Текст книги "Дороги и люди"

Автор книги: Константин Серебряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Да, благодаря сверхмощным ускорителям уже можно искусственно получать частицы с энергией до десяти миллиардов электрон-вольт. Однако монополия на частицы больших энергий остается за космическими лучами, в которых содержатся протоны в сотни и тысячи миллиардов электрон-вольт.

Снег редел. Скоро сквозь его белую мерцающую сетку выплыли огни Бюраканской обсерватории, где армянские астрофизики проникают в тайны бесконечного звездного мира, излучающего те мельчайшие частицы, которые служат предметом исследования физиков Арагацкой космической станции. И разделяют исследователей макро– и микромиров всего-то несколько километров, пролегающих от отрогов Арагаца до берегов маленького озера Сев-лич, приютившегося у четырехглавой вершины горы.

Над ущельем, где шумит бойкая речка Амберд, Угрюмо стоят развалины крепости Амберд (то ли так ее назвали в честь речки, за века пробурившей глубокое ущелье в подмогу крепости, то ли речку окрестили в честь крепости, потому что название Амберд содержит в себе слово «берд», что по-армянски означает крепость, – речка ведь тоже вставала преградой перед неприятелем). Толстые стены, башни с бойницами – темно-багровые. Этот грозный цвет хранит память о пролитой здесь крови в беспокойную эпоху Багратидов. Стоит тут и непременный свидетель христианского духа тех давнишних времен – храм с разбитым орнаментом.

И вот по соседству с этой древностью – новейшие радиотелескопы Бюракана, улавливающие голоса далеких миров. Выше, откуда мы только что спустились, – космическая станция, оборудованная тончайшими электротехническими и радиотехническими приборами, целой системой чувствительных счетчиков.

Века отделяют эти творения разума и рук человеческих. Но века и объединяют их, поскольку разум человека – беспрестанная эстафета, передающая деяния одного века другому, одного поколения, одного творца – последующим.

А неподалеку от Амберда громоздятся каменные глыбы с древнейшим изображением рыб, символом воды – извечной мечты армянина об этом источнике жизни.

Под Арагацем, у северо-восточной его основы, сейчас плещется Апаранское водохранилище. И безмолвные рыбы, высеченные на голом камне многие столетия назад до нашей эры, как бы передают признательность, удивленную признательность тем, кто претворил в явь мечтания далеких предков, творцов этих бесхитростных символов...

Северо-западные склоны Арагаца таят несметные запасы знаменитого армянского туфа.

Камни Армении – туф, базальт, мрамор, пемза, нефелиновые сиениты, перлит, обсидиан... их неисчислимо много. Это – источник богатства. Из них не только возводят стены и создают памятники, но получают бетон высоких марок, теплоизоляторы, хрусталь – необычайно чистый и многоцветный, шелковую пряжу и даже полупроводники.

Мириады родников стекают с горы Арагац, образуя речки и ручьи. Текут они и под землей. В Октемберянском районе – в десятках километрах от Арагаца – лежит в низине крошечное озеро Айгер-лич. Темное от прибрежных тополей, кедра и плакучих ив, чистое и холодное оттого, что питает его множество источников.

Живет легенда: купал пастух овец в высокогорном Сев-личе, что стынет у макушки Арагаца, и уронил в воду посох. А выплыл посох в Айгер-личе.

Легенда легендой, но Айгер-лич действительно получает свой водный рацион с высот Арагаца и в свою очередь, при помощи насосов, поднимает эти воды, чтобы напоить окрестные сады и виноградники.

В пятидесятых годах я познакомился с инженером Григорием Васильевичем Ширмазаном, бывшим строителем айгерличской насосной станции. Его уже нет в живых. Помнится, Григорий Васильевич показал мне тогда старенький альбом с записями тех, кто в далекие двадцатые годы посетил Айгер-лич.

Он перелистывал альбом с необычайной аккуратностью, как обращаются с реликвиями, задерживаясь на страницах особенно значительных. Его обветренное, прокаленное жгучим солнцем, усталое от многолетнего труда и забот лицо поминутно озарялось радостью. Он весь был в воспоминаниях, казалось, только ими и жил.

– Прочитайте вот это... И это... А вот еще... – говорил он волнуясь.

Были в том альбоме записи Серго Орджоникидзе, Мамии Орахелашвили, первого председателя ЦИКа Армении С. Касьяна, И. Баграмяна, Мариэтты Шагинян, геолога Левинсон-Лессинга... Один необычный автограф, точнее, три автографа на одном небольшом, уже пожелтевшем листке бумаги я выписал и перерисовал на память:

«Строительство Айгер-лича – одно из больших свершений трудящихся Армении и одна из больших побед Советской власти. Егише Чаренц».

Чуть ниже – карандашный набросок. Смелые, стремительные линии – четырехглавый Арагац, заштрихованные горные кручи, озерцо на переднем плане, у берега – здание насосной станции. В воде колышется его отражение. Подпись: Мартирос Сарьян.

И наконец, третий своеобразный автограф: рукой известного армянского композитора Романоса Маликяна начертаны две нотные линейки и музыкальная фраза. Можно проиграть ее и услышать лирическое начало, к сожалению, не завершенной песни.

Три «автографа» мастеров трех муз. Под каждой подписью дата: 13 мая 1928 года.

Более полувека трудится маленькая насосная станция Айгер-лич (здание ее – скромное, строгое, красивое – проектировал Александр Таманян). За этот срок к истомленным жаждой каменистым землям Армении пришли полноводные каналы. На быстрых реках встали гидроэлектростанции, в горах разлились рукотворные озера. Теперь айгерличская насосная станция стала незаметной среди новых мощных сооружений. Но – с превеликим усердием делает она свое дело. Тихо и без устали хлопочет старушка. И не требует себе ни почестей, ни славы. А ведь она ветеран – «одно из больших свершений... одна из больших побед...».

С горы, как известно, можно только спуститься. Поэтому отправимся вниз, а потом к третьему нашему чуду – Севану.

Лежит эта огромная чаша синей воды в оправе Гегамских гор – самое большое из высокогорных и самое высокогорное из больших озер нашей страны. В старину его называли Гегамским морем. Не без оснований: на 250 километров протянулись его берега!

Красоты Севан неописуемой. И, может быть, потому люди облюбовали его берега еще четыре тысячи лет назад. Этому есть неопровержимые доказательства, о чем чуть позже...

Я сказал: «красоты неописуемой». Нет, это неверно. Красоту можно описать. Если не словом, то кистью. И воссозданная красота бывает прекрасной и порой живет самостоятельной жизнью. Но Севан – не просто красота, это совершенное творение. А с совершенством сложнее. В совершенстве – мудрость простоты. Но как описать ее? Такой же простотой изложения? Исчезнет мудрость.

Вода над каменной твердью, в окружении камней, под бездонным небом – вот слагаемые Севана. Бесконечное время создало совершенство из этих трех элементов сущего. Так и гений человека – сына природы – создал совершенства из простых, всем доступных слов, красок, звуков, камня, цифр... Но разве опишешь Джоконду или роденовского Мыслителя? Разве перескажешь Пассакалию Баха? Любые слова, образы – пусть самые впечатляющие – не могут выразить той глубины, гармонии, силы и той простоты, которыми обладает совершенство. Оно трогает душу и разум, но оно непередаваемо.

Множество раз я видел Севан. Жил на его берегу, ел на диво вкусную форель, купался в чистейших его водах. Но так и не привык к нему. Удивление Севаном не гасло – росло.

Впервые я повидал это озеро в раннем детстве, и память сохранила о нем чувство грозное и таинственное. Отец привез сюда всю нашу семью. Уже вечерело, когда мы уселись в лодку и поплыли к недалекому острову. Неожиданно налетел резкий, порывистый ветер, и мы никак не могли причалить. Волны метались вокруг нас. Отец взял веревку, один конец ее закрепил на кормовом крючке, второй намотал на руку и прыгнул за борт. С огромным усилием ему удалось вытащить лодку на берег. Мы поднялись в гору, где темнел храм, и заночевали у его древних стен, отогреваемые руками матери.

А Севан шумел до рассвета и бился о скалы.

Через много лет я снова увидел Севан. Он был спокойным, тихим, величавым. Я уже читал о нем у Горького: «...кусок неба, который опустился на землю между гор». У Шираза: «Пусть стану камнем средь твоих камней... Севан! Ты око матери моей!»; читал у Андрея Белого, Мандельштама... И глядел на озеро не только своими глазами: чужие образы усиливали очарование.

Потом бывал на Севане чаще. И, как все, с тревогой смотрел на белесую – сначала узкую, но с годами становящуюся все шире – кайму выступающей из-под воды земли. Будто на прекрасной картине осыпается краска, обнаруживая загрунтованный холст. И овеянный легендами остров с двумя средневековыми храмами, что, казалось, плыл по озерной глади, причалил к большой земле, соединился с ней каменной перемычкой обнаженного дна и стал на крепкий прикол. И вот тогда я вдруг ощутил: из стойкой памяти детства уплыло, ушло в призрачную даль что-то очень дорогое – таинственность ночи у церковной стены, грозно штормящее озеро под россыпью холодных фиолетовых звезд и тепло материнских рук...

Как бы там ни было, остров превратился в полуостров. А вскоре чуть ли не у самой воды там и сям выросли каменные домишки. Неужели не поднимется снова Севан? Неужели люди свыкнутся с его обмелением?

С каждым годом почти на метр опускалось огромное озеро. Почему?

Армения – страна без угля, газа, торфа. И лесов в ней мало. А нужна была энергия, чтобы развить индустрию. И вода, чтобы утолить жажду Араратской долины. Родился проект спуска вековых запасов Севана. Целый каскад в шесть гидроэлектростанций был выстроен на спаде реки Раздан, обильно подпоенной севанской водой.

Севан совершил большую работу. Многие годы он щедро отдавал свое голубое пламя заводам, фабрикам, рудникам, городам и селам. Но излишняя щедрость, бывает, и не возмещается. Опустился, уменьшился Севан... Надо было спасать его. Армения получила природный газ, – значит, будут (и уже есть) теплоцентрали. А потом и атомная энергия пришла на подмогу. Значит, можно будет сократить выпуск севанской воды, дать отдохнуть хотя бы части турбин Севано-Разданского каскада.

И еще родился смелый проект: повернуть вспять реку Арпу, что течет в недалеких горах. И вот уже у курорта Джермук воздвигнута плотина. Арпа разольется в искусственное озеро, потом, войдя в тоннель, повернет к Севану. Уникальный, в 48 километров, тоннель проходит глубоко под горным хребтом. Строители торопятся – надо быстрее выручать Севан! Очевидно, когда этот очерк увидит свет, воды Арпы уже будут вливаться в Севан и приостановят его падение.

Заглянем в глубь времен почти четырехтысячелетней давности! Обмелевший берег у села Лчашен принес ученым неожиданные открытия. Из глубоких кромлехов извлекли керамику, изделия из бронзы и золота – точно такого, какое найдено сравнительно недавно в древних забоях недалеко отсюда. Извлекли и боевые колесницы из дерева, тысячелетия пролежавшие на дне озера.

А на скале, поднявшейся из-под воды, вдруг заговорил языком клинописи тот же Аргишти, что в VIII веке до нашей эры воздвиг Эребуни. Урартский царь поведал о том, что он покорил на берегах Севана страну Киехуни и город Иштикуни. Значит, была здесь когда-то суша. И сорок веков назад (ибо находки в кромлехах – это период энеолита), и уж во всяком случае в VIII веке до нашей эры.

Так отступивший Севан открыл драматические страницы своей биографии. Так сомкнулись история и экономика. Экономическая необходимость породила исторические открытия.

Но дальше озеро не уйдет. Загадки истории будут проясняться средствами современных подводных исследований. И не только не уйдет, не опустится дальше озеро: уже зреют планы переброски в Севан воды из рек Воротан, Гергер и Гетик. Что ж, тогда придется сносить поспешно построенные домишки, иначе их затопит чудо-озеро, своей неслыханной красотой и богатством призванное вечно служить людям.

...Арарат, Арагац, Севан. Две горы и озеро – непременные слагаемые армянского пейзажа, армянской истории, армянской души. Они – и в искусстве, и в жизни народа.

ЧЕЛОВЕК В ТАЙГЕ

Мальчуган в матросской тельняшке и джинсах, сложив рупором ладони, басовито крикнул:

– Машенька!

Но девочка – она была в таких же джинсиках и тельняшке, прыгала через скакалку, увлеченно ведя трудный счет, уже переваливший за пятьдесят, – не ответила.

А бурая медведица за невысокой изгородью вольеры, тоже увлеченная каким-то своим делом, сразу же повернула голову.

Медведицу, как и девочку, зовут Машенькой. И она очень любит, когда дети окликают ее по имени.

Дети и медведица... А вокруг тайга. Здесь повсюду тайга. Хотя ее и тронули люди, но тронули умно, осторожно – ни одного лишнего дерева не срубили.

В детском саду ребятишки играют под кедрами, соснами, березами. Играют не только игрушками и даже не столько игрушками, купленными в магазинах. Из лыка плетут корзины, из коры и шишек сооружают стародавние «ладьи» и новые «вертолеты». А больше всего они любят играть со зверюшками – бурундуками, зайцами, белками. И, конечно, с Машенькой. И кажется, что это зверье так и осталось тут жить, как жило прежде в безлюдной тайге, заключив негласный союз с детьми. В самом деле, однажды хитрая Машенька тайком выбралась из вольеры и ушла, как рассказал мне один мальчик, к своим подружкам. А потом вернулась, да с таким видом, будто никуда и не уходила.

Медведица Машенька – всеобщая любимица. Она это чувствует и старается быть приятной своим маленьким друзьям. Никаких фокусов она не делает – не обучена, но лапу ребятишкам протягивает охотно, и, честное слово, мне показалось, что при этом она улыбается.

Однажды в детстве я увидел у придорожного ресторана медведя, привязанного цепью к дереву. Его держали здесь на потеху публике, и пьяные кутилы совали ему в рот зажженные папиросы, горячий шашлык и хохотали до упаду. А зверь смотрел на них угрюмыми, затравленными глазами...

Нет, глаза у Машеньки действительно были веселыми. И мы, гости издалека, тоже улыбались, радуясь всему виденному здесь, в детском саду таежного поселка Горноправдинск на берегу реки Иртыш.

Поселок возвели геологи. Когда ходишь по его улицам, возникает ощущение, что строили поселок поэты, мечтатели. Это они назвали свое кафе «Конек-Горбунок», это они создали детский сад и сдружили своих детишек с деревьями, травами, зверьем и птицами. В Горноправдинске есть почти все, что современному человеку нужно, – Дом культуры, библиотека, телецентр, стадион, теннисные корты, хоккейная площадка, каток...

Здесь повсюду идеальная чистота. И деревянные мостовые в этом деревянном поселке чистые, как пол в доме у хорошей хозяйки. Но главное, что геологи создали в поселке, – это его чистая нравственная атмосфера. Сказать хотя бы, что в Горноправдинске нет милиции. Да и нужды в ней нет. Здесь никто не смеет нарушить норм нашего общежития – ни буйством во хмелю, ни бранью....

Люди, живущие в поселке, ищут нефть. И уже нашли ее... Дела и заботы их устремлены в будущее. Они разведчики. Но не только разведчики нефти. Горноправдинский детский сад – это уже не только настоящее, но и будущее. Можно себе представить, какими добрыми хозяевами земли вырастут дети, с которыми за руку здоровается хозяйка тайги медведица Машенька.

Подрастет тот мальчуган в джинсах, возможно, тоже станет геологом, но он никогда не сломает у дерева лишнюю ветку, попусту не выстрелит в птицу и сможет сказать о себе словами поэта: «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Кто знает, может быть, герб будущего города, который когда-нибудь возникнет здесь, на месте нынешнего поселка, будет изображать малыша, держащего за лапу медведицу.

Горноправдинская пристань была первой остановкой теплохода «Чернышевский», на котором группа писателей начала свое путешествие вниз по Иртышу и вверх по Оби.

В то утро людей в поселке почти не было видно. Когда мы поднялись на второй этаж пахнущего цветами деревянного дома и вошли в просторный кабинет, увешанный различными картами, начальник Горноправдинской геологической экспедиции Владимир Дмитриевич Токарев озабоченно и, как мне показалось, несколько виновато сказал:

– Боюсь, что сегодня мало кто придет на встречу с вами. У нас тут большое ЧП. Вчера в тайге пропал мальчик – Коля Кукушкин. Всем поселком ищем. И мужчины, и женщины, и ребята постарше – все ушли в тайгу...

Мальчика нашли к вечеру. Искусанного назойливым гнусом, исцарапанного колючками, простывшего в холодной таежной реке, которую он, заблудившись, пытался переплыть ночью. Но живого и счастливого.

Зал Дома культуры стал заполняться. Из тайги возвращались поисковые группы. Усталые люди улыбались и добродушно поругивали мальчика...

Я начал эти заметки с Горноправдинска, хотя до этого была Тюмень и был Тобольск. Но именно в Горноправдинске я как-то по-особому остро почувствовал, чем живет сейчас вся тюменская земля.

А на этой земле... Оказалось, большую нефть прятала от человека эта первозданная земля. И вот на ранее почти пустовавших просторах идет убыстренный процесс научно-технического преобразования края. Два начала – могучая техника и не тронутая природа – выступают здесь поразительно явственно. Друг против друга? Да, увы, кое-где именно так. Но то, что я увидел в Горноправдинске, доказывает, что оба начала могут существовать рядом друг с другом, мало того, здесь их взаимоотношения, может быть, и есть прообраз высшей гармонии, к которой стремится наш век, – гармонии между человеком и природой.

Признаться, за десять дней путешествия по тюменской земле раз или два мне захотелось хоть на короткое время передохнуть, как говорится, «выйти из игры», сбить напряжение, которое возникало в душе от непомерного обилия впечатлений. Не потому, что устал, а чтобы пережить, осмыслить виденное, чтобы осело оно в памяти не только прочно, но и коренным каким-то, доминирующим слоем. И знаете, что больше всего вызывало напряжение? Широкий, распахнутый от горизонта к горизонту мир. Огромные, бесконечные пространства. Но не молчаливые, не однообразные. Они то были окрашены кудрявой зеленью тайги, то покрыты мелколесьем тундры. В тайгу вросли новые города и поселки. Именно вросли. Без старых, хилых окраин, а сразу белыми массивами современных зданий и кварталов. Тайгу и тундру прорезали бетонные дороги, нефтепроводы. Ввысь поднялись электромачты и буровые вышки. А в глубь земли ушли скважины, чтобы извлечь оттуда миллионами лет накапливаемую энергию.

«Нефтяное дело обещает в России хорошую будущность» – это предсказание великого Д. И. Менделеева напомнил нам Владимир Николаевич Мельников – человек редкой увлеченности, обширных знаний, неукротимого энтузиазма. Весь день в Тобольске он, научный сотрудник местного музея, был с нами. И запомнился надолго: в белоснежной рубашке, с открытым лицом и сдержанной, чуть заметной улыбкой. Он был стремителен в движениях, но говорил степенно, чеканил каждую фразу. В его рассказах отсутствовали лирические восклицания и литературные украшательства. Были убежденность, точность и, безусловно, личная заинтересованность во всем, о чем говорилось.

В дни путешествия мне вдруг порой казалось, что с многим из увиденного я уже сталкивался раньше. Хотя быть этого не могло – просто живые рассказы Владимира Николаевича обретали зримость. И, вспоминая его, я всякий раз с завистью думал о том, как важно человеку смолоду найти свое настоящее призвание.

Теплоход шел вниз по Иртышу. Правый берег, как у всех рек Северного полушария, высокий и крутой. Над ним – тайга. Река подмывает берег. Он осыпается и тащит за собой лес. Березы и сосны, цепляясь корнями за песчаный откос, сползают вниз. К самому краю обрыва подступает новый строй. Обреченные, стоят деревья в ожидании гибели, будто перед расстрелом.

Может, правы те, кто утверждает, что само слово «Иртыш» означает «река, буравящая землю». У Чехова есть строки: «Иртыш не шумит и не ревет, а похоже на то, как будто он стучит у себя на дне по гробам. Проклятое впечатление!»

Крутой берег реки, с которого падают тысячи и тысячи умирающих деревьев, выглядит трагично. Так было испокон веку – с тех пор, как по берегам Иртыша встала тайга, или с тех пор, как в тайге пробил себе русло Иртыш. Так было. Но должно ли вечно так быть? Разве нельзя хотя бы замедлить этот процесс? Или, наконец, использовать падающий в реку лес? Несведущий в этих делах, я спросил у местного знатока. Он усмехнулся и сказал:

– Вы это серьезно? Мы тут естественный прирост не успеваем вырубать. В самой тайге леса пропадает куда больше, чем в реке.

Спорить я не стал, но про себя упрямо подумал, что все-таки можно, очевидно, найти рентабельный, благоразумный путь к спасению гибнущего богатства.

Вечером капитан «Чернышевского» пригласил всех на палубу поглядеть, как Иртыш, завершая свой четырехтысячекилометровый путь, сливается с Обью. Вчера в этот же час, когда мы вышли из Тобольска, лил дождь и Иртыш был мрачен. Шумел дождь и близ устья реки Вагай – быть может, так же, как и в ту темную августовскую ночь 1584 года, когда Ермак Тимофеевич «...мощною рукой своей валы седые» рассекал... «но сила року уступила, и, закипев страшней, река героя с шумом поглотила».

Различия в цвете иртышской и обской воды увидеть не удалось – было слишком темно. Но нельзя было не ощутить необычайного раздолья, возникающего там, где взялись крепко за руки две могучие реки, взялись и будто вскрикнули радостно: «Шире круг!»

Откуда ни возьмись, словно по волшебству, из черноты неба вдруг блеснула луна и «осребрила» грандиозность вод. Она сделала это, казалось, из доброты, из солидарности к своей союзнице-воде: «Любуйтесь, люди, какая красота и какая сила!»

Да, природа отзывчива, добра. Иногда, пожалуй, добрее людей.

Издавна установилась в географии великая, хотя и неизбежная, несправедливость. Течет река, вбирает в себя один приток, другой, третий. Иной раз даже не меньшую реку, чем сама. Набирает сил, становится могучей, поглощая собой и своих кормилиц, и их имена. Сохраняет только свое, одно свое имя...

Утром Обь торжествующе засверкала после долгих, словно тропических ливней, хотя лили они в Приполярье.

Обь – широченная водная улица с довольно интенсивным движением. Чем дальше, тем сильнее чувствуется ее причастность к нефти. Идут на буксире длиннущие, в три прицепа, чистенькие серебристые баржи-цистерны. Идут сухогрузы с машинами, трубами, белыми панелями домов. Мчатся на подводных крыльях, чванливо задрав кверху носы, «ракеты» и «метеоры». И раз на воде сигналить разрешено – сигналят при встрече во всю мочь. Кажется, идешь по морскому проливу – так широка и оживленна река. Недаром кто-то из писателей назвал Обь «длинным морем».

В один из июньских дней 1888 года «Сибирская газета», выходившая в Томске, оповестила: «Наш знаменитый писатель Глеб Иванович Успенский будет в это лето путешествовать по Сибири и с одним из следующих пароходов прибудет в Томск...»

Сибирские очерки Успенского помогают почти зримо увидеть его время и соразмерить с нынешним временем. Ну, скажем: «...бесконечная водяная пустыня Оби, без берегов и почти без признаков человеческого жилья...» Это ушло, отодвинулось в неоглядно далекое прошлое. А вот то, что осталось: «Из воды торчат верхушки деревьев, потопленных, вероятно, дремучих лесов...» Это видишь и сейчас точно так же, как видел Успенский. Но вот снова разрыв, снова ощущение давно ушедших лет: «Иной раз и сама жизнь этих пустынных тайговых мест какою-нибудь неожиданностью отбрасывает вас от современности на такие непомерные расстояния, что потом и дороги-то к этой современности долгое время отыскать не можешь».

Нет, теперь современность в этих таежных местах напоминает о себе на каждом шагу, и не какой-нибудь неожиданностью, а закономерной поступью вводит вас в будущее. И еще цитата: «В два дня раз пароход... пристает к берегу. Причем, место причала всегда носит какое-нибудь географическое название, например Сургут, Нарым, но на берегу нет и не видно ни Сургута, ни Нарыма, а лежат только тьмы-тем дров, заготовленных для парохода, стоит остяцкая юрта из березовой коры, да неподалеку от нее какая-то пустая хибарка с почтовым ящиком у запертой двери». Мы же видим сейчас большой и деятельный порт главного нефтяного города на Оби Сургута. Корабли у причалов. Над ними бесшумно орудуют краны. И вместо «тьмы-тем дров» – резервуары с новым сибирским топливом. Чего только не сотворяет всесильное время!

Сургут – город молодой, современный, устремленный вперед. Но и старинный, почти четырехсотлетний. Рядом с пятиэтажным зданием сгорбился прелестный деревянный домик с окнами, обведенными резными наличниками неповторимой красоты. Дай бог стать ему долгожителем в этом городе будущего и повидать еще не одну смену архитектурных стилей. А потому – да распространятся на кружевной этот домик все преимущества музейного экспоната!

Самолет поднялся над светлыми корпусами новой Сургутской ГРЭС и полетел поперек Оби. Внизу – водяная ширь, которую даже и по воздуху не быстро одолеешь: пойма Оби тянется десятки километров. Вода, вода, островки тайги, снова вода и снова тайга. Почему-то вспомнились строчки Амо Сагияна: «Здесь горы громоздятся на горах и в ущельях утопают темные ущелья», хотя тут-то все на одной плоскости, все одноэтажно – и вода, и лес. Никаких гор и ущелий. И тем не менее пришли на память строчки о них. Наверное, оттого, что истинная поэзия шире конкретного образа.

А сел самолет среди тайги на ничем не покрытой и не очень-то ровной земле – аэродрома здесь нет. Это село Угут, оно в самой сердцевине древней югорской земли. Живут в нем ханты-охотники. Конечно, никаких юрт и в помине нет. В ряд стоят добротные двух– и трехкомнатные дома с кухней и ванной. Водопровод, электричество, телевизионные антенны. Тут – охота на соболя, черно-бурую лису, белку, выдру. Выдрой обшивают женский национальный костюм. Яркий, украшенный бусинками. Обувь – из оленьей кожи.

В Угуте я познакомился с охотником Иваном Петровичем. Ростом он невысок, да и в плечах не очень широк. У него тихий убедительный голос. Руки крупные. На правой – свежий рубец поперек тыльной стороны. Оказалось, медведь помял. Может быть, медведь и прошел бы мимо. Но охотник прицелился, спустил курок. Ружье дало осечку. Тогда ножом хотел. Тут медведь и придавил...

Мы спустились по песчаному откосу к реке Юган. Она медленная, бесшумная, темная. То ли от густой тени кедровника, нависшего над потоком, то ли от заросшего дна. За селом Юган сворачивает в сторону, потому и кажется, что не река это вовсе, а пруд, наполненный непроницаемой, чернеющей в глубине водой. Тишина. Покой. И люди говорят здесь тихо, как и мой знакомый охотник.

– Прощения у духов просить надо, – еще тише, чем прежде, как бы про себя, сказал охотник.

Я не понял, к чему он это, и спросил, что же стало с медведем.

– Убил, – ответил охотник.

В голосе его мне послышались виноватость и жалость, и я вспомнил медведицу, протягивающую малышу лапу.

НА ЯМАЛЕ

Вековечная тундра восемь месяцев в году скована льдом. В короткое лето солнце согревает землю, и по ней растекаются бесконечные речки и ручьи. Просыпаются непроходимые болота, оживают топи. Из-под твердого снега освобождается нежно-зеленый ягель – мох, которым питается олень.

Столетиями единственным богатством Ямала – огромного полуострова на Севере нашей страны – было оленеводство. Ненцы – местные жители – кочевали по бескрайней тундре, охотились и рыбачили.

И теперь – зимой и летом – по тундре скользят нарты, ненецкие санки в оленьей упряжке. В мороз – по твердому насту. В летнюю теплынь – по мху и песку. Гладкие, округлые полозья безудержны – им не помеха ни сугробы, ни трава.

И теперь оленьи стада пасутся по бесконечным просторам тундры. Но оленеводство уже не главная гордость Ямала. Здесь свершилось чудо. Чудо XX века. На Ямале нашли природный газ. В несметном количестве. И доселе молчаливая тундра загудела моторами машин и вертолетов. На земле вечной мерзлоты выросли новые поселки и города, поднялись буровые вышки. И многотысячекилометровый газопровод донес из Надыма в Москву голубое топливо Ямала.

...С группой писателей мне привелось совершить путешествие по полуострову Ямал на вертолете «МИ‑8», с экипажем которого – в высшей степени дисциплинированным, спаянным, знающим свое нелегкое дело – так подружились, что расставание огорчило нас, и мы готовы были снова подняться в воздух, хотя налетали более трех тысяч километров. И, не скрою, утомились.

А теперь все по порядку.

Салехард. Бывший Обдорск – одно из старейших сибирских поселений. «Самое это название – Обдорск – вызывает представление о чем-то скудном, о безлюдной северной земле, что погружена в величавое уныние и тонет в водянистой мгле», – писал Паустовский. Все изменилось в некогда заброшенном, «забытом богом», холодном, сплошь деревянном, с покосившимися, прогнившими хибарами городке, где людям дурманили головы шаманы. Салехард ныне – центр Ямало-Ненецкого национального округа. Город, в котором есть все, что полагается иметь современному городу. И даже свои радио– и телестудии. А передачи из Москвы идут через искусственный спутник Земли по космической телевизионной системе «Орбита».

Теплоходы и речные трамваи пришвартовываются к причалам большого порта. К северу от Салехарда, в тундре, – аэродром, где круглый год садятся реактивные самолеты.

В городском саду от тихого ветра шумит северный тальник. Когда сажали первые деревца – многие не верили: ничего, мол, не получится, тундра жестока, в ее холодной почве не приживутся деревья. Однако прижились. И в городском саду и вдоль улиц. Повсюду белые, нежные, как пушок, растения, они и называются – пушница.

Летнее солнце греет нещадно. Даже мне, южанину, не по себе. Между тем на берегу небольшой речки Шайтанки, пересекающей город, стоят три металлических столбика – здесь проходит Северный полярный круг. А к западу от Салехарда в светлом мареве неба синеет волнистая гряда – Полярный Урал.

Надым. Пока самое северное из эксплуатируемых на Ямале уникальных месторождений газа. Отсюда, из Надыма, и пошел в Москву газ. Конечно, не из самого города: скважины и газосборные пункты находятся в пятидесяти минутах полета.

Среди множества озер и речушек сверкают легкие и светлые здания из металла, стекла и пластика. Они хорошо вписываются в ландшафт и краски суровой тундры. Недалеко от одного из таких зданий садится вертолет.

Это газосборный пункт № 2. Лишь несколько лет назад пришли сюда, в безлюдную тундру, строители и монтажники, соорудили эти ультрасовременные здания, оборудовали их совершенной техникой и передали эксплуатационникам.