Текст книги "Симонов и война"

Автор книги: Константин Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

В ответ я направил телеграмму, так как был очень злой, расстроенный: «Ни ваша угроза предания суду и расстрелу, ни ваша телеграмма с представлением к высшей награде так не помогли бы, как помогла бы присылка снарядов и пополнения, о чем вас убедительно и прошу».

А когда Тимошенко разговаривал со мной или приезжал ко мне в армию, он и намека никогда не делал, что мне слал грозные телеграммы. Он шутил, подбадривал, обещал прислать танки, авиацию. Даже в приказе писал: «Танки передаются 16-й армии, авиация дается». Но они где-то оказывались нужнее, и в армию ко мне не прибывали.

Я считаю, что Тимошенко в это время был настоящим командующим Западным фронтом. Смотрите, с ничтожными силами, когда прежний Западный фронт потерпел поражение, то есть, фактически развалился, он создал сплошной фронт, правда, с помощью Верховного командования. Он противника два с половиной месяца не пускал к Москве. Покажите мне того командующего, который мог! Покажите! Кто? Где, на каком участке фронта? А он сумел. Говорят, у него были хорошие командующие – Лукин, Конев, Курочкин. Но ведь и у других тоже были командующие. Почему только именно у него? Я считаю, что это большая заслуга его и Военного совета, что он именно на этом направлении держал противника, не пустил к Москве. Я считаю, что он был в то время на высоте. Он никогда не мешал, не вмешивался в мелочи.

К. М. И он многое сделал за год до войны, за этот год. Многое сделал.

М. Ф. Я считаю, что он привел армию в христианский вид. Правда, видимо, тут Центральный Комитет партии и Сталин поняли, что дальше так нельзя. Финские события показали, что армия к бою не готова, надо что-то делать. А Сталин был, я считаю, не дурак, он понимал и дал такие права Тимошенко. А именно такое и нужно было Тимошенко.

Вы знаете, когда я вышел от командующего при назначении меня на армию, я почувствовал – у меня крылья выросли. Я чувствовал, что сейчас мы получили силу какую-то, которая может перевернуть все в армии у нас, и армия опять станет такой же сильной, как она была до тридцать седьмого года. Ведь это была лучшая армия мира! По своему командно-политическому составу мы стояли так высоко! Вы себе представить не можете, Константин Михайлович, что это были за командиры наши.

Вот у Якира, бывало, на занятиях. Принимается решение. Оценка обстановки – любой командир дивизии, командир корпуса, любого позовите. Какая оценка обстановки, как аргументированно принимается решение, правильно используется авиация и механизированные войска. Просто приятно было слушать.

И потом этой армии вдруг не стало, это была не армия, это толпа была уже. И финские события показали, что мы не готовы были к войне, не могла армия драться хорошо. А Тимошенко за год с лишним привел армию в христианский вид. Вы видели, сами участвовали, описали бои под Могилевом. Вы видели, что это за люди, вы показали Серпилина. Люди-то те же были, только у них теперь крылья появились, они твердо на земле стали стоять, они почувствовали силу, которая их поддерживает, направляет. И они с радостью ухватились за те мероприятия, которые проводил Тимошенко. И армия стала армией. Если бы еще у нас были командующие войсками этих главных направлений – не эти, а другие командующие войсками, более опытные, более твердые люди были бы, я думаю, что этого бы не случилось.

Все обвиняют Сталина, Тимошенко, Жукова, что неправильно вступили в войну. Хорошо, я спрашиваю вас, почему командующий флотом Кузнецов привел флот в боевую готовность, и флот в первые дни войны не пострадал? Почему? А ведь указания для всех были одинаковые. Никто не имел права ничего делать. Почему он заблаговременно из Таллина и из других гаваней, где было опасно, где мог наш флот подвергнуться нападению противника, увел его в Кронштадт? Почему он мог это сделать? Это был командующий на своем месте. И если бы командующие, как я вам раньше докладывал, Константин Михайлович, учения проводили, артиллерию, саперов в войска бы дали, сосредоточили бы в оперативном направлении, не подводя к границе, границу можно было бы не занимать, это не обязательно границу занимать, можно было дать встречное сражение, но кулаком, а не растопыренными пальцами. А ведь войска-то, поднятые по тревоге, дрались отдельными растопыренными пальцами. Они героически дрались, они погибали, но не бежали. Вы сами показали у себя, как люди могли драться. Как 172-я дивизия под Могилевом дралась. Ведь так же это дело было?!

Все могло быть иначе.

Насчет того, как со Сталиным, я вам расскажу потом, сейчас уже время позднее. Как у меня складывалось это дело, я вам расскажу следующий раз.

* * *

Шестнадцатого сентября я был назначен командующим

19-й армией. Прежний командующий 19-й армией, Конев, был назначен командующим Западным фронтом.

Для общей ориентировки, надо тут сказать, что штабом фронта все шесть армий были вытянуты в одну линию. Продолжением Западного фронта на юг – две армии: 43-я и 24-я – Резервного фронта. В тылу Западного фронта стояли еще армии Резервного фронта по линии: Ржев – Вязьма и далее на юг.

Обстановка представлялась мне таким образом. Два командующих фронтом – Конев и Буденный, не подчиненные один другому, а армии у всех вытянуты в линию. Резервов в армии почти нет. Полк на армию, какой это резерв? Это не резерв, по сути дела. У командующего фронтом три дивизии и две танковых бригады, разбросанные на довольно большом расстоянии друг от друга.

И когда я говорил с Иваном Степановичем, что вот, посмотрите, какое положение создается, два командующих, не подчиненных один другому, и резервов мало, нельзя ли, если не подчинить одного другому командующему, то как-нибудь разделить эти два фронта на какие-то составные части. Тогда бы командующие сами имели бы резервы у себя и расставили бы так, как они хотели. А резервы могли бы иметь большие – по две армии было бы у каждого.

Забегая вперед, надо сказать, что когда противник 30 сентября прорвал Брянский фронт Резервного фронта, то у командующего Резервным фронтом Буденного нет в резерве ничего. Значит, армии начинают откатываться на восток, а три армии его, стоящие от Ржева до Вязьмы, находятся на очень большом расстоянии, их он не может взять. А Конев, когда у него прорвали фронт между 30-й и 19-й, тоже не может их использовать – они ему не подчинены.

И уже в ходе событий Резервный фронт по Днепру также был прорван, и армии не могли быть использованы как следует.

Тут вина в этом, большая ошибка и большой просчет нашего Генерального штаба и Ставки. Безусловный просчет. Надо было это своевременно ликвидировать.

К. М. А перед ними кто-нибудь ставил этот вопрос, перед Ставкой?

М. Ф. Не знаю.

К. М. А вы говорили с Иваном Степановичем?

М. Ф. Я с Иваном Степановичем говорил, но не знаю, ставил он этот вопрос или нет. Я думаю, что он ставил этот вопрос. Ну ведь времени-то было очень мало, видимо, ему было не до этого, надо было познакомиться со всеми армиями.

К. М. По существу, он за восемнадцать дней до удара принял только фронт.

М. Ф. Да, только. Он еще с армиями-то не успел ознакомиться, поэтому не мог докладывать. Незнаком с армиями своими. Ведь надо с командующими познакомиться, со штабами познакомиться.

Вот, кстати, о назначении командующих и армиями, и корпусами, и дивизиями, и даже фронтами в такой сложной обстановке, когда назревало наступление противника, – это происходило с самого начала, с момента вторжения в нашу страну Гитлера, – сменяют командующих без всяких на то оснований. В частности меня. Я за четыре месяца боев командовал четырьмя армиями. Ну что я за командующий, скажите пожалуйста! Ты, говорят, справишься!

Ну у меня, может быть, семи пядей во лбу и не было, мне, может быть, так удавалось всё организовать, что я везде имел какие-то успехи, и меня как «лучшего» в кавычках всегда перебрасывали на главное направление. Ну мне, может быть, везло, может быть, мне это подходило. Но это было совершенно нецелесообразно. Я не успевал узнавать командиров дивизий, я не узнавал штабы. Я свой штаб не мог как следует изучить, на кого я мог положиться и кому я мог доверять с первого слова или с полуслова даже.

К. М. Тут в сентябре так получилось по существу, что Буденный с Юго-Западного направления дал Сталину телеграмму, что надо выводить войска, Сталин был этим недоволен, его оттуда снял, туда перебросил Тимошенко. Тимошенко, конечно, уже в этот момент ничего исправить там не мог, только знакомился с положением, уже сложившимся, на месте. А Буденного в это время перекинули на Резервный фронт, которого он тоже не знал…

М. Ф. А Конева назначили командующим, фронта он не знал. Ершаков только что прибыл на 20-ю, с 22-й его почему-то сняли. Лукин – с 20-й на 19-ю. Все новое получилось. И когда я принял армию, Конев уехал, распрощались мы с ним, я начал знакомиться с армией. Объезжаю дивизии. Во-первых, нет окопов полного профиля; артиллерия замаскирована, но артиллерийские позиции недостаточно оборудованы. Противотанковая артиллерия – надо было сделать укрытие надлежащее, тогда она могла бы принести какую-то пользу. Не было ходов сообщений. Были только отдельные ячейки сделаны в ходах сообщений на возвышенности. Тыловая линия не была оборудована. Инженерных средств очень мало, противотанковых средств почти нет. Я говорю о минах. Все пришлось заново налаживать.

Когда я приехал, сразу же созвал командиров и комиссаров частей и приказал немедленно приступить к отрытию окопов полного профиля, с брустверами. Обыкновенно рыли канаву, она простреливалась; если подходил танк, простреливал всю эту канаву вдоль и поперек, поэтому надо было рыть окопы…

К. М. Змейкой?

М. Ф. Не только змейкой. Бруствер, опять канава, опять бруствер. Эти вот траверсы, брустверы давали возможность ставить и пулеметы в укрытия. Ходы сообщения переднего края с тыловыми рубежами – змейками. Тоже полный профиль.

Была проделана большая работа. Пришлось вывести целую дивизию в резерв, чтобы у командующего была бы дивизия в резерве. Правда, пришлось слишком растянуть части, потому что части были укомплектованы на 30–40 процентов. То есть виноват, некомплектность была в частях – 30–40 процентов.

К. М. Что из себя представляла по численному составу и вооружению армия в момент, когда вы ее приняли?

М. Ф. Семь-восемь тысяч.

К. М. В дивизии?

М. Ф. Да. А нормально – двенадцать с половиной тысяч.

К. М. А сколько дивизий было у вас?

М. Ф. У меня было так. Коренные дивизии: 50-я дивизия – это очень боеспособная дивизия, сформированная целиком из пограничных войск; и красноармейский и командный состав целиком из пограничников; 89-я стрелковая дивизия; 91-я сибирская дивизия, которая формировалась в Томске; 166-я дивизия полковника Хальзюнова, это тоже сибирская дивизия; 244-я… виноват, 244-я была пограничная, а 50-я была сибирская дивизия.

И 134-я, 214-я, 45-я кавалерийская дивизия; 127-я и… танковые бригады. Авиации никакой, только по заявкам была авиация.

К. М. А танковые бригады, что из себя представляли?

М. Ф. Тут уже начали появляться танки Т-34 и КВ, отдельные, немного их было. А в основном БТ-7. Они очень быстро горели, броня их быстро пробивалась, и они быстро выходили из строя.

К. М. А снаряды были к КВ в это время?

М. Ф. Были, но мало.

Когда была проделана работа по укреплению оборонительных полос, особо было уделено внимание на предполье. Я слыхал, что Рокоссовский докладывал Коневу и Булганину такой проект: сделать предполье, на предполье оставить довольно сильные укрепления, сильными частями, а основные войска отвести на линию Днепра. Вы не проезжали по этой магистрали на Смоленск?

К. М. Бывал много раз.

М. Ф. Обратите внимание, что восточный берег возвышенный, а впереди громаднейшая долина. Очень удобные позиции были. Приехали туда Конев и Булганин, разгромили его. Я уже не предлагал этой вещи. Но я сделал другое.

Сделал большое хорошее предполье, а основную линию обороны сделал по реке. И в инженерном отношении хорошо укрепились, завалы сделали. Минные поля устроили в наиболее танкоопасных местах. Мин противотанковых было недостаточно. Для артиллерии, сделали дзоты, хорошие укрытия. То есть артиллерию в танкоопасных местах поставили, целые районы сделали противотанковые, укрытия. Правда, укрытия эти были не бетонированные, а одели в земляные дзоты так называемые, но они все же на первое время сыграли большую роль.

Весь политаппарат штаба армии и дивизий все время находился в войсках. Вся армейская печать и дивизионная все время настораживали бойцов и командиров, что противник в скором времени пойдет в наступление. Все данные говорили за то, что противник пойдет в наступление.

Какие были данные у нас? Во второй половине сентября противник развил сильнейшую активную разведку, как с воздуха, так и наступлением сильными частями. Не было большого наступления, а были разведывательные большие группы с артиллерией. Они преследовали цель выявить наши слабые места, выявить наши огневые артиллерийские позиции, нащупать, где мы слабее, и там и производить наступление. Для нас эта картина была ясна.

Кроме того, командующим фронтом двадцать седьмого окончательно было установлено, что противник со дня на день должен перейти в наступление. А двадцать седьмого числа у него уже был взят немецкий фельдфебель, летчик, который говорил о том, что противник второго числа перейдет в наступление.

Со штабом проигрывался целый ряд вариантов. Вызывал командиров дивизий и проигрывал с ними отдельные виды боя. Все то, что было нарушено противником в порядке разведки боем, все это восполнялось ночью. Таким образом, с тринадцатого числа по день наступления противника части проделали колоссальнейшую работу. Но зато они измотались очень сильно. Приходилось спать очень мало.

Второго числа, рано утром я уже не спал, ожидал, что с часу на час начнется наступление противника. И действительно, только начал брезжить рассвет, сразу же заговорили все телефоны, что противник открыл артиллерийскую подготовку. Да я и сам уже слышу. После артиллерийской подготовки налетела авиация, а после этого пошли танки. За танками пехота пошла в атаку.

К. М. На каких участках у вас, на севере?

М. Ф. Сильнейший нажим был на моем правом фланге на 244-ю дивизию. К сожалению, командир дивизии генерал оказался пьяницей. Я все время боялся, что он и во время боя будет пить. Пришлось его во время боев снять и назначить командиром этой дивизии начальника штаба полковника Красноштанова, который оправдал это назначение в дальнейшем.

К. М. Это пограничная дивизия?

М. Ф. Пограничная дивизия. Нажим на 244-ю дивизию, на правый фланг, на левые фланги 162-й и следующих дивизий 30-й армии. Противник прорвал фронт в стыке между 30-й и 19-й армиями и быстро начал обтекать фланги.

К. М. Правее вас была 30-я?

М. Ф. 30-я.

К. М. А левей?

М. Ф. 16-я, а потом 20-я.

Правый фланг 244-й дивизии загнулся фронтом на север, и один полк оказался в окружении сразу же, в первый же день, уже к двум часам дня. Я спрашивал командира дивизии, что он предпринимает, как он выводит полк свой, нужно ли ему помочь. Он говорит, что сейчас только второй эшелон полка перешел в наступление, и я приказал соседу – резервному полку 91-й дивизии тоже помочь в наступлении. И таким образом, к концу дня полк этот вышел из окружения, прорвался к своим.

166-я дивизия была втянута в первый же день боя. Это резервная моя дивизия. На участке 89-й дивизии противник не смог продвинуться. Три атаки были отбиты. И все атаки на 50-ю стрелковую дивизию левофланговую тоже были отбиты.

Рокоссовский сообщал, что противник повел на него атаки, открыл артиллерийскую подготовку, но он открыл контрартиллерийскую подготовку, и противник в наступление не перешел.

Я считаю, что и своевременное открытие контрартиллерийской подготовки 19-й армией во многом помогло, потому что по местам скопления…

К. М. 16-й?

М. Ф. 19-й.

К. М. А у вас тоже была контрподготовка?

М. Ф. У меня тоже была контрподготовка. И это очень помогло, потому что противник был густо сосредоточен в определенных местах, а мы предполагали, в каких местах должен быть сосредоточен противник.

К концу первого дня мы еще дрались все время в предполье, даже в глубине обороны. Когда противник прорывался, дальше реки Царевич не мог уйти. Даже не перешел реку Вопь.

Ночью пришлось делать перегруппировку, не столько в пехоте, сколько в артиллерии, артиллерийских позиций. Теперь для меня уже было ясно, что противник обходит правый фланг, нажим будет на правый фланг. Вся артиллерия в основном была сосредоточена на правый фланг.

В это время мне были приданы вот эти танки. Не было, а потом мне были приданы 127-я и 143-я танковые бригады, которые приходилось вводить в бой.

Когда ясно обнаружился разрыв, и 30-я армия быстро начинает отходить на восток, мне были приданы еще – сначала 214-я, потом 134-я стрелковая дивизия из состава резерва фронта. Мне стало легче.

Второй день прошел в борьбе за предполье. А в центре противнику удалось вклиниться и подойти к реке Вопь. Но контратакой противник был опять отбит.

Таким образом, борьба внутри оборонительной полосы армии продолжалась второго, третьего, четвертого, пятого числа. Позиций мы не уступили противнику. То есть предполье занято, где-то он вклинился в наше расположение, но основная позиция по реке Вопь была за нами.

К. М. С соседом справа уже связи не было, а с фронтом оставалась?

М. Ф. Второго числа налетела авиация противника на командный пункт и тыловые учреждения штаба фронта. В это время проводная связь порвалась. Она продержалась примерно до половины второго дня, третьего числа, а по радио связь держалась.

К. М. А потом проводной связи уже не было?

М. Ф. К сожалению, потом уже не было проводной. Потом ему пришлось менять командные пункты штаба армии. По радио связь все время была. Радио и офицеры связи. Так что я с командующим связи не терял совершенно. Были моменты, какое-то время радио не работало, но это быстро восстанавливалось. Я не могу сказать, что я связи с командующим не имел.

К. М. Вот такой возникает вопрос, Михаил Федорович, с этой с Касней несчастной, с этим бомбовым ударом. Вот говорят, как же так: готовились, что вот-вот удар немцы нанесут, и не передислоцировали командный пункт, осталось все в известном для немцев месте?

М. Ф. Конечно, надо было рассредоточить. Надо было сделать блиндажи. Обязательно надо было блиндажи сделать. А что получилось? Когда я приехал получать орден Красного Знамени, а выдавал мне его Конев, я был поражен. Это какое-то имение, видимо, раньше было, в домах все это расположено. И землянки. И масса дорог. Штаб фронта – это довольно большое учреждение, масса машин движется, поэтому авиация, летающая по всем дорогам, видела, что здесь какой-то командный пункт. Да и разведка наверняка доносила об этом. Как налетела авиация – пункт ВВС был разбит сразу. Человек пятнадцать-двадцать было убитых в штабе фронта и человек шестьдесят или около этого было ранено. Представляете себе, из командного состава, который нужен в управлении фронтом. Это было большое упущение. Может быть, Конев не сумел так быстро все это сделать, но нужно было или перенести, или, во всяком случае…

К. М. Запасной сделать.

М. Ф. Безусловно, нужно было сделать запасной.

Четвертого числа был получен приказ командующего фронтом о том, что – вот как хорошо дерется 19-я армия, и равняйтесь на ее командующего Лукина. Такой был приказ отдан, по радио получили мы. Это еще более подбадривало меня держаться, потому что я полагал так: что хотя противник меня и обходит, но, видимо, командующий фронтом примет какие-то меры, и он меня поощряет, чтобы так же дрались, как я дерусь на том месте, где я стоял раньше.

И в это же время получается приказ: вывести управление 16-й армии. Для меня это было непонятно. Почему? Две дивизии передавались Ершакову, а одна дивизия или две дивизии выводились восточнее Вязьмы. От меня забирают две дивизии. Одна дивизия – 50-я – очень хорошая дивизия, жалко было мне ее. Да и все-то дивизии было жалко.

К. М. А она не в боях была или в боях?

М. Ф. 50-й дивизии должны быть поданы машины. И машины не фронта, а армейские машины. А вы сами понимаете, чем же тогда подвозить? Как снабжать свои дивизии? Ведь это последние машины. Но приказ есть приказ, надо выполнять его.

Четвертого числа я не мог вывезти их и только к вечеру пятого вывез обе эти дивизии. Это был очень тяжелый момент. Противник наседает, днем вывезти дивизии никак нельзя, только ночью можно было это сделать. Пока она соберется, пока подали машины, а машины пришли с опозданием. Когда машины шли, они подверглись налету авиации, несколько машин разбомбило. Поэтому всю 50-ю дивизию погрузить не удалось, только два полка и один артиллерийский полк частично, не полностью. А остальные пошли походным порядком.

Это усложнило очень положение 19-й армии.

К. М. Это, значит, ваша коренная дивизия?

М. Ф. Коренная.

К. М. А вторую дивизию у вас забрали, она тоже – коренная?

М. Ф. Тоже коренная.

К. М. А те, что из резерва фронта вам дали, остались?

М. Ф. Они остались.

К. М. А обе эти дивизии уже ввязаны в бои были?

М. Ф. Все дивизии были ввязаны в бой. Третий-четвертый день уже все дивизии в бою были. И в каком бою! Это были ужаснейшие бои. Я таких боев еще не видел никогда. В Смоленском сражении были тоже сильные бои, но такого количества танков и авиации противника мы никогда не видели. Буквально волнами по тридцать-пятьдесят машин, начиная от рассвета и до наступления темноты. И артиллерия, и танки.

И вот что хорошо было. Когда в первый день бойцы и офицеры увидели большое количество подбитых танков противника и большое количество трупов, которые валялись перед нашими окопами, это сильно воодушевило их, – они увидели, что немцев можно бить.

И потом все же очень большую роль сыграло то, что все офицеры, политработники, все офицеры штаба всегда в нужный момент были в войсках. Поэтому я получал донесения не по телефону от командиров дивизий, а все время циркулировали офицеры. Я беру карту, офицер приходит и чертит – эта отошла так-то, а эта вот так-то, противник там-то. Я им говорю – дальше такого-то места не разрешаю такой-то дивизии отходить и свою подпись ставлю. И это являлось документом для командира дивизии. Хотя и была хорошо организована кольцевая связь, – помимо проводов, которые идут от штаба армии, у меня была сделана кольцевая связь на случай нарушения, – но все равно ведь во время войны и машины ходят, танки ходят, снаряды, так что все это рвется, нарушается, и, конечно, надежды на такую связь никакой не было. А телеграфная связь, я не знаю, как она кончилась. У нас радиобоязнь, и в Смоленском сражении, и здесь тоже дивизионные рации очень плохо работали. Почему-то у нас укоренилось мнение, что если рация работает, противник засечет, запеленгует – и все, сейчас же разобьет. Отчасти это, конечно, верно, но это не всегда было оправдано. Чаще всего старались не прибегать к радиосвязи, чтобы не лишиться связи окончательно. Поэтому делегаты связи – из дивизии в армию, из армии в дивизию – делали большое дело. Я даже, пожалуй, склонен оценить действие этой связи, что может быть благодаря ей армия осталась целая, нерасчлененная до самого последнего организованного боя, до 13 октября. Все армии. 30-я армия, если потребуется, я могу документами доказать, оперативными сводками, донесениями самого командующего армией. 20-я армия отходила уступом назад. Правда, она до пятого числа только была целиком, не расчленена, а уж шестого числа она была частично расчленена.

К. М. А 16-я была роздана?

М. Ф. А 16-я была роздана и уехала.

К. М. К вам попало что из 16-й? Одна дивизия или ничего не попало?

М. Ф. Ничего не попало. Все в 20-ю пошло.

К. М. И в тыл?

М. Ф. Но дело-то все в том, что две дивизии должны были уйти из 16-й армии, две дивизии от меня должны были уйти и две дивизии, кажется, от Ершакова, из 20-й армии. Это все к Рокоссовскому должно было уйти, восточнее Вязьмы. А вышла только одна 50-я дивизия и то двумя полками. И только благодаря тому, что она была посажена на машины, успела. Когда она проходила к Вязьме, Вязьма была уже занята противником, она сразу свернула на юг. В это время был какой-то зазор, – два полка проскочили, а третий полк уже не мог.

166-я дивизия не могла пройти. Она ввязалась в бои, потеряла большую часть своей артиллерии, полностью обоз потеряла. И остатки дивизии так и остались у меня. Но дрались они не здесь, а в другом месте. Но потом она присоединилась ко мне. Так и не смогла уйти. Рокоссовский мне потом говорил, что он ни одной дивизии, ни моей, ни Ершакова не получил. Они все ввязались в бои с обходящим противником и не принесли никакой пользы.

К. М. Михаил Федорович, вы сказали, что в первый момент вам показалось странным такое сочетание: только что был приказ о том, чтобы стоять и драться, как войска

19-й армии, и тут же вслед за этим, почти одновременно, – приказ о выводе управления 16-й армии.

М. Ф. И мне это было непонятно.

К. М. На самом деле, видимо, создавалась группа для парирования окружения.

М. Ф. Я становлюсь на место командующего, и, судя по обстановке, – тогда я этого еще не понимал, но теперь думаю, что, видимо, Конев хотел сделать следующее. Выводя целиком управление, готовый аппарат, сработанный аппарат, – это был частично мой аппарат, я ему передал 16-ю армию, я ею раньше командовал, частично он заменил, частично остались те же, в общем, это был сильный аппарат управления…

К. М. Малинин…

М. Ф. Это его, а всё остальное – мое. Член Военного совета тоже мой – Лобачев. Выводя эти дивизии, он думал, что соберет сильную армию в шесть дивизий. И если бы ему это удалось, это было бы очень хорошо. Но, к сожалению, все это не могло быть осуществлено. Было уже поздно.

Сейчас многие меня упрекают, в частности, на конференции, которая проводилась в ЦДСА как раз по этим боям, многие выступали и упрекали меня: «Почему ты не уходил? Ты же видел, что 30-я армия уже отошла, разрозненно дерется, член Военного совета фронта Хохлов, присланный для наведения порядка, доносит, что пятого числа армия уже вступила в бой неорганизованно, дралась отдельными частями в окружении. Конечно, там большого сопротивления не могло быть, но части дрались. Ершаков уходит уступом. Почему ты до сих пор сидишь на месте?» Я так отвечал: «Если я буду знать, что противник обходит меня, почему я должен бежать? Почему, спрашивается, бежать? Связь с фронтом у меня держится все время, командующий фронтом меня поощряет, говоря, что я дерусь хорошо. У меня нет никакой нужды бежать. А потом – бежать?! Ведь бежать от противника невозможно, противник моторизованный, механическая тяга у него, он скорее будет меня обходить. А если я уйду с позиций и буду просто бежать походным порядком, он меня быстро нагонит и расчленит, разобьет, развеет все. Поэтому я и оставался. И считаю совершенно правильным, что я не уходил и дрался. И когда я получил приказ отходить на линию Днепра, я все равно не бежал, не сматывался, оставлял большие части прикрытия. Ночью отводил, а утром уже занимал какой-то рубеж, и те перекатом переходили через этот рубеж, становились арьергардами…»

К. М. А когда вы этот приказ получили?

М. Ф. Пятого числа. С пятого на шестое.

К. М. На отход?

М. Ф. На отход, занять новый рубеж. Но когда я уже подходил к Днепру, противник уже прорвал фронт Резервного фронта по Днепру. Значит, здесь уже оставаться было нельзя, противник уже находился восточнее, подходил к реке Вязьме. Поэтому я дал указание здесь не останавливаться и переходить дальше. И когда передовые части прошли, для меня становится ясным, что кольцо уже сомкнулось. Шестого числа я думал, что еще не совсем сомкнулось, а седьмого утром я уже окончательно убедился, что кольцо сомкнулось.

К. М. Как практически вы в этом убедились?

М. Ф. Разведка. Во всех местах тыкается разведка, нигде не может пройти.

В это время опять получен приказ отходить на гжатский укрепленный район, прорываться в направлении Гжатска. Командующему фронтом тоже было ясно, что противник окружил 19-ю, части 16-й армии, без управления, 20-ю армию; попала в окружение 32-я армия, которая была по Днепру и которая подчиняется, вливается в состав 19-й армии, и 24-я армия.

К. М. 24-я была левофланговой?

М. Ф. Левофланговой Резервного фронта.

К. М. 32-я правее была?

М. Ф. Нет…

К. М. Какая армия Резервного фронта еще была?

М. Ф. 43-я.

К. М. 43-я правее была 24-й или еще левее?

М. Ф. Левей.

И когда для командующего фронтом стало ясно, что эти армии попали в окружение, он отдает приказ, вернее, возлагает на меня руководство всей окруженной группировкой. 32-я армия, генерал Вишневский со своим штабом был все время у меня на командном пункте. С Ершаковым я держал связь только по радио.

К. М. А уже Конев имел право распоряжаться армиями Резервного фронта?

М. Ф. Видимо, уже имел к этому времени, потому что иначе он не мог подчинить мне 32-ю армию.

К. М. И 24-ю тоже.

М. Ф. И 24-ю.

К. М. И с ней вы связи не имели?

М. Ф. Не имел. Она откатилась, и, как после я узнал, командующий Ракутин был убит. Она быстро откатилась.

К. М. Я не мог никак выяснить подробности, так и не нашел концов, где убит Ракутин, как убит, ничего не знаю.

М. Ф. И никто не знает.

К. М. Все вышли. Член Военного совета вышел, начальник политотдела вышел, начальник штаба вышел…

М. Ф. Начальник особого отдела попал в плен. А из плена он бежал потом.

К. М. А он жив?

М. Ф. Не знаю. Мы с ним вместе попали в плен, с начальником особого отдела 24-й армии.

Связь была только с Ершаковым… У меня не было никакого маневра. Поэтому я не ставил себе задачу сгруппировать, а на широком фронте тремя колоннами, тремя группами наступал. И ни одна группа прорваться не смогла. Тут уж я окончательно убедился, что я попал в тяжелое положение. Я прошу помочь мне авиацией, снарядами.

К. М. Со снарядами уже плохо в это время?

М. Ф. Да…

К. М. А запас боекомплекта какой был?

М. Ф. Два боекомплекта.

К. М. А какой артиллерией вы располагали к началу?

М. Ф. У меня хорошая артиллерия была. 10-й полк гвардейский – минометов; 509-й и 874-й – полки противотанковой артиллерии; 311-й – пушечный артполк, 29-й корпусной артполк, 399-й гаубичный артполк, 44-й дивизион 302-го гаубичного артполка, 57-й и 8-й гаубичные артполки, 7-й и 8-й ОЗАД – отдельные зенитные дивизионы. Вот этого мало было, потому что авиацию нечем было бить. Буквально нечем.

К. М. С зенитками плохо было?

М. Ф. Два дивизиона на всю армию. Я даже на главном направлении не мог никого прикрыть. 111-й мотоинженерный батальон, 233-й, 302-й… отдельные саперные батальоны и 45-я кавалерийская дивизия.