Текст книги "Жизнь Николая Клюева"

Автор книги: Константин Азадовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

В заметке «От автора» Клюев указывал, что «Братские песни» – не новые его произведения, что большинство их было сложено до книги «Сосен перезвон» или в одно время с нею. В этом Клюев не грешил против истины. Хронологические рамки стихотворений, составивших «Братские песни», можно определить как 1905-1912 годы. Так, стихотворение «Безответным рабом...» печаталось еще в 1905 году в сборнике «Волны»; другие стихотворения – в первоначальной редакции – посылались Блоку в 1908-1910 годах.

Далее, однако, Клюев заявлял, что эти стихотворения не вошли в его первую книгу, поскольку не были им записаны, а «передавались устно или письменно» и были затем восстановлены «со слов других или по посторонним запискам». Здесь налицо явный умысел Клюева, заранее выверенный расчет. Чутко улавливая созвучные ему настроения в русском обществе, Клюев стремится изобразить себя «сыном народа» в большей степени, чем был им на самом деле. Ему важно сохранить и даже углубить, развернуть тот образ, который уже очертил Городецкий в статье «Незакатное пламя». Эти попытки Клюева не остались незамеченными. В конце 1912 года Брихничев в своей статье против Клюева утверждал, что поэт просил его печатать в объявлениях о его книгах рекламную фразу – «художественное воплощение нового народного сознания», что слова о «мучениках Колизея» (из предисловия Свенцицкого) подсказаны самим Клюевым и т.д. Точно так же пытался Клюев создать у своих читателей мнение, будто его стихи передаются в народе из уст в уста, будто сам он не записывает свои песни, а лишь «произносит» их для других и они печатаются помимо его воли. Между тем Брихничев в той же статье свидетельствует, что Клюев прислал в «Новую землю» рукопись «Братских песен», что в своих письмах в редакцию он благодарил издателей, выражал удовольствие тем, как издана книга, и первые экземпляры ее прислал Брихничеву с надписью «священнику и брату» и Свенцицкому – «с земным поклоном».

В мистификации, что устроил Клюев вокруг издания «Братских песен», сказались в немалой мере и присущие ему с юных лет артистические наклонности. Стремясь представить себя выразителем религиозной сущности «народа», Клюев берет на себя определенную роль. Но не следует думать, что на протяжении нескольких лет он лишь дурачил своих читателей и что его «народная» поэзия не имела под собой никакой основы. «Игра» Клюева была во многом естественной, искренней; с годами он настолько втягивается в нее, что личина «народного поэта» становится как бы его второй натурой. Собирание фольклора, изучение памятников старообрядчества, занятия иконописью, народным искусством – все это в конце концов оказывается для Клюева потребностью, удовлетворением его насущных духовных запросов. Яркий, одаренный, самобытный поэт и лукавый стилизатор-начетчик все более сживались в нем и сближались друг с другом. Клюев словно превращался в актера, играющего самого себя. Думается, в этом – одна из его неразгаданных «тайн».

Любопытно, что, оценивая «Братские песни», критики решительно разошлись в суждениях. Один из них (В. Ховин) категорически утверждал, что в этой книге «не чувствуется трепета биения «огнекрылой души»* [Слова из стихотворения Клюева «Завещание» (сб. «Сосен перезвон»)] поэта <...> нет того страстного порыва, который придавал особую прелесть прежним стихотворениям Клюева. Потух внутренний огонь, освещающий стих поэта, и помертвели слова и образы его...» Разочаровала книга и В. Львова-Рогачевского, который еще недавно приветствовал появление Клюева на литературной сцене. «Поэт оторвался от родной земли и устремился к «Новой земле», облекшись в пророческую хламиду и провозглашая готовые лозунги. Ему предстояли ученические годы <...>, а он с непростительной небрежностью отнесся к своему дарованию», – писал критик о «Братских песнях». Впрочем, сопоставление подлинных «братских песен» со стихотворениями сборника «Сосен перезвон» вряд ли оправдано, столь различны были те и другие по своим задачам. Автор «песен» выступает прежде всего как искусный стилизатор, пытается воссоздать произведения, не уступающие «оригиналам» и даже превосходящие их с литературной точки зрения. «Дайте некоторые его песни эксперту русского сектантства, – писал о Клюеве в 1913 году известный критик и беллетрист А.А. Измайлов, – и он положительно признает их порождением сектантской лирики и будет по-своему прав».

И все же сторонников у «Братских песен» оказалось значительно больше. В газете «Речь» Клюеву посвятил большую статью Д.В. Философов, заявивший, что Клюев «народен» и его «Братские песни» «отвечают упованиям многих и многих измученных народных душ». В то же время критик находил в «песнях» Клюева «дух какого-то самоистязания», «дух самосожжения», который, по его мнению, невозможно сочетать «с борьбой за лучшую жизнь здесь, на земле». В духе своих воззрений тех лет Философов протестовал против необоснованного, с его точки зрения, прославления «народа» как наиболее здоровой части общества – в противовес «интеллигенции». «Очень хорошо, что есть Клюевы, – писал он, – но они одни, сами по себе, без интеллигенции, России не спасут». Резко отозвавшийся о Свенцицком (как, впрочем, и другие критики, например, Философов и Измайлов), Гумилев писал о Клюеве – в связи с его второй книгой – как о «провозвестнике новой силы, народной культуры» и подчеркивал, что религиозный пафос Клюева – «это не сектантство, отнюдь, это естественное устремление высокой души к небесному Жениху». Еше решительнее поддержал Клюева Брюсов в «Русской мысли», назвавший две его первые книги «оригинальными и необычными». «Среди подлинных дебютантов, – • подчеркивал Брюсов, – первое место принадлежит г. Н. Клюеву». Далее Брюсов писал, имея в виду прежде всего сборник «Братские песни»:

«Проходя мимо стихотворений просто слабых, каких в книге немало, мы должны сказать, что лучшие являют редкий у нас образец подлинной религиозной поэзии. <...> Мы затрудняемся пророчить о судьбе г. Клюева как поэта. Но во всяком случае он дал нам две хорошие книги – светские, молодые, яркие».

Глава 5

ОТ «ЛЕСНЫХ БЫЛЕЙ» К «МИРСКИМ ДУМАМ»

Осенью 1911 года в Петербурге Клюев – очевидно, через Городецкого – завязывает отношения с редакцией журнала «Аполлон», где печатались и символисты, и будущие акмеисты. «Воздержаться ли мне писать о Вас в «Аполлон», о чем есть оттуда просьба ко мне?» – спрашивает он Блока в конце ноября 1911 года. К этому времени Клюев был уже лично знаком с Гумилевым и, видимо, с Ахматовой. Сохранился экземпляр книги «Сосен перезвон», посланный Гумилеву из Олонии в конце ноября; дарственная надпись говорит о дружеском взаиморасположении поэтов и знакомстве Клюева со стихами Гумилева: «...Мы выйдем для общей молитвы на хрустящий песок золотых островов. Дорогому Н. Гумилеву с пожеланием мира и радости от автора. Андома. Ноябрь 1911 г.» (цитируются две строчки Гумилева из цикла «Беатриче», сб. «Жемчуга»).

Должно быть, к этому же периоду относится недатированное письмо Клюева к Ахматовой, где упоминается об их недавней встрече в редакции «Аполлона». К письму было приложено несколько стихотворений с надписью «Посв<ящается> Гумилевой». Из письма видно, что Ахматова очаровала Клюева, полностью покорила его. «Извините за беспокойство, но меня потянуло показать Вам эти стихотворения, так как они родились только под впечатлением встречи с Вами, – пишет ей Клюев. – Чувства, прихлынувшие помимо воли моей, для меня новость, открытие. <...> Спрашиваю Вас – близок ли Вам дух этих стихов. Это для меня очень важно». (Подобного излияния чувств не встречается ни в одном из других известных нам писем Клюева к женщинам.)

В те осенние недели 1911 года в Петербурге образовался «Цех поэтов» – поэтическое объединение, где тон задавали Городецкий, Гумилев и другие акмеисты. Первое организационное заседание «Цеха» состоялось 20 октября, когда Клюева уже не было в Петербурге. Но не подлежит сомнению, что Клюев знал (хотя бы из писем Городецкого к нему) о состоявшемся объединении, его литературных установках, заседаниях, участниках и т.п. Именно Городецкий и Гумилев («синдики» «Цеха поэтов») пытались обратить в то время внимание читающей русской публики на молодого поэта из Олонии, всячески поддерживали его. Не без их участия стихи Клюева появляются в изданиях, близких к «Цеху». Приблизительно в ноябре 1911 года выходит в свет литературный альманах «Аполлон», задуманный как приложение к одноименному журналу. В нем были напечатаны две «песни» Клюева – «Девичья» и «Теремная».

В творчестве Клюева этого периода (1911-1912) совершается видимый перелом. Стремление говорить «голосом народа», писать о «родном» – о том, что близко «любому крестьянину», – последовательно и закономерно вело олонецкого поэта к фольклору. В поэзию Клюева все более проникают мышление, быт, обычаи и язык русской деревни. С «литературного» языка поэт пытается перейти на «родной» – фольклорный. Речь его героев меняется: «жнецы» и «пахари» начинают говорить «по-народному». Постепенно исчезает и автор – Клюев-литератор, поклонник новейших русских поэтов. Его место занимает Клюев-сказитель, собиратель и знаток русского фольклора, а также (по свидетельству современников) – замечательный исполнитель народных былин и песен. Лирическое начало поэзии Клюева поглощается эпическим, сливается с ним. Поэт стремится выразить себя языком создателей былин и песен; его творческая индивидуальность как бы стирается, «самоустраняется».

Первыми опытами Клюева в таком духе были «Песня о Соколе и о трех птицах Божиих» и «Песня девушки». Эти вещи Клюев отправил Блоку еще осенью 1908 года. В письме к Блоку (октябрь 1908 года) Клюев спрашивал: «Что Вы думаете про такое стихотворство, как моя «Песня о царе Соколе и о трех птицах Божиих»? Можно ли так писать – не наивно ли, не смешно ли?» Блок явно одобрил «такое стихотворство»: по его рекомендации «Песня о Соколе...» была опубликована в журнале «Бодрое слово» (1909. №7). Оба этих произведения Клюев ввел затем в первое издание книги «Сосен перезвон».

Переход Клюева с «литературного» языка на эпический протекал постепенно. В 1908-1911 годах его поэзия еще как бы раздваивается между лирикой и фольклором. Характерный пример – стихотворение «Под вечер», вошедшее в сборник «Сосен перезвон». В текст этого стихотворения включена народная песня «Узкая полосынька Клинышком сошлась...» (несомненно, обработанная Клюевым). Песня разбивает авторское повествование надвое и противостоит ему.

Как соотносятся в творчестве Клюева «литературный» и «фольклорный» элементы? Ответить на этот нелегкий вопрос означало бы открыть, быть может, еще одну «тайну» клюевского творчества. Дело в том, что Клюев двояко использовал народно-поэтическое искусство: с одной стороны, он явно стилизовал ту или иную из собственных песен или былей, стремясь приблизить их к фольклорной первооснове, с другой – «олитературивал» подлинные народные тексты. Впрочем, обе эти творческие манеры подчас сливаются в пределах одного произведения, так что невозможно различить, то ли это авторские стихи, искусно выдержанные в народном ключе, то ли – «олитературенные» Клюевым записи фольклора.

Исследуя клюевские «Песни из Заонежья», В.Г. Базанов пришел к выводу, что в этот цикл вошли «фольклорные тексты в записи Клюева или воспроизведенные им по памяти». Но это не значит, продолжает В.Г. Базанов, что Клюев не создает на основе народных песен и свои собственные редакции. «...Даже самые фольклорные по стилю «заонежские» песни могут быть и клюевскими, наполовину сочиненными самим поэтом. <...> Мера фольклоризма отдельных песен различна, непостоянна».

Стилизации «под фольклор» получались у Клюева весьма удачно. Это в полной мере относится и к «Братским песням», в основе которых лежали, конечно, не раз слышанные Клюевым сектантские песнопения и молитвы. Слегка «подправленные» Клюевым, приближенные к литературной норме ритмически и стилистически, эти произведения нравились публике, охотно принимавшей их подчас за подлинник. Как видно, они пришлись по вкусу не только Блоку, но и синдикам «Цеха поэтов», поместившим две песни Клюева в альманахе «Аполлон», где они, разумеется, сильно отличались от произведений других поэтов. На это обратил внимание В. Львов-Рогачевский. «Из стихов, – писал он, рецензируя альманах в журнале «Современный мир», – выделяются многокрасочные песни Николая Клюева, в которых нет подделки под народное творчество, и чувствуется сила и свежесть, но этим стихам не место в книжном "Аполлоне"». Однако и Гумилев, и Городецкий, ничуть не смущаясь этой «непохожестью» Клюева, продолжали его усиленно пропагандировать и искали с ним прочного союза. Любопытно, что поэт, постоянно живущий в Олонецкой губернии, был даже принят в «Цех поэтов».

В сентябре 1912 года Клюев опять приезжает в Петербург, где первым делом навещает Блока. «Вечером – Клюев, мама, Женя»,* [Евгений Павлович Иванов (1879-1942) – литератор; ближайший друг Блока.] – записывает Блок в своем дневнике 7 сентября. И на другой день: «Утро с Клюевым». Помимо Блока, Клюев встречается с Городецким и Гумилевым: наступает период его сближения с «Цехом поэтов». Стихи Клюева печатаются в первом выпуске ежемесячника «Гиперборей» (октябрь 1912 года). В издании «Цеха поэтов» готовится к выходу новый сборник его стихотворений. Как сообщалось на обложке первых «Гипербореев» и в других периодических изданиях, эту книгу Клюева предполагалось озаглавить «Плясея» (то есть «плясунья») – видимо, по названию одноименного стихотворения, напечатанного вскоре С. Городецким в петербургском альманахе «Белее».

К этому времени, помимо сборников «Сосен перезвон» и «Братские песни», у Клюева выходят в свет две маленькие книжечки – обе были изданы по инициативе Брихничева в июле-августе 1912 года в серии «Библиотека "Новая земля"». Первая из них, озаглавленная «Лесные были», состояла из статьи Брихничева «Северное сияние» и двух стихотворений Клюева: «Современная былина» («В красовитый летний праздничек...») и «Пахарь» («Вы на себя плетете петли...»). Другая называлась «Братские песни» с подзаголовком «Песни голгофских христиан»; она включала в себя девять «песен», ранее напечатанных в одноименном сборнике. Ныне каждая из этих книжек – библиографическая редкость.

Осенью 1912 года Клюев заканчивает работу над третьим сборником своих стихов и дает ему заглавие «Лесные были» (подсказанное названием одной из «песен» в сборнике «Сосен перезвон»). Приехав в Петербург и затем в Москву, Клюев ищет для этой книги издателя. Это оказалось не простым делом: возможности «Новой земли» были к осени 1912 года исчерпаны, а издания «Цеха поэтов» еще только налаживались. Других же связей у Клюева не было. Однако в Москве Клюев знакомится с А.Н. Толстым. Очарованный стихами олонецкого поэта, Толстой проявил внимание к его литературным планам. 15 и 16 октября Толстой слушал чтение Клюева; под свежим впечатлением от его песен, он обратился к известному ярославскому издателю К.Ф. Некрасову и рекомендовал ему издать новый сборник клюевских стихотворений. «Его стихи более чем талантливы, – подчеркивал А.Н. Толстой. – Есть вещи по высоте и выражению вдохновенные, нельзя их слушать без волнения. Он простой крестьянин. Две его изданные книжки уже разошлись, теперь он приготовил третью книжку, что все вместе составит хороший томик божественных стихов. Если бы Вы взялись издавать Клюева...» Некрасов откликнулся на предложение Толстого. 12 ноября 1912 года Клюев из Москвы пишет К.Ф. Некрасову письмо; оно начинается со слов: «Алексей Ник<олаевич> Толстой передал мне о Вашем согласии издать мою книгу стихотворений <...> Составится довольно порядочный томик под общим названием «Сочинения Николая Клюева», том первый...» В конце концов была достигнута договоренность об издании двух сборников поэта: «Лесные были» и «Сосен перезвон» (второе издание).

В декабре 1912 года выходит в свет первый – «клюевский» – номер журнала «Новое вино», сменившего «Новую землю»: он был буквально насыщен материалами о Клюеве (сам поэт поместил в нем свою «Святую быль» с посвящением И. Брихничеву). Читателям между прочим сообщалось:

«Редакции «Нов<ое> Вино» удалось познакомиться основательно с новою третьею книгой песен Николая Клюева, тоже вполне готовой к печати и вскоре имеющей поступить в продажу.

Страшная книга... Изумительная книга...

Наша критика, привыкшая смотреть на книги с точки зрения внешней, проглядела в книгах Клюева «Сосен перезвон» и «Братские песни» – то, что составляет душу души Клюева, его глубокую религиозную личность, кладущую отпечаток на все произведения поэта и сообщающую им исключительную силу и мощь как призыв к новой лучезарной жизни.

Лучшие из критиков обратили внимание на сравнительно второстепенные вещи и забыли и обошли молчанием вечные гимны, ставящие поэта в ряды таких поэтов, как Давид и Иоанн Дамаскин.

То же будет, конечно, и с третьей книгой.

За внешнею формою изумительной народной песни останется незамеченной ее сущность. <...>

Клюев носит в себе подлинного, голгофского Христа».

Автором этой неподписанной информации был, конечно, Брихничев. В октябре – ноябре 1912 года, когда Клюев находился в Москве, их отношения оставались по-прежнему дружественными. Журнал «Новое вино» объявил об издании пятой книжки стихотворений Клюева («Детские песенки») и сборника его рассказов. Однако в декабре 1912 года между Клюевым и «Новым вином» (точней – Брихничевым) происходит разрыв. Что конкретно послужило основанием для вспыхнувшего между «братьями» конфликта, определить трудно. Во всяком случае, Брихничев выступил против Клюева с тяжкими обвинениями; главное из них сводилось к утверждению, что Клюев... плагиатор. В письме к Брюсову от 29 декабря 1912 года Брихничев открыто заявлял, что Клюев позволяет себе «красть чужое и подписываться под ним как под своим». Обращаясь к Брюсову и Городецкому, Брихничев требовал третейского суда над Клюевым. С этой целью он посылал им свою статью-памфлет «Новый Хлестаков. Правда о Николае Клюеве», которая, по замыслу автора, должна была безжалостно разоблачить «плагиатора». «Боюсь, что многие из них, если не все, – писал Брихничев о стихотворениях Клюева, – являются произведениями не самого Клюева, а какого-нибудь оставшегося неизвестным поэта из народа, стихами которого господин Клюев воспользовался, как обыкновенно пользуются чужой вещью, – и выдал за свои». Эти обвинения против Клюева Брихничев строил на том, что и он, и другие люди уже раньше слышали, как в народе поются песни, напечатанные Клюевым под своим именем.

«В 1909 году – в августе месяце – в станице Слепцовской – на Кавказе – я слышал гимн – «Он придет, Он придет, и содрогнутся горы». Буквально то же, что помещено в «Братских песнях». Гимн этот пели сектанты «Новый Израиль». Он произвел на меня тогда потрясающее впечатление. Хотел записать его, но мне не позволили. В 1911 г. в августе же Клюев прочел нам – ряд песен, в том числе и «Он придет», и сказал, что – эти песни не его, а записаны им в Рязанской губернии. В марте 1912 года Клюев напечатал эту песню за своею подписью. А затем поместил и в сборнике "Братские песни"».

Помимо плагиата, Брихничев обвинял Клюева в алчности, корыстолюбии, стяжательстве. «Всегда бросалась в глаза его непомерная жажда стяжания, – писал Брихничев. – Ради денег и выгоды он все забывал, и братство, и веру». Брихничев утверждал, что Клюев, живя бесплатно у братьев по вере, в то же время их обманывает, что он «не только не считает нужным внести свою долю в общую сокровищницу, а наоборот – увозит у них последнюю материальную поддержку – 800 экземпл<яров> «Сосен перезвон», – заплатив за них даже не 144 руб., которые они стоили самим его друзьям, а лишь 82. Отговариваясь тем, что у него осталось только на дорогу».

Со злостью, с чувством глубокого разочарования рассказывал Брихничев о сребролюбии Клюева, проявившемся во время его публичных чтений в Москве осенью 1912 года.

«К Свенцицкой пригласили – шел неохотно. «Говорят, скупая» (его слова).

Попросили рабочие (казалось, – кому и читать народные песни), прислали специального человека – Арманд приходила дважды – уклонился от чтения под предлогом, что уезжает, хотя для тех, кто больше даст, не раз задерживался...».

Вывод Брихничева заключался в том, что в Клюеве есть «что-то очень темное», что от него «можно всего ожидать». «Я утверждаю, для Клюева нет ничего невозможного – если это ему будет выгодно», – восклицал Брихничев.

В упреках и обвинениях, коими Брихничев осыпал своего недавнего кумира, была, если судить по иным документам, известная доля истины: ясно, во всяком случае, что поэт нарушил ряд своих обязательств по отношению к «Новой земле».

«Глубокоуважаемый Аркадий Вениаминович! – писал Брихничев в конце 1912 года (письмо не датировано) журналисту А.В. Руманову. – Клюев увез у меня 800 экземпляров «Сосен перезвон» – не доплативши 110 руб.

Я, как Вам известно, всегда не богат, а сейчас – буквально голодаем.

И 1-го, если не заплатим за квартиру 40 руб., нас – выгонят на улицу.

Умоляю Вас – Вы ведь прекрасно знаете Клюева – побывайте у него (он теперь в С.-Петербурге, Усачев переул<ок> д. 11, кв. 1, Ращепериной* [Имеется в виду К.А. Расщеперина – сестра Клюева]) и заставьте этого нового Хлестакова и шантажиста (прочитайте мое письмо к Сергею Городецкому «Правда о Клюеве») – выслать мне немедленно упомянутые выше 110 руб. (у него теперь есть деньги. Выклянчил у разных лиц и получил 500 руб. за 2 книги).

Ради Бога, не откажите побывать у Клюева. Деньги надо выслать по телеграфу – иначе запоздают.

Преданный Вам

Иона Брихничев.

Москва, Пименовская 31, кв. 28».

Продолжение и финал этой истории – неизвестны. В оправдание же поэта можно сказать одно: непомерная, по мнению Брихничева, алчность Клюева в какой-то степени объяснялась его желанием помочь своим родителям, живущим в деревне. Сам Брихничев в своем памфлете, между прочим, упоминал, что «все эти и прочие деньги Новый Хлестаков немедленно переводит на родину». Более сложен, конечно, поднятый Брихничевым вопрос о плагиате.

Судивший о Клюеве лишь с узких позиций «голгофского христианина», Брихничев явно не понимал и недооценивал художнических исканий олонецкого поэта, которые последовательно вели его к фольклору. Клюев и сам не отрицал нaродного происхождения некоторых своих произведений. Например, в 1915 году он признавался Есенину в том, что «вынес» свои «братские песни» от хлыстов Рязанской губернии, и это отчасти совпадает с тем, в чем упрекал его Брихничев. Конечно, Брихничеву (его сомнения были в какой-то мере обоснованными) следовало говорить не о плагиате, якобы совершенном Клюевым, а лишь о его стилизациях в народно-песенном духе. Однако «идеология» и «проповедь» заслоняли для Брихничева поэзию (хотя он и сам подвизался на ниве стихотворчества).

Памфлет Брихничева против Клюева был обращен прежде всего к С. Городецкому, который тогда ближе других стоял к олонецкому поэту. Один экземпляр Брихничев отправил Брюсову, в чьем архиве он и сохранился. По всей видимости, статья была известна и Блоку (от С. Городецкого). Однако ни один из названных писателей не придал выпадам Брихничева особого значения; об этом свидетельствует дальнейшее развитие их отношений с Клюевым. Статья Брихничева не произвела того эффекта, на который он рассчитывал.

Разрыв Клюева с Брихничевым без труда прослеживается также по второму и третьему номерам «Нового вина». Согласно замыслу Брихничева, Клюев должен был стать главным сотрудником этого журнала, его идеологом. На обложке первого номера был помещен портрет Клюева, и сообщалось, что в журнале «сотрудничают Александр Блок, Валерий Брюсов, Сергей Городецкий, Николай Клюев»; внутри номера имя Клюева также повторялось постоянно. Однако уже во втором номере журнала (январь 1913 года) имя Клюева отсутствует, если не считать статьи Брихничева «Богоносец ли народ? (Из бесед с Николаем Клюевым)». В третьем – и последнем – номере «Нового вина» Клюев вообще не упоминается. Нет его и среди двадцати четырех сотрудников журнала, перечисленных на обложке второго и третьего номеров.

Отголоском вражды, наступившей между Клюевым и Брихничевым, можно считать также заметку в третьем номере журнала, подписанную «И.Б.» (то есть Иона Брихничев) и озаглавленную «Автору «Святой были» и прочим пророкам». Не называя Клюева по имени, Брихничев изобличал его как лжепророка и лицемера: «Любостяжания и корыстолюбия исполнены души ваши... и братство на конце языка».

Закрытие журнала «Новое вино» совпало по времени с привлечением Брихничева к суду за антиправительственную пропаганду. Брихничев покидает Москву и перебирается в Одессу, где пытается наладить издание сборников «Вселенское дело». Его отношения с Клюевым на некоторое время полностью прекращаются. «С Брихничевым я порвал знакомство, так как убедился, что он смотрит на меня как фартовый антрепренер на шпагоглотателя – все это мне омерзительно, и я не мог поступить иначе», – писал Клюев Брюсову 22 мая 1913 года. «...Брихничев стал врагом моим», – подтверждает он в письме к Брюсову в начале 1914 года. Чуть позже, однако, отношения между Брихничевым и Клюевым восстанавливаются, хотя под единым знаменем они больше не выступают.

В Москве Клюев провел осенью 1912 года в общей сложности два с половиной месяца. Он жил у писателя С.А. Гарина и его жены Нины Михайловны, часто выступал перед московской публикой с чтением своих произведений. «Прикрываясь бедностью – читал за плату свои песни», – язвительно замечает в своем памфлете Брихничев. Из того же источника мы узнаем, что Клюев читал свои произведения у известной собирательницы народного творчества О.Э. Озаровской, графини П.С. Уваровой, председателя Московской археологической комиссии, в женской гимназии З.Д. Травниковой и др. Кроме того, 15 ноября 1912 года Клюев выступал «у эстетов» (то есть в Обществе свободной эстетики). «Клюев все чаще начал появляться в Москве и стал уже греметь и среди крупнобуржуазной и купеческой Москвы того времени, увлекавшейся Клюевым, так что ни один из их званых, именитых обедов и вечеров не проходил уже без участия систематически приглашаемого ими тогда поэта...» – вспоминает Н.М. Гарина. По ее свидетельству, Клюев принимал эти приглашения с удовольствием и не хотел понимать, что «выступать ему в особняках у неравных и чуждых ему людей – как бы он ни бедствовал – было рискованно... Что для людей этих он был фигурой более любопытной, чем талантливой. Был фигурой лишь «увеселителя» скучающих и праздных людей, среди которых и для которых в неизменном костюме своем Клюев был диковинкой – «модным поэтом», поэтом «из крестьян», которого они и съезжались <...> смотреть, а не слушать». Клюев, конечно, во многом зависел тогда от этих приглашений и не мог отказать своим покровителям из высшего общества, не говоря уже о естественном для поэта желании публично читать свои произведения. Но в глубине души Клюев все-таки знал цену салонной публике, хотя и намеренно заострял – с «крестьянских» позиций – свою неприязнь к ней.

Должно быть, в эти же месяцы Клюев знакомится с поэтом Сергеем Клычковым, недавно выпустившим свой первый сборник «Песни» в московском издательстве «Альциона»* [На титульном листе – 1911 г. Фактически книга вышла в декабре 1910 г.] и готовившим новый – «Потаенный сад». Бесхитростные лирические стихи Клычкова (по происхождению – крестьянина Тверской губернии) пришлись Клюеву по вкусу. Сохранившаяся фотография, сделанная в Москве, вероятно, в ноябре-декабре 1912 года, запечатлела одну из их первых встреч. Дружба Клюева с Клычковым продолжалась без малого четверть века. Жизнь не раз разводила поэтов, порой они и вовсе теряли друг друга из виду, чтобы тесно и подлинно сблизиться в 1930-е годы, уже в другую эпоху, и разделить одну и ту же судьбу.

Около 10 декабря Клюев возвращается из Москвы в Петербург, где живет три месяца. Его дружба с Сергеем Городецким достигает в это время своего расцвета. «Он очень близок моим песням», – пишет Клюев о Городецком 27 декабря 1912 года в Ярославль К.Ф. Некрасову. В более позднем письме к В. С. Миролюбову (конец 1913 года) Клюев упоминает о вывезенной им из Петербурга «собачьей повестке на лекцию "Об акмеизме"» – имеется в виду приглашение на лекцию Городецкого «Символизм и акмеизм», прочитанную в подвале «Бродячей собаки» 19 декабря 1912 года. Из письма Клюева к Есенину (август 1915 года) можно понять, что между декабрем 1912 года и мартом 1913 года он и сам выступал в «Бродячей собаке». Посещает Клюев и заседания «Цеха поэтов», происходившие, как правило, два-три раза в месяц на квартире у одного из участников. Так, 28 декабря собирались у М.Л. Лозинского, 15 января 1913 года – у Николая Бруни, 25 января – у Гумилева. Сохранился выполненный Городецким в 1913 году рисунок, изображающий Клюева рядом с Михаилом Лозинским, Анной Ахматовой и Михаилом Зенкевичем на одном из заседаний «Цеха».

Акмеисты дорожили Клюевым. Тянувшиеся к «земле», к «лесной» стихии, они хотели иметь в своих рядах человека «из народа», чье творчество проистекает из его «первозданности». Театральный критик Андрей Левинсон, явно выражая акмеистическую точку зрения на Клюева (чьи стихи в первой книжке «Гиперборея» ему, впрочем, не понравились), находил в его произведениях «былинный склад» и «славянскую старину», соединенные с тем «звериным и лесным духом, которым исполнены деревянные идолы Коненкова». Акмеистам казалось, что союз с крестьянским поэтом придаст большую убедительность их лозунгам о «новом Адаме», о «первобытной» прочности слова и т.п. Не случайно уже в рецензии на «Сосен перезвон» Гумилев с удовлетворением отмечал, что стих Клюева «полнозвучен, ясен и насыщен содержанием» – эти качества поэтической речи были для акмеистов программными. «...Клюев властвует над языком как ребенок, – радовался Городецкий. – Полная свобода соединяется с нерушимостью основного русла, по которому течет жизнь языка. Новая приставка, забытый суффикс – и слово неузнаваемо по свежести». Еще более определенно формулирует Городецкий этот «акмеистический» взгляд на Клюева год спустя (в одной из своих статей в «Аполлоне»):

«Клюев хранит в себе народное отношение к слову как к незыблемой твердыне, как к Алмазу Непорочному. Ему и в голову не могло бы прийти, что «слова – хамелеоны»; поставить в песню слово незначущее, шаткое да валкое, ему показалось бы преступлением; сплести слова между собою не очень тесно, да с причудами, не с такой прочностью и простотой, как бревна сруба, для него невозможно. Вздох облегчения пронесся от его книг. Вяло отнесся к нему символизм. Радостно приветствовал его акмеизм...».