим письменным столом, унаследованным командиром.

– Не так, как некоторые, – ответил он.

Кобб рассмеялся.

– Тебе требуется приключение. Пойдешь нынче вечером с нами. Чуть-чуть выше по берегу и в глубь территории.

Тоненькая белая луна висела над Средиземноморьем, бросая призрачный свет на мертвенно-тихие воды. Кобб ехал на север на высокой скорости: дорога пуста, он тут главный. Рядом с ним сидел Клее – дикарь с бычьей шеей, бритой головой и крошечными глазками, которого Сидней видел, но знаком раньше не был. На заднем сиденье вместе с Сиднеем расположился Кройц, длинный немец, участвовавший в операции на дороге, с лицом, усыпанным маленькими оспинами, и длинными, гладко зачесанными назад светлыми волосами, лоснившимися от жира. Последним членом группы был Сименон, скалившийся, как спаниель.

– Сенсационная новость, если кому интересно, – процедил Кобб. – Наше начальство меня проинформировало, что коммунистическая партия больше не может сотрудничать с анархистами. Их интересы расходятся с интересами страны.

– Какой страны? – уточнил Клее. – Испании или России?

Кобб как бы с недоумением посмотрел на него:

– Разве это не одно и то же?

– Прошу вас, господа! – усмехнулся Сименон. – Что за непатриотичные речи? Вы пугаете мальчика.

– Наоборот, могу поспорить, – ответил Кобб. – По-моему, абсолютно патриотичные. Наше руководство считает милитаризацию армии ключевым вопросом победы в войне, и если я думаю, что ее можно выиграть, то вынужден согласиться. Взгляните на картину: в синем углу у нас африканская армия, легион, регулярные войска, фаланга, рекете, [56]56
  Фаланга – националистическая организация в Испании; рекете – монархическая молодежная военная организация.


[Закрыть]итальянцы и немцы – отдельные части, объединенные одним великим лидером. Возьмите негра из Марокко, юриста из Севильи, макаронника из Рима, партийного активиста из Мюнхена, карлистов [57]57
  Карлисты – представители клерикально-абсолютистского течения в Испании.


[Закрыть]или какого-нибудь богом проклятого певца с Канарских островов – все они маршируют под дробь одного долбаного барабана. Поэтому, ребята, они победят, ибо в красном углу у нас марксисты, полдесятка разных анархических организаций, эльзасцы, рекруты и мы. Все пытаются драться с общим врагом, наступая при этом друг другу на пальцы. Ни один из нас не верит другому, ни один не хочет того, чего хочет другой. Поэтому республика проиграет.

– Значит, надо объединиться вокруг одного лидера и забыть разногласия, – сказал Сидней.

Кобб взглянул на него в зеркало заднего обзора.

– Тогда расскажи нам, малыш Сид, как уговорить наших друзей анархистов и двоюродных братьев марксистов собраться под одним большим красным флагом?

Сидней откинулся на спинку сиденья и пожал плечами.

– Вы мне расскажите.

Кобб покосился на Клее:

– Покажем.

Клее повернулся к Сиднею, растянув широкие губы в жестокой ухмылке. Полез в карман кожаной куртки, поднял бровь, как ярмарочный фокусник, и вытащил кинжал длиной семь дюймов. Лезвие почернело, но граненая сталь сверкнула в лунном свете.

– Мы работали вот этими длинными ножами.

Кройц кивнул:

– Die Nacht der langen Messer. [58]58
  «Ночь длинных ножей» (нем.) – расправа Гитлера с политическими соперниками в 1934 г.


[Закрыть]Пошло на пользу герру Гитлеру.

– В политике больше нет политичности, – вздохнул Кобб.

У Винароса он свернул с прибрежной дороги на горный серпантин среди черных высоких посеребренных луной массивов. Дорога огибала темные деревни с каталанскими названиями – Трайгера, Херт, Энфойг, – где не загорались огни и даже собаки не лаяли вслед.

Кобб раскурил окурок сигары и с прискорбием покачал головой.

– Проезжая тенистой долиной Смерти, не побоюсь зла, – произнес он нараспев, – ибо хуже меня нет злодея в долине.

Кройц заснул, болтая головой, словно вынутой из петли, Клее на переднем сиденье тихонько готовил обоймы для автомата, Сименон раздражающе вертел руками, усмехаясь Сиднею всякий раз, как встречался с ним взглядом. На протяжении следующего часа Кобб то пел, то мычал спиричуэл «О, верного друга обрел я в Иисусе», пока не затормозил на крутом склоне.

– Приехали, джентльмены.

Когда они вылезли из «ауди», из темноты выступил нервный юноша с жидкими усиками, бросил сигарету, пожал Коббу руку, быстро заговорил, дергаясь, выдавая волнение и тревогу. В паре сотен ярдов выше дорога шла сквозь сводчатый проем к укрепленной деревне с за́мком на вершине, зубчатые стены которого вырисовывались на ночном небе. Кобб присел за машиной, пристраивая на колене автомат Томпсона. В длинном кожаном плаще, с набриолиненными волосами, он больше смахивал на чикагского гангстера, чем на коммунистического агента, и его подчиненные дополняли образ – Клее в дорогом костюме в узенькую полоску, Кройц в твидовом пиджаке и шерстяных брюках, Сименон в голубом блейзере и черной рубашке с открытым воротом, которого можно было принять скорее за гуляку из казино в Биаррице, чем за наемника.

– Антонио говорит, что какое-то время придется убить, поэтому коротко опишу ситуацию, – объявил Кобб. – В том самом за́мке наверху хранятся запасы продуктов и боеприпасы для всего северного сектора Теруэля. Его охраняет компания престарелых и полудурков, поэтому нам они неприятностей не доставят. Нам требуется босс – капитан Рансато, номинальный анархист. Я говорю номинальный, потому что братья-анархисты его линчевали бы, если б узнали, что он занимается рэкетом. Его зять – товарищ Кано. Слышали? – Кивнул один Клее, и Кобб продолжал: – Кано – делегат, нечто вроде майора в анархистской милиции, пользуется большим влиянием в Железной колонне. Кройц, расскажи малышу о Железной колонне.

Рябой блондин почесал ухо.

– Железная колонна – анархистская бригада. Большинство ее членов освобожденные политические заключенные. У них нет офицеров, только делегаты и комитеты. Сплошные подонки.

– Не хуже и не лучше нас, Кройц, с одной разницей, что испанцы, – добавил Кобб. – Не все из них бывшие аферисты. Многие искренне верят во все, кроме необходимости отказаться от анархистских принципов и бежать под наш большой красный флаг. Действительно, Кано довольно настойчиво требует стоять в сторонке, подобно своему товарищу Аранхуку, члену комитета, который настаивает на том же, хотя по другим причинам. Кано утверждает, будто в его секторе пять тысяч человек под ружьем. И запрашивает денежное довольствие, боеприпасы, продукты на это количество.

– А на самом деле? Три с половиной? – уточнил Сименон.

– Угу, – кивнул Кобб и поднял бровь, глядя на Сиднея. – Понял, к чему я веду, малыш? Кано и Рансато сколачивают состояние, продавая на побережье излишек продуктов, и мне подсказали, что накопленные ими боеприпасы будут использованы против нас в условленную дату и время. Гниль и мерзость, джентльмены. Нынче нам выпал шанс захватить их с поличным. – Он кивнул на за́мок. – Сидят сейчас в доме Рансато, пьют ворованный коньяк, курят сигары с черного рынка. Без всяких сомнений.

– Так пошли! – воскликнул Сименон.

Кобб поднял руку:

– Тихо, френч. Допустим, уберем Рансато и Кано – пару продажных спекулянтов. А кровоточащее сердце Железной колонны останется.

– Аранхук, – буркнул Кройц.

– Понял, наконец. Аранхук чист, как свисток, слишком честен для лидерства. Если посоветует своим ребятам вступить в коммунистическую партию, каждый распоследний сукин сын раскрасит себе задницу в красный цвет, только он никогда так не скажет. Ублюдок действительно верит, будто эта война с фашизмом лишь мелкая склока, а настоящая революция продолжится после того, как Франко к стенке поставят. Мы это дерьмо не скушаем. Я у него был на прошлой неделе вместе с Ласаром из министерства. Мы ему рассказали об аферах Кано. Он был потрясен, уязвлен, но не смог отрицать доказательства, поэтому попросил нас немедленно арестовать гада. Мы отказались и предложили ему самому произвести арест, обещая оказать поддержку. Ласар напомнил, что после мятежа в Валенсии все должны видеть, что Железная колонна поддерживает порядок в собственном доме. – Он взглянул на часы. – Надеюсь, явится.

– И он вам поверил? – спросил Кройц.

Кобб пожал плечами:

– Сомневаюсь, но что ему остается делать? Когда министерство делает предложение, редко бывает альтернатива.

Сидней переводил взгляд с одного лица на другое, не видя ни малейших сомнений или угрызений совести. Они волновались не больше охотника, готовящегося подстрелить лису.

– Мочить будем или всухую? – уточнил Сименон.

– Рансато и Кано поедут со мной в Валенсию, – объяснил Кобб.

– А Аранхук?

– Ну, формально ничего плохого не сделал, поэтому мы его взять не можем. – Кобб кивнул Кройцу. – Захватишь его с собой. Малыша прихвати, подвезите как можно ближе к линии фронта.

– А потом?

Кобб встал, хрустнув коленом, полез в дверцу «ауди», вытащил мягкий черный портфель.

– Отдашь ему вот это, – сказал он, протягивая Кройцу желтый конверт, – а потом отпустишь.

– Что это? – поинтересовался Кройц, встряхивая конверт.

– Карта нашей передовой линии. Расположение некоторых частей отмечено там, где нам было сказано.

Кройц вздернул брови.

Сименон улыбнулся:

– Ley de fuegas? [59]59
  Закон о побеге? (исп.).


[Закрыть]

Кобб прикусил губу, как бы обдумывая ответ. И медленно кивнул:

– Ley de fuegas.

Арест прошел гладко. Сидней ждал на улице с Кройцем и шофером Аранхука. Немец поделился сигаретами, посоветовал шоферу смыться, пока его тоже не арестовали за измену, прогнал взмахом руки, снабдив достаточным количеством слухов, чтобы он ошарашил своих сослуживцев. Через пару-тройку минут Кобб с остальными вывели из дома пленных в наручниках. Хозяин – Ронсато – недоверчиво тряс головой, изо рта его зятя Кано текла кровь, Аранхук улыбался в каком-то мрачном восторге. Когда его отделили от товарищей, втолкнув в собственную машину между Кройцем и Сиднеем, улыбка увяла, сменилась нехорошим предчувствием, от которого он задохнулся и вытаращил глаза.

– Домой его везите, – приказал Кобб, вручив Сиднею ключ от наручников Аранхука и кивая обезумевшей жене и дочерям Рансато, бежавшим рядом с «ауди» и старавшимся сунуть в окна пакеты с продуктами. – До встречи.

Пленник в круглых очках в проволочной оправе без конца запрокидывал голову, чтоб они не соскользнули с носа. На грязной белой рубашке расплылись темные пятна, и на выезде из деревни Сидней чуял запах пота, крепкий тошнотворный запах надежды, издаваемый пропащей душой. Рассеянный замкнутый Кройц лишь качал головой и пожимал плечами в ответ на серьезные вопросы анархиста. Он дважды резко тормозил на спуске от за́мка, и Аранхук, наклоняясь вперед со скованными за спиной руками, чтобы наручники меньше давили, каждый раз ударялся очками в приборную доску.

– Придержи его, парень! – крикнул Кройц, но Сидней не мог себя заставить дотронуться до каталонца.

– Zapatos aqui, [60]60
  Уткнитесь ногами (исп.).


[Закрыть]– посоветовал он, указав на приборную доску.

– Я говорю по-английски, – сказал Аранхук, упираясь коленями в доску. – Вы англичанин?

– Не отвечай, – предупредил Кройц. – Они вечно стараются влезть под шкуру.

– Кто? – спросил Аранхук.

– Пленные, – объяснил Кройц.

– Если я пленный, то в чем виноват?

– Ничего не могу ответить, товарищ.

– Я ничего плохого не сделал. Куда вы меня везете?

– Вы слышали приказ. Я везу вас домой.

– Я живу в Гироне, товарищ. Сомневаюсь, что мы туда едем.

Кройц промолчал.

– Знаете, вы вполне можете отпустить меня, – сказал Аранхук.

– Успокойтесь, – вздохнул Кройц. – С вами все будет в полном порядке. Обождите, увидите.

– Я арестован?

– Разве мы бы везли арестованного обратно?

– Тогда почему я в наручниках? – Пятна на рубашке Аранхука расползались, в машине пахло страхом и дерьмом. Аранхук оглянулся на Сиднея, пристально всматриваясь в глаза, посылая настойчивые жалобные сигналы. – Почему меня не повезли с остальными?

Сидней пожал плечами, к его щекам прихлынула кровь.

– Товарищ, я лишь исполняю приказ.

– По-моему, вам сейчас лучше заткнуться, – проворчал Кройц. – Обоим.

Он притормозил на крутом повороте, где-то на два витка впереди Сидней мельком заметил хвостовые огни «ауди» Кобба. Молчание прерывалось лишь маниакальным кружением мыслей Аранхука. Одни умеют торговаться за жизнь, а другие просить о пощаде. Одни твердят, что ничего не кончено, пока все не кончится, другие, кажется, понимают, что они – ходячие трупы. Порой избыток ума становится фатальным.

Через какое-то время машина остановилась в нескольких сотнях ярдов от перекрестка с дорогой на Монтальбан. Кройц выскочил из кабины, метнулся в лес, нацеливая на бегу автомат. Вернулся, тяжело дыша.

– Чисто, – сказал он, обращаясь к Аранхуку. – Выходите.

Каталонец тяжело сглотнул.

– Зачем?

– Таков приказ, – пожал плечами Кройц. – Даже анархисты должны понимать. Выходите!

Пленник взглянул на Сиднея:

– Дружище, вы же понимаете, что тут что-то не так, правда?

Сидней отвел глаза.

– Выходите.

Аранхуку стало трудно дышать.

– Слушайте, – крикнул он, – это ошибка! Я ничего плохого не сделал. Это просто несправедливо!

– Разве дело в справедливости или несправедливости? – проворчал Кройц, бросив нервный взгляд влево. – Сейчас же вылезай, пока я тебя не выкинул.

Аранхук всхлипнул, крепко зажмурился и затряс головой, настойчиво повторяя:

– Это несправедливо…

– Выбрасывай гада! – рявкнул Кройц. – Зачем они вечно осложняют дело?

Когда Аранхук открыл глаза, они были полны слез; слезы текли по носу, капали с подбородка.

– Прошу вас, – шепнул он.

Сидней глубоко вздохнул:

– Выходите.

– Ох, боже, – всхлипнул анархист, и по долине внезапно пронесся порыв холодного ветра, сотрясший деревья и покачнувший машину. Он сдвинулся к краю сиденья, выскользнул из кабины, но не устоял, с рыданием упал на дорогу. Сидней поднял его на ноги и прищурился одним глазом на Кройца.

– Должен быть какой-то выход, – задохнулся Аранхук. – Это… это… – Очередной порыв ветра унес его слова.

Кройц тронул его за плечо:

– У тебя есть минута на подготовку, а потом беги.

– Ох, боже, – простонал Аранхук.

Кройц бросил взгляд на Сиднея:

– Мы оба это делаем. Понял? Оба. – Он улыбнулся. – Не бойся, это разрешается по закону о побеге. Когда пленный бежит, в него можно стрелять. Абсолютно законно. – Он взглянул на часы и сплюнул на дорогу. – Пора. Беги!

– Минуту обещали! – закричал Аранхук. – Я еще не готов.

Кройц сделал три быстрых шага, толкнул его вперед. Он рухнул на колени.

– Встать! – рявкнул Кройц.

– Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста…

Выстрел нагана Сиднея прозвучал в сыром воздухе мокро и сильно. Пуля попала в спину каталонца, бросив его вперед с гулким вздохом. Со скованными за спиной руками он упал лицом на дорогу. Стараясь подняться, заелозил ногами по асфальту. Сидней опустил револьвер, оглянулся на Кройца. Немец кивнул и всадил в спину Аранхука три пули.

– Скорей, – сказал он. – Сними с него наручники, переверни на спину.

– Он еще живой.

Ноги дергались, пытаясь бежать, словно не знали, что тело мертво.

– Всегда так бывает. Сними наручники. Вот ключ.

Сидней опустился на колени, повозился с ключом, из тела Аранхука с долгим жалобным стоном вышли газы. Освободившиеся от наручников кисти упали костяшками на дорогу. Кройц ногой перевернул тело на спину.

– Никакого достоинства, – вздохнул он, глубоко засовывая во внутренний карман анархиста конверт, который дал ему Кобб. – Гад, предатель. Пошли.

Сидней смотрел на труп Аранхука. За разбитыми очками один глаз был закрыт, другой камнем сидел в глазнице. Из ноздрей текли темные струйки крови, влажно сверкавшие струпьями на подбородке. Указательный палец правой руки спазматически дергался, словно нажимая на спусковой крючок или маня Сиднея наклониться поближе.

– На нем крест.

– Ну и что? – прошипел Кройц. Нервы у него трепетали, как палец на спусковом крючке. Они заехали далеко в глубь спорной территории, где каждый выстрел мог быть услышан.

– Он же анархист. Они в Бога не верят.

Кройц посмотрел на Сиднея как на идиота. Наклонился, сорвал с шеи Аранхука крест, забросил высоко на дерево. Крест обвился вокруг ветки, поблескивая, как светлячок, в неровном лунном свете.

– Легче стало? – спросил он.

Старик тихо погрузился в воспоминания, пока Ник вел машину через Монтальбан и Кастель-де-Кабра к Гаргалло вдоль мелких сверкающих вод реки Мартин. Они перевалили через северный хребет Маэстрасго, состоявший из обрывистых скал, как бы высеченных из других камней по сравнению с ничтожными вершинами Сьерра-дель-Моро. Солнце блистало между деревьями, словно отражаясь от нетускнеющего золотого распятия Аранхука, которое, возможно, до сих пор висит на ветке, медленно покачиваясь на цепочке. Под ним на обновленном покрытии шоссе 211 манящий палец Луиса Аранхука насмехается над памятью Сиднея, не отменяя приглашения. Воспоминание о той ночи на дороге в сосновом лесу и сегодня столь же четко, как в 1937 году, фотографическое разрешение усиливает запах смолы в прохладном воздухе. Его не стер автономный ментальный механизм, и Сидней сознательно не закопал его в неглубокой могиле в дальних уголках сознания. Оно постоянно мелькает в тенях на границе, сердитое, недоброе, готовое выскочить на свет, оставаясь на уме дни и даже недели. Юным оболтусом в Норвиче он удивлялся, почему мужчины не рассказывают о войне тем, кто ее сам не видел, а потом, в Испании, понял, что люди просто стараются всеми силами держать воспоминания в темноте. Бросив взгляд по углам, он видит тяжелые опасные груды ненужных, нежеланных снимков, ярды вырезанной цензурой пленки, свернувшиеся зловещими спиралями на скользком полу. При любом небрежном движении все это может рухнуть, погрузить его в страх и ужас, в первую очередь в чувство вины за ту жуткую авантюру, и все-таки обстоятельства требуют погружения в воспоминания после семидесяти лет забвения. Интересно, хладнокровно задумался он на секунду, убьют они его или нет.

– Здесь что-то плохое случилось, да? – спросил Ник.

Старик как бы съежился в одежде, снова стал старым, хрупким, неуверенным. Покачал головой:

– Ничего существенного, как я уже говорил. По-моему, нам налево на следующем повороте.

Кобб исчез на два дня. Вернувшись, застал Сиднея без рубахи на солнце, когда тот подпиливал головки пуль. Испустил сквозь зубы долгий неодобрительный свист и качнул головой.

– Знаешь, что будет, если тебя возьмут с пулями дум-дум, [61]61
  Дум-дум – разрывная пуля, которая причиняет особо тяжкие ранения.


[Закрыть]малыш? – спросил он.

– Практически то же самое, что и без них.

Кобб вздохнул:

– Ты становишься слишком циничным. – Он пнул ботинок Сиднея. – Бросай это дерьмо, иди за мной. Надо поговорить.

Они пошли в пыли под солнцем к низкой стенке, отмечавшей границу лагеря. Клее, стоя в кругу сидевших новобранцев, перебрасывая из руки в руку самодельную гранату, смотрел на них с нескрываемым любопытством. Если Кобб это заметил, то проигнорировал. Шагал, глубоко сунув руки в карманы шерстяных штанов, закатанные выше локтей рукава рубашки цвета хаки обнажали жилистые загорелые руки. На левом предплечье от локтя к запястью розовым червяком, застрявшим под коричневой кожей, тянулся шрам. Кобб не говорил ни слова, пока они не дошли до стены, а там повернулся, привалился к ней спиной с широкой улыбкой, которая любому наблюдателю говорила только о беспечности.

– Можно тебе доверять, малыш? – Сидней кивнул, и Кобб фыркнул. – Безусловно и безоговорочно. Почти каждый сукин сын попросил бы сперва дополнительной информации. – Он вынул из кармана рубашки сигару, покопался в брючном кармане, достал серебряные кусачки, высоко поднял, солнце предупреждающе вспыхнуло на блестящей поверхности. – Нравится? В наследство получил.

– От тех, кого мы арестовали на прошлой неделе?

Кобб на миг удивился, потом покачал головой:

– Нет. От одного типа, который был владельцем кофейной фабрики под Реусом. Знал толк в сигарах. – Он поднес к сигаре золотую зажигалку, опустив объяснения насчет ее происхождения. – Тех, кого мы арестовали на прошлой неделе, больше нет с нами, но, похоже, они унесли нечто близкое сердцу нашего вождя. Поэтому мне надо знать, можно ли тебе доверять.

Сидней отмахнулся от дыма.

– Я уже сказал.

Кобб кивнул, оглядел лагерь, как бы проверяя, не следит ли кто за ними.

– Помнишь, как в прошлом году Железная колонна разнесла Валенсию? Может, тебе никто не рассказывал, но те ребята много месяцев простояли на линии фронта и вдруг услышали, что революция в городе кончилась. Люди ходят в кино, на стадион, едят апельсины, вообще в ус не дуют, будто нет ни войны, ни революции, ничего. Говорят, милиция вернулась преподать горожанам политический урок: разгромила Гран-Виа, расколотила магазины, избила обедавших в кафе и ресторанах, подожгла автомобили. Они врывались в суды, уничтожили главный полицейский участок, перебили кучу священников, набрали себе новых рекрутов в тюрьмах. Потом напоролись на наши пулеметы, и мятежу был положен кровавый конец. Никогда не слышал?

Сидней покачал головой.

Кобб затянулся сигарой.

– Ну, вполне возможно, это была диверсия. Один из парней, которых мы взяли на прошлой неделе, Рансато, хотел заключить со мной сделку. Они вечно стараются, да ничего хорошего не выходит. Те, кто поумнее, знают, что уже покойники, просто стараются спасти жену с детишками. Дураки и слабаки думают, будто сумеют избежать неизбежного. Кое-кто из моих ребят времени им не дает, а я всегда слушаю. В большинстве случаев мы ничего не получаем, но я иду на сделки, чтобы придурки сошли в могилу, имея одной заботой меньше. Умирают с мыслью, что сделали все возможное, а мне достается классная машина, новый письменный стол, серебряные ножнички для сигар. Все довольны. Тот самый Рансато точно такой, как прочие. Я повел его прогуляться по бережку, и он мне заявил, что дело совершенно не связано с продуктовыми квотами. Я говорю, внимательно слушаю, и он мне преподнес байку о грабеже, случившемся в один день с бунтом Железной колонны: восемь человек ограбили укрепленную виллу в предместье. Ну, тут старичок Рансато подцепил меня на крючок, поскольку на ту самую укрепленную виллу я должен был его доставить по личному приказу Орлова. – Кобб выпустил дым, разглядывая землю и щурясь на солнце. – Пройдемся, пока я ввожу тебя в курс. Слишком много проклятых шпионов кругом развелось. По словам Рансато, в прошлом октябре двое парнишек видели, как восемь человек разгружали два фургона на той самой вилле. Поделились известием со своим дядей, который случайно оказался организатором синдикалистов в порту, сообщив, как восемь чужаков заносили на виллу десятки небольших, но необычайно тяжелых ящиков. Дело заняло полночи, и мальчишки пришли к заключению, что фашистские агенты запасают оружие для операции в доках. – Кобб вздернул бровь. – Вполне разумное, но ошибочное предположение. Дядя Педро поступил правильно: уведомил милицию, которая установила, что поместье находится в ведении министерства внутренних дел и его арендует советская военная миссия. – Он помолчал, повернулся к Сиднею: – Как там все прошло с Аранхуком?

Струйки пота царапнули шею осколками, в памяти промелькнули окровавленные зубы и манящий палец.

– Плохо, – пробормотал Сидней. – Он не был готов к смерти.

– А кто из нас готов? – вздохнул Кобб. – Именно Аранхук расспрашивал ребятишек, решив, что разгружавшиеся ящики были слишком маленькими и слишком тяжелыми для оружия с боеприпасами.

– Что ж там было?

Грач уселся на колючей проволоке, мягкий левантийский бриз ерошил его перья. Кобб остановился.

– Золото, – ответил он. – Сто ящиков. Глупые сукины дети украли у генерала Орлова золото, и он убьет всех до последнего, чтобы его вернуть. – Грач наблюдал за хохотавшим по-петушиному Коббом. – Эзопова басня: умные мыши обкрадывают самую злобную в городе кошку. – Он схватил Сиднея за руку, дернул к себе поближе. Выражение его лица неожиданно стало жестоким и агрессивным. – Проблема в том, малыш, что, как только об этом узнаешь, сразу же станешь мышью. Понял, к чему я веду? – Он оглянулся, нет ли кого поблизости, обнял Сиднея за плечи, толкнул в дверной проем низкой каменной постройки. – Как только кому-нибудь станет известно, что знаешь, тебе конец. Шепни мышке – кончишь как Аранхук. Расскажи кошке – будешь умирать неделю с содранной со спины кожей, а чертовы славяне будут смотреть сквозь ребра, как работают твои легкие. – Изо рта у него пахло испанским чесноком и кубинским табаком. Он облизал губы. – Это не угроза, малыш, а предупреждение, черт меня побери. Отныне ты либо со мной, либо танцуешь долгое медленное фанданго со Смертью.

Сидней вырвался из объятий и остановился, заставив Кобба повернуться к нему лицом.

– Тогда зачем вы мне рассказали? – спросил он.

– Затем, чтобы ты прикрывал меня со спины, – объяснил Кобб. – Если Орлов узнает о моей прогулке с Рансато, он меня прикончит. Даже если заподозрит, что я знаю о краже, со мной кончено к чертовой матери. Господи боже, на месте Орлова я обязательно кокнул бы старика Кобба, просто чтоб все было чисто и аккуратно. – Он бросил горестный взгляд через плечо на Клее, который орал на рекрутов по-испански с сильным немецким акцентом. – Возможно, убийцы уже здесь.

– Вы имеете в виду Клее и Кройца?

Кобб провел кончиком языка по зубам и, как змея, принюхался к воздуху.

– Почему именно их? Ты им не доверяешь?

Сидней вздрогнул от прокатившегося по лагерю глухого взрыва гранаты.

– Ведь они немцы, правда?

– Больше ничего против них не имеешь?

Сидней покачал головой.

– Сути не понимаешь, малыш, – вздохнул Кобб. – Проблема не в фашистах. Меня наши люди пугают.

– Я только говорю, есть в них что-то такое…

– Да? – Кобб окинул взглядом лагерь. – Возможно, ты наполовину прав. Разреши мне тебя просветить. Кройц – долбаный герой пролетарской революции, и, если б она увенчалась успехом – а мы с тобой знаем, что не увенчается, – именем сукина сына назвали бы улицу. Хладнокровный гад напрочь лишен чувства юмора, но я бы доверил ему свою жизнь – вот что главное. В Клее не так уверен и буду благодарен, если ты за ним присмотришь. Нервничаю из-за этого хрена.

Глаза Кобба сверкали, а Сидней уже знал, что это означает. Видел такой блеск в глазах Джо, и в глазах дезертира в придорожной будке в Могенте, и за стеклами очков Аранхука. Кобб боялся. Сидней наблюдал, как он жует мокрый кончик сигары, описывая носком ботинка в пыли бессмысленную петлю.

Кобб заговорил медленно, как бы с самим собой: слова с опозданием ковыляли за мыслями.

– Знаешь, малыш… на войне ходят слухи. Я слышал, будто весь испанский золотой резерв отправляют в Москву на хранение. Еще слышал, что в России-матушке дядя Джо истребляет людей. Массу людей: генералов и маршалов, крупных руководителей и министров, всех, кому как бы нельзя доверять. Ребята из Министерства иностранных дел пока целы, но я слышал, что Орлов внесен в кремлевские списки на уничтожение и недолго проживет на свете. Он уже переправил жену и ребенка во Францию, и я бы на его месте в подходящий момент последовал за ними. Догадываюсь, что золото предназначено для спасения наших лидеров и со временем станет пенсионным фондом, поэтому он любой ценой постарается его вернуть. Одно точно, малыш, – кивнул Кобб Сиднею, – я проклят, ты проклят и проклято все это дело. Я бы на твоем месте даже не думал о возвращении в Альбасете. Орлов велит своим ребятам вернуть нас в Валенсию, после чего начнутся забавные игры. Думаешь, операция с Рансато, Кано и Аранхуком имела хоть какой-нибудь политический смысл? Черта с два. Орлов хочет вернуть свое золото, а мы вскоре станем предателями, и за нами погонится пара автомобилей, битком набитых киллерами. – Кобб выплюнул окурок сигары, наставил на Сиднея крепкий толстый палец. – Надо составить план, и я вижу три варианта, малыш. Первый: будь что будет. Второй: отправляемся во Францию, переходим границу, как беженцы. – Он остановился, развернул Сиднея лицом к себе. Вспышки страха в глазах сменились вспышками безумия. – Третий: находим украденное ублюдками золото и забираем. Из смерти, бегства и богатства выбираю третье. А ты, малыш?

Сидней поймал вошь в волосах, раздавил ногтем большого пальца. Американец перечислил три варианта, но либо врет, либо неверно оценивает ситуацию. Нет никаких вариантов. Тайная полиция Орлова существует как раз для отлова предателей и дезертиров, а поскольку Сидней вскоре попадет в обе категории, попытка бегства ничего ему в будущем не сулит. Он не собирается покорно ждать ареста, допросов и казни. Над головой в безоблачном небе вился змеей соблазнительно свободный биплан «чато».

– Ну и какой у нас вариант? – спросил он.

– Хороший мальчик, – усмехнулся Кобб. – Был когда-нибудь в Теруэле?

Согласно немногочисленным газетным снимкам, собранным угрюмым Гассе, разведчиком ремонтно-полевой бригады, искать надо было встревоженного с виду андалусца с цыганской гривой и впалыми щеками. Звали его Ангел Виллафранка, и он был владельцем авторитетной компании.

– Андреас Нин, – пробормотал Гассе, постукивая тупым концом карандаша по групповой фотографии. – Глава марксистского крыла. Виллафранка крайний правый.

– По крайней мере, на снимке, – вставил Кобб.

Гассе указал на другое фото:

– А это наш клиент среди анархистов-синдикалистов. В кожаной куртке покойный сеньор Дуррути.

Кобб собрал на брифинг Сименона, Клее, Кройца и Сиднея. Гассе присутствовал в качестве консультанта.

Клее потел и смотрел подозрительно, сверкая лысой головой под люстрой Кобба.

– Что он такого сделал? – спросил он.

– Это о-о-очень плохой человек, – протянул Кобб. – Взломщик банков, обучавшийся ремеслу в конце двадцатых на юге, а потом перебравшийся в Барку, когда в Андалусии стало слишком уж жарко. Террористом был в добрые старые времена.