Текст книги "Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 1"

Автор книги: Константин Носилов

Соавторы: Анна Кирпищикова,Павел Заякин-Уральский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

    Порой их поезд, обгоняемый другими поездами, шел, тихо, медленно, часто останавливался и стоял на станциях по полусуткам, томя и раздражая самых терпеливых; в эти минуты им казалось, что громоздкий поезд, двигаясь черепашьим шагом, умышленно замедляет ход, чтобы отдалить счастливый момент их прибытия туда, куда они так пламенно и с такими светлыми упованиями стремятся. Теперь же, когда близость конца этой пытки создала у них повышенное настроение, они при всякой остановке начали смело выходить из вагона и настойчиво расспрашивать всякого, кто попадал на глаза, об обетованной для них земле.

    Видя много загроможденных путей, Чиж открыл выдвижную дверь вагона и, высунув наружу голову, стал осматриваться вокруг. Перед ним высился красный кирпичный корпус станционной водокачки и тянулись стройными рядами зеленые, красные, бурые и серые вагоны. С вокзала, заслоненного поездами и едва видневшегося, доносился неясный гул, и где-то далеко время от времени пронзительно кричал свисток маневрировавшего паровоза.

    Жадно втягивая в измученную грудь свежий, влажный воздух, Чиж несколько минут стоял у двери с высунутой наружу головой и вдруг выпрыгнул и быстро пошел, подлезая под вагоны, по направлению к вокзалу.

    – Наведаться? – крикнул ему Юрла, тотчас занявший его позицию у двери.

    – На-а-до, – ответил он на ходу, не оборачиваясь.

    Смешавшись с толпой на перроне, Чиж заметил около дверей, ведущих в зал первого класса, фигуру жандарма и начал проталкиваться к нему. Приблизившись, он обнажил голову перед голубым мундиром и стал расспрашивать: какая станция, где оканчивается путь переселенцев и что ожидает их впереди. Жандарм строго выслушивал Чижа и свирепо поводил щетинистыми усами, но отвечал на все его вопросы обстоятельно.

    – Здесь для вас конечная станция, и нужно всем вам выходить… Направо от станции, около леса, бараки, туда и ступайте.

    Сердце Чижа запрыгало в груди, и он, окончив расспросы, отвесил последний низкий поклон, а строгий страж снисходительно улыбнулся, приложил к козырьку фуражки холеную руку в белой перчатке и, переступив с ноги на ногу, звякнул шпорами.

    – Все узнал… Выходить надо… Собирайтесь, – радостно кричал Чиж, влезая в вагон. – Вот тут близко, за полотном, у лесу, бараки… Бог даст, переночуем, а завтра – на участок.

    Последние слова он прокричал, захлебываясь от восторга и взвизгивая.

    Весь вагон мгновенно всполошился и загудел, как улей, и все – старики и дети – начали хватать мешки и узлы со скарбом и, весело галдя, толкаясь и слегка перебраниваясь, потянулись один за другим к выходу, на простор и на свежий воздух.

III 

    Тихая и сумеречно-таинственная ночь незримо спускалась на землю, заволакивая мутной волной прозрачные дали. Ясный голубой купол неба темнел, и в его глубине робко вспыхивали первые вечерние звездочки. В воздухе разливался легкий ночной холодок, и над землей расстилался белыми льняными волокнами сырой туман.

    Чиж и Юрла, обремененные ношами, шли впереди, как вожаки, к баракам, а за ними тянулись вереницей с мешочками и кузовками в руках их жены и дети.

    За полосой отчуждения, невдалеке от шумного вокзала, у тихой опушки соснового леса стояло длинное, сколоченное из досок, похожее на сарай, неуклюжее здание. Железная крыша, крашенная дешевой охрой, была раскинута над ним на один скат, несколько черных труб торчали поверх нее, как обгорелые пни, а небольшие квадратные окна в стене по фасаду смотрели слепо и хмуро.

    Этот знакомый вид летнего переселенческого барака напомнил искателям новых мест и лучшей доли о десятках зданий такого же типа, встречавшихся им на пути, и в их памяти быстро промелькнуло все, что они видели, ютясь в таких бараках во время продолжительных остановок.

    Вспомнилось, как были всегда переполнены бараки народом и как люди, хотя тут находились и женщины, и дети-младенцы, и старики, лежали тесной повалкой на грязных нарах, а если нары были заняты, валялись на земляном полу.

    К напуганным грозными окриками в пути и сбившимся в кучу истомленным переселенцам изредка заглядывали в барак чины в разных мундирах и поворачивали вспять, едва переступив за дверь, или проходили по всему бараку, шагая через тела отдыхающих или больных, брезгливо морщась и глядя в потолок с видом важных и чем-то озабоченных людей.

    Здесь отражался, как в капле воды, весь строй жизни, и всеми чувствовались страдания одних и безучастность других, но никто не смел громко выразить протеста или неудовольствия.

    Подойдя к бараку, Юрла сбросил с плеч на землю ношу и, облегченно вздохнув, открыл входную дверь. На него сразу пахнуло теплом и духотой, от которой у свежего человека щекочет в носу и кружится голова, и он в нерешительности остановился в дверях. Затем, заглянув внутрь барака, растерянно попятился назад и, оборачиваясь к столпившимся у двери спутникам, с отчаянием в голосе сказал:

    – Полным-полно… Не лучше вагона…

    – Что поделаешь, – ответил Чиж, – ночевать надо…

    Он первым вошел в барак, за ним потянулись остальные, а Юрла со своей ношей ввалился последним.

    Переполненный барак жил своей жизнью. Люди в лохмотьях валялись по всему бараку во всевозможных положениях. Истомлённые и больные лежали в беспамятстве, стонали и бредили. Женщины возились с детьми, укладывая их спать, но засыпали только те, кто совсем обессилел, а остальные просили есть или пить и плакали. Старики сидели и лежали по двое, по трое вместе, разговаривали, курили трубки и отплевывались в сторону. От несмолкаемого гула и духоты звенело в ушах и теснило грудь.

    – Давайте устраиваться, – скомандовал Чиж своим оторопевшим спутникам.

    И они, подостлав кто что мог, легли среди барака на пол, прислушиваясь к говору вокруг, но думая только об одном, как бы поскорее забыться и уснуть.

IV 

    Утром, едва забрезжила в окнах заря, в бараке началась возня, и полился говор.

    Чиж и Юрла после пробуждения долго молча присматривались и прислушивались. Из разговоров улавливалось, что вокруг сбились в кучу выходцы отовсюду – с западной окраины Поволжья, южных губерний, крайнего севера – вся матушка-Русь в лицах. Все сплошь в лохмотьях, в лаптях, грязные и изнеможенные.

    Чумазый украинец с большими усами, флегматично попыхивая трубкой, жиденьким голоском плаксиво жаловался, не обращаясь ни к кому определенно, а бросая слова в пространство, точно вслух размышлял:

    – Що теперь робыть? Казалы – и землю дадут, и гроши, а прибув – заховали у барак.

    Но его никто не слушал, и жалоба осталась без ответа.

    Большое внимание уделялось рассказу молодого словоохотливого вятича. Одетый в суконную, хотя и засаленную поддевку и обутый в новые сапоги, он сидел на нарах, оседлав мешок, набитый хозяйственным скарбом. Его угреватое лицо, опушенное рыжей бородкой, ежеминутно сжималось в гримасы, а бойкие, с огоньком, карие глаза бегали по сторонам, пронизывая всех. Все окружающие к нему прислушивались, и никто не смел перебить его плавную речь.

    – Сибирь уже вся распланирована, все удобные места заняты, остались только болота да тайга непроходимая. Мы бывали, так знаем, какое там положение. У реки Оби лето жили и реку Иртыш тоже видали. Большие реки, многоводные, а вольной земли около них нет. В Тобольской губернии два года бродили, а добрых угодьев не нашли. Старожилы хорошо ведут хозяйство, земли у них много, а нас не пускают, не дают ничем обзавестись. В Оренбургских степях селились, да с башкирьем ужиться не могли. Бунтуют, грабят, поджигают, зорят. Получали пособие: деньги, лошадей с телегами и упряжью, плуги. Не могли удержаться и всего лишились. Был у меня товарищ, да в дороге умер. Схоронил я его в сибирской деревне. Семейный был: жена, ребятишки. Жена плакала, плакала да с горя с ума сошла. Отправили ее в город в больницу, а ребят в приют сдали. Натерпелись, несчастные, горя…

    Слушающих охватывало волнение, одни горестно вздыхали, другие вставляли короткие замечания:

    – Вот какое несчастье…

    – Только там, видно, хорошо, где нас нет…

    – Горькая наша доля.

    Перечислив все посещенные местности и обрисовав общее положение скитающихся из края в край переселенцев, вятич перешел к личным переживаниям, и в его голосе звучало много горечи, когда он говорил о себе:

    – Шесть лет мыкаюсь, а все без толку. Придешь на место – нужда заедает. Начнешь лес продавать да пни корчевать. Побьешься так, побьешься, и станет невмоготу. Бросишь все и пойдешь опять куда глаза глядят…

    – А на новых местах опять землю отводят и деньги выдают? – опросил Чиж.

    – А то как же? Без земли да без способья все пропадем. Чем мы должны жить? Вот здесь, я уже знаю, как только займем участки, так нам и способье рублей по полсотни. Это на первый раз, а потом еще дадут. Можем лес в продажу пустить. Прежде казна лес снимала, но переселенцы взбунтовались, потребовали, чтобы лес оставался; начальство уступило, и теперь мы можем лес с участков продавать. Тут в округе много лесопилок, и сколько хочешь, скачаешь лесу. Бревна и доски отсюда сплавляют по реке к морю, а через море в Англию идут и там с большим барышом продаются. Здешние лесоворы Корчемкины да Болотовы тысячи тысяч нажили. Лес здесь богатый, строевой, а цены на него сбиты, все за гроши скупается. Вот мы примем участки и начнем лесом торговать. Сумеем продать – будем с деньгами. Жить и устраиваться будет легче.

    – А мисто тут гарное? – спросил украинец.

    – Всем известно – горы, лес, поля. Удобной земли, конечно, немного. Не приглянется местность – вперед пойдем. Зимогором тут не останемся.

    – Колы и землю и гроши дают, рушиться с миста на мисто не треба.

    Вятич презрительно покосился на украинца и хотел возражать ему, но в барак влетел, как мячик, невзрачный человек в пестрядинной рубахе, посконных шароварах и лаптях и неистово крикнул:

    – Начальник проехал… Ступайте на участки… Там начальник…

    Барак загудел, как потревоженное осиное гнездо, все зашевелились, забегали, собирая пожитки.

    Вскоре длинная вереница людей с мешками и узлами рассыпалась по поляне.

    И каждый, кому удавалось выбраться из духоты и зловония барака под открытое небо, уйти от закопченных стен, грязных нар и заплеванного пола, чувствовал себя, как вырвавшийся из склепа узник, жадно вдыхая ароматный лесной воздух.

V 

    Пока толпа переселенцев сделала переход от барака до речки, к большому сосновому бору, где остановился все время катившийся вперед экипаж с начальником, на востоке загорелась заря, и в глубине могучего леса защебетали птицы, без умолку звеня чистыми и ясными голосами.

    И радостно всем было видеть, как выходило из-за леса солнце, роняя на землю потоки горячих лучей, а на зеленой лужайке, на берегу речки, точно на изумрудном гигантском ковре, сверкали и переливались алмазные блестки росы.

    Некоторые, дотащившись до речки, сбрасывали ноши, спускались по косогору к руслу, черпали пригоршнями и пили холодную воду, а другие стремились к повозке с кожаным, наполовину приподнятым верхом, из-за которого виднелись тулья и околыш форменной фуражки да несколько перьев от дамской шляпы.

    Кто подходил близко к экипажу, тот видел уже не только головные уборы седоков, но и бритое, лоснящееся лицо чиновника, курившего папиросу, и с неясными чертами под вуалью лицо молодой дамы, сидевшей в мечтательной задумчивости, но ярче всего бросался в глаза ямщик, в белой поярковой шляпе, кумачовой рубахе и белом фартуке, ходивший вокруг взмыленной тройки, оправлявший сбрую и потрепывавший по спине то одного, то другого, то третьего коня.

    Докурив папироску, чиновник обернулся к толпе, встал на ноги в экипаже и громко сказал:

    – Слушайте. За речкой остолбована местность. Выбирайте места, кому где любо, и селитесь. Затем приходите в город в канцелярию.

    Переселенцы завозились и придвинулись к повозке. Чиновник равнодушно посмотрел вокруг и спросил:

    – Вы поняли?

    Сразу несколько голосов дали утвердительный ответ. Он продолжал:

    – Так вот селитесь. Места здесь дивные, жить будет хорошо. Можно скоро наладить хозяйство…

    – Благодарим, ваше благородие.

    – Вот я служил в Сибири. Местность называется Кулундинской степью. Там тоже хорошо устраиваются. В два года образовалось двести поселков и водворилось пятьдесят тысяч душ. В мертвой прежде пустыне начинает биться пульс жизни. При скрещении колесных путей, близ озера Секачи, возник торговый центр – Славгород. Год тому назад там, в пустыне, находилась одна жалкая землянка. Теперь же имеются церковь, волостное правление, две мельницы, установлены базары и ярмарки… Намечены к открытию две школы, отведено место для опытного поля… Эта зарождающаяся жизнь воочию заставляет убедиться, какое увеличение народного богатства дает удачное переселение… И вот желаю вам так же счастливо устроиться, как живут переселенцы в Сибири.

    – Благодарим, ваше благородие.

    Он сделал рукой под козырек и сел, а ямщик занял свое место, ударил вожжами по лошадям, и экипаж покатился обратно.

    Переселенцы разбрелись по лесу.

    Чиновник ехал и говорил своей даме, что переселение – великое культурное и государственное дело, через него легко разрешается аграрный вопрос, уничтожаются козни социального недовольства и укрепляются позиции государства на окраинах.

VI 

    Чиж и Юрла долго шли около речки, усталые, потные, с ношами за плечами, а за ними кое-как плелись их жены и дети. Вокруг теснился большой дремучий лес, и в нем царил полумрак, хотя солнце заливало воздух в вышине ярким светом и рассыпало огненные стрелы по хвойным ветвям. Наконец, они остановились на зеленом холмике, в том месте, где речка сделала крутой поворот s сторону и скрылась в кустах ивняка, черемухи и смородины.

    – Вот здесь, под сосной, – указал Чиж, – хорошо отдохнуть.

    И все повалились на сочную траву, под тень гигантского дерева с корявой корой, толстыми корнями, торчавшими над землей, и каждый, облегченно вздохнув, растягивался на траве.

    Чиж лежал и вое время рассматривал местность. С холма открывался широкий горизонт. Вокруг, мощно раскинувшись, расстилался лес.

    Далеко на горизонте синели вершины горной цепи. Все дышало мощью и незыблемым покоем.

    – Место тут веселое, – сказал он Юрле, – не остановиться ли нам здесь?

    Юрла осмотрелся кругом и неторопливо задумчиво ответил:

    – Мне тоже это место приглянулось.

    – Так пойдем осматривать.

    И они оба быстро встали и пошли вглубь леса. Чиж на ходу сказал женщинам:

    – Разведите костер… Котелок поставьте на огонь… Чайник вскипятите…

    Прошло часа два, они возвратились на привал и объявили женщинам, приготовившим у костра похлебку, о решении поселиться на этом месте.

    Женщины покорно и молчаливо согласились.

    – Удобное местечко облюбовали, – радостно говорил Юрла, – весело здесь и к воде близко.

    – Вот и займем, пока оно свободно, – отозвался Чиж, – а прежде всего надо поклониться земле-матушке.

    И все они чинно, один за другим, младшие подражая старшим, упали на колени, как на молитву, и, припадая к земле, целовали ее, а старшие вместе с тем и орошали слезами радости.

    – Кланяйся, Егорушко, земле-кормилице, – говорил Юрла сыну, – твоя она, на всю жизнь тебе дается, тебя она будет поить-кормить, а нам, старикам, может быть, только кости успокоит…

    И усердно кланялся маленький Егорушко, смутно сознавая смысл всего происходящего, а остальные смотрели на него и плакали.

    Все плакали, но всем было легко и радостно, каждый знал, что пришли к земле, и в сердце каждого уже зарождалась вера в лучшее будущее. С этой верой они бодро взялись за работу.

    Юрла срубал небольшие деревца и очищал стволы их от прутьев. Женщины и дети таскали заготовленный материал к месту привала. Чиж ставил наклонно к стволу сосны одну возле другой жерди и сверху набрасывал хвою. И общими трудами сооружался шалаш наподобие юрты.

    Мимо проходили расселявшиеся по лесу группы. Чиж и Юрла спешили всем объявить, что выбрали место и строят временное жилище.

    Вечером все сидели за сосной у костра, перед шалашом, и, отдыхая, слушали непрерывный гул, которым наполняли лес люди-пришельцы, и трели звонкоголосых птиц, щебетавших в кустах над речкой.

VII 

    Ночью темный лес угрюмо молчал, и его покой сторожили ласково сиявшие небесные лампады – звезды в лазурной вышине.

    Семьи Чижа и Юрлы ночевали в шалаше, а сами они эту ночь провели у костра и почти совсем не спали, обсуждая все мелочи предстоявшего им устройства.

    Ясно сознавая, что разрозненными силами справляться труднее, они твердо решили вести вместе одно хозяйство: лес не продавать, вырубить только десятины две леса, выкорчевать пни и подготовить огород и пашню к весеннему посеву, а из срубленных бревен построить избу, сарай, конюшню, чтобы было где самим жить, вещи сложить, лошадь и корову держать.

    Рано утром, как только просветлело небо, погасли звезды и в лесу стала вместе с зарей пробуждаться жизнь, они вскипятили чайник, напились чаю и, разбудив жен, сказали, что собрались пойти в город, и ушли.

    Выбравшись из леса, направились по поляне мимо бараков и железнодорожной станции, вышли к широкой реке, спокойно катившей волны в крутых каменных берегах, и долго шагали по берегу, пока показался город и засверкали кресты и главы церквей.

    В городе блуждали по пустынным улицам, спрашивали у редких встречных канцелярию переселенческого начальника, следовали по их указаниям дальше, вышли на площадь к собору, перевалили через овраг, обогнули мимо монастыря с каменной стеной и башнями, прошли по базару и, наконец, увидали дом с вывеской, гласившей о том, что им было нужно.

    Канцелярия переселенческого чиновника была закрыта.

    Они стали ждать, когда ее откроют, и сели на ступеньках крыльца.

    Подходили и присоединялись к ним другие переселенцы. Начинали разговаривать о своих делах, о нужде и горе.

    Дверь канцелярии открылась только около полудня, когда солнце уже подходило к зениту, и на крыльце появился тот же чиновник, который накануне приезжал в лес, и переселенцы, обнажая головы, обступили его.

    – Места выбрали… Можно ли устраиваться?

    – Селиться можете, кто где пожелает, но земля будет укреплена и документы на нее будут выданы только через два года…

    – Нельзя ли способье получить?

    – Ссуды будут выдаваться скоро, но точно время, когда пришлют деньги, неизвестно…

    – Можно ли лес рубить и продавать?

    – Земля и лес отданы вам, распоряжайтесь, как хотите…

    Сыпались робкие и молящие вопросы и просьбы и еле довали сухие и краткие ответы на них.

    Затем чиновник сказал, чтобы его не задерживали, распорядился всем передать писцу в канцелярию свидетельства и документы, какие у кого имеются, повернулся и ушел.

    Переселенцы повиновались и покинули канцелярию.

    При возвращении Чижа и Юрлы из города, по дороге в лес, их нагнал ехавший верхом на вороной сытой лошади краснолицый купец и вступил с ними в разговор:

    – Где поселились?

    – В бору у речки.

    – А лес продаете?

    – Нет…

    – Хорошую цену дам… Рублей двадцать за десятину…

    – Не продаем…

    – Ну, как хотите… Покаетесь… Потом за десять продадите…

    Они молчали.

    И купец, точно рассердившись, ударил по лошади и быстро помчался вперед. А Юрла сказал Чижу:

    – Будем хранить лес… Без нужды не размотаем… С лесом жить будет легче…

    И Чиж одобрительно кивнул головой и добавил от себя:

    – Как решили, так и будет…

VIII 

    Весь участок, предназначавшийся к заселению, заняли переселенцы, и в лесу закипела новая жизнь: с утра до вечера стучали топоры, раздавались голоса людей, пылали негаснущие костры, сосновый бор с каждым днем редел, на расчищенных местах, среди пней, вырастали постройки – нарождалась деревня.

    Раз в неделю приезжали из города священник и дьякон, служили молебны, «святили места», собирали дань, давали «благословения», поучали и уезжали обратно.

    Лесопромышленники стекались на участок, как воронье на добычу, целой стаей и начинали скупать лес.

    Большинство переселенцев продавали, а немногие воздерживались.

    – Что же вы не продаете лес? – спрашивали их скупщики. – Продайте, пока мы хорошую цену даем… Потом цены падут – за дешевку уйдет… На пособие не рассчитывайте – не скоро его выдадут.

    – Вы платите за лес двадцать рублей за десятину, а десятина леса стоит в пять раз дороже, – возражали переселенцы. – Нет, уж лучше подождем пособия…

    – Ждите, ждите, – с иронией говорили скупщики и добавляли: – Не скоро дождетесь…

    Но секрет успеха скупщиков состоял в том, что они ежедневно привозили из города в бочонках водку и угощали тех, кто продавал лес, и после каждой продажи-купли начиналось пьянство, в которое втягивались и непричастные к делу, а под хмельком легко заключались новые сделки.

    Чиж и Юрла держались в стороне от этой вакханалии, лес не продавали, а снимали сами, сооружая избу и другие постройки.

    Время от времени, пользуясь праздничными днями, они, как и другие переселенцы, ходили в город за получением пособия, но писец в канцелярии переселенческого чиновника неизменно повторял им одну и ту же фразу:

    – Деньги еще не ассигнованы.

    Они смущенно переминались и робко говорили:

    – Жить становится нечем…

    Писец цедил сквозь зубы:

    – Как нечем? А лес продаете?

    – Нет.

    – Почему?

    – Дешево дают скупщики… Да и беречь его надо…

    – Так… Ваше это дело…. А денег пока нет…

    Многократно приходили и уходили они с пустыми руками, и всякий раз кто-нибудь побуждал их то прямыми, то косвенными советами к продаже леса, но они оставались твердыми в своем решении.

    Только в конце лета была выдана им небольшая ссуда, но тогда же чиновник предупредил их:

    – Вот вам пособие… Устраивайтесь… Зимой выдач не будет… Весной еще получите…

    Заявление это заставило их крепко задуматься.

    Год выдался неурожайный, тяжелый для всех, а для переселенцев – гибельный.

    Лето стояло жаркое, засушливое, без дождей. Окрестности были окутаны тяжелым, едким дымом, застилавшим все, как завесой. Лесные пожары, никем не локализуемые, разливались в море огня и не прекращались по целым месяцам. Горел лес, горели торфяники, а иногда горело селение, охваченное подкравшимся огнем. Днем плавала в воздухе дымная пелена, а ночью отражались в небе красные зарева. Поля были опустошены засухой. Вся растительность без дождей и росы зачахла и умерла. Солнце спалило и выжгло все до корней. Там, где весной зеленели всходы, летом чернела земля, точно ничего не росло на ней, а на лугах, где пестрел ковер из цветов и трав, желтела засохшая трава. И в полях к концу лета не было стогов и скирд. Местные старожилы страшились за будущее, а переселенцы совсем не знали, как будут жить.

IX 

    Чиж и Юрла, чтобы не упустить времени обеспечить себя на зиму, пошли искать заработка на ближайший Чернушинский прииск.

    Сотни лет спокойно катилась в каменных берегах речка Чернушка, но пришел золотоискатель с ковшом, зачерпнул со дна ее песку, покружил ковш в воде, смывая песок, и блеснул на дне ковша желтый металл.

    И пошла молва:

    – На Чернушке золото.

    И вскоре стеклись на речку сотни людей, и начались в ее берегах и русле поиски богатства.

    Долго шли Чиж и Юрла по берегу Чернушки, покрытому остроконечными темнозелеными елями, а речка внизу, среди каменных утесов, сверкала серебристой полоской.

    И, когда они очутились на месте добычи золота, поверхность речки сплошь занимали плоты с вашгердами и воротами, и по речке неслись звонкие песни, говор, смех и лязганье железных скребов о решетки вашгердов и гальку.

    Приближаясь к месту работ, они заметили в одной из многочисленных дудок на берегу старика, усердно рывшегося в земле, и подошли к дудке.

    С минуту они стояли молча, а старик, в рубахе с расстегнутым воротом, безостановочно копал землю, тяжело и отрывисто дыша в унисон каждому взмаху кайлы в руках.

    – Бог на помощь, – сказал Юрла.

    Старик приостановил работу, поднял голову и, еле переводя дух, глухо прохрипел:

    – Спасибо.

    Затем выронил из рук кайлу и начал карабкаться по стенке дудки кверху.

    Сели на траву и повели разговор.

    – Работать пришли?

    – Нанимаемся.

    – В породах понимаете?

    – Нет.

    – Плохое дело… Вот я тоже не знаю, как золото искать. В руднике работал… Поверил молве, что золото богатое… Двух рабочих нанял… Две недели рылись – ничего нет… Рабочие ушли… Один остался… Сто рублей прорыл… разорился…

    Пораженные убитым горем стариком и его печальным рассказом, они молчали, а старик упал на траву и зарыдал, как ребенок.

    – Не горюй, дед, – утешал его Чиж, – может быть, вернешь все…

    – Несчастье, – простонал старик. – Не один я здесь разорился. Недаром сказано: «Либо золото мыть, либо голосом выть…»

    Долго они стояли над стариком, а он все продолжал плакать.

    И странно было видеть горе и слезы там, где столько светлой поэзии и радости вокруг: оживленный прииск, бодро трудящиеся люди, голубое небо, зеркальная речка, зеленошумный лес, на горизонте горы в синей дымке…

X 

    С прииска они пошли на завод.

    По дороге к заводу перед селением, где оканчивался лес, стоял огромный, тихий, точно застывший, зеркальный пруд, только изредка около берега металась рыба и по воде бежали серебристые круги.

    – Какое озеро! Сколько воды! – удивлялись они. – И рыбы много, а никто не ловит.

    Но недоумение их рассеялось, когда они достигли завода.

    За высоким дощатым забором чернели огромные каменные корпуса со множеством высоких труб, беспрестанно дымивших, и каждый корпус гудел сотнями голосов.

    Это подействовало на них, никогда не видавших завода, ошеломляюще, и они, прежде чем пройти на завод, остановили рабочего, вышедшего из цеха, и приступили к расспросам:

    – Как на фабрику попасть?

    – Посторонних не пускают.

    – Нам нужно… Работы ищем…

    – А что умеете делать?

    – Все можем… таскать что-нибудь… убирать… дрова рубить.

    Рабочий усмехнулся.

    – Дрова рубят в курене, а здесь выделывается железо. Рабочих здесь и без вас хоть отбавляй… Да не таких, как вы, а мастеровых…

    Они окончательно оторопели:

    – Может быть, что и найдется?..

    – Ничего нет… Кризис… Рабочих много, а дела мало… Заказов на железо нет. Поняли?..

    И они поняли не только данные им объяснения, а также и ошибочность своего представления о возможности найти здесь заработок.

    – Нынче год тяжелый… С завода многие бегут… Заработки плохие… Неурожай… Жить нечем… Все бросают и бегут… Да и как не бежать?.. Скотина с голода мрет… Люди от голода хворают… Стон стоит вокруг.

    – А мы-то думали, что у вас легко: хорошие угодья, земли много, озера с рыбой, фабрики…

    – Много земли, да не наша, а казенная да заводская. Рыбу ловить нельзя – пруд заводский, а не наш и арендуют его кулаки… Работать приходится по три дня через две гулевых недели… Рабочих много, и распределяют их так, чтобы всем работа была…. Вот вам и жить легко…

    Все замолчали.

    Рабочий кивнул головой и пошел своей дорогой, а они постояли на месте, как оцепеневшие, и повернули обратно.

XI 

    Через неделю после бесплодных поисков работы Чиж и Юрла возвращались по железной дороге в свой поселок.

    Мчался поезд, и развертывалась дивная панорама. Мелькали зубчатые горы, обвитые темным бором, мелькали фабрики, поселки, дома, трубы. Над синеющими обрывами чернели, как средневековые замки, причудливые грозные скалы. В долинах сверкали стальной гладью озера, живописным картинам не было конца.

    Просвещенный турист, обозревающий из окна вагона зеленеющие леса, дымящиеся заводы, многолюдные промысла, видит кипучую жизнь на них, поддается внешнему впечатлению и невольно думает:

    «Чего-чего в этом богатом крае не создала мать-природа и не хранит в мощных недрах сыра земля? Как не быть здесь баловнем судьбы и не испытывать радостного сознания силы и власти над всемогущей нуждой, сгибающей подчас человека в три погибели и заставляющей его биться, как рыба об лед? Как не быть здесь, наряду с материальным довольством и сытостью желудка, истекающих из множества источников, довольства внутреннего и удовлетворения духовного и как поэтому не ощущать культурного творчества и не иметь храмов для его помещения? Здесь только трудись – и все будет дано. В девственных лесах живет пернатое и пушное царство: рябчики, куропатки, глухари, белки, лисицы, соболи. Вековые кедровники дарят плодами – орехами. В земле лежат горы золота и руды, вызвавшие к жизни столько промыслов и заводов. Здесь ли не простор, не широкое раздолье? Вот где привольная, обеспеченная истинно человеческая жизнь».

    Но для Чижа и Юрлы край был уже не таким обильным и благодатным, как кажется на взгляд; они знали, что нет привольной жизни, все богатства взаперти, есть власть капитала и покорные ей рабочие, к тому же в вагоне вокруг слышались речи о голоде и о разных грядущих бедствиях.

    И дома их встретили жены рассказами о том, что несколько семей переселенцев, страшась голодовки на чужбине, снялись с места и поехали обратно на родину.

    – Тоскливо вам здесь, – говорили женщины, – лучше бы обратно.

    Но Чиж и Юрла твердили:

    – Никуда не пойдем. Пришли к земле и не пойдем от земли. Умрем, да не пойдем.

    К зиме поселок совсем почти опустел, – большинство переселенцев покинуло его навсегда.

    Чиж и Юрла остались, держась за землю, как за якорь спасения.

    Но, в их лесу, так ревниво оберегавшемся, тоже застучали топоры.

    1912

ПРИМЕЧАНИЯ 

    Первая публикация в газете «Правда», 1912, No№ 72–76. Печатается по тексту в книге Заякина «На горах и в долинах». Сборник рассказов. II. 1916.

Катерину пропили

    Заводский рабочий Яков Старцев, бодрый старик, отработав очередную смену на заводе, приходил домой, тщательно мылся, переодевался, меняя грязную одежду на чистую, и тотчас же садился пить чай.

    За стол вместе с ним садились его дети: Екатерина, шестнадцати лет, высокая, стройная, с красивым лицом, тонкой талией и длинной шелковистой косой; Александра, лет одиннадцати, такая же миловидная, как ее старшая сестра, и десятилетний Петр с розовым полным лицом и белокурой головкой, резвый и беспечный.

    Жены у Старнева не было – она умерла, когда на заводе свирепствовала эпидемия тифа, и жениться второй раз он не решился: ему уже перешло за пятьдесят лет, в голове и бороде у него седые волосы и, главное, дети становятся взрослыми.