Текст книги "Гниль"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 43 страниц)

– И вы хотите сказать, что он был прав?

– Я слышал Гниль, – сказал Маан просто, – Я, единственное существо пятой стадии. Она говорила со мной. Я слышал ее шепот. Это было в тот момент, когда оказался внутри кокона. Я почувствовал ее присутствие, так ясно, как сейчас ощущаю ваше.

– Галлюцинации, только и всего. Расстройство психики у Гнильцов подобного уровня должно протекать весьма бурно, и очень странно, что ты сохранил хоть какое-то подобие разума.

– Вы опять пытаетесь все упростить и зажать в привычную схему, – Маан не сдержал улыбки, хотя улыбаться тут было совершенно нечему, – И опять корень в вашей самонадеянности. Гниль – это не болезнь, господин Мунн. Это… я не знаю, что это такое. Что-то настолько огромное и сложное, что можно сойти с ума, ухватив лишь одну самую мельчайшую крошку. Вы ведь знаете, что все Гнильцы сумасшедшие?.. Атрофия нервной ткани и все такое. Они просто не способны понять сущность Гнили и ее истинное значение.

– А ты, значит, понял? – едко спросил Мунн.

– Я не понял и одной тысячной из того, что почувствовал. Но да, можно сказать, что я ощутил близкое дыхание Гнили. Не знаю, почему именно я. Подозреваю, не в последнюю очередь сказался ваш эксперимент. Да-да, эта идея про нейтрализацию блокирующей части вакцины. Возможно, именно это помогло мне. Фактически, более тридцати лет я был частично адептом Гнили, хоть и служил анти-телом против нее. Я был искусственно инфицирован, при этом оставаясь человеком. Это послужило своего рода амортизатором, который позволил мне не рехнуться, когда Гниль завладела уже всем моим телом. В некотором роде я оказался подготовлен.

– Это бред разума, Маан. Ничего более.

– Я был единственным человеком, который ощутил Гниль в ее истинной форме, – сказал Маан, – И понял, что по сравнению с ней мы даже не муравьи. Вы можете называть ее как угодно – инопланетным разумом, может даже божеством или еще чем-то. Суть в том, что она непознаваема нами, людьми. Но она очень хотела познать нас.

– Вот как?

– Да. Все, чего желала Гниль – досконально разобраться в человеке. Он был для нее примитивным, но диковинным одноклеточным существом. Представьте себе ученого, который, вооружившись микроскопом, копошится в геноме какой-нибудь мушки-дрозофилы. Гниль, по большому счету, занималась тем же. Она исследователь, Мунн, самый упорный и любопытный исследователь во Вселенной.

– Кажется, ты сказал, что человек несоизмеримо примитивнее ее, – сказал Мунн, – Долговато же она в таком случае копалась с нами, а? Полвека, пожалуй.

– Наше тело не представляло для нее никакой сложности. Да и особого интереса, пожалуй, тоже. Примитив. Инфузория. Но вот наш разум заставил ее задуматься. К нему она не сразу нашла ключ. Разум – слишком хитрая штука, это не сундук, который откроешь, просто подобрав подходящий. Нельзя изучить разум, который не настроен на контакт, на восприятие нового, на открытость. А именно этого и не было – человек оказался настолько несопоставим с тем, что являет собой Гниль, что никакого общего языка не могло существовать – он просто сходил с ума и превращался в полоумное чудовище. Представьте себе дикаря из Каменного Века, над которым зависает сияющий ослепительными прожекторами вертолет с мегафоном. Он просто тронется умом, не сумев даже понять, что же видел на самом деле. Мы – это дикари, Мунн. Больно с этим смириться? Но так и есть. Сколько «четверок» было в вашей лаборатории? Четыре? Пять?

– Три, – кратко ответил Мунн, – Всего три. Ни один из этих Гнильцов не выжил.

– Разумеется. Их рассудок оказался необратимо поврежден встречей с Гнилью, и она не посчитала нужным сохранять их бесполезные тела. Но теперь она ушла. Можно сказать, что она выполнила все, что пожелала здесь.

– Закончила с человеком? – язвительно спросил Мунн. Он уже не был так безразличен, как в начале разговора и по тому, как потемнел его взгляд, было видно, что этот разговор не прошел для него впустую.

– Можно сказать и так. И она собрала вещички. Здесь ей больше нечего делать.

– На Луне тысячи Гнильцов. Если вы верите, что все они исчезнут…

– Я не знаю, что с ними будет. Они – объект уже законченного эксперимента. Сомневаетесь в этом? Возьмите войс-аппарат, Мунн. Позвоните своим ребятам в лабораторию. Сколько у вас там Гнильцов? Не меньше сотни, пожалуй. Вам ведь постоянно нужна свежая плоть для опытов… Вы ничем не лучше Гнили, только куда примитивнее… Позвоните. Узнайте, как они себя чувствуют.

– Я не собираюсь потворствовать твоим навязчивым идеям Маан, – вздохнул Мунн, – Ты и так получил больше времени, чем того требовалось. Используй инъектор и закончим это. Сейчас.

Ствол его пистолета качнулся, уставившись в лицо Бесс.

– Может, вы просто боитесь? – спросил Маан, чувствуя, как по спине течет ледяной пот, – Боитесь понять, что я был прав? Самоуверенность – ваша ахиллесова пята. Вы боитесь признаться себе в этом.

– Замолчи, Маан. Я больше не буду слушать этот вздор.

– Просто позвоните и спросите, как чувствуют себя ваши подопечные. Что вы теряете? Неужели так страшно?

– Если бы в состоянии моих, как ты выразился, подопечных произошло бы какое-то изменение, я узнал бы об этом в течении получаса.

– Вы были слишком заняты, гоняясь за мной, Мунн. А ваши ребята сейчас должны быть слишком перепуганы и сбиты с толку чтобы осмелиться сообщить об этом в такой серьезный момент. Вы ведь, конечно, сказали не отвлекать вас, отправляясь на охоту за мной?

На лице Мунна появилось сомнение. Или что-то, что было похоже на сомнение – подобного выражения Маан не видел ни разу за все время, что служил в Контроле.

– Это глупость, ты просто хочешь затянуть время и…

– Страх. Вы чувствуете его сейчас, Мунн?.. Это особенный страх, страх не оправдать своих надежд. Оказаться неправым. Типично человеческая черта.

– Черт с вами…

Мунн не отпуская пистолета запустил свободную руку в карман и вытащил миниатюрный войс-аппарат. Номер, который он набрал, был очень коротким.

– Мунн. Два, тринадцать, сорок четыре, семнадцать, три, вереск, – отрывисто сказал он в трубку, не спуская глаз с Маана, – Соединить с четвертым сектором. Да. Прием. Это Мунн. Доложить о текущем состоянии четвертого. Да, включая все подуровни.

Трубка начала что-то говорить, но Маан не различал слов – это было похоже на приглушенный звон мошкары, заточенной в пластиковую коробку. Но Маану и не требовалось слышать их. Он видел лицо Мунна.

Оно менялось. Сперва застыло, как восковая маска, отчего губы показались еще более тонкими и морщинистыми, чем обычно. Потом нижняя челюсть едва заметно задрожала. Мунн смотрел в пустоту перед собой и казался бездушной куклой со стеклянными пуговицами вместо глаз. Если бы Маан сейчас вытащил из его руки пистолет, он мог бы даже не заметить этого.

– Повторите… – пробормотал Мунн, дряхлея и рассыпаясь на глазах, – Повто… Нет. Не могли упасть! Проверьте третий раз! Я… Черт возьми, как… Почему мне не… О Господи. Нет. Нет. Какой-то вздор. Что?.. – трубка продолжала звенеть растерянными голосами, и по омертвевшему взгляду Мунна, бессмысленно бегающему из стороны в сторону, Маан понял, что трубка спрашивала, что делать, – Я… Объявите ситуацию четыре-восемь. Полный карантин. Отключить третий уровень. Совсем. И… Не знаю. Да, черт возьми. Сделайте это. А впрочем… Плевать. Ждите меня. Отбой.

Когда он выключил войс-аппарат, то казался постаревшим сразу лет на десять. Затуманенный взгляд на сразу сфокусировался на Маане. Он больше не был ясным и чистым, пронзающим насквозь, его затуманила растерянная старческая пелена. Точно они покрылись коркой толстого полупрозрачного льда.

– В лаборатории что-то страшное, – сказал он очень тихо, – Какая-то эпидемия… Мы потеряли восемьдесят четыре процента Гнильцов. Они умирают, – он вдруг поднял взгляд на Маана, и тот даже вздрогнул, встретив его, – Умирают, Маан. Жизненные показатели падают. Никаких внешних проявлений. Как будто…

– Как будто кто-то выключает их, – подсказал Маан, – Нет, я не знал, что все произойдет так. Но ничуть не удивлен. Гниль – аккуратный исследователь, и еще она чистюля. Она умеет прибирать за собой остатки своих опытов. Не думаю, что умрут все. Только те, разум которых уже поврежден. Остальные, скорее всего, вернутся к нормальному существованию. Как я.

– Невозможно. Это ошибка.

– У Гнили нет ошибок. Ваши лабораторные препараты пропали, Мунн. Впрочем, не переживайте так. В конце концов это ведь не самое страшное.

– Не самое… – голос Мунна треснул, – Это плоды многолетних экспериментов! Это наша биологическая база! Это…

– Подумайте о другом, – вкрадчиво сказал Маан, вертя между пальцев ставшую теплой капсулу, – Закончилась не только Гниль. Закончились вы, господин Мунн. Кто вы теперь, вы и ваш Контроль, самая могущественная частная армия на планете, свора натасканных псов?.. Вы – тлен. Вы – лабораторное оборудование, в котором больше нет нужды. Вы были лишь реакцией на Гниль, но теперь ее нет. Да, Мунн, Гниль больше не вернется. Конечно, у меня не было возможности понять ее замыслы – они слишком необъятны для такой блохи, как я, но это я почувствовал точно – на Луне ей больше делать нечего. Кем останетесь вы? Охотником в пустыне? Вы столько лет строили Контроль, свою маленькую крепость, ставшую частью самой Луны, но в один момент она стала лишней, бесполезной. Гниль была источником вашего могущества, она питала вас и ваши силы, давала цель и смысл существованию. Теперь ее нет, и вы с вашим Санитарным Контролем остались одним огромным и бесполезным механизмом, который обречен медленно ржаветь и разваливаться. Вы думали, у вас есть власть? У вас ее станет, и даже быстрее, чем вы думаете.

Лицо Мунна побагровело, как от удушья, ноздри раздулись, на скулах выступили желваки, желтоватые и твердые, как камни. Мунн тяжело дышал, уставившись на него, но Маан уже не мог остановиться.

– Люди очень быстро поймут, что Контроль бесполезен и беспомощен. И он исчезнет, так быстро, что через год уже никто не сможет вспомнить, был ли он. Его просто поглотят. Луна не терпит дармоедов и расточительства, вы же знаете это? И если вы думаете, что сможете уберечь хоть каплю своего могущества, то вы ошибаетесь. У вас нет союзников, Мунн, люди, которые преданно служили вам, делали это из страха. Не перед вами – перед Гнилью. Она была сердцем вашей империи и ее вечным двигателем. Без нее все остальное рассыплется. Люди, которых вы недавно считали своими должниками и вассалами, уже через несколько дней, как только информация о том, что случаи Синдрома Лунарэ таинственным образом прекратились, подтвердится, ударят вам же в спину. Вы знаете, что такое власть, Мунн, и хорошо знаете. Слабого съедают первым. И вас съедят. Без вашего козыря, «купированной нулевой», без этой индульгенции вы бессильны.

– Ты… ошибаешься, Маан, – процедил Мунн сквозь плотно сжатые зубы. Пистолет в его руке ходил ходуном, на лбу выступили росинки пота, – Я… сорок лет… Они никогда… Сам господин президент… Ложь, это все ложь, я не знаю, как ты…

Он больше не был всесильным Мунном, сжимающим в могущественных острых пальцах всю Луну. Это был напуганный, трясущийся от страха и предчувствия старик, жалкий, осунувшийся, дрожащий.

– Вы сделали меня объектом эксперимента, а погубили сами себя. Не правда ли, в этом есть определенная ирония? Впрочем, вы, кажется, сейчас не в том состоянии чтобы оценить всю ее прелесть. Можете подумать о другом, – Маан приблизился к нему на шаг и старик отскочил в сторону, точно к нему приблизился призрак, – Вы проиграли. Вы считали себя противником Гнили и бились с нею, сделав эту битву частью своей жизни. Стержнем, основной. Черт возьми, вся ваша жизнь представляла из собой войну. Вы верили в то, что одолеете ее, и это тщеславие постоянно двигало вас вперед, разве не так? Ради тени этой победы вы готовы были бросить на алтарь многие жизни, включая тех, кто был вам предан. Вы знали, что ваше могущество держится на Гнили, но вы ненавидели ее так сильно, как вообще может ненавидеть человек. Она была вашим личным врагом. О да, вы фанатик почище Геалаха. Вы надеялись дожить до того момента, когда сможете повергнуть ее в последней битве. Как древний рыцарь, отчаянно преследующий парящего где-то под облаками дракона, ищущий схватки и лишившийся разума в ожидании ее. А сегодня вы проиграли, Мунн. И, что самое обидное, противник не поверг вас. Это было бы слишком просто. Он оказался настолько сильнее и могущественнее вас, что попросту не обратил на вас внимания и ушел. Вы микроб для него, Мунн. Вас даже не заметили, вас и ваше воинство. Дракон улетел, не удостоив вас даже взглядом. И теперь ваши доспехи рассыпаются, охваченные ржавчиной, а под ними – не рыцарь, а беспомощный слабый старик. Мне даже жаль вас, несмотря на то, что вы причинили лично мне и моей семье. Вы не хотели никому зла – в вашем представлении. Вы делали единственно то, на что были способны. Шли к цели. И не ваша вина в том, что этой цели больше нет, а вы оказались куском бесполезного хлама, выброшенного на обочину. Зато я достался вам, Мунн, я целиком и полностью ваш. Собственность Контроля. Ваш главный приз. Можете разрезать меня заживо на тысячу кусков – от этого уже не будет никакого толку. Ну так берите меня, вот я. Охота закончена. Чувствуете победу?..

Мунн рухнул в кресло. Его лицо пошло пятнами и исказилось в какой-то жуткой судорожной гримасе – как будто мимические мышцы, утратив контроль со стороны мозга, начали хаотично сокращаться, образовав какое-то подобие звериного оскала. Взгляд Мунна был страшен – горящий ледяным белым огнем, недвижимый, мертвый, он бесцельно блуждал, проходя сквозь Маана.

– Бесс! – Маан повернулся к дочери, – Эй, малыш. Послушай.

Наверно, она ничего не слышала из того, что было сказано. Страх парализовал ее, лишив сил. Маан заглянул в ее лицо и увидел лишь мертвенную снежную равнину с двумя бездонными провалами. Совершенно не детское лицо. Это выглядело жутко, но Маан чувствовал, что Бесс ощущает его присутствие.

– Слушай, у нас есть минутка… Я просто хотел сказать… Знаешь, у нас с тобой всегда было как-то сложно. Я всегда был дураком. И закончилось глупо. Я хотел сказать, что мне жаль маму. Я не хотел этого. Так получилось. Я… всего лишь человек. Глупый, слабый, бесконечно самоуверенный. Не вспоминай меня. Я знаю, что тебе будет это неприятно. Пусть так и будет. Это ничего, это… Хватит с меня. Скорее всего, мы больше не увидимся. Сейчас я просто усну и дядя Мунн заберет меня к себе. И я буду слишком занят чтобы приходить к тебе. Да ты, думаю, и не захочешь этого. Ерунда все это, пустое, глупости…

Он бормотал что-то бессвязное, сам не понимая смысла. Он знал, что времени осталось совсем немного, и он должен успеть сказать что-то очень важное, то, что всегда хотел сказать, но не мог найти нужных слов. Слова вились вокруг как вихрь потревоженных, поднятых порывом ветра снежинок. Под куполом не бывает снега, здесь нет неба и никогда не бывает зимы. Снег идет на Земле. Маан не знал, где именно и когда. Но наверняка снег идет на Юконе. Старый Бент Менесс перед смертью говорил ему о Юконе. Это где-то на Земле. Маан никогда не был там, но почему-то был уверен, что там очень тихо и спокойно. Ему нужно тихое и спокойное место чтобы наконец отдохнуть. Ему нужна целая вечность тишины и спокойствия.

Выстрел грохнул так неожиданно, что показался Маану взрывом – небольшим, но оглушительным взрывом, сотрясшим гостиную. Остро потянуло сгоревшим порохом, даже в горле запершило от знакомого запаха. Привычный аромат. Сгоревший порох, тлеющая ткань и что-то еще, сладковатое до приторности, едкое, и тоже очень знакомое. Поворачиваясь, Маан уже знал, что увидит.

Мунн лежал, откинувшись на спинку кресла, и выглядел стариком, которого внезапно разморил сон. Сейчас он отчего-то казался меньше, чем прежде, точно его тело в своем строгом костюме съежилось, усохло. Глаза его потухали – они смотрели не столько на Маана, сколько сквозь него. В его груди дымилась маленькая рваная дыра, не больше монеты.

– Мунн! – Маан схватил его за костлявую тонкую руку, нащупывая пульс, – Что же вы… Проклятый старик…

На лице Мунна появилась тень какого-то чувства, а взгляд стал задумчивым, устремленным в пустоту. Так, будто в эту минуту ему в голову пришла важная мысль, которую он спешил додумать и ощутить до конца. И она настолько зачаровала его, что ничего остального он уже не видел и не чувствовал. Через несколько секунд все было кончено. Дирк выронил его руку, и та шлепнулась на пол, как мертвая жаба.

«Ты забрал то, что у него было, – сказал голос, которого Маан уже давно не слышал, – Единственное, что у него было. Так чего ты ожидал? В конце концов он был всего лишь человеком».

Мертвый Мунн – это было так противоестественно, что разум отказывался воспринимать его в этом качестве. Человек, который мог держать в своих руках целую планету, теперь лежал неподвижно, задрав голову с острым подбородком, ощерив в неприятной полуулыбке полу-оскале зубы. Теперь это была пустая, быстро коченеющая оболочка.

Не выдержал правды, которую считал своим собственным оружием. Маану даже стало его жаль.

Надо было уходить. Бесс придется оставить здесь, брать ее с собой, обрекая на описанные Мунном муки, он не мог. Он просто позвонит в Контроль и скажет о ней. Мунн должен был оставить распоряжения. Контроль – большая, живучая тварь. Даже лишенная головы и смысла жизни, она протянет как минимум несколько месяцев. Уклад жизни меняется медленно – прежде, чем люди поймут, что Гнили больше нет, пройдет много времени. Страхи всегда уходят неохотно. Зря Мунн ушел – вот так. Возможно, у него даже был бы шанс умереть своей смертью, сидя в привычном ему кресле главы Санитарного Контроля. Он просто не хотел затягивать агонию. Всегда был умен – умнее многих на Луне…

Значит, уйти. Выйти из дома – на этот раз уже навсегда. Сколько Мунн обещал ему?.. Пару лет? Возможно, у него не будет и этого. Слишком стар, слишком устал. Такие не выживают на улицах. Но это уже неважно. Он как-нибудь позаботится о себе. Возможно, проще будет отойти на несколько кварталов, засунуть ствол в рот – и закончить все это одним нажатием пальца. Так будет лучше для нее. Любая охота рано или поздно кончается.

Главное – чтоб Бесс была в безопасности. Он должен сказать ей. Найти те слова, которые не мог найти раньше. Объяснить ей что-то важное. Самое важное. Перед тем как уйти навсегда.

– Бесс, – сказал Маан, поворачиваясь, – Знаешь, наверно лучше…

Что-то с силой ударило его в спину. Точно кто-то, коротко размахнувшись, загнал в нее тяжелый стальной костыль. Кажется, он услышал хруст собственных костей.

Должно быть, он на мгновенье потерял сознание – когда Маан открыл глаза, оказалось, что он лежит на полу. Хотя он не помнил, чтоб падал. Тело было невероятно тяжелым, на него снова накатила волна сонливости, но не прежней, испытанной им под землей, какой-то новой, иной. Захотелось закрыть глаза и провалиться в сон. Без сновидений – бесконечную черную бездну.

Маан с трудом перевернулся на спину. Пол под руками оказался мокрым. Это удивило его – почему мокрый?.. Стальной костыль в спине не пропал, напротив, при каждом движении он раскалялся, выжигая в легких воздух, заставляя тратить много сил на такое простое действие.

Слишком устал. В этом все дело. Он так давно не отдыхал. Всю жизнь. Ему надо просто хорошенько отдохнуть, вот и все. Тогда сразу станет легче. Слишком много событий случилось за последнее время.

Он перевернулся на спину и упал – руки вдруг отказались повиноваться, обмякли, стали безобразно слабыми. Тело отказывалось ему служить. Старое, уставшее тело. Что-то красное на полу. Липкое, кажущееся горячим. Он не мог найти его источника. Но сейчас и это казалось ему неважным.

Он должен был что-то сделать. Что-то важное. Он должен был сказать что-то Бесс. Но мысли стали путаться, сталкиваться друг с другом. Их вдруг оказалось очень много, но все они были тяжелыми, как свинец, гудящими, непослушными.

– Бесс!

Стальной костыль, засевший в спине, провернули, да так, что даже позвоночник заскрипел. Но он должен был увидеть ее. Увидеть и сказать. Сказать…

Он поискал ее взглядом, но не сразу увидел. Кресло, в котором она сидела, было пусто. Бесс стояла посреди комнаты и ему вдруг показалось, что за эти несколько минут она выросла, стала взрослой. Наверно, из-за того, что нависая над ним, она казалась выше, чем прежде. Но было и что-то в ее лице. Что-то, чего не бывает у детей. Наверно, глаза. Взгляд у нее был чужой, незнакомый. Взгляд взрослого человека. Полный ненависти, пылающий.

В руке у нее был старый револьвер Чандрама. Она держала его легко, прижав к бедру, как какую-нибудь простую детскую игрушку.

«Повзрослела, – подумал Маан с сожалением, глядя на нее, – А я даже не заметил. Так всегда бывает с детьми».

Она могла выстрелить, но почему-то не делала этого. Хотя по тому, что револьвер сидел в ее руке как влитой, даже не дрожа, было видно, что выстрел этот дастся ей без особого труда. Но она не стреляла. И Маан вдруг понял, почему.

Она хотела посмотреть на его мучения. На то, как мучается ставшее беспомощным чудовище, распростертое на полу. Как оно будет стонать, смертельно раненное, чувствуя, как из него вытекает жизнь.

Он попытался улыбнуться, но у него это не получилось – лицо стало непослушным, чужим.

– Бесс… – повторил он. Получилось так тихо, что, должно быть, она и вовсе его не услышала.

Потом боль исчезла. Мир перед глазами стал расплываться, теряя четкость линий и цвет, знакомые много лет предметы начали превращаться в зыбкие пятна. Еще было тяжело дышать – воздух, который он с трудом набирал в грудь, не насыщал, был теплым и сухим.

Темнота уже была рядом, Маан чувствовал ее присутствие. Она готова была упасть на него тяжелым непроницаемым бархатом и скрыть от всего. Она ждала, когда он будет готов к этому. Там он сможет наконец отдохнуть. Сейчас ему как никогда нужен отдых.

Она смотрела на него не мигая, жадно ловя его затихающее дыхание. Не выстрелит – понял он. Не сейчас. Она хочет увидеть, как он умирает. Как испускает дух чудовище, погубившее их семью, отвратительное и жестокое, принявшее человеческое обличье.

И она увидит это.

«Я так и не сказал ей, – подумал он с грустью, – Не нашел слов».

Сейчас он уже не помнил, что собирался ей сказать, о чем. Помнил лишь это ощущение упущенной возможности. И это было единственное, о чем он сожалел, ощущая, как

тело погружается в стылую, невидимую снаружи, тень, которая разрасталась в его внутренностях с каждой секундой.

Мир расплылся до такой степени, что единственное, что он видел – лицо склонившейся над ним Бесс. Но сейчас все остальное Маана и не интересовало. Он попытался собрать оставшиеся силы. Их оказалось так мало, что не хватило бы и на то чтоб пошевелиться. Но их могло хватить на несколько слов. По крайней мере, он должен был попытаться.

И у него получилось.

– Извини… – прохрипел он, – Извини меня, малыш.

Мир поблек и стал медленно тухнуть, делаясь блеклым, прозрачным и пустым, как наполненный кристально-чистым воздухом огромный стеклянный шар. Маан вдруг ощутил, как в этой пустоте зарождается что-то новое, какое-то невидимое течение, которое увлекает его глубже и глубже, в непроглядную темную топь, затапливающую его мысли. Там, за ней, тоже что-то было, что-то очень важное, что-то, что он должен будет понять и почувствовать.

Возможно, там его ждет новый мир. В котором он наконец сможет отдохнуть.

Маан закрыл глаза.