Текст книги "Слишком много убийств"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Мальчик ушел, но не раньше, чем они с Бера перебросились еще несколькими фразами. Кармайн подавил стон жалости и отвращения. Юный Дезмонд уже успел познать плотскую любовь, однако, отнюдь не с противоположным полом. Бера был его наставником и в этой области тоже. В мозгу Кармайна промелькнули еще несколько греческих имен.

– Юный Дезмонд не прихвастнул по поводу своего интеллекта? – спросил Кармайн, когда мальчик не мог их слышать.

– Самую малость, – хохотнул Бера. – Ай-кью у него действительно в верхнем диапазоне, ближе к гениям. – Он нахмурился. – Правда, круг его интересов несколько ограничен. Его таланты математические, но не эстетические, ему не хватает любознательности.

– Очень прагматичная оценка, учитывая, что мальчик в вас души не чает.

– Уж какая есть, – сказал Бера, ничуть не озабоченный тем, что Кармайн догадался о его отношениях с юным Дезмондом.

– Полагаю, теперь вы оспорите завещание? – спросил Кармайн.

– Возможно, этого не потребуется. В завещании нет каких-либо специальных оговорок на случай смерти Эрики. Если повезет с советом попечителей, думаю, обойдемся без лишней юридической мороки, – непринужденно пояснил Бера. – Очевидно, что мать мальчика была незаслуженно лишена права опеки мстительным бывшим мужем. Зачем теперь Филу Смиту или другим членам правления «Корнукопии» осложнять жизнь Филомене? В общем, все будет тип-топ.

«Доходчиво и поверхностно, – подумал Кармайн, – в самый раз для такого профана, каким он меня считает. Но в целом скорее всего так и выйдет. Это все, что мне нужно знать. Руководство «Корнукопии» останется прежним еще года три или четыре. А там, учитывая привязанности юного Дезмонда… Но кто знает? К тому времени он, вероятно, закончит Гарвард и будет думать своей головой. Гомосексуальность мальчика меня не волнует. А вот его патриотизм… Интересно, что думает Тед Келли по поводу лояльности Энтони Бера? Надо будет спросить».

Кармайн встал со стула и попрощался. Филомена осталась на террасе, Бера проводил капитана до машины.

– Изрядно вам пришлось намотать миль за три раза, – сказал адвокат, придерживая дверцу.

– Что ж, ничего не поделаешь, – вздохнул Кармайн, сел за руль и, махнув рукой на прощание, укатил прочь.

Несколько минут спустя он был в воздухе над Нантакетским проливом.

– Что это за остров – Нантакет или Мартас-Винъярд? – спросил он, когда водная гладь внизу сменилась пестрым одеялом суши.

– Мартас-Винъярд, – ответил пилот.

После нескольких минут полета над 95-й магистралью вдоль побережья Коннектикута Кармайн снова был в Холломене. «Фэрлейн» за это время даже с Кейп-Кода не успел бы выбраться. Выпрыгнув из вертолета, Кармайн решил презентовать специальному агенту Теду Келли бутылку его любимой выпивки. Как здорово успеть вернуться домой как раз к обеду в «Мальволио»! На все про все ушло меньше трех часов.

После обеда Кармайн, не найдя ничего лучшего, снова отправился в осточертевшую ему «Корнукопию».

Фил Смит перебрался в кабинет Дезмонда Скепса, отказавшись при этом от услуг секретаря Ричарда Оукса. О прибытии Кармайна Смиту доложила его расфуфыренная мегера.

Обстановка почти не изменилась, но все же сразу было видно, что кабинет теперь принадлежит мужчине: исчезли вазы с цветами, городские пейзажи с сонными улочками сменились мрачными гравюрами Хогарта, а лайковая обивка мебели из серовато-зеленой стала красной.

– Не хватает парочки флагов со свастикой, – сказал Кармайн.

– Простите?

– Много черных, белых и красных тонов. Как раз в нацистском Духе.

– Вы, капитан, любите вывести собеседника из равновесия своими язвительными замечаниями, но сегодня я на вашу уловку не клюну, – сказал Смит. – Я слишком счастлив.

– Что, так не нравилось ходить в подчиненных у женщины?

– Какому мужчине это нравится, если по-честному? Однако ее пол я бы еще мог стерпеть. Что меня по-настоящему выводило из себя, так это нерешительность.

Словно пародируя траур, Смит облачился в черный шелковый костюм и черный галстук, густо усеянный белыми пятнами; его запонки были из черного оникса в золотой оправе, туфли – из превосходной черной лайки. Верх франтовства. Смит выглядел замечательно, казалось, даже помолодел. Быть главной шишкой в «Корнукопии», очевидно, доставляло ему огромное удовольствие, чего он и не скрывал.

– Куда подевался Ричард Оукс? – спросил Кармайн.

Смит скорчил презрительную мину:

– Он гомосексуалист, капитан, а мне не нравятся гомосексуалисты. Я сослал его в Сибирь.

– Что такое Сибирь на глобусе «Корнукопии»?

– Бухгалтерия.

– Остроумно. Для меня она тоже была бы Сибирью. Арктические просторы цифр… А вот насчет гомосексуалистов я с вами не согласен. Для некоторых мужчин гомосексуализм – естественное состояние. Разумеется, это не касается сексуальных преступлений, с которыми мне приходится сталкиваться.

Интересно, давно ли Смит видел Дезмонда Скепса Третьего? Вот где его ждет сюрприз!

Внезапно Фил Смит сбросил личину дружелюбия.

– Что вам нужно? – спросил он грубо. – У меня много дел.

– Я хочу знать, где вы находились весь тот день, когда труп Эрики Давенпорт был подброшен в мой лодочный домик.

– Здесь, в «Корнукопии». С восьми часов утра и до шести вечера. Найдется немало свидетелей, готовых это подтвердить. Ради Бога, займитесь поисками в другом месте! Единственный способ, которым я устраняю людей, – это ссылка в «Сибирь». Признаю, я бы с удовольствием разделался с доктором Эрикой Давенпорт, но только без убийства. Разве это наказание? После меня ей потребовалась бы смирительная рубашка.

– Охотно верю, мистер Смит. Что вы имели в виду, когда назвали ее нерешительной?

– Именно то, что означает это слово. Гомосексуалист в качестве секретаря – очень показательно, можете мне поверить. Один из способов, позволяющих «Корнукопии» оставаться в лидерах, – это поглощение более мелких независимых компаний, особенно тех, у которых есть передовые идеи и которые нашли нишу для нового продукта. Переговоры о слиянии имеют свою специфику, свои временные рамки. Нужно ковать железо, пока горячо. Эрика в этом ничего не смыслила. Из-за нее мы упустили четыре компании меньше чем за четыре дня: с тремя из них работал Фред Коллинз, с одной – я. Каждую мы обхаживали от нескольких недель до нескольких месяцев. Но Эрика все колебалась как последняя идиотка, а потом побежала советоваться к Уоллесу Грирсону.

– Разве вы не могли принять решение большинством голосов? – полюбопытствовал Кармайн.

– Нет. Решающее слово было за ней. По завещанию Дезмонда она распоряжалась контрольным пакетом юного Дезмонда, – кисло сказал Смит.

– Хм. Таким образом, у вас были все причины избавиться от Эрики, хотя вы бы для этого воспользовались иным способом.

– Вы туго соображаете, капитан? Я только что сказал то же самое.

– Нет, мистер Смит, соображаю я нормально, – холодно возразил Кармайн. – Просто хочу удостовериться. – Он встал и неторопливо подошел к длинной стене, на которой с геометрической точностью были развешаны гравюры Хогарта: изображения Лондона давно минувших дней – города, где правили голод, убожество и порок, где человеческая жизнь не стоила ломаного гроша. Смит озадаченно наблюдал за ним со стороны. – Поразительно, – произнес Кармайн, поворачиваясь к фигуре за черным лакированным столом. – Человеческое страдание в высших своих проявлениях, и художник видел это каждый день. Не делает чести тогдашнему правительству, не правда ли?

– Полагаю, что не делает. – Смит пожал плечами. – А почему вас это так заинтересовало?

– Да так. Просто немного странная тематика для кабинета главы промышленной компании, особенно если учесть, что ее продукция служит умножению человеческого страдания.

– Ах это! – воскликнул Смит. – Ну, тут я не виноват. Гравюры полностью на совести моей жены! Я попросил ее заняться оформлением.

– Тогда это все объясняет, – сказал Кармайн и, улыбнувшись, вышел.

Следующими на повестке дня стояли Гас Первей, Фред Коллинз и Уол Грирсон, в таком порядке.

Первей выглядел искренне расстроенным, он недавно вернулся из Лос-Анджелеса с похорон Эрики. Как и у Фила Смита, его алиби на день смерти Эрики было железным.

– Мистер Смит считает, что доктор Давенпорт была чересчур нерешительной, – сказал Кармайн, гадая, делился ли Смит своими соображениями по этому поводу с другими. Очевидно, делился.

– Я не согласен. – Первей вытер глаза. – Фил и Фред – две акулы, они заглатывают все, что попадается на их пути, не задумываясь, смогут ли это переварить. Эрика была уверена, что все четыре компании принесут больше проблем, чем пользы.

Коллинз поддержал точку зрения Фила Смита, зато Грирсон встал на сторону Первея.

– Ей была свойственна разумная осторожность, – сказал Грирсон. – Думаю, именно поэтому Дез захотел, чтобы «Корнукопию» возглавляла она. Однако Эрика выкупила небольшую фирму для «Дормуса», у которой есть хорошие наработки по использованию солнечной энергии. Результата придется ждать не одно десятилетие, но меня это заинтересовало. Эрику тоже. Я не собираюсь вмешиваться во внутренние дела фирмы, только вложу некоторый необходимый капитал в ее инфраструктуру и буду ждать урожая. То же самое с дистилляцией морской воды. К мелким компаниям надо присматриваться, капитан, а не проглатывать их. – Грирсон неосознанно повторил метафору Первея. – В этом смысле нерешительности Эрики шла исключительно на пользу делу. К несчастью, в отношении большинства других вопросов этого сказать нельзя.

– Что ждет «Корнукопию» теперь, когда доктора Давенпорт больше нет?

– Руководство возьмет на себя Фил Смит. Забавно. Пятнадцать лет он протирал штаны, а теперь вдруг встрепенулся и развернул бурную деятельность. – Грирсон нахмурился. – Не знаю только, надолго ли его хватит. Надеюсь, что надолго. Лично я не горю желанием стать на его место.

– Что вы можете сказать о жене Смита? – спросил Кармайн, вспомнив коричневую шляпу блином.

– Натали? – засмеялся Грирсон. – Она откуда-то с Севера, называет себя саами. Это вроде эскимосов. Трудно поверить, правда? Голубые глаза, светлые волосы. Говорят, саами все светлые. По-английски говорит ужасно. Мне она нравится, она… э-э… такая жизнерадостная. Дети настоящие красавцы, все блондины. Девочка и два мальчика. Никто из них не пошел по стопам отца – удивительно, как часто это случается. Какими бы богатыми ни были родители, дети хотят все делать по-своему.

– Не стиляги?

– Скорее работяги. Натали приучила их к труду. После университета каждого непременно возила на родину, в страну полуночного солнца. Такой бзик. Они, конечно, там не остались. Разъехались кто куда.

– Смиты, похоже, представляют собой экстравагантную парочку.

«Невероятно, – подумал Кармайн. – Уол Грирсон любит посплетничать. Никогда нельзя судить о людях по внешности. Он, наверно, лучшая подруга своей жены».

– Смиты это еще что, видели бы вы Коллинзов, когда была жива первая жена Фреда. Ее звали Аки. Турчанка – и тоже блондинка, представьте себе. Очень эффектная, хотя довольно своеобразная. Родом то ли из Армении, то ли с Кавказа. Дети – просто загляденье, теперь уже, конечно, взрослые парни. Один служит офицером морской пехоты в Западной Германии, другой – ученый в НАСА, работает над отправкой человека на Луну.

– Что с ней произошло? Развод?

Лицо Уола Грирсона посерьезнело.

– Нет. Несчастный случай на охоте в Мэне. Какой-то придурок с ружьем принял ее за оленя и снес ей пол-лица. Поэтому мы терпим шлюшек Фреда. Когда Аки была жива, он ничего такого себе не позволял.

– Жуткая история, – сказал Кармайн.

– Да, не повезло Фреду.

В голове Кармайна рождались какие-то странные образы, мерцая, трепетали на границе сознания, как предмет, которым некий садист– офтальмолог размахивает на краю вашего периферийного зрения: вроде бы есть, но стоит повернуть голову, чтобы рассмотреть получше, – бац! – и исчез.

– Может быть, я схожу с ума? – спросил Кармайн во время разговора с Дездемоной, предварительно включив на телефоне шифратор.

– Нет, милый, ты здравомыслящий как никогда, – сказала она. – Мне знакомо это чувство. О, как я по тебе скучаю! – Она сделала паузу, потом нанесла коварный удар: – И Джулиан тоже. Правда, Кармайн! Как увидит какого-нибудь мужчину, похожего на тебя или с твоей походкой, сразу начинает подпрыгивать. Так трогательно!

– Дездемона, это нечестно!

– Ты еще не узнал, кто убийца?

– Увы, нет. В том-то и дело. Должен знать, но не знаю.

– Не унывай. Еще узнаешь. Погода хорошая?

– Превосходная, – взял реванш Кармайн. – Как всегда в Коннектикуте весной.

– Угадай, как здесь?

– И гадать нечего. Дождь. Пятьдесят градусов широты, влияние Гольфстрима. Поэтому климат мягкий и много осадков.

Глава одиннадцатая

То, что Симонетта Марчиано внезапно ворвалась к нему в кабинет, несколько удивило Кармайна; впрочем, Симонетта всегда и всюду не входила, а врывалась – такой уж характер. Боевой дух у нее остался с военных сороковых, отмеченных главной победой ее жизни – матримониальным пленением майора Дэнни Марчиано, до той поры счастливо избегавшего всех ловушек. Симонетте тогда едва исполнилось двадцать, однако молодые солдатики ее не интересовали. Ей был нужен зрелый мужчина, способный обеспечить красивую жизнь с самого начала их отношений. Положив глаз на майора Марчиано, Симонетта пустила в ход все восхитительные уловки молодости, красоты и жизнерадостности. Теперь Марчиано оставалось несколько лет до пенсии, в то время как его супружнице только-только перевалило за сорок.

Сегодня на ней было розовое платье в красный горошек с пуговками впереди; юбка едва доходила до колен, открывая красивые ноги в чулках со швами; розовые лайковые туфли на старомодных невысоких каблуках и с бантиками прекрасно подходили к ее наряду. Голову венчала корона искусно уложенных волос. Вопреки моде на помаду приглушенных тонов Симонетта предпочитала ярко-красную. Увидев миссис Марчиано впервые, человек со стороны легко мог подумать, что она не отличается строгостью нравов, и ошибся бы. Симонетта всей душой была привязана к своему Дэнни и их четырем детям, а если в чем и заслуживала упрека, так это в чрезмерном любопытстве – ни одно событие в Холломене не происходило без ее ведома. Агентурная сеть Симонетты проникла в мэрию, Чабб, управление округа, торговую палату, общественные организации и тайные клубы – всюду, где был шанс подхватить какую-нибудь пикантную новость. Симонетта, шутил ее муж, – живая Библиотека конгресса с тем преимуществом, что не надо возиться с каталожными карточками.

– Привет! – Кармайн вышел из-за стола, чмокнул Симонетту в щеку и предложил стул. – Великолепно выглядишь, Нетти.

Она поправила прическу.

– Если уж ты заметил, то это действительно так.

– Кофе?

– Нет, спасибо. Я заскочила на минутку. В погребке «Баффо» начинается собрание организации за освобождение женщин. – Она хихикнула. – Обед, итальянское красное вино и целые ушаты грязи.

– Не знал, что ты стала феминисткой, Нетти.

– Еще чего! – фыркнула она. – Лично я требую только равной оплаты за равный труд.

– Я могу чем-то помочь? – спросил Кармайн, окончательно сбитый с толку.

– О нет, конечно! Я здесь не за этим. Просто Дэнни как-то говорил, что вы ищете людей, которые были на банкете фонда Максвеллов.

– Ты ведь и сама там была, Нетти.

– Да, за столом Джона. Только мы ничего такого, что вам нужно, не видели, я точно помню. Знаешь похоронное бюро «Упокоение»? – спросила она ни с того ни с сего.

– Кто ж его не знает? Барт, наверное, похоронил половину Восточного Холломена.

– Притом лучшую половину.

Вступление заинтриговало Кармайна; в этом заключалось искусство Симонетты – вначале набросать хлебных крошек, чтобы собрались все утки, а уж потом жахнуть из дробовика.

– С тех пор как умерла Кора, он очень изменился, – продолжала Нетти.

– Они любили друг друга, – серьезно сказал Кармайн.

– Жаль, что у него нет сына, чтобы продолжить дело! Дочери – хорошо, только едва ли они захотят пойти по стопам отца.

– Помнится, муж старшей как раз и продолжил семейное дело, сам стал гробовщиком и взял предприятие Барта в свои руки.

– Только не вздумай называть Барта гробовщиком в его присутствии! Он предпочитает называться организатором похорон.

– Нетти, такими темпами мы к вечеру до сути не доберемся! – не утерпел Кармайн.

– Мы уже почти добрались. Остался один шажок. Так вот, со смерти Коры прошло уже полтора года, и дочери Барта очень за него волнуются, – продолжала Нетти, невозмутимо следуя намеченному курсу. – Первые шесть месяцев они его не трогали, но потом решили растормошить. Не дали пропустить ни одной премьеры в театре, покупали ему билеты в кино и на общественные мероприятия – в общем, устроили старику веселую жизнь.

– Ты хочешь сказать, что он был на банкете фонда Максвеллов? – перебил Кармайн.

Симонетта скорчила недовольную мину:

– Господи, Кармайн, какой ты нетерпеливый! Ну да, дочери уговорили его купить билет. – Она снова воспрянула духом. – Вчера в салоне красоты я оказалась рядом с его младшей дочерью, ну и спросила, как поживает Барт. – Она усмехнулась. – Пока впитался лосьон, она мне чуть ли не всю его жизнь успела рассказать. В том числе упомянула кое-что и про банкет. Кажется, Барту там не особенно понравилось, его угораздило подсесть к каким-то пьяницам и чудикам, как он сказал Долорес.

Симонетта поднялась и взяла вещи – свитер, ключи от машины, розовую сумочку.

– Ну, я побежала, Кармайн, пока! Повидай Барта. Может, он чем-нибудь поможет.

И умчалась, едва не столкнувшись с Делией в дверях.

– Боже ты мой! Кто это был? – спросила секретарша.

– Жена Дэнни Марчиано, Симонетта. Один из самых ценных источников информации холломенского полицейского управления. Если бы ФБР удалось наладить с ней контакт, думаю, их заботам пришел бы конец. – Кармайн посмотрел на часы: – Скоро обед. Делия, найди мне, пожалуйста, номер Джозефа Бартоломео. И его адрес.

Насколько помнил Кармайн, прежде хозяин похоронного бюро «Упокоение» жил рядом со своим предприятием, в нескольких минутах ходьбы или неторопливой поездки на катафалке от католической церкви Святого Бернарда. Однако после смерти жены он передал бизнес своему зятю и купил квартиру в здании страховой компании «Мускат», где раньше обитал Кармайн. От окружного управления рукой подать.

Поразмыслив, Кармайн попросил Делию назначить похоронных дел мастеру встречу в «Мальволио». Мистер Барт оказался дома и охотно принял приглашение.

Когда Кармайн вошел в закусочную, его гость уже сидел за столиком в дальнем конце просторного зала и пил кофе. Хотя по-настоящему гробовщика звали Джозеф Бартоломео, все знакомые называли его Бартом; это имя ему нравилось, поскольку не вызывало ненужных ассоциаций этнического или персонального толка. Джозефов в мире пруд пруди – от Сталина и до Маккарти, а вот Бартов гораздо меньше. В свои семьдесят Барт выглядел на любой возраст от пятидесяти до восьмидесяти, настолько невыразительной у него была внешность. Никто не смог бы толком описать ни как он выглядит, ни как себя ведет. Телосложение – среднее, лицо – обыкновенное, манеры тоже самые обычные. Настоящий идеал для представителя его профессии – незаметный человек, который добросовестно заботится о чьих-то ушедших близких, организует похороны, следит за соблюдением всех формальностей, потом удаляется, не оставив в памяти ничего, что вносило бы диссонанс в последние скорбные воспоминания.

– Добрый день, Барт, как поживаете? – спросил Кармайн, протягивая руку.

Даже рукопожатие было каким-то неопределенным: ни вялым, ни твердым; ладонь не сухая, но и не чересчур влажная.

– У меня все хорошо, Кармайн, – с улыбкой ответил Барт.

Не было необходимости приносить ему соболезнования через полтора года после смерти Коры; Кармайн ходил на ее похороны.

– Давайте пообедаем, а о деле потом, – предложил он. – Что-нибудь выбрали?

– Минни хвалила грудинку – блюдо дня. Возьму, пожалуй, ее и рисовый пудинг на десерт.

Кармайн заказал салат Луиджи с соусом «Тысяча островов». Пока Дездемона не готовила ему своих вкусных, но жутко калорийных блюд, он мог вернуться к старым холостяцким привычкам.

Они поели с удовольствием и не торопясь, как истые восточные холломенцы. Только после того как Минни убрала тарелочки из-под пудинга, Кармайн сделался серьезным.

– Сегодня утром ко мне заходила Нетти Марчиано, – начал он. – Она говорит, что вы были на банкете фонда Максвеллов. Это так, Барт?

– Да, я купил один билет. Организаторов банкета упрекнуть не в чем, но мне там было не по себе, по крайней мере, вначале.

– Расскажите все по порядку, мне это очень нужно.

– Я собирался там встретиться с друзьями, но, когда приехал, оказалось, что они сдали свои билеты – желудочный грипп. Меня подсадили к совершенно незнакомым людям – четверым дантистам с женами. Женщина-дантист без пары повернулась ко мне спиной. Они болтали, развлекались, а я не знал, чем себя занять. – Барт вздохнул. – Вечная проблема, когда идешь куда-нибудь один. Отчасти виной тому моя профессия. Как только собеседники узнают, чем я зарабатываю на хлеб, смотрят на меня как на Бориса Карлоффа.

– Сочувствую, – мягко сказал Кармайн.

– После десерта я решил поискать место получше, – продолжал Барт тихим, обыкновенным голосом. – Первая попытка оказалась неудачной – адвокат Дубровский и несколько его коллег из города. Эти не переставая говорили о делах – как отнесутся клиенты к повышению ставок и все в таком духе. Я не стал ждать, пока спросят о моем занятии и шарахнутся как от Бориса Карлоффа.

– Все адвокаты – мерзавцы, – с чувством сказал Кармайн.

– Кому вы это рассказываете!

Барт помолчал, морща и без того морщинистый лоб.

– И куда вы пошли?

– Подсел к одной очень странной компании – невероятно странной! Четыре женщины и четверо мужчин, каждый сам по себе. Какой-то «чаббист», уж такой надменный, смотрел на всех сверху вниз, остальных обозвал филистерами. Другой мужчина очень толстый – я тогда подумал, что им скоро займется похоронное бюро. И старушкой тоже – дыхание тяжелое, ногти синюшные. Несколько человек пьяные, в смысле совсем в стельку, особенно один – высокий, худой и смуглый. Смотрел только в стакан и продолжал напиваться. Еще там была молодая девушка, симпатичная, она, похоже, чувствовала себя не в своей тарелке. Потом женщина постарше – такая измотанная, что казалось, вот-вот положит голову на стол и заснет. Вряд ли пьяная, просто очень устала. Четвертую женщину я узнал, ее все знают, – Диди, проститутка. Не представляю, как ее туда занесло.

Кармайн слушал как завороженный, не зная, прервать ему рассказ Барта или попридержать вопросы, пока тот не закончит. Решил, лучше не мешать.

– Четвертый мужчина был очень молод – наверное, студент. Чем-то похож на «чаббиста», только тот красивый, а парень как раз наоборот. Я сел на свободный стул между толстяком и «чаббистом». Еще один свободный стул стоял между мистером Выпивохой и заносчивым пареньком. Сразу после меня подошла женщина и села там. Тоже пьяная, еле на ногах держалась, Кажется, у нее с Выпивохой были какие-то счеты.

«Теперь пора подключаться», – решил Кармайн.

– Почему вы все так подробно помните, Барт, спустя пять месяцев?

Какой-нибудь пронырливый адвокатишка обязательно задаст этот вопрос. Лучше знать заранее, как на него ответит Барт.

– Моя работа – помнить каждую мелочь, – несколько уязвленно, с достоинством сказал Барт. – Кто где сидит, кто с кем не разговаривает, какой цвет не любят Машетти, а какой Кастелано – организация похорон требует тонкого подхода. И выбросить все из головы на другой день я тоже не могу. Неизвестно, кого выберет смерть следующим и когда те же самые люди обратятся ко мне снова.

– Ваша правда, Барт. Вы можете описать ту пьяную женщину?

– Конечно. Очень красивая, повыше рангом, чем остальные четыре женщины. Блондинка, с короткой стрижкой. Была одета в бледно-голубое платье, очень элегантное. Толстяк попытался было ухаживать, но она на него ноль внимания. Она вообще ни на кого не смотрела, была занята пьяным типом. Думаю, он важная птица, судя по тому, как на него смотрели остальные мужчины – и толстяк, и «чаббист», и молодой парень, – вроде боятся его и в то же время нуждаются в нем. Хотя парень – нет. Тот прислушивался, прямо как Нетти Марчиано, чтоб, не дай Бог, не пропустить какую-нибудь сплетню.

– А было что слушать? – Кармайн спросил.

– Ну, красавица и мистер Выпивоха были любовниками, которые недавно расстались, – потому-то она на него и сердилась, если это можно так назвать. – Барт виновато улыбнулся. – Всю жизнь говорил эвфемизмами, теперь трудно отвыкать. Она была злая как черт! Правда, едва ли это произвело впечатление на Выпивоху – он уже ничего не соображал. А она этого не замечала.

– Вы помните, о чем они говорили? Только о личном? Она упоминала какие-либо имена?

Барт нахмурился.

– Да, имена называла, но я их не запомнил. Все незнакомые. Кроме одного – Филомена, есть такая святая, но никогда не слышал, чтобы так звали живую женщину. Да, еще у столика постоянно крутились официанты – наверное, из-за того пьяного типа. Их начальник что-то нашептал им на ухо, и они старались вовсю – наполняли бокалы, убирали посуду, подавали пепельницы. Красавица напилась еще больше и начала нести всякую околесицу. Что-то про Россию, как пожимала руку Сталину и целовала лысину Хрущева – много чего. Потом наклонилась к Выпивохе и стала шипеть ему в ухо – дескать, он даже не представляет, что творится в его собственной компании, и про какого-то там предателя. С-с-с да с-с-с, злобно так, мстительно. А тип тот уже лыка не вязал, так что вряд ли вообще что-то слышал. Толстяк пытался убедить их выпить кофе, и все трое официантов рядом крутились.

Впервые после дела Призрака Кармайн почувствовал, как ему в мозг вонзились ледяные иглы. Он смотрел на Джозефа Бартоломео с благоговением, поражаясь нежданной удаче.

– Что произошло потом?

Барт пожал плечами:

– Не знаю, Кармайн. Я заметил стол, где сидели мои знакомые, и перебрался туда. Брр! Никогда так не радовался лицам друзей.

– Позже, Барт, вам, возможно, придется выступить с показаниями в суде. Постарайтесь ничего из этого не забыть.

Невыразительные серые глаза широко раскрылись.

– Я никогда и ничего не забываю.

Кармайн проводил Барта к зданию страховой компании «Мускат», с чувством пожал на прощание руку, затем отправился на поиски Эйба и Кори.

До сих пор в том, что касалось шпионажа, Кармайн в разговорах с ними ограничивался только намеками и самыми необходимыми сведениями. Теперь в тиши своего нового кабинета он посвятил сержантов во все детали, резюмировав:

– Ну, смотрите, если кто из вас ляпнет хоть слово, даже собственной жене, я вам обоим яйца оторву. На карту поставлены моя карьера, да и ваша тоже. Я доверяю вам, парни, не подведите.

Кори и Эйб обменялись друг с другом взглядами, в которых читались триумф и облегчение – наконец-то стала ясна истинная подоплека этого чертовски запутанного дела.

– Как только Эрика протрезвела и поняла, что натворила, – сказал Кармайн, – она призналась во всем своему шефу, Улиссу. Вас это удивляет? На первый взгляд это кажется глупым. Но католики ведь исповедуются священнику, верно? Эрика верила в свою идеологию не хуже религиозного фанатика. Чихнуть не смела без разрешения Улисса. Как я понимаю, она рассказала Улиссу все подробности и заверила, что никто не обратил на ее откровения ни малейшего внимания, а меньше всего – сам Скепс. Улисс не сомневался, что она говорит правду. Она полностью зависела от него и боялась.

– Итак, Эрика раскрыла карты, и Улисс знал об этом, возможно, уже на следующий день, четвертого декабря, – рассуждал Кори, пытаясь понять чуждую ему логику. – Но, Кармайн, до убийств прошло четыре месяца! Почему Улисс ждал так долго?

– Думай, Кори, думай! – терпеливо сказал Кармайн. – Убийство одиннадцати человек – масштабная операция. Улиссу требовалось время, чтобы ее спланировать.

– И чтобы все забыли о банкете, – прибавил Эйб. – Улисс – ушлый парень, он понимал, что убийство и шпионаж влекут разные последствия. Я не говорю, что шпионы не убивают, но они делают это тайно. Убийство гражданских лиц скрыть трудно. Планируя несколько убийств, он должен был учитывать, что полицейские станут всюду совать нос, а некоторые из них тоже могут оказаться ушлыми парнями. Копы по особо тяжким преступлениям шутить не любят.

– Я понял, – сказал Кори. – Улисс не хотел никого убивать, но если бы пришлось, предпочел бы устранять своих жертв постепенно, по одному. В большом городе это не проблема. В Холломене – немыслимо. Некоторые из жертв были важными персонами, их убийства просочились бы в прессу. Кто-то из потенциальных жертв мог сообразить, что к чему. Они-то знали, что были на банкете. Значит, если убивать, то убивать внезапно.

– Вы оба правы, – сказал Кармайн, улыбаясь. – Да, они должны были умереть внезапно, даже официанты. Не сразу после банкета, но, может быть, два или три месяца спустя. Улисс ждал последствий неосмотрительности Эрики, но ничего не происходило. К концу четвертого месяца Улисс, должно быть, вздохнул с облегчением. Опасность миновала, не придется пускать в свой уютный мирок пронырливых копов. И тут, двадцать девятого марта, он получает письмо Эвана Пью. Вот уж действительно – рыбак рыбака видит издалека. Еше один подлый ублюдок.

– А не мог Пью послать письмо Эрике? – спросил Кори.

– Нет. Ее пьяная болтовня действительно не имеет значения. Рукопожатия со Сталиным и поцелуйчики с Центральным Комитетом – полная чушь. Если бы кто-либо вздумал ее обвинить на этом основании, она рассмеялась бы ему в лицо и представила все

шуткой. Важнее то, что она шипела на ухо Дезмонда Скепса. Про предателя внутри «Корнукопии». Уверен, она назвала его имя, – сказал Кармайн.

– Но почему Эван Пью ждал четыре месяца? – недоумевал Эйб. – Я еще могу понять Улисса, но что мешало Эвану Пью?

Напротив Кармайна на стене висела дешевая картонная репродукция увядшей белой лилии в вазе – единственная попытка Микки Маккоскера украсить кабинет. Повинуясь внезапному порыву, Кармайн встал, в сердцах сорвал картину со стены и запихнул в пустую корзину для бумаг.

– Ненавижу ее, – пояснил он своей ошеломленной команде, удовлетворенно потирая руки. – Микки говорит, она напоминает ему его жену в первую брачную ночь, правда, не уточнил, какую из жен именно.

Он снова сел.

– Думаю, дело в характере Эвана Пью. Он с удовольствием выслушал злобный монолог обиженной Эрики, потом вернулся в Парацельс-колледж, затеял какую-то другую пакость и совершенно позабыл события за столом номер семнадцать. Возможно, и не вспомнил бы, если бы не его величество Случай. В конце марта журнал «Ньюс» опубликовал статью о коммунистических лидерах со времен больших чисток в конце тридцатых. Журнал поступил в продажу двадцать шестого марта, Майрон купил экземпляр, когда летел в Холломен знакомить нас со своей новой возлюбленной, Эрикой Давенпорт. Он был в восторге от статьи и говорил, что я непременно должен ее прочитать. Мне было не до того: на нас висели двенадцать убийств.