Текст книги "Гниль"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

Нет. Он не может оставаться здесь. Слишком велика угроза для тех, кто ему дорог. Он не имеет права обрекать их на такое будущее, кто бы ни был виноват в том, что с ним произошло, к ним это отношения не имеет. Значит, он должен закончить все, полагаясь лишь на себя. Дом перестанет быть ему надежным убежищем, станет западней, смертельной ловушкой.

А значит, надо бежать. Если он не может оборвать свою жизнь в нужный момент, надо просто покинуть обжитый дом и забыть о нем. То чудовище, в которое он превратится, не может иметь дома или семьи.

Маан осклабился, глядя на плоский экран. Бежать… С этой планеты никуда не убежишь. Где-то на Земле, где еще остались дикие, не тронутые человеком, места, это было бы возможно. Там есть атмосфера и ты волен двигаться в любом направлении. Здесь, в крошечном искусственном пузыре, прилепившемся к холодной поверхности Луны, спрятаться негде. Можно перебраться в другой жилой блок, но без документов и социальной карты он не протянет и нескольких дней. На Луне никогда не использовались наличные деньги, лишь социальные очки, начисляемые на счет владельца. А значит, тот, кто поставил себя вне закона, рискует умереть от голода.

Был еще один вариант, рассмотрение которого Маан откладывал до последнего. Деклассированные. Они есть в каждом жилом блоке, целые колонии их, где эти несчастные существа, во многом потерявшие сходство с человеком, доживают свои дни в смраде ядовитых испарений. Подземные коллекторы, заброшенные здания, системы теплотрасс и свалки отходов – это места их обитания. Грязные, в лохмотьях, покрытые зловонными струпьями, зачастую покалеченные, они проводят все время в поисках пищи и воды. И того и другого обычно не много, оттого редкий деклассированный живет больше двух-трех лет. Часты случаи каннибализма, да и другие мерзости творятся там на каждом шагу. Общество без закона, без будущего, без шанса. Свора примитивных хищников, пытающихся выхватить у жизни лишнюю минуту. Наверно, теперь это самая подходящая ему компания.

Он, Джат Маан, старший инспектор двадцать шестого класса, будет есть гниющее крысиное мясо, отобранное у тех, кто оказался слабее него, сцеживать по каплям вонючую, пропитанную смазкой и ржавчиной, воду, спать на голых камнях, подложив скудное тряпье. Станет одним из тысяч других существ, лишенных права на человеческое общество. И когда он умрет, его просто разорвут на части и съедят, возможно даже не дожидаясь, когда остановится сердце.

Маану показалось, что его внутренности проржавели и со скрежетом перетираются друг о друга. Но когда он встретил взгляд Бесс, ему даже удалось улыбнуться.

«Это тело все еще принадлежит мне, – подумал он в приступе какой-то хмельной, накатившей надежды, точно отблеск былой уверенности в своих силах на какую-то секунду осветил безжизненный черный лабиринт его будущего, – И я буду бороться за него. Я, Джат Маан, не сдамся без боя, даже если этот бой будет последним в моей жизни. Мы еще посмотрим, кто победит!».

ГЛАВА 11

Первым, в чем он заметил изменение, было само время. Дни шли за днями, сменяя друг друга, но границы их расплылись, потеряли четкость, слились. Время обернулось бесконечной пестрой лентой, наматывающейся на скрипящий ворот его новой жизни. Иногда он, будто очнувшись от долгого сна, не мог понять, утро сейчас или вечер. Цифры календаря, каждая из которых обозначала собой день, спутались в его сознании, перемешались. Он спал, ел, изучал себя и совершенно потерялся в этом временном потоке, не имеющем направления. Иногда ему даже казалось, что это может быть симптомом, и его восприятие времени нарушено Гнилью, но в следующую же минуту это казалось ему глупостью. Завтрак. Обед. Ужин. Дыхание спящей Кло под боком. Торжественные звуки, вырывающиеся из теле. Горький табачный дым. Теперь его жизнь состояла из этих кусков, соединенных друг с другом без помощи секунд, минут и часов. Как заведенный механизм, он что-то делал по устоявшейся привычке, стараясь не заглядывать в будущее. В будущем был лишь страх, и Маан, потеряв счет времени, стал чувствовать себя немногим легче. Как будто никакого будущего не было вовсе, а был лишь один, бесконечно тянущийся, день.

Точно для того чтобы проверить его, судьба выделила из своих песочных часов несколько невесомых пылинок, наполненных надеждой и облегчением. Маан регулярно осматривал свое тело и, боясь поддаться затаенной радости, замечал, что никаких изменений в нем не происходит. Пятно на внутренней стороне колена осталось прежним, не увеличилось в размерах и не изменило цвета. Иных пятен не появилось, и самочувствие его было самым обыкновенным. Осмотр стал ритуалом, болезненным для напряженных нервов, но необходимым. Он раздевался перед зеркалом и искал следы Гнили, тронувшие его плоть. Искал – и не находил. Как смертельно больной, ожидающий заключительных анализов, он боялся впустить в себя надежду, но в то же время не мог противиться подспудному чувству облегчения, которое разливалось в нем.

Возможно, он вовсе не болен. Может быть, этому пятну на ноге уже много лет, а он лишь сейчас заметил его. Какой-то мелкий сбой в вакцинации, подаривший ему лживый признак Гнили, локальное поражение, не имеющее власти над его телом. Его вес оставался постоянным, в этом ему тоже показался хороший знак. Рука заживала, становилась все крепче, и он подолгу разминал ее, освободив от надоевшей повязки. Единственное необычное ощущение, которое он испытывал – периодический зуд в нижней челюсти, там, где стоял зубной протез. Этот зуд был неприятен, но не настолько чтобы всерьез беспокоить его.

То, чего он боялся, не появлялось. Кожа не покрывалась бесформенными наростами. Черты лица не менялись, хотя и стали резче – Маан заключил, что это следствие нервной нагрузки. Глаза остались прежнего цвета. В пальцах не образовывались новые суставы. Слух не слабел.

Собственное тело, раньше бывшее привычным и знакомым, как простоявшая много лет в гостиной мебель, теперь казалось ему загадочным вместилищем, заброшенным храмом, в котором он, слепой исследователь, бродил на ощупь, пытаясь нащупать что-то необычное.

Пятно на ноге он заклеил пластырем и, ложась в постель, уже не так боялся того, что Кло вдруг включит свет и увидит эту уродливую отметину. Если спросит, он всегда может сказать, что просто поцарапался. Она не будет ничего подозревать. Для нее, как и для многих миллионов лунитов, сама мысль о том, что инспектор Контроля может подхватить Гниль, была абсурдной и немыслимой.

Как и для него когда-то.

Он не ощущал себя больным, он по-прежнему был бодр, полон сил и энергии. Но теперь это пугало его. Сжимая и разжимая в кулак пальцы правой руки, некогда висевшей безжизненным грузом на груди, Маан смотрел на них нахмурившись, как на инопланетное и неприятное существо.

Но больше никаких изменений в его теле не происходило и постепенно, боясь обнадежить себя ложным знаком, Маан стал склоняться к мысли, что дела его не так уж и плохи. До тех пор, пока однажды вечером не произошло нечто такое, что заставило его надежды обратиться в пепел и грязь.

Кло по своей привычке легла в постель раньше него. Против его ожиданий, с того дня, когда Кло обнаружила его с сигаретой, она не сделала ни одной попытки поговорить с ним на эту тему. Видимо, вспышка ярости, которой он безотчетно поддался, выглядела достаточно грозно чтобы вопрос о курении оказался отложенным на неопределенный срок. За все время их брака Маан ни разу не повышал на нее голос. Кло вела себя как обычно, хотя иногда в ее действиях ему мерещилась какая-то холодность, отстраненность. Может, сейчас она думала о том, что совсем не знала своего мужа.

Маан чистил зубы в гигиеническом блоке, слушая, как скрипит кровать, на которую ложится Кло. Задумавшись – в последнее время он часто делался рассеян – он сделал слишком быстрое движение зубной щеткой – и нижнюю челюсть пронзил укол боли. Маан зашипел от неожиданности и стал сплевывать пену в раковину. В белых хлопьях к его удивлению попадались багровые кляксы крови. Во рту оказалось что-то большое и твердое, мешающее шевелить языком. Ничего не понимая, Маан засунул в рот палец и мгновеньем спустя непонятный предмет запрыгал по эмалированной поверхности раковины. Зубной протез, его собственный. Маан в недоумении взял его и посмотрел на свет. Протез был хороший, из категории вечных, врач в госпитале, ставивший его лет восемь назад, уверял, что менять его никогда не придется. Все еще разглядывая эту странную, не лишенную изящности, вещицу, Маан провел языком по зубам, ожидая нащупать провал в том месте, где прежде стоял протез. Он и в самом деле там был, но когда Маан приблизился к зеркалу чтобы рассмотреть то, что, как ему показалось, обнаружилось во рту, комната гигиенического блока вдруг крутанулась вокруг своей оси, да так, что он едва не упал.

В розовом нёбе отчетливо были видны крошечные жемчужинки, выбивающиеся из-под того места, где прежде стоял протез. Зубы. Четыре режущихся зуба, блестящих, как у ребенка. У него росли зубы. Он пощупал их пальцем чтобы убедится, ошибки не было. Вполне обычные человеческие зубы, уже изрядного размера. Выросшие у пятидесятидвухлетнего мужчины. Маан схватился за раковину – ему показалось, что ноги сейчас подкосятся, не выдержав веса тела.

Никакой ошибки.

Гниль на первой стадии.

Маан быстрыми неловкими движениями завернул протез в салфетку и бросил на самое дно мусорника, точно опасную улику. Его начал бить озноб. Тело обмякло, мышцы сделались тяжелыми и непослушными, налились водой.

Значит, надежда была глупостью, пустой иллюзией отчаявшегося разума. Он болен. Гниль в его теле, и скоро примется за свою разрушительную работу.

Гнилец.

При одной мысли об этом желудок сдавило судорожным спазмом, выворачивая наизнанку.

Чудовище. Живой мертвец. Урод.

Захотелось ударить в зеркало – так чтоб звенящие куски хлынули во все стороны. Чтобы не видеть этого испуганного лица с дрожащей в глазах пленкой страха и заострившихся, как у голодающего, черт. Маан едва сдержал этот порыв. Для этого пришлось сжать кулаки так, что захрустели суставы пальцев. Нельзя привлекать внимание. Нельзя вызывать подозрений. Да, он подхватил Гниль. Это чудовищно, это невозможно, это абсурдно, но ему надо сохранять хладнокровие, если он надеется как-то выпутаться.

Выпутаться? Смешно! – грохотнула в сознании злая мысль – От Гнили не избавиться.

Ему нужно время. Чем больше, тем лучше. Если у него будет время, он что-то придумает. Да, он точно найдет выход. Возможно, придется выйти на людей Мунна, раздобыть вакцину и провести повторную вакцинацию. Или открыться кому-то из тех, кому можно доверять. Или… Единственное, чего он не может позволить себе – это неосторожности. Надо сохранить трезвый ум, а не метаться, подобно обезумевшему от ран зверю, тогда выход откроется сам собой.

Эти мысли помогли ему успокоиться и собраться с духом. Умение выжидать – черта любого опытного инспектора, а Маан считал себя опытным. Служба не терпит поспешностей.

Восстановив дыхание, он умылся и вернулся в спальню, вздрагивая от каждого шороха. Но заснуть той ночью так и не смог.

С того дня Гниль не давала ему передышки. Вновь и вновь он находил ее следы, всякий раз испытывая при этом ужас, с которым невозможно было бороться. Словно насладившись его сомнениями и иллюзиями, Гниль явила себя ему, сперва осторожно, но все настойчивее и смелее с каждым днем. Теперь он ощущал ее присутствие постоянно.

Зловонное дыхание, касающееся его кожи.

Сладострастные прикосновения липких отростков.

Новые зубы выросли в каких-нибудь три дня. Они были крепкие, совершенно человеческие, сверкающие, но Маан избегал даже прикасаться к ним языком. У него улучшилось зрение. Он заметил это случайно, обнаружив, что с легкостью читает без очков. Это открытие, как и все последующие, вызвало в нем лишь безотчетный страх. Он знал, что стоит за ним. Гниль совершенствует только то, что собирается разрушить. Как тщеславный поджигатель, она не довольствуется разрушенной хижиной, ей нужен сверкающий дворец, который вскоре займется неугасимым пламенем. И для возведения этого дворца она не пожалеет сил.

У него изменился вкус. Соевый бифштекс стал казаться ему отвратительным. Напротив, белковый сублимат, который он раньше не выносил, теперь возбуждал аппетит. Гниль не просто меняла его тело, она меняла его привычки, пробираясь все глубже и глубже.

Его стал раздражать яркий свет. Когда осветительные сферы зажигались на полную мощность, он задергивал шторы. И просиживал целый день в одном положении, вслушиваясь в мертвые волны полной тишины, лишь изредка нарушаемые гулом воздушного фильтра.

Он пытался себя убедить, что ищет выход. Что выигранное у болезни время он тратит на то чтобы придумать средство спасения, но смертельная апатия наваливалась на него, сдавливая со всех сторон нечеловеческой хваткой, и он погружался в подобие транса, оцепенение тела и рассудка.

Несколько раз, особенно когда по улице проезжал грузовой автомобиль, он поддавался панике, безотчетно вскакивал на ноги, ловя любой звук. Ему мерещился безликий белый фургон Санитарного Контроля под окном. В такие моменты удары сердца становились едва ощутимыми, точно оно само делалось крошечным, с камешек размером. Эти приступы страха случались ежедневно, и Маан понимал, что это только начало. Потом будет хуже. Он опять вспомнил Бента Менесса с его древним пистолетом в дипломате. Он еще держался, хотя тоже был до смерти напуган. Он тоже был в конце первой стадии, стоял на пороге перерождения, которое навеки отделит его от человеческого рода, и знал об этом. Он тоже готовился принять свою новую сущность. Но его страхи стер одним движением пальца инспектор Санитарного Контроля. Очень любопытный инспектор, которому хотелось узнать, что чувствует Гнилец, который стал на путь необратимой трансформации. Ведь врачу в глубине души всегда интересно, что чувствует смертельно больной пациент. А жандарм, не всегда отдавая себе в этом отчет, думает о том, что чувствует убийца.

В доме оставаться нельзя, Маан понимал это. Даже если он напишет прошение об уходе в отставку и никогда в жизни не увидит больше Мунна, это не будет спасением. Его рано или поздно найдут – забившегося в угол, рехнувшегося от ужаса, забывшего свое имя и лица тех, кого он когда-то знал. Гнилец обречен в месте вроде этого. Рано или поздно на него донесут. Соседи, которые сочтут подозрительным его странное затворничество или техник, пришедший ремонтировать инфо-терминал. Или… Но эту мысль он еще старался от себя гнать.

Значит – бежать. Прочь из дома, прочь из этого жилого блока. Как можно дальше, так далеко, как способны занести его ноги. Без социального класса, без имущества, без прав и возможностей. Сознательно обречь себя на жизнь бездомного бродяги. Уйти туда, где редко появляются инспектора, где тихо, нет яркого света… Эта мысль казалась простой и логичной, и Маан не сразу понял, что мыслит как Гнилец. Гнильцы почти всегда бегут от общества, начиная со второй стадии. Они делаются беспокойны, тревожны, почти безумны. И они бегут в развалины, подземные убежища, заброшенные фермы… Прописная истина, известная каждому инспектору. Маан засмеялся отвратительным хриплым смехом. Чья это была мысль? Его? Или того нового существа, которого просыпается в его теле и готовится его примерить на себя?

Несколько раз он пытался снова взять в руки нож, но всякий раз после продолжительной борьбы в бессилии разжимал пальцы. Тщетно. Он, проработавший тридцать лет в Контроле, не единожды встречавший взгляд смерти, уверенный в том, что встретит свою судьбу в последнем бою не дрогнув, теперь не мог отказаться от жизни, сколь бы отвратительна она ни была. «Завтра я закончу это», – говорил он себе, откладывая нож. Но на следующий день ничего не менялось. Маан в ярости кусал губы, но поделать ничего не мог. Смерть, всегда казавшаяся постоянным спутником, старым знакомым, который однажды просто поманит пальцем, вдруг сделалась недоступной, отвернулась от него.

В ящике со старыми инструментами Маан нашел «ключ», захваченный когда-то по рассеянности со службы. Удобный инструмент, когда надо открыть дверь. Или превратить собственную голову в несколько горстей сырой субстанции, размазанной по стенам и полу. Никакого ожидания, никакой боли. Одно небольшое движение, и даже щелчка спускаемого механизма он скорее всего не услышит. Он держал «ключ» прижатым к голове до тех пор, пока не затекали пальцы. И клал обратно.

Он начал ощущать зуд. Тонкий, неприятный, этот зуд свербел под кожей – так, как будто там поселились маленькие беспокойные насекомые. Маан по нескольку раз в день мылся, тратя такое количество воды, что узнай об этом Кло, пришла бы в ужас, но ощущения эти не проходили. Он расчесывал кожу до появления царапин, втирал мазь, но без ощутимого эффекта. Его мучал страх, что это предвестник очередного проявления Гнили. Вторая стадия, на пороге которой он находился, могла нанести удар в любой день.

Может быть, его кожа сделается прозрачной и хрустящей, как крылья стрекозы, и сквозь нее будут видны искаженные, потерявшие форму, комья внутренних органов. Или его голова начнет удлиняться, превращаясь в подобие крокодильей морды, ощерившись страшными, растущими в несколько рядов, зубами, и он просто сойдет с ума от невыносимой боли в хрустящих от гипер-активного разрастания костях. Гниль любит одаривать своих любимцев необычными дарами. Может, он просто начнет усыхать, заживо мумифицироваться, превращаясь в восковую статую. Кожа начнет прилипать к костям, станет сухой как пергамент и хрупкой. И умрет он от того, что упадет на пол и разлетится на части.

Маан терял сон и аппетит. Чтобы это не тревожило Кло, он старался делать вид, что чувствует себя превосходно, но с каждым днем для этого требовалось все больше сил, запас которых стремительно убывал. За завтраком он пил кофе, говоря, что его голод еще не проснулся, он поест позже. Ночью лежал без движения, глядя в потолок. Кло что-то замечала, он слишком долго прожил с ней чтобы понимать ее без слов, но вслух ничего не говорила. Если она и замечала какие-то странности в его поведении, то, скорее всего, считала их последствиями недавней болезни. А странностей становилось все больше, и постепенно они брали верх над Мааном, втягиваясь в его жизнь и становясь ее частью. Некоторые он замечал и старался им противиться, другие входили исподволь, но так естественно, что он мог долго их не замечать.

Ему стало трудно читать. Он мог взять с полки книгу, открыть ее, но не осилить и абзаца – состоящие из ровных типографских символов строки вдруг обращались в рваный причудливый узор, в котором тонул взгляд. Было ли это следствием рассеянности и истерзанных страхом нервов или чем-то большим? Маану не хотелось задумываться об этом.

Ему стало сложно поворачивать голову. Когда под окнами раздавался звук автомобильного двигателя, он поворачивался всем телом, рефлекторно. Еще ему стало казаться, что в доме очень жарко. Несмотря на то, что термостат показывал вполне обычное значение, Маан стал выводить его на минимум, и только тогда чувствовал себя сносно. Еще ему казалось, что кисти рук теряют чувствительность, часто немеют. Если он сидел некоторое время без движения, они затекали так, что приходилось их разминать.

Второе пятно появилось через восемь дней после первого.

Маан каждый день осматривал свое тело в зеркале, и плоды этой неприятной процедуры давали ему тень надежды – пока никаких изменений он не наблюдал. Может, Гниль, перешагнув нулевую стадию, остановится в первой? Для Гнили нет ничего невозможного. Если так, это не самый паршивый вариант из тех, что у него остались, – так думал Маан, глядя в зеркало, – Конечно, это все равно будет означать добровольное затворничество до конца своих дней, но по крайней мере он сохранит сходство с человеком, и, если совсем повезет, умрет своей смертью, а не на лабораторном столе садистов в белых комбинезонах.

Пятно появилось на груди, на несколько сантиметров выше правого соска. Оно выглядело совсем крохотным и, впервые увидев его, Маан подумал, что это чернильная капля, испачкавшая кожу. Он тер ее губкой для душа несколько минут, не позволяя себе укрепиться в своем страхе, но это было бесполезно. Следующие несколько дней ему оставалось лишь наблюдать, как пятно растет. Проснувшись и убедившись, что Кло уже ушла, он первым делом смотрел на него, с затаенным желанием – увидеть, что оно пропало. Но Гниль редко склонно выполнять желания, у нее запасены иные планы. Пятно делалось больше. Точно капля черной маслянистой жидкости, закачанной инъектором под кожу, она растекалась там, с каждым днем отвоевывая для себя новые миллиметры. Точно живая язва, она распространялась, уничтожая ткани его тела, пировала на нем. Однажды, в приступе злости и страха, Маан затушил об нее сигарету. И почти не почувствовал боли. Лишь легкое жжение и ничего кроме. Ожога не появилось, пятно даже не изменило цвета. Оно уже не было частью человеческого тела. Маан стал спать в майке, и Кло этому не удивилась. После их короткой ссоры между ними установились подчеркнуто нейтральные отношения, проникнутые больше прохладной вежливостью, чем человеческим теплом. Любовью с тех пор они не занимались.

Отношения с Бесс тоже были непонятны. После того, как им удалось хорошо поговорить, Маану казалось, что между ними установился тонкий, но прочный мостик, и она глядит на него без прежнего страха. Однако она не могла не ощущать, что в доме с недавних пор установилась напряженная атмосфера, лишь подчеркнутая нарочито вежливыми отношениями с Кло. Дети всегда чувствуют подобное, даже если не в состоянии выразить это словами. Бесс не могла не ощущать, что в их доме что-то изменилось. Маану она казалась посерьезневшей, немного замкнутой, избегающей любых разговоров. Утром она молча завтракала с Кло, потом брала портфель и уходила в школу. И, возвратившись, до позднего вечера готовила уроки, не показываясь из своей комнаты.

С Кло они тоже почти не разговаривали. Когда она приходила со службы, уставшая и с покрасневшими глазами, он, поужинав, уже сидел на диване и смотрел теле. Они перебрасывались набором дежурных слов, которыми научились жонглировать автоматически, не задумываясь. Здоровье. Дела на службе. Ужин. Теле-спектакль. Новости. Слова можно было бросать в любом порядке, ни одно из них не несло какого-либо смысла. Но без этой иллюзии общения было сложно делать вид, что все идет по-прежнему.

Маан чувствовал, что становится раздражительным, несдержанным, резким. И изо всех сил сдерживал себя, стискивая стальной хваткой готовую вырваться наружу по поводу или без кипящую злость. Его раздражало все. То, что Кло готовит. Беспорядок в квартире. Закончившийся гигиенический гель. Но эта злость, рожденная в нем Гнилью, пока компенсировалась осторожностью, которую насаждала та его часть, которая была человеком. Он стал осторожен до мнительности и изворотлив. Каждый свой шаг и каждое слово он просчитывал наперед, не доверяя теперь интуиции и привычкам – они могли подвести. Прежде чем что-то сделать, он вспоминал, как поступил бы в подобном случае несколько месяцев назад. Это помогало практически всегда.

Он стал замечать, что ему хватает двух часов сна в сутки. Он не мог выспаться даже в одиночестве, но в то же время не ощущал никакой усталости. Он стал меньше есть, но это никак не отразилось на его весе. Однажды он не ел три дня подряд, не ощущая при этом никакого дискомфорта, но весы продолжали показывать прежние цифры.

Еще был страх. Маану везде чудилась опасность. Прикрывая глаза, он вдруг начинал слышать приглушенные голоса, раздающиеся из-за двери. И тогда ему представлялась штурмовая группа Кулаков, замершая у его дома. Фигуры в черных доспехах, лишенные лиц, собранные, готовые выполнить задачу любой ценой. И, конечно, несколько инспекторов. Может быть, даже Геалах. Маан мог видеть его лицо – потемневшее, как обычно перед операцией, напряженное, почти незнакомое. Геалах – отличный специалист, взять молодую «двойку» для него не сложнее, чем выпить стакан джина. Это произойдет очень быстро и аккуратно. Он всегда работает аккуратно, несмотря на свое демонстративное пренебрежение дисциплиной и инструкциями. И, наверно, когда-нибудь, сидя в «Атриуме» и покуривая, пряча в усах знакомую усмешку, он будет говорить кому-то: «Брал я как-то одного Гнильца в его доме. Обычная „двойка“, звали его Маан».

Эти мучительные видения преследовали его постоянно. Он стал подозрителен. Когда Кло и Бесс уходили, он тщательно проверял, заперта ли дверь. Они обычно пользовались одним замком, но он запирал и второй. Смешная предусмотрительность, тонкая пластиковая дверь вряд ли выдержит даже хороший удар прикладом, не говоря уже о богатом инструментарии из арсенала Кулаков, специально созданном для того чтоб открывать запертые двери. Маан жалел о том, что заранее не предусмотрел мер по защите дома, но теперь с этим поделать уже ничего нельзя было. Они с Кло выбрали дом в хорошем жилом блоке, где жили луниты от тридцатого уровня и выше, здесь практически отсутствовала преступность и необходимость оборонять свой дом с оружием в руках могла придти в голову только сумасшедшему. Такому, как он.

Маан не сомневался, что его рассудок претерпел какие-то изменения, но все же сохранял достаточное количество здравого смысла чтобы понять – если Контроль решит взять его, никакие ухищрения и попытки спастись не увенчаются успехом. Они просто окружат дом и возьмут его. Быстро и четко, опыта им не занимать. Им часто приходится выковыривать Гнильцов из убежищ. Напуганных, ослепших и оглохших от «римских свечей», вжимающихся в камень, который так и не смог их защитить.

«Хорошо, что сейчас взяли, – скажет Тай-йин, – Еще пару дней и сбежал бы в „гнездо“, ищи его потом…»

«Такой не сбежал бы, – скажет кто-нибудь, например, Мвези, – Уж я его знаю».

Думая об этом, Маан безотчетно сжимал в руке «ключ». Смехотворное оружие, не чета и самому старому пистолету. Но, может, он успеет быстро застрелиться, до того, как они выломают дверь.

О том, что они увидят, когда окажутся внутри, Маан старался не думать.

Может, к тому времени от него останется лишь фрагмент головы и позвоночник, отвратительное подобие змеи, бьющееся на полу. Или его тело начнет разрастаться, точно надуваемое изнутри, и в тех местах, где не поспевающая расти плоть будет лопаться, возникнут огромные зловонные гнойники. Может, к тому моменту, когда про него вспомнят, он уже не сможет выйти из дома, как тот парень по имени Тцуки, которого они с Геалахом брали вечность назад. Весь дом наполнится хлопочущими людьми Мунна в их неотъемлемых белых комбинезонах. Собранные и хладнокровные, как ученые за работой, они деловито будут орудовать хирургическими пилами, захватами и щипцами, упаковывая его слишком большое тело в пластиковые мешки. Им повезет, если к тому моменту его голосовые связки атрофируются в достаточной степени чтобы он не мог кричать. Ужасно неприятно стоять рядом и слушать, как кричит изымаемый из комнаты Гнилец…

Пятно на его груди стало размером с ладонь. Он не мог на него смотреть, мертвая чернота гнилостной метки гипнотизировала, казалась поверхностью холодного бездонного озера в безлунную ночь. Иногда Маан машинально запускал пальцы за отворот рубашки чтобы проверить, на месте ли оно, и пальцы касались чего-то плотного, гладкого, будто обработанного воском, податливого. Кожа на груди стала утрачивать чувствительность даже там, где ее не коснулась проклятая чернота.

В промежутках между приступами паники и злости он пытался следовать своему плану. Бежать. Покинуть этот жилой блок. Найти уединенное место, в котором не будет ни деклассированных, ни Гнильцов. А ведь чутье, которое он все еще полагал человеческим, может привести его в «гнездо»… У него не было ничего для осуществления этого плана, ни оружия, ни запасов еды, ни подходящей одежды. Не было и решительности. Маан ощущал, что готовность действовать становится все слабее. Он стал замкнут в себе, пассивен, бездейственен. На него навалилась апатия и равнодушие. И хотя каждый раз, просыпаясь, он испытывал страх, не зная, какие перемены произойдут с его телом, и сознавал, что находиться в доме необычайно опасно, всякий раз, когда он думал о том, что пора что-то делать, воля и силы оставляли его.

Ему было страшно даже подумать о том чтоб выйти за пределы дома. Окружающий мир, залитый равнодушным светом освещающих сфер, был ему невыносим. Даже в окно он смотрел через силу, только если слышал звук автомобильного двигателя. «Завтра», – говорил он себе, засыпая. И часть его сознания, обманутая этой ложью, действительно считала, что завтрашний день станет поворотным, решительным. Но наступало утро и его воля вновь была парализована, тело немело в привычном оцепенении, от которого он частично пробуждался лишь тогда, когда слышал звонок Кло в дверь.

Тем не менее, он начал некоторые приготовления. Маан начал запасать еду впрок. Он брал лишь то, что могло долго храниться вне крио-камеры. Консервированную сою, сублимированные брикеты, упаковки очищенной воды. Все это он складывал в шкаф в своем кабинете, заваливая вещами. В последнее время он ел настолько мало, что у Кло не возникало подозрений из-за пропажи еды. Вытащив лезвие у длинного кухонного ножа, он соорудил грубое подобие кинжала. Это оружие было более чем примитивно, но Маан по опыту знал, что даже самое плохое оружие хуже его отсутствия. Возможно, ему предстоит скитаться еще несколько лет. Значит, он должен приложить все усилия для того чтобы выжить.

«Выжить, – смеялся в его голове чей-то чужой, незнакомый голос, – Выжить! Тебе осталось жить едва ли несколько недель. Ты уже умираешь. Точнее, умирает в тебе то, что было Мааном. А то, что останется… Оно сможет выжить и без твоих припасов…»

То, что останется.

Может, в один прекрасный день он просто не проснется? Его сознание не вынырнет из сна, оставшись по другую сторону яви. И это разлагающееся тело останется в полном распоряжении Гнильца. Хорошо бы так.

Еще он думал о том чтобы посвятить в свой секрет Геалаха. Направленная против него злость давно улеглась, задавленная более сильными чувствами, нахлынувшими на него. Геалах… Старый верный друг, столько лет прикрывавший спину и рисковавший собственной шеей по его приказу. Его единственный друг. Раз уж нельзя закончить все самостоятельно, может только на его помощь и остается рассчитывать. Глупо думать, что Геалах поймет его. Но, может, в память о старой дружбе он окажется сделать ему одну услугу. Потратить один патрон. Это было бы просто и быстро. Никакой борьбы с собственным телом, никаких скитаний, никаких мук, только короткий щелчок спускаемого курка, бьющая в лицо волна раскаленного воздуха, насыщенного терпким запахом пороха, и стремительно приближающийся пол. Так просто.