Текст книги "Симонов и война"

Автор книги: Константин Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

Главному редактору
«Дружбы народов» С. А. Баруздину

Многоуважаемый Сергей Алексеевич,

я прочел отзыв Военно-мемуарной группы отдела печати Управления пропаганды и агитации Главного политуправления СА и ВМФ на мой «Дневник писателя. Разные дни войны» – на верстку его новой части, публикуемой в «Дружбе народов» (страницы 213–214).

Работа, связанная с поправкой текста, отняла у меня много времени и сил, поэтому я несколько задержал возвращение верстки в журнал.

Высказывая положительное мнение о моей работе в целом, товарищи из Военно-мемуарной группы вместе с тем сделали мне целый ряд замечаний и предложений. Все они упомянуты в отзыве и одновременно помечены в самой верстке, как правило, в качестве рекомендуемых мне купюр.

Всюду, где эти замечания показались мне в той или иной мере обоснованными, я внес в текст «Дневника писателя» соответствующую правку.

Она сделана мною на следующих страницах верстки:

[Далее идет полный перечень: от стр. 5 (абз. 3, 8, 10, 11, 14) до стр. 213 (абз. 2)].

Таким образом, исправления сделаны на 74 страницах в 133 абзацах.

В тех же случаях, когда я не мог признать те или иные замечания справедливыми, я, считая, что у меня и у товарищей, читавших мой «Дневник писателя», общая конечная цель – соответствие написанного исторической правде, – счел своим долгом в каждом случае мотивированно объяснить, почему я не могу согласиться на эти изменения или купюры в тексте моего дневника.

Стр. 5–16. Многие замечания по этим страницам мною учтены (какие именно – уже указано выше).

В отношении остальных замечаний по этим же страницам – должен напомнить, что речь, как это ясно из предисловия к моей работе, идет не о чем-то, написанном сегодня, а о дневнике, в дни войны продиктованном с фронтовых блокнотов. В дневнике описаны самые тяжелые дни войны. Именно те, о которых уже после победы Сталин счел своим долгом сказать как об одном из «моментов отчаянного положения».

Думаю, что оптимизм наш состоит не в том, чтобы смягчить картины этих первых дней войны, уже правдиво отраженные во многих мемуарах наших военачальников; оптимизм в том, чтобы показать, как после таких неимоверно тяжелых дней мы все-таки выстояли, как после этого была победа под Москвой, Сталинград, Курская дуга, освобождение Европы, падение Берлина.

Обо всем этом сказано и в этих моих, предлагаемых сейчас к печати, дневниках (смотри, например, стр.: 3, 4, 23, 24, 25, 40, 41, 42, 50, 59, 60, 64, 67, 68, 97, 102, 109, 111, 120, 121, 122, 163, 211, 213, 214), и в дневниках о событиях 1942-го, 43-го, 45-го годов, уже опубликованных на страницах той же «Дружбы народов». И в моей трилогии «Живые и мертвые».

Остается добавить, что мой «Дневник» являлся основой, на которой я писал роман «Живые и мертвые». Весьма многое в «Дневнике» и в романе совпадает. Я не вижу причин для себя задним числом смягчать в «Дневнике» картину событий тех дней, данную в романе. Не говоря уже о том, что ряд страниц этой первой главы «Дневника» уже опубликован в нашей печати (журнал «Новое время», 1965 г., и книга «Каждый день длинный» – издательство «Советская Россия», 1965 г.)

Стр.6. Эпизод на нефтебазе. Этот эпизод опубликован в книге «Каждый день – длинный» и на основе дневника полностью вошел в роман «Живые и мертвые».

Стр.6. Эпизод на дамбе. Эпизод этот опубликован в книге «Каждый день длинный» и вошел в роман «Живые и мертвые». Снимать его – причин не вижу.

Стр. 9–10. Эпизоды с потерявшим от потрясения рассудок девятнадцатилетним парнишкой и другим, потерявшим рассудок бойцом объединены в романе «Живые и мертвые» в один эпизод, написанный с еще большей, как я думаю, суровостью, чем об этом сказано в «Дневнике». Исключать оба эти эпизода я не вижу причин, считаю достаточным ограничиться некоторыми купюрами.

Стр. 11–12. Если делать здесь рекомендованные мне купюры и о беженцах, и о мобилизованных, которые, выполняя свой долг, шли на призывные пункты, то очевидно, следует сделать точно такую же купюру из романа «Живые и мертвы» (стр. 25, «Советский писатель», Москва, 1972 год), где почти буквально повторяется все, сказанное в «Дневнике», потому что роман написан по «Дневнику».

Стр.15–16. Мне, во-первых, рекомендуется исключить в комментариях мою догадку о том, что в кабине И-15 – труп не немецкого, а нашего погибшего летчика и, во-вторых, предлагается исключить приведенные мной технические данные о нашей истребительной авиации в 41-м году. Не согласен ни с тем, ни с другим. Как писатель, я имею право на ту, вполне резонную, с моей точки зрения, психологическую догадку, которую я делаю в примечаниях, а данные сравнительной скорости мессершмиттов и наших И-15-х и И-16-х я даю не просто так, а для того, чтобы подчеркнуть мужество наших летчиков, которые, не колеблясь, вступили в бой с мессершмиттами на этих устарелых к тому времени машинах.

Что же касается самих данных, то сошлюсь на книги, в которых они опубликованы:

«В количественном отношении накануне войны в авиации преобладали машины старых конструкций, примерно 75–80 процентов общего числа машин по своим летно-техническим данным уступали однотипным самолетам фашистской Германии».

(Г. К. Жуков «Воспоминания и размышления», 1969 г., стр. 210)

«…В войсках нашего округа самолеты последних марок составляли лишь 15 процентов самолетного парка».

(И. Х. Баграмян. «Так начиналась война», 1971 г., стр. 73)

«Пока что в Военно-воздушных силах подавляющее большинство боевых самолетов было старых марок».

(А. Яковлев «Цель жизни», 1969 г., стр. 250)

«В воздухе с момента объявления тревоги на походе мы не видели нашей авиации».

(К. Рокоссовский «Солдатский долг», 1968 г., стр. 13)

«Перевооружение ВВС на новую материальную часть началось практически с первой половины 1941 года, но, как уже говорилось, беда заключалась в том, что к началу войны новых самолетов у нас было еще очень мало, а в первые дни войны наша авиация понесла большие потери»; «Уже к полудню первого дня войны мы потеряли 1200 самолетов. 300 погибло в воздушных боях и 900 было уничтожено на аэродромах. Все это говорило о том, что мы были застигнуты врасплох. С этой мыслью никак не хотелось мириться».

(А. Яковлев, стр. 273, 257)

Можно привести еще много цитат, но, думаю, приведенных достаточно для того, чтобы стало ясным, что соответствующие абзацы в моем «Дневнике писателя» целиком совпадают с тем, что было в жизни и напечатано во многих книгах. Исключать это из моего «Дневника» нет никаких оснований.

Стр. 19. Рекомендуется исключить упоминание о слухах насчет диверсантов и парашютистов. Не согласен с этим. Слухи такие были, были и паникеры, порой зря их распространявшие. Но были и настоящие диверсанты и парашютисты. Было и то и другое.

Это подтверждают многочисленные военные мемуары того периода. В доказательство можно привести хотя бы соответствующие места из мемуаров С. Бирюзова «Когда гремели пушки» (1961) и Л. Сандалова «На московском направлении» (1970) – те и другие мемуары связаны именно с этими днями, именно на Западном фронте. Бирюзов пишет:

«По городу распространялись слухи о предательстве, о шпионах и диверсантах, забрасываемых немцами к нам в тыл на парашютах. Некоторая часть населения была охвачена паникой.

Панические настроения передались даже отдельным работникам милиции и руководителям городских учреждений. Всюду им мерещились переодетые гитлеровские шпионы и фашистские десанты.

Почти каждую ночь в штаб дивизии кто-нибудь звонил по телефону или приезжал с настойчивой просьбой принять срочные меры по уничтожению кем-то где-то обнаруженных немецких парашютистов. Выделяемые штабом дивизии истребительные группы (преимущественно из состава отдельного разведывательного батальона) мчались на машинах в указанный район, и каждый раз возвращались ни с чем.

Не обходилось и без курьезов. Однажды мне позвонил начальник областного управления НКВД и сообщил, что работники захватили трех подозрительных лиц („по всей видимости, диверсантов“), которые пытаются выдать себя за командиров запаса, направляющихся по мобилизации на сборный пункт в Полтаву. Стали разбираться, и выяснилось, что это действительно были… командиры запаса, приписанные к нашей дивизии и прибывшие откуда-то из Средней Азии. Задержали их только потому, что они недостаточно чисто говорили по-русски».

(стр. 9–10)

Цитирую Л. Сандалова:

«По докладу Тер-Гаспаряна, вместе с захваченными в плен немецкими солдатами (моторизованный отряд входил в состав 3-й немецкой танковой дивизии) оказалось около 20 человек, одетых в красноармейскую форму. Они ехали на грузовой машине, которая во время боя была подбита.

Вначале они пытались выдать себя за захваченных немцами в плен советских бойцов и предъявили красноармейские книжки. Но даже самый поверхностный осмотр их вещей не оставил и тени сомнения в том, кто они такие. У них был найдены сигнальные ракеты, радиостанции и значительные суммы советских денег, не говоря уже об оружии, которого у пленных никак не могло быть. Это была группа диверсантов и шпионов, которых готовили еще до войны где-то под Варшавой».

(стр. 128–129)

Стр. 20. Предложение сделать купюру там, где идет речь о некоторых непорядках в штабе под Могилевом. Не согласен: в этом же абзаце говорится о том, что под Смоленском буквально через несколько дней этот порядок был наведен. И нет ничего удивительного, что в самые первые дни войны в срочно передислоцировавшемся под Могилев штабе могли быть непорядки.

Стр.21. Не вижу оснований исключать слова о том, что я в июне-июле 41-го года не видел на Западном фронте средних и тяжелых танков – только много легких. Так оно со мной и было – я не видел. А о том, что КВ и тридцатьчетверки в составе Западного фронта имелись, упоминается на 41-й странице «Дневника», там, где я цитирую доклад генерал-майора Мостовенко. Тяжелое положение, сложившееся для нас с танками к началу войны, характеризуется во многих книгах наших военачальников, в частности: И. Баграмяна, К. Галицкого, К. Рокоссовского, Д. Лелюшенко и С. Штеменко.

К. Рокоссовский пишет:

«Несчастье заключалось в том, что корпус только назывался механизированным. С горечью смотрел я на походе на наши старенькие Т-26, Вт-5 и немногочисленные БТ-7, понимая, что длительных боевых действий они не выдержат. Не говорю уже о том, что и этих танков у нас было не больше трети положенного по штату. А мотопехота обеих танковых дивизий! Положенных машин у нее не было, и, поскольку значилась моторизованной, не имела ни повозки, ни коня».

(стр. 13)

Это подтверждает в книге «Генеральный штаб в годы войны» (1968) И. С. Штеменко:

«Однако к началу войны мы еще значительно уступали противнику в численности современных танков, не успели закончить перевооружение войск на новую технику, насытить мощными КВ и Т-34 уже сформированные и еще формируемые механизированные корпуса даже в наиболее ответственных приграничных округах – Прибалтийском, Западном и Киевском особых, Одесском. Эти округа, принявшие на себя главный удар фашистской Германии, располагали весьма небольшим количеством современных танков. Старые же системы не могли оказать решающего влияния на ход предстоящих операций, да и их не хватало здесь до штата наполовину. В том, что войска имели мало КВ и Т-34, заключалась наша беда».

(стр. 23)

Об этом же свидетельствует И. Баграмян:

«Остальные механизированные корпуса приступили к формированию еще позже, и положение в них было совсем тяжелым. Весь их танковый парк состоял из устаревших, преимущественно учебно-боевых машин, израсходовавших большую часть моторесурсов. В связи с тем что эти танки были уже сняты с производства, запасные части для них почти не поступали и каждая серьезная поломка означала, как правило, безвозвратный выход машин из строя. Предполагалось, что на этих машинах личный состав будет пока тренироваться до поступления КВ и Т-34».

(стр. 75)

Могу привести еще много свидетельств подобного рода, подтверждающих то, что у меня написано.

Стр. 21–22. Не могу согласиться с предложением исключить из текста моего «Дневника» упоминание о документах того времени, свидетельствующих об отрицательных фактах, и сохранить только документы, свидетельствующие о положительных фактах. Это будет искажением исторической картины. А когда я привожу эти факты в их совокупности, картина получается верной.

Стр. 25. Не могу согласиться с предложением: исключить упоминание об окруженцах. Вот как, например, описывает подобную же картину Рокоссовский:

«Дорога пролегала через огромный массив буйно разросшихся хлебов. Не помню, кто из нас сначала заметил странное явление: то в одном, то в другом месте в море колосьев показывались и исчезали необычно одетые люди – кто в нательной рубахе, кто в крестьянской одежде и рваной соломенной шляпе. Я приказал остановиться, выловить скрывавшихся и разузнать, что они тут делают. Так мы впервые встретили „выходцев из окружения“. Они принадлежали к различным подразделениям. Между прочим, оказались два бойца из взвода, посланного оборудовать КП корпуса. Их мы прежде всего и опросили. Саперный взвод, по их рассказу, наскочил на немецкие танки и мотоциклистов, был атакован и окружен. Все якобы погибли, лишь нескольким удалось бежать. И другие из опрошенных всячески доказывали, что их части разбиты и погибли, а сами они чудом спаслись и, боясь плена, переоделись, думая в таком виде прорываться к своим. Страх у них оказался сильнее здравого смысла. Маскарад не спасал. Впоследствии мы видели трупы таких вот „окруженцев“, расстрелянных немцами».

(стр. 15)

Можно привести и ряд других примеров: и из мемуаров Рокоссовского, и из других мемуаров.

Стр. 32. Не согласен с предложением вычеркнуть слова о том, что застрелился генерал Копец. Этот факт отнюдь не является тайной. Можно заглянуть, в частности, хотя бы в мемуары маршала Мерецкова:

«Приходится констатировать наши промахи и в том, что мы слабо знали наши кадры. Копец был замечательным летчиком, но оказался неспособным руководить окружной авиацией на должном уровне. Как только началась война, фашисты действительно в первый же день разгромили на этом аэродроме почти всю авиацию, и Копец покончил с собой».

(К. А. Мерецков. «На службе народу». 1968 г., стр. 205)

Стр. 33–34. Не могу исключить сказанное мною здесь о трагедии, происшедшей в начале войны с нашей авиацией, в особенности на прифронтовых аэродромах. Об этом говорится во многих мемуарах: И. Баграмяна, Г. Жукова, Л. Сандалова, К. Рокоссовского, С. Бирюзова. Особенно много об этом пишут К. Москаленко, Д. Лелюшенко, А. Еременко, А. Яковлев.

Стр. 37, 38. Все, намеченное здесь для исключения из текста, есть точная запись моих мыслей того времени. Это в каком-то смысле документ, зафиксировавший то, что я и другие люди моего поколения тогда думали и чувствовали. Я не могу ничего менять здесь.

Не вижу оснований для купюры и на стр. 38, там, где я говорю о своих собственных представлениях о психологическом состоянии Сталина в те дни.

Об этом писалось и многими мемуаристами, и многими писателями – и в давно, и в недавно вышедших книгах, и я не вижу причин, по которым я не могу высказать свои соображения, никому не навязывая их. На мой взгляд, они справедливы и не несут на себе печати исторической необъективности.

Стр. 39. Не могу согласиться с предложенной купюрой. На войне не бывает, чтобы все и всюду, на всех направлениях, на каждом участке сопротивлялись одинаково упорно. Этого не было и тогда, в начале войны. В недавно, в 1973 году вышедшей книге «Краснознаменный Белорусский военный округ» (а можно сослаться и на другие источники) об этом сказано так:

«Однако, несмотря на неудачу и серьезные потери, войска Западного фронта проявили величайшую стойкость и выдержку. В ряде мест они оказали врагу упорное сопротивление, перемалывая его технику и живую силу, сбивая темп фашистского наступления».

(стр. 159)

Сказано точно – именно в ряде мест, а не повсюду.

Стр. 41. Не согласен с купюрой того места, где говорится о тяжести положения 11-го мехкорпуса. Я пишу о том, как мужественно воевал этот корпус. Если не сказать о тяжести положения, не объяснишь и мужества людей. Вдобавок, такое положение было не исключительным, а типичным. Для того чтобы убедиться, что я прав, достаточно заглянуть в мемуары Галицкого («Годы суровых испытаний», 1973 г., стр. 20), Лелюшенко («Заря победы», 1966 г. стр. 4), Баграмяна (стр. 129–130). Можно привести и многочисленные страницы из других мемуаров.

Стр. 67. Рекомендуется чуть ли не целиком исключить мысли полковника Кутепова, данные в моем изложении в «Дневнике». Не вижу никаких причин исключать эти рассуждения, в принципе правильные с военной и с патриотической точки зрения.

Кстати, эти рассуждения были, еще по свежим следам войны, приведены в майском-июньском номере «Знамени» за 45-й год (стр. 65), где впервые печатались отрывки из моих дневников, и даже тогда никому не пришло в голову сомневаться в их правильности.

Стр. 68. Нет причин исключать слова, содержащие положительную оценку боевых качеств японской пехоты на Халхин-Голе. Именно так оценивал качества японской пехоты Г. К. Жуков (см. «Халхингольская страница», «Литературная газета» № 30 за 74-й год).

Стр. 74, 75, 76. Не могу согласиться с намеченной купюрой размером в две полосы. Первая часть этой купюры относится к моим, по-моему, совершенно правильным рассуждениям о личных делах полковника Кутепова и генерала Романова. Кстати, они полностью дважды опубликованы в 1-м и 2-м издании книги «Солдатами были все», посвященной воинскому подвигу Могилева (см. страницы 184, 185, 2-е издание, издательство «Беларусь», Минск, 1972 год).

Вторая половина предложенной купюры касается моих писательских рассуждений о том, что я, как военный писатель, не могу согласиться с прямолинейно логическими концепциями, в конце концов проигравших войну, немецких генералов. Думаю, что я в своих размышлениях не преуменьшаю, а наоборот, подчеркиваю подвиги советских людей в тот трудный период.

Стр. 81. Не согласен с купюрой насчет паники среди мирных жителей в Чаусах. А что может происходить в городе, где с утра работали магазины, люди шли на службу, а в середине дня на окраине появились немецкие танки? Если бы жители оставались при этом спокойными, это могло бы означать только одно: что они ждали прихода немцев.

Стр. 82. Предлагается купюра того места, где идет речь о переезде штаба фронта из Смоленска в Вязьму. Я пишу, что у меня стало скверно на душе от этого известия. А как, спрашивается, у меня должно было быть на душе, когда я узнал, что штаб фронта передислоцировался на 200 километров к востоку?

Стр. 96. Рекомендуется купировать первую половину фразы «несмотря на порой неприемлемые для нас сейчас оттенки фразеологии тех лет, связанные с понятием культа личности, а точнее говоря, культа непогрешимости этой личности, на страницах газет проступало величие того времени, полную меру которого, может быть, до конца ощущаешь лишь теперь». Думаю, что предложение купировать первую половину этой фразы, неверно: некоторые оттенки фразеологии тех лет для нас сейчас действительно неприемлемы.

Стр. 104. Предлагается купировать историю о том, как мы везли раненого и в связи с этим о некоторых недостатках в работе нашей санитарной службы на Западном фронте в первый период войны. Но то, что описанная история не искажает положение дел, можно подтвердить цитатами из мемуаров А. А. Вишневского «Дневник хирурга» («Медицина», 1967 г.; см. стр.14, 15, 17, 20, 25, относящиеся только к июлю 41-го года).

Стр. 106. Предлагается купировать фразу о том, что в 24-й армии в те первые дни под Ельней была плохо поставлена разведка. Не вижу причин делать эту купюру, потому что несколько десятков архивных документов, которые я могу привести в случае необходимости, свидетельствуют об этом с неопровержимой полнотой. А почему именно там и именно тогда у нас были особенные трудности с разведкой – объяснено в «Дневнике» (см. стр. 110).

Стр. 108. Предлагается исключить мои рассуждения с анализом донесения политотдела 107-й дивизии. Думаю, что анализ правильный, спокойный, объективный, интересный для читателя. Ничего порочного в этом анализе нет.

Стр. 115. Предлагаются купюры, искажающие смысл происшествия. Как все это было на самом деле – мне лучше знать, ведь это было со мной. Человек, по ошибке меня арестовавший, был в таком запале, что он плохо соображал, что делает – и как раз это его в значительной мере оправдывает, о чем я впоследствии и говорю. Если же убрать мои слова о его нервозном состоянии, он будет выглядеть не лучше, а наоборот – хуже.

Стр. 136. Думаю, нет оснований умалчивать о том, что положение на Южном фронте в начале августа было исключительно тяжелое, потому что две армии из четырех как раз в это время попали в окружение. Это общеизвестно. А на Западном фронте положение, наоборот, стабилизировалось, и об этом у меня тоже говорится.

Стр. 137. Предлагается исключить то место, где я размышляю над обязанностями корреспондента и над тем, куда ему больше хочется поехать во фронтовой обстановке. Думаю, что это психологически важное рассуждение и его вполне можно оставить на моей совести.

Стр. 138. Предлагается купировать очень поучительную историю, говорящую о великолепном отношении населения к армии. Скверный поступок какого-нибудь отдельного бойца, кстати сказать не оставленный без последствий, не должен, мне кажется, никого смущать на фоне общего смысла этого эпизода. А поведение стариков в этом эпизоде говорит о том, что никто не мирился и не собирался мириться с подобными случаями.

Стр. 148–149. Предлагаются две купюры, с тем чтобы исключить строчки о преждевременной эвакуации группы одесских милиционеров, которые, уехав раньше времени, возвращаются обратно воевать в Одессу. Никаких обобщений здесь я не делаю, даю лишь сам факт: люди дрогнули, их заставили вернуться, пойти снова воевать – разве так не бывало на войне? Разве в умении повернуть отступивших не проявлялась воля командования? А в готовности загладить свою вину не проявлялась добрая воля самих, дрогнувших до этого людей? Зачем же это исключать? Кстати, в 45-м году, когда я печатал в «Знамени» среди других отрывков из своих дневников и этот кусочек, его текст ни у кого не вызывал возражений.

Стр. 153. Предлагается купюра того места, где я объясняю, почему кадровые дивизии, входившие в Приморскую группу, так хорошо держались в боях под Одессой. Не понял, что здесь дурного? Разве то, что эти части отходили, каждый раз резко отрываясь от противника и выводя всю материальную часть, не должно было впоследствии способствовать и крепости их боевого духа, и их реальной боевой силе, поскольку они сохранили всю материальную часть?

Стр. 140–145. Проблема, связанная и с историей группы генерала Качалова, и с окружением 6-й и 12-й армий действительно имеет свои специфические сложности.

Мною сделан ряд рекомендованных мне купюр на страницах 142,143,144,145; кроме них сделан ряд существенных уточнений в тексте.

Сами имена, упоминаемые мною, уже упоминались в печати и ранее, а оценка действий людей, о которых идет речь, дана в спокойном и объективном тоне.

Приведенные мною данные об ожесточенной борьбе в окружении частей 6-й и 12-й армий – свидетельствуют не только об исключительной тяжести их положения, но и о мужестве людей.

Сказанное совпадает с данными, приводимыми в книге И. Баграмяна:

«…в таких условиях продолжался отход 6-й армии. Не легче было и войскам 12-й армии, левый фланг которой тоже все время оставался под угрозой обхода.

Обе армии не смогли закрепиться на том рубеже, который был указан Ставкой, и продолжали медленно, с ожесточенными боями отходить, проталкивая впереди себя огромные автомобильные и железнодорожные транспорты, нагруженные эвакуируемым имуществом и ранеными. В этой труднейшей обстановке, когда единственным спасением от окружения был скорый отход, армии оказались скованными подобно путнику, сгибающемуся под тяжестью непосильной ноши. И ничего сделать было невозможно. Приходилось тащить эту ношу: если с имуществом еще можно расстаться, то оставлять эшелоны раненых – не в обычаях Советской армии <…>.

…положение войск нашего левого крыла все ухудшалось. Они откатывались все дальше на юг. Попытки установить с ними связь по обходным направления не дали ощутимых результатов. Представители штаба фронта с трудом добирались туда на самолетах через широкую полосу, занятую противником. Штабу фронта с каждым днем становилось труднее управлять действиями этих войск. Но еще хуже было то, что мы не могли снабжать 6-ю и 12-ю армии с наших баз. Все чаще приходилось просить командование Южного фронта доставлять хоть сколько-нибудь боеприпасов и горючего этим армиям <…>.

…обе эти армии героически сражались с наседавшими крупными силами противника. Но борьба протекала в крайне неблагоприятных условиях. Наши войска оказались во вражеском кольце».

(стр. 235, 247)

Добавлю, что я с особым внимание отнесся к замечаниям по этим страницам моей работы и думаю, что в результате купюр и поправок, сейчас все, что следует здесь сказать, – сказано, а то, чего не желательно касаться, – исключено.

А теперь о купюрах, которые рекомендуется мне сделать на страницах 188–194 и 199–203 – последней части моего «Дневника», связанного с поездкой под станцию Сальково и на Арабатскую стрелку.

Три сделанные мною на этих страницах купюры уже упомянуты выше.

Все остальные, предложенные мне здесь купюры связаны по смыслу одна с другой, и в данном случае я не согласен со всеми ними вместе взятыми. И вот по каким существенным причинам:

Во-первых, все написанное в «Дневнике», так и было, как описывается. Точность своих дневниковых записей я имел возможность через много лет проверить по документам, которые и привожу теперь.

Во-вторых, значительная часть этих моих дневниковых записей вошла в книгу мемуаров П. Батова «Перекоп» (1971). Генерал армии Батов попросил у меня разрешения включить в свою книгу эти записи, считая их достаточно достоверными и при этом будучи человеком, лучше кого-нибудь другого знавшим обстановку, сложившуюся в те дни в Крыму.

В-третьих, я написал и неоднократно публиковал, в том числе в собрании сочинений, повесть «Пантелеев», основанную на этих дневниковых записях. Всякий, кто прочтет и «Дневник», и эту повесть, увидит, что в обоих случаях речь идет о тех же самых событиях.

В-четвертых, именно в силу любви к людям нашей армии, о которых я пишу всю жизнь, я не могу без возмущения вспоминать о тех отдельных личностях, чье позорное поведение пятнало честь мундира. Таких людей, к нашему счастью, было немного, но они были. И пример встречи именно с таким человеком в лице полковника Киладзе как раз и приведен в «Дневнике». Читателя учат главным образом на положительных примерах, но иногда учат и на отрицательных, ибо порой полезно показать не только как следует себя вести, но и как не следует.

Поскольку в данном случае речь шла о конкретном человеке, готовя «Дневник» к печати я подошел к этому вопросу с полным чувством ответственности. Проверил весь дальнейший путь человека, о чьем отрицательном поведении идет речь в «Дневнике», и убедился, что он и впредь остался таким же, пытался и дальше лгать самым бессовестным образом и, домогаясь, чтобы отменили наложенное на него взыскание, писал жалобы Берии. Однако, несмотря на резолюции, все это не увенчалось успехом: Главное управление кадров Красной Армии, куда были пересланы заявления, заняло принципиальную позицию и не пересмотрело отрицательных оценок этого человека.

Наконец, последняя причина, по которой я не вижу оснований делать рекомендованные мне купюры. История эта в высшей степени поучительная. Точность и правдивость донесений – один из залогов успеха на войне; неточность и неправдивость донесений оборачивается поражениями и кровью. Это понимали и во время войны. Чем дальше, тем тверже соблюдались в армии требования щепетильной честности, предъявляемой к донесениям на всех уровнях. Чем дальше, тем больше это становилось священным законом и тем суровей карались нарушения этого закона.

Уверен, что история, рассказанная мною о происшедшем под Сальково и на Арабатской стрелке, – хотя и горькая, но весьма поучительная и нужная.

А то, что на это происшествие еще тогда, несмотря на его казалось бы, незначительность в масштабах всей войны, обратил внимание Генеральный штаб и потребовал разъяснений, свидетельствует, что этому и тогда было придано принципиальное значение. Разоблачение лживых донесений, связанных и с Сальково, и с Арабатской стрелкой, свидетельствовало о правильности отношения нашего командования к этой проблеме и способствовало в дальнейшем обороне Крыма.

А если бы эта ложь не была своевременно разоблачена, она могла повести к куда более тягостным последствиям, чем те, которые имели место.

Обо всем этом я говорю в своем «Дневнике» и привлекаю документы для подтверждения этого, очень важного на мой взгляд, тезиса.

Вот почему я убежден, что никаких купюр на этих страницах моего «Дневника» производить не следует. Они пойдут не на пользу, а во вред делу, во вред воспитательной ценности книги.

Стр. 209. Купюра, рекомендованная мне на этой странице, видимо, плод недоразумения. Ведь я – автор этой книги и как-никак хозяин своей собственной совести. И если мне кажется, что пришедшее мне в голову, пустое и обидное подозрение, адресованное честным людям, появилось у меня, очевидно, рикошетом, долетев откуда-то из 37-го года, – думаю, мое святое право сказать о себе самом с той мерой самокритичности, на которую я способен, сказать именно то, что я в этой связи подумал о самом себе.

В заключение всего изложенного мною прошу редакцию «Дружбы народов» передать мою благодарность товарищам из Военно-мемуарной группы за все те учтенные мною многочисленные полезные замечания, которые они сделали при чтении верстки моих дневников.

Я немало потрудился, чтобы практически сделать в верстке все, с чем я был согласен.

А там, где я был с чем-либо не согласен, я сказал об этом здесь, в письме, без всякой дипломатии, с той прямотой, с которой привык разговаривать с товарищами по общему делу.

Уважающий Вас Константин Симонов.

30.10.74