Текст книги "Жизнь Николая Клюева"
Автор книги: Константин Азадовский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
И в этой песне, и в этом слове оба несомненные, милостью божией, поэты, они в годы модернистских и футуристических исканий принесли с собою художественные образы, художественное слово, родившееся и развивающееся не в напряженных ухищрениях кабинетных виртуозов слова, а там, в русских народных сермяжных деревушках Олонецкой, Архангельской, Вологодской и Курской губерний; по их дремучим лесам, степям и долгим дорогам. Это душа и сердце народные. Это голос и слово «Россеи».
И литературно-вокальные гастроли Н.А. Клюева и Н.В. Плевицкой должны быть дороги для нас как пропаганда возврата в родной прадедовский отчий дом».
Образ «народного поэта» неизменно оттенялся подобающими признаками: глубокая религиозность, близость к Природе и пр. Так, беседуя с Клюевым (после его выступления вместе с Плевицкой в Нижнем Новгороде), местный литератор Б. Лавров, уже весной 1916 г. посвятивший олонецкому поэту очерк, озаглавленный «Поэт русской глуби и размаха», восхищенно писал в газете «Волгарь»:
«Н.А. Клюев поразил меня своей внутренней сосредоточенностью, его речь удивительно вдумчива, полна внутреннего созерцания, жива, образна и красива». В заключение Лавров вспоминал о статьях Городецкого и Иванова-Разумника (не называя авторов по имени) и превозносил Клюева совершенно в их духе: «Видя Н.А. Клюева и беседуя с ним, невольно и радостно понимаешь тот религиозный гимн, который он поет природе и Богу. Он – незакатное пламя жизни, природы радостный причастник».
Путешествие с Плевицкой по городам России, как видно, упрочило репутацию Клюева; на грани 1916 и 1917 годов его слава достигает своего апогея. В нестройном хоре хвалебных голосов выделяется своим панегирическим тоном очерк поэта Б.Д. Богомолова, озаглавленный «Обретенный Китеж. Душевные строки о народном поэте Николае Клюеве» (Пг., 1917). Все элементы мифа о Клюеве, исподволь нараставшего в течение нескольких лет, бурно прорываются здесь наружу, сливаясь в единый образ поэта-«предтечи», «песнослава народной красоты», «сказителя русской души», своим «вещим сказом» возрождающего «избяную великую Русь».
«Жизнь томительно долго ждала своего вдохновенного барда, единого и великого властителя дум народных и народных чаяний, выразителя печали и радости, своего песнотворца и сказителя. И он пришел. Он здесь. Он среди нас, – восторженно восклицал Богомолов. – <...> Николай Клюев – единственный в созвездии современной поэзии, кто сумел сохранить свой изумительный творческий дар не тронутым растлевающим Западом. <...> Николай Клюев – предтеча возрождения Руси. <...> Русь наша – великая безглагольница и молчальница, тяжко вздохнув после тысячелетнего безмолвия, заговорила устами самородка Николая Клюева своим страшным потрясающим пророческим языком...».
1917 год Клюев встречает в Петрограде. Видимо, в самом начале года у него возникла необходимость в медицинском свидетельстве, ограждающем его от очередного воинского призыва. Клюев пытается – через А.М. Ремизова – связаться с известным врачом-невропатологом А.И. Карпинским. Сохранилась записка – отчаянный вопль Клюева – к Ремизову: «Алексей Михайлович, Бога ради высылайте немедля свидетельство Карпинского. Берут». Ремизов, в свою очередь, обращается к В.В. Розанову.
«Клюев, – вспоминал позже Ремизов, – <...> отбояривался от воинской повинности. Самому мне добраться до Карпинского трудное дело, пробовал, а В<асилия> В<асильевича> он знал хорошо – лечил Вар<вару> Дим<итриевну>.* [Варвара Дмитриевна Бутягина-Розанова (урожд. Руднева; 1864-1923) – вторая жена В. В. Розанова]. Я отправил Клюева с письмом к В<асилию> В<асильевичу>, а В<асилий> В<асильевич> Клюева направил с письмом же к Карпинскому». Документ удалось получить. «Д-р А.И. Карпинский сказал мне по телефону, – извещал Розанов Ремизова, – что неудобно посылать самому больному Клюеву диагноз его тяжелой болезни и попросил позволения послать мне. Я Вам посылаю».
Комментируя это розановское письмо, Ремизов, на глазах которого разыгрывалась история со «свидетельством Карпинского», между прочим замечает: «И до чего это странно – Клюев «дурачил» ведь докторов, а все принимали за чистую монету».
Литературная жизнь тем временем шла своим чередом. Есенин и Клюев продолжают общение с Ивановым-Разумником, готовившим тогда к изданию альманахи «Скифы». Программа «Скифов», в целом расплывчатая, сводилась в основном к тезису о грядущей «революции духа», побеждающей конформизм и «всесветного Мещанина». Через несколько лет Андрей Белый, оглядываясь назад, в письме к Иванову-Разумнику определит «скифство» как «революционное восстание на ветхое обличие мира». Эта же мысль высказывалась Ивановым-Разумником и С.Д. Мстиславским в предисловии к первому сборнику, составленному в конце 1916 года, но изданному лишь после Февральской революции (предисловие было подписано «Скифы»). «Тесный кружок родных по духу людей» – так именовали себя «скифы» в этом манифесте. В «Скифах» объединились бывшие символисты (Блок, Андрей Белый) с новокрестьянскими поэтами (прежде всего – Есениным и Клюевым). Печатались в «скифских» сборниках Е.И. Замятин, А.М. Ремизов, М.М. Пришвин. Однако духовным центром кружка неизменно оставался Иванов-Разумник. Не случайно цикл клюевских стихотворений 1916 года, помещенный в первом сборнике, носил название «Земля и железо» – по аналогии с одноименной статьей Иванова-Разумника.
В «Скифах» происходит и сближение Клюева с Андреем Белым. Оба писателя давно уже знали друг друга. Молодой Клюев интересовался стихами Андрея Белого и, как уже отмечалось, находился в орбите его идейных и творческих исканий. Кроме того, Клюев чрезвычайно ценил роман «Петербург». Андрей Белый также воспринимал олонецкого поэта в духе своих неонароднических влечений тех лет. По свидетельству Брихничева, «и Мережковский, и Андрей Белый проявили к нему <Клюеву> исключительный интерес <...> увидели и услышали в нем то, что самим только представлялось в гаданиях».
В начале февраля 1917 года Андрей Белый гостит у Иванова-Разумника в Царском Селе, где знакомится с Клюевым и Есениным. В те дни писатель работал над трактатом «Жезл Аарона. (О слове в поэзии)»; в нем несколько раз цитируется Клюев. 12 февраля 1917 года Белый выступал в Религиозно-философском обществе с докладом «Александрийский период и мы в освещении проблемы "Восток или Запад"». «Кончил он <Андрей Белый>, – записано в дневнике С.П. Каблукова, – приглашением, обращенным к молодому сочинителю стихов Клюеву, прочесть стихотворение «Новый Псалом», которое можно считать как бы эпиграфом к его докладу. Клюев просить себя не заставил, и целых 15 минут с кафедры Рел<игиозно>-Ф<илософского> Об<щест>ва раздавались рифмованные вопли явно хлыстовского кликушествования. Впоследствии выяснилось, что Клюев и в самом деле чистейший хлыст, считающий себя Христом, имеющий своих «верных» и даже своего "архангела Михаила"».
Увлеченный Клюевым, Андрей Белый не только восхищенно отзывался тогда о его поэзии, но и видел в нем опору для своих собственных религиозно-утопических и эстетических построений. «Дорогой Разумник Васильевич, – пишет Андрей Белый Иванову-Разумнику 27 июля 1917 года, – наша жизнь вместе в «великие дни» и встреча с Клюевым оставили во мне глубокий след. <...> Привет Николаю Алексеевичу, если он – с Вами». А в начале 1918 года Белый писал Иванову-Разумнику: «Н.А. Клюев <...> все более и более, как явление единственное, нужное, необходимое, меня волнует: ведь он единственный народный Гений...».
«Великие дни», о которых упоминает Белый, это, разумеется, дни Февральской революции. Клюев встретил ее в Петрограде и, конечно, – восторженно. Чувства, владевшие тогда поэтом, передает его «Красная песня», написанная на мотив «Рабочей Марсельезы» П.Л. Лаврова и многократно печатавшаяся в 1917-1918 годах. «Оборвалися цепи насилья, И разрушена жизни тюрьма!» – радостно вещал Клюев. Но уже одно это стихотворение показывает, сколь специфическим было у Клюева восприятие социальной революции. Подобно другим новокрестьянским поэтам, Клюев увидел ее глазами бунтаря и свободолюбца, с юных лет боровшегося за Свободу, однако наделявшего это слово прежде всего религиозно-нравственным смыслом. Клюеву, Есенину и другим казалось тогда, что они переживают религиозное обновление, присутствуют при зарождении новой религии. «Наша Волюшка – Божий гостинец», – провозглашается в «Красной песне». Поэт верил, что свержение самодержавия в России совершилось благодаря усилиям всего народа («Пробудился народ-Святогор») и что перед русским крестьянством открывается, наконец, «ржаной рай» («Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!»).
Рюрик Ивнев рассказывает, как в марте 1917 года он встретил на улице в Петрограде четырех крестьянских поэтов: Есенина, Клычкова, Клюева и Орешина. «Они шли, несмотря на густо валивший снег, в пальто нараспашку, в каком-то странном возбуждении, размахивая руками...» Клюев, «нехорошо улыбаясь», произнес: «Наше времечко пришло». Через несколько дней Есенин объяснял Рюрику Ивневу: «Он <Клюев> внушил нам, что теперь настало «крестьянское царство» и что с «дворянчиками» нам не по пути. Видишь ли, он всех городских поэтов считает "дворянчиками"».
Весной 1917 года Клюев часто посещал митинги и сам участвовал в них. «Кланяются Вам Клюев и Есенин, – писал Андрею Белому Иванов-Разумник 29 апреля 1917 года. – Оба в восторге, работают, пишут, выступают на митингах». Как и другие «скифы», Есенин и Клюев сближаются в 1917 году с эсерами, которые были им ближе других политических партий по своей крестьянской программе. Особенно тесно сходится с эсерами в то время Есенин; он активно сотрудничает в газете «Дело народа». Клюев, насколько можно судить, был тогда менее связан с эсеровской партией. Однако в №5-6 «Ежемесячного журнала» за 1917 год появляется его раннее стихотворение «Есть на свете край обширный...» с посвящением Марии Спиридоновой и подписью «Крестьянин К.» (в сокращенной редакции это стихотворение публиковалось в сборнике «Сосен перезвон»).
В конце мая – начале июня 1917 года Есенин уезжает из Петрограда в Константиново. Примерно в то же время покидает столицу и возвращается к себе домой Клюев. Друзья расстаются, чтобы встретиться спустя шесть с половиной лет.
Глава 7
В ВЫТЕГРЕ
Лето и осень 1917 года Клюев работает над составлением двухтомника своих стихотворений. 9 марта 1917 года он подписал в Петрограде договор с М.В. Аверьяновым, по которому уступил ему все права на издание своих сочинений, «написанных и изданных до сего времени отдельными книгами и брошюрами», а также «новых сочинений в количестве около ста стихотворений». Право печатания прежних книг Аверьянов приобрел у Клюева сроком на десять лет, а нового сборника – лишь на первое издание.
Этот договор отчасти предопределил структуру будущего «Песнослова». Первоначально Клюев колебался, издавать ли ему все четыре книги одним томом или двумя. «Еще прошу Вас, возлюбленный, книжку мою печатать повременить, так как я готовлю ее в новом, раньше непредвиденном виде <...>, – пишет он Аверьянову в июне-июле 1917 года (датируется по содержанию). – А печатать ее необходимо одним томом, так как, располагая стихи погуще (по Вашему желанию), я вижу, что в двух книжках они будут иметь жидкое и жалкое подобие». В конце августа Клюев сообщает Аверьянову, что «почти уже приготовил» книгу и просит издателя выслать ему список непонятных слов для приложения к книге. Наконец, 3 октября 1917 года Клюев посылает Аверьянову свою книгу, озаглавленную «Песнослов», «в окончательном виде». Макет этой книги, сохранившийся в архиве М.В. Аверьянова, состоял из двух отделов: «ковчежец первый» и «ковчежец второй». В первый отдел вошли «Мирские думы», во второй – «Сосен перезвон», «Братские песни» и «Лесные были». Кроме того Клюев включил сюда тринадцать стихотворений, отсутствовавших в первых изданиях: в целом сборник насчитывал семьдесят два стихотворения. Это был первый вариант «Песнослова», хотя состав и расположение текстов первого тома, изданного в 1919 году, – принципиально иные.
3 октября 1917 года Клюев извещал Аверьянова: «Моя новая книга подвигается вперед успешно, но ответственное, страшное время обязывает меня относиться к своему писанию со всей жестокостью. Но к осени 1918 г. она будет готова, по крайней мере, по количеству оговоренных с Вами стихов (100)». Речь идет о стихах 1916-1917 годов, которые, согласно договору, должны были стать основой для тома «новых сочинений» Клюева. Впоследствии большая часть произведений этого периода составит во втором томе «Песнослова» раздел «Долина Единорога» (пятьдесят восемь стихотворений). Поэтическое мастерство Клюева достигает в эти годы особой силы. Продолжая варьировать свои излюбленные «сюжеты» (Природа, Бог, Город, «избяной рай» и др.), Клюев создает немало подлинных шедевров, которые без преувеличения можно назвать перлами русской поэзии XX века. К числу таковых, несомненно, принадлежат стихи из цикла «Земля и Железо» («Звук ангелу собрат...» и «Есть горькая супесь...») или, наконец, «Изба – святилище земли...» – одно из лучших стихотворений, обращенных к Есенину.
Углубляется в его поэзии и тема «Запад – Восток». Клюев сетует на то, что «в куньем раю громыхает Чикаго, И Сиринам в гнезда Париж заглянул». Западу противостоит Восток – мир истинной красоты и духовности. Все, что причастно к России и русской избе, настойчиво соотносится Клюевым с восточными именами и реалиями.
Сгинь Запад – Змея и Блудница, –
Наш суженый – отрок Восток! –
так категорично формулирует Клюев свое кредо тех лет. С великой изобретательностью использует поэт любую возможность для того, чтобы сблизить, соединить, слить в единый образ привычные для читателя русские понятия с экзотическими, восточными. Херувимы у него в стихах венчают Вологду с Багдадом, березы напевают сторожу Архипу «песенку Зюлейки», «у русского мальца на губе Китайское солнце горит». «Помнит моя подоплека Желтый Кашмир и Тибет», – сказано в другом стихотворении. И сама Россия в эти годы для Клюева не блоковская «властноокая жена» или старуха-мать, а величественная, древняя и таинственная Святая Русь, одухотворенная красотой и вскормленная культурой Востока.
Русь течет к Великой Пирамиде,
В Вавилон, в сады Семирамиды;
Есть в избе, в сверчковой панихиде,
Стены Плача, Жертвенник Обиды.
Но в основном перед нами все тот же Клюев, гневно и убежденно продолжающий обличать Город и ненавистную ему «культуру»: «Прокаженны Стих, Газета, Лики Струн и Кисть с Резцом...». Укрепляя в читателях представление о своей первозданной творческой силе, он настойчиво подчеркивает свое «естественное» происхождение: «Я родился не в башне, не в пагоде, А в лугу, где овчарник обительский». Истинную красоту и жизненную премудрость поэт постигает не из книг, а приобщением к Природе. «Я видел звука лик и музыку постиг, Даря уста цветку, без ваших ржавых книг»; «Я учусь у рябки, а не в Дерптах», – вызывающе бросал Клюев.
Приводя эти строки, уместно вспомнить, что Клюев, хотя и не учился «в Дерптах», все же много и настойчиво занимался самообразованием. Он вовсе не избегал «ржавых книг», знал не только церковную литературу, но и классическую (русскую и западноевропейскую), а также современную: Л. Андреева, Бунина и др. О начитанности Клюева лучше всего говорит его собственная поэзия, насыщенная реминисценциями различных культурных эпох.
Еще менее соответствовали реальному облику Клюева его призывы к физическому труду. В какой-то мере программным можно считать его стихотворение «Труд», где вновь звучит укоризненное клюевское «вы», обращенное ко всем, кто не занят грубым крестьянским трудом и не зарабатывает свой хлеб «в поте лица». («Вы оттого печальны и несчастны, Что под ярмо не нудили крестец».) «Свить сенный воз мудрее, чем создать «Войну и мир» иль Шиллера балладу», – заявлял Клюев в том же стихотворении (с чем охотно согласился бы автор «Войны и мира», не говоря уже о Пимене Карпове). Связанный с землею крестьянский труд для Клюева бесконечно выше «городского» – интеллектуального. «Божественный» народ, с одной стороны, и обреченная «культура», с другой, – такова, как и прежде, его непримиримая позиция. Впрочем, как уже отмечалось, сам Клюев в крестьянских работах не участвовал и не слишком «нудил» свой крестец «под ярмо». Однако миф о «народном» или «крестьянском» поэте требовал, разумеется, именно таких черт.
В 1916-1917 годах окончательно складывается и поэтика Клюева, призванная утвердить, художественно запечатлеть этот миф. Стихи Клюева до предела насыщаются реалиями, связанными с мужицкой «космогонией», обрастают этнографическими и иными подробностями. Так, стихотворение «Четыре вдовицы к усопшей пришли...» (первая из «Избяных песен») достоверно передает процесс погребения крестьянской женщины («Четыре вдовы в поминальных платках, Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках, Пришли, положили поклон до земли, Опосля с ковригою печь обошли...»). Клюев охотно использует народно-мифологические представления, символику древнейших обрядов и культов, где смешиваются воедино христианские и языческие верования («В метле есть душа – деревянный божок, А в буре Илья – громогласный пророк»). Религиозная символика в стихах Клюева приобретает народно-фольклорную (более чем церковно-каноническую!) окраску. Исус, Спас, Богородица, Егорий (св. Георгий), Микола (Николай Угодник), Илья-пророк, Власий – все эти имена входят в поэзию Клюева именно в том виде, в каком они бытовали в народе. Фольклорное, сказочное происхождение имеют, как правило, и другие клюевские образы: птицы Алконост, Гамаюн, Рох, Паскарага; Садко; Голубиная книга; Китеж-град. «Горыныч, Сирин, Царь Кащей – Все явь родимая, простая».
До весны 1918 года Клюев живет в деревне. Здесь до него доходит весть о «пролетарской революции» в Петрограде, и это событие немедленно отразилось в его лирике той поры: «Товарищ», «Коммуна», «Из "Красной газеты"» и др. «Из подвалов, из темных углов, От машин и печей огнеглазых Мы восстали могучей громов, Чтоб увидеть все небо в алмазах», – возглашал Клюев в одном из своих стихотворений конца 1917 года, впервые напечатанном в эсеровской газете «Знамя труда».
Клюев, конечно, был чрезвычайно далек от тех конкретно-политических целей, во имя которых затевалась большевистская революция. Поэт оценивал ее (как и Февральскую) с «крестьянских» позиций. Он подчеркивал ее религиозный пафос, видел в ней «преображение», «пришествие», «воскресение». «Боже, Коммуну храни», – молился поэт. Его программа всего ясней выражена в известном стихотворении конца 1917 года: «Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь»; это – открытое неприятие будущей индустриальной России («Железный небоскреб, фабричная труба, Твоя ль, о родина, потайная судьба!»). Главной силой русской революции Клюев считал крестьянство и громогласно предсказывал «мужицкий рай», где будут хозяйничать «жнецы» и «пахари» и невиданно расцветет «деревенская культура». «Уму – республика, а сердцу – Китеж-град», – твердил Клюев и, видимо, хорошо сознавал, в какой степени эти его взгляды противоречат новой победившей идеологии. Не случайным, конечно, было его категорическое утверждение (начало 1918 года) в письме к В. С. Миролюбову: «Я не большевик и не левый революционер» (большевики и левые эсеры составляли тогда, как известно, коалицию в Совете народных комиссаров). Еще более определенно высказался Клюев в другом письме к В. С. Миролюбову: «При пролетарской культуре такие люди, как я, и должны погибнуть...» Впоследствии это гибельное ощущение станет у Клюева еще более острым.
Но Клюев понимал и другое: исторический масштаб событий. Он приветствовал освободительное начало, которое, казалось, несла в себе революция, и которое он еще до Октября воспел в своей «Песни Солнценосца». «Песнь...» была напечатана во втором сборнике «Скифы» со статьей-предисловием Андрея Белого. Это – подлинный отклик Клюева на русскую революцию. Клюев живо чувствовал ее мировой характер, значение для других народов, как бы вовлеченных в опьяняюще радостный, «радельный» хоровод. «В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-христы», – восклицает поэт. Русская революция словно сблизила страны, континенты, материки, уничтожила любые социальные, национальные, расовые перегородки. Поэт не противопоставляет более Восток и Запад, но пытается их слить, породнить друг с другом: «Китай и Европа, и Север и Юг Сойдутся в чертог хороводом подруг». Братство, за которое боролся и ратовал поэт еще в годы первой русской революции, словно свершалось теперь на его глазах в мировом охвате. Андрей Белый видел в этом произведении «народное» отношение к Революции и с восторгом писал, что «сердце Клюева соединяет пастушечью правду с магической мудростью: Запад с Востоком. <...> И если народный поэт говорит от лица ему вскрывшейся Правды Народной, то прекрасен Народ, приподнявший огромную правду о Солнце над миром – в час грома...»
В том же январском письме к Миролюбову Клюев рассказывал о своей жизни на Севере: «Мне стыдно с Вами говорить так, но я очень нуждаюсь. Мука ржаная у нас 50 руб. и 80 руб. пуд. Есть нечего, и взять негде. Сам я очень слаб и болен, вся голова в коросте, шатаются зубы и гноятся десны, на ногах язвы, так что нельзя обуть валенки, в коросте лоб и щеки, так что опасно и глазам». Трудно сказать, преувеличивал ли Клюев или говорил правду, но положение его в то время было действительно безрадостным.
В конце 1917 – начале 1918 года Клюева постигает страшный удар: рушится его дружба с Есениным. Собственно, их отношения дали трещину, видимо, еще весной – летом 1917 года. В начале октября 1917 года Клюев отправил Миролюбову для публикации в «Ежемесячном журнале» стихотворение «Елушка-сестрица»; в нем олонецкий поэт сокрушался о том, что Есенин к нему охладел и предательски «убил» его, как некогда Годунов царевича Димитрия.
Белый цвет-Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!..
Стихотворение было напечатано в последнем номере «Ежемесячного журнала» за 1917 год. Тогда же, в октябре 1917 года, Клюев иносказательно писал Аверьянову про Есенина – «младенца, пожранного Железом» и которого «покинул Ангел». Под Железом Клюев обычно подразумевал «ненавистный» ему Город, «железногрудый Питер». Очевидно, не последнюю роль во всем, что случилось, сыграло самолюбие Есенина, его желание освободиться от опеки «старшего брата», которая стала ему досаждать. Клюева же, следует думать, больно задела женитьба Есенина на Зинаиде Райх (в августе 1917 года).
Конфликт обнажился со всей остротой после выхода (в декабре 1917 года) второго сборника «Скифов», где были обильно представлены новокрестьянские поэты – Есенин, Клюев, Орешин. Однако Клюев явно выделялся в этом ряду. Помимо Андрея Белого, о нем восторженно писал Иванов-Разумник в своих статьях 1918 года – «Поэты и революция» и «Две России». Для Иванова-Разумника Клюев – «подлинно первый народный поэт». «И если не он, то кто же мог откликнуться из глубины народа на грохот громов и войны, и революции?» – вопрошал Иванов-Разумник. Что касается «Песни Солнценосца», то, по мнению критика, эта вещь «по глубине захвата далеко превосходит все написанное до сих пор о русской революции. Ибо революция для Клюева, народно-глубинного поэта – не внешнее только явление; он переживает ее изнутри, как поэт народный; за революцией политической, за революцией социальной он предчувствует и предвидит революцию духовную».
Впрочем, о «революционных» поэмах Есенина («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь») Иванов-Разумник тоже писал как о проявлении «народного духа в поэзии». Тем не менее Есенин чувствовал себя обиженным. «Штемпель Ваш «первый глубинный народный поэт», который Вы приложили к Клюеву <...> обязывает меня не появляться в третьих «Скифах». Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк». Далее Есенин писал Иванову-Разумнику: «Клюев, за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом». Тут же Есенин дает свою известную характеристику Клюеву-поэту: «Только изограф, но не открыватель».
Конфликт, возникший между Есениным и Клюевым, не привел все же к полному разрыву. Клюев продолжал любить Есенина нежной и преданной любовью: имя Есенина то и дело встречается в его стихах и публицистических выступлениях 1918-1922 годов. А обида Есенина, высказанная им в письме к Иванову-Разумнику, тоже, видимо, вскоре улеглась. Уже 30 сентября 1918 года он пишет Иванову-Разумнику: «Кланяйтесь Клюеву. Я ему посылал телеграмму, а он не ответил».
Весной 1918 года в Петрограде выходит в свет сборник «Красный звон», составленный из произведений четырех поэтов: Есенина, Клюева, Орешина и Ширяевца. Это была единственная попытка новокрестьянских поэтов выступить под единой обложкой, совместно и самостоятельно. Сборник был выпущен левоэсеровским издательством «Революционная мысль» под эгидой Иванова-Разумника, статьей которого «Поэты и революция», перепечатанной из «Скифов», он и открывался. «Красный звон», получивший в печати ряд одобрительных откликов, можно рассматривать как высшую точку новокрестьянского движения в русской литературе. В 1918 году вся группа распадается: поэты разъезжаются в разные стороны, а некоторые из них – Есенин, Орешин – постепенно отдаляются от «крестьянской» идеологии.
В феврале 1918 года умирает отец Клюева. Оставшись один, Клюев покидает Рубцово, переезжает в Вытегру и вступает там в партию большевиков. 10 мая 1918 года* [Далее все даты – по новому стилю] петрозаводская губернская газета поместила следующую заметку: «По сообщению «Вытег<орских> известий» Н. Клюев вошел в ряды партии большевиков и принимает в ее работе самое активное участие. На вечере, посвященном памяти Маркса, поэт поставил свою пьесу из революционной жизни «Красная Пасха», песнь мщения, скорби и проклятья тем, кто предали социалистическую революцию. Там же он произнес остроумное «Малое слово от уст брата-большевика», восторженно встреченное аудиторией».
Текст «Красной Пасхи» до сих пор не найден. Подробности о ней можно узнать из вытегорской газеты: «Эта пьеса, алмазная жемчужина, такая сильная, захватывающая за живое, потрясающая глубиною красочной мысли, – вылилась на бумагу, кажется, только ради вечера, и нам, вытегорам, выпало великое счастье первыми увидеть ее у себя – на вечере коммунистов-большевиков», – рассказывал очевидец. Уже одно название пьесы говорит о том, что Клюев воплотил в ней свое особенное понимание революции. «Певцу революции хочется слить пасхальный звон храмов с красным звоном революции, – писал В. Львов-Рогачевский, – страстотерпца Христа пасхальных песнопений сблизить с самоотверженным героем революции, хочется повенчать религиозное с революционным». После спектакля «Красная Пасха» один из вытегорских священников обрушился на Клюева с церковной кафедры: почему, дескать, большевики кощунствуют – поют «Христос воскресе»?
Поселившись в Вытегре, Клюев сближается с некоторыми из местных руководителей, прежде всего – с А.В. Богдановым (1898-1925), молодым коммунистом, занимавшим в те годы ряд ответственных должностей в уезде. В 1918 году он был одним из редакторов губернских «Известий». Богданов увлекался литературой, писал статьи и стихи; в 1918-1919 годах находился под огромным влиянием Клюева и его поэзии. Уже в мае 1918 года в губернских «Известиях» была помещена его большая статья о Клюеве – «Пророк Нечаянной Радости», перепечатанная в уездной газете. О Клюеве Богданов писал в 1918 году неоднократно, посвящал ему свои стихи; в них без труда различимы и клюевские интонации:
Ночь лучезарней алмаза –
Дум караван бесконечный,
Ветви садов Шираза –
Там за лучиною Млечной...
К Богданову обращен ряд стихотворений Клюева: цикл «Вороньи песни», стихотворение «Женилось солнце, женилось...» и др. Слова посвящений («возлюбленному», «вещему другу») говорят о тесной близости между Клюевым и Богдановым; возможно, общением с ним поэт пытался заглушить терзавшую его боль за Есенина.
Искренне и увлеченно погружается Клюев в жизнь тогдашней Вытегры; почти ни одно культурно-массовое мероприятие в городе не обходится без его содействия. Он принимает, например, участие в «красных вечерах», которые систематически проводились в Вытегре в 1918 году. В конце июля Клюев избирается почетным председателем Вытегорской организации РКП(б).
В первых числах августа Клюев приезжает из Вытегры в Петроград; здесь он проводит примерно полгода. И на этот раз главная причина его приезда – устройство издательских дел. В новой обстановке Клюев желает печатать свои «народные» произведения не в частном, а государственном издательстве и при этом – массовым тиражом.
16 августа Клюев резко порывает отношения с М.В. Аверьяновым. Поиски иных издательских возможностей приводят его к М. Горькому. Осенью 1918 года Клюев обращается к нему с просьбой: помочь через Луначарского в издании «Песнослова».
«Единственное мое богатство, – пишет М. Горькому Клюев, – это четыре книжки стихотворений, в совокупности составивших «Первый том» моих сочинений, и новая, не видевшая света книга, в которую вошли около 200 стихотворений, в большинстве своем отразивших наше красное время, разумеется, в самом широком смысле, чаше так, как понимает его крестьянская Рассея». Лукавя, Клюев, между прочим, утверждал, что его бывшие издатели (то есть Аверьянов) отказываются от издания его «большевистского первого тома». На самом деле в его четырех ранее изданных книжках, образующих первый том, не было ровным счетом ничего «большевистского». Да и М.В. Аверьянов вовсе не отказывался издать Клюева: договор был расторгнут по требованию самого поэта.
Пытаясь издать свои «большевистские» стихи, Клюев в те месяцы явно заигрывал с новой властью, уже достаточно проявившей свою подлинную – бесчеловечную! – суть (в особенности – после подавления левоэсеровского мятежа в июле 1918 года). Поэт настойчиво ищет сближения с Пролеткультом – организацией, казалось бы, чуждой «крестьянскому» поэту, принимает участие в общественных мероприятиях Пролеткульта.
«Завтра 23 ноября в 6 ½ час. веч., – сообщала 22 ноября 1918 г. газета «Петроградская правда», – в Народном Доме при Рождественском Районном Совдепе клубом имени Карла Маркса устраивается концерт-митинг с участием лучших сил Пролеткульта (докладчик которого выступит с темой «Пролетарская культура») и известного народного поэта Н.А. Клюева. Докладчиком от ЦК РКП большевиков выступит тов. Евдокимов».