Текст книги "Ночной мороз"

Автор книги: Кнут Фалдбаккен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

22

Анита Хегг вовсе не жила под стеклянным колпаком. Она была жизнелюбивой современной женщиной без предрассудков и очень этим гордилась. У нее было несколько любовников, но только с одним из них она жила. Он преподавал в Училище кинематографии в Лиллехаммере, а она проходила там полицейскую практику полтора года назад. Его звали Ханс Блум, он был привлекательным, открытым, деятельным и стильным, совсем не похожим на ее сокурсников по Полицейскому училищу, не говоря уж об уроженцах Гюльдбрандсдала, которые работали вместе с ней в полицейском участке Лиллехаммера. Жизнь с Хансом Блумом напоминала путешествие в чужую, но удивительную страну, в неизведанное, где постоянно открываешь что-то новое и увлекательное, рискуя заблудиться и наделать маленьких или больших глупостей.

Одной из таких глупостей стало то, что она не замечала перепадов его настроения и не учла их последствий для совместной жизни. Взяла на себя слишком многое, предположив, что у такого энергичного и деятельного человека, естественно, должны быть времена, когда он истощен и ему необходимо подзарядиться. Такие времена наступали часто. Даже слишком. До знакомства с Хансом Блумом ей не часто встречались неуравновешенные личности. До знакомства с Хансом Блумом она и не подозревала, что ее нежный, преданный любовник может по мановению руки превратиться в язвительного и ехидного зануду, и даже хуже – в коварного обманщика. Ее терпение лопнуло, когда она застала его всего в двух кварталах от их квартиры на улице Л’Оранж, в машине (в еекрасном «гольфе», который он вечно одалживал у нее, потому что его собственный древний «порше» простаивал в ремонте) вместе с маленькой шлюшкой-студенткой из группы, в которой он преподавал. Тем же вечером она переехала к подруге. Через два месяца ей исполнилось тридцать, она с подружками напилась в стельку, и в голову ей даже не закрадывалась мысль, что как раз сейчас в ее жизни освободилось место для другого мужчины. Она словно прошла через очищение. Вскоре после этого она получила работу в Хамаре и там встретила Юнфинна Валманна.

Сначала она решила, что он немного стар для нее, слишком уравновешен и чересчур молчалив. И несмотря на это… Она замечала, как его беспокойный, всегда немного вопросительный взгляд останавливается на ней. Все чаще и чаще. Мало-помалу ей начали нравиться его отзывчивость и вдумчивость, его забота о сотрудниках и даже арестованных, его рассудительность и проницательность, когда он расследовал самые запутанные дела. Она постепенно оценила его размеренность, ощущение того, что он прочно занимает свое место, его уверенные, хорошо продуманные действия и мысли. И помимо этого он был хорош собой, несмотря на возраст.

Теперь ее охватило глубокое замешательство: а что, если и у Юнфинна есть своя темная сторона? Ей опять придется пережить то же самое? Увидеть, как дорогой человек, ее опора, превращается вдруг в непредсказуемое чудовище? Она была напугана, но понимала: сейчас и речи нет о том, чтобы устраивать сцены, ругаться, кричать, бить посуду и кидаться книжками. На этот раз она будет бороться. Однако сначала надо понять, за что она борется.

– Этот Клаус, он нравился тебе? Ты любил его? И ваше расставанье было таким тяжелым, что ты до сих пор не можешь говорить об этом?

Она произнесла это вслух, просто вырвалось, хватит с нее обходных путей. Она ожидала возражений или уклончивого ответа, которых так много возникало в их разговорах, однако он просто сидел молча, оторопев, словно прямо перед ним ударила молния. Она слышала свое собственное учащенное дыхание. Она напряглась, готовая отразить любое нападение. Краем глаза она заметила, как его рука потянулась к ней, словно они сидели в темном кинозале и ему захотелось взять ее за руку. Она отпрянула. Ей вовсе не нужны были прикосновения. Ей требовались объяснения, искренность, проблеск разума в тумане недоговоренностей, намеков и взаимных подозрений, омрачавших в последнее время их жизнь и разрушавших их отношения. И уже через мгновение она пожалела о сделанном: ей совсем не хотелось отталкивать его.

– Я понимаю, что тебе нелегко, Юнфинн…

Слишком поздно. Будто ему невыносима была ее близость, он вскочил на ноги, сделал несколько бесцельных шагов по комнате, а потом упал в кресло, опустив голову на руку. Как наигранно, грустно подумала она. Давай же, скажи правду, я выдержу, но твое молчание невыносимо!

Потом он тоже будто бы начал сожалеть и захотел разрушить возникшую между ними отчужденность. Поднявшись, он в два прыжка очутился возле нее, сел на диван, прижался к ней, и не успела она осознать, что происходит, как он уже обнимал ее. Он сжимал ее сильно, почти отчаянно, словно его объятия могли высказать все недосказанное. Но она не смягчилась, безрассудная сила его объятий испугала ее. Его руки принялись бродить по ее телу, он уткнулся ей в шею и бормотал, что он пытается, пытается… Она так и не поняла, что именно. Если он и пытается что-то сделать, так это заняться с ней любовью прямо здесь, на диване. Невыносимо. В такой ситуации он просто не имеет права требовать близости, это-то должно быть ему ясно! Это же насилие по всем канонам!

– Юнфинн, нет… Так не пойдет… Не надо так, пожалуйста, Юнфинн, – зашипела она, освобождаясь от его объятий, – Юнфинн… пожалуйста!..

Затем она наконец вскочила и скрылась в спальне.

Когда он открыл дверь в спальню, она не знала, сколько времени прошло, но она так и не уснула. Он тяжело дышал, слышно было, как он копается, раздеваясь в темноте, стараясь не разбудить ее. Она чувствовала запах спиртного. Именно этого она постоянно боялась. Ей было известно, что он пережил после смерти жены. Он рассказывал ей об этом, почему-то об этомон мог рассказать…

Потом он плюхнулся на кровать рядом с ней, так тяжело, что она подскочила.

– Ох, ты не спишь, – пробормотал он в темноте.

Она не ответила.

– Я выпил стаканчик, – выдохнул он, – мне нужно было. Извини…

– Тебе не за что извиняться, Юнфинн.

Прямая и неподвижная, она лежала рядом с ним. Ей хотелось, чтобы он замолчал, оставил ее в покое, но одновременно молчание пугало ее. Она слышала, что его дыхание изменилось, стало неровным, словно он пытался подавить в себе что-то, хотя почти не шевелился.

– Есть за что, Анита, – наконец прошептал он, – мне за многое надо извиниться… – Слова казались вымученными и тяжелыми, и она не понимала, чувства ли это или воздействие алкоголя, – я во многом виноват… Во многом!.. – А потом послышался хрип, которого она сперва не разобрала, но затем поняла, что он лежит рядом с ней и плачет.

– Ну же, Юнфинн… – прошептала она. Она не могла заставить себя прикоснуться к нему, боясь новых объятий, еще одного поползновения. Но слезы не прекращались, и она спросила: – Ну что случилось?

Он продолжал хлюпать носом, как маленький. Для взрослого мужчины это было пугающим и даже болезненным. А потом он вдруг заговорил:

– Я сказал мальчишкам, что он гомик. Я сказалэто!.. – Уткнувшись лицом в подушку, он застонал: – Клаус, ведь он был… Я как бы в шутку. По-моему, я даже и не считал так. Не всерьез… Но когда он… Черт! Я же не знал, чем он на самом деле занимается… Скорее всего, ничем. Вообще ничем! – Он вновь всхлипнул. Спустя какое-то время ему удалось успокоиться. – Но они запомнили! Это словно приклеилось к нему! Все то дерьмо, которое я наговорил про него. И после этого он словно в ад попал…

– Юнфинн! – Она совсем проснулась и теперь сама растерялась. Подобного она не ожидала. Ей нужно собраться с мыслями, не устраивать истерик, попытаться найти какой-то разумный подход. – С тех пор прошло больше двадцати лет. Прекрати мучиться сейчас! – Она утешала и себя тоже, одновременно пытаясь сделать все вероятные и невероятные выводы, исходя из его бессвязных фраз.

– Но это началось именно тогда! – всхлипнул он. – Тогда его жизнь превратилась в ад, жизнь их всех! И все из-за меня!

– Пойми же, ты тут ни при чем, – утешала она его, гладила его. Позволила наконец прижаться к ней. – Так думать – неправильно. Ты не виноват в том, что случилось с ними потом.

– Я не знаю, почему он… Черт! Я же не гомик! – фыркнул он, уткнувшись ей в локоть. – Мне нужна ты!

– Ну, конечно, Юнфинн, я знаю, – ответила она, стараясь вложить в свои слова всю силу убеждения. Но внезапно почувствовала себя одинокой и ни в чем не уверенной, ее охватили растерянность и сомнения, то преходящие, то отступающие, подобно холодным раскачивающимся волнам.

Он выплеснул свое горе и понемногу успокаивался. Полулежа, с застывшими руками, которыми до этого гладила его по голове, она прислушивалась к его дыханию, которое мало-помалу становилось глубже, ровнее, пока он наконец не заснул.

А она осталась бодрствовать и размышлять.

23

Результаты патологоанатомической экспертизы стали известны в среду, третьего мая, три недели спустя после начала расследования. Они собрались в «дежурке», только следователи. Журналисты утратили интерес к делу, так как в расследовании слишком долго не было новых сведений, приближающих их к разгадке тайны происшествия на вилле Скугли. Возможно ли, чтобы пожилая женщина-инвалид, спустившись по лестнице на первый этаж, засунула дробовик в глотку своему мужу, спустила курок, затем вытащила ружье, вытерла его и положила так, словно он застрелился сам? А потом доехала до второго этажа на инвалидном лифте и продолжала, как ни в чем не бывало, свое одинокое затворническое существование, чтобы через несколько дней по неизвестной причине потерять управление инвалидной коляской и свалиться с лестницы возле мертвого супруга, сломав шею? Мыслимое ли это дело? Возможно ли такое?

– Технически – да, возможно, да, – утверждал инспектор Трульсен, у которого теперь поубавилось уверенности. Стоя перед экраном, он указывал своей вечной указкой на отметки о положении тел покойников на хорошо знакомой фотографии виллы Скугли. – Но вот какова вероятность?.. – Он медлил с выводом. – Согласно утверждениям ее лечащего врача, фру Хаммерсенг не была склонна к душевным расстройствам. По его наблюдениям, она переносила боль достаточно стойко, хотя в отдельных случаях ему приходилось выписывать ей сильные болеутоляющие препараты. Несмотря на постоянно ухудшающееся здоровье, она все время казалась нормальной.

Собравшиеся в «дежурке» начали проявлять нетерпение. Все это хорошо известно, но Трульсен как будто потянул время, прежде чем перейти к новостям. По нему было видно, что он, ознакомившись с отчетом первым, обладал неизвестной остальным информацией, а выражение его лица свидетельствовало о том, что информация эта важна для расследования. Однако Трульсен не был похож на самодовольную кошку, только что разделавшуюся с мышью, – наоборот, он выглядел необычайно взволнованным.

– Ребята, мне придется рассказать вам кое о чем… – Он выдержал театральную паузу. Просто завзятый актер. Аните его поведение не нравилось: она все яснее осознавала, что для него важнее сыграть роль единоличного руководителя следствия, чем привести расследование к неким конкретным результатам. – Георг Хаммерсенг умер не раньше двадцать второго марта и не позднее тридцатого марта, – Трульсен зачитывал по бумажке, зажатой в руке, с таким выражением, будто он стоял на церковной лестнице в Виттенберге, – Лидия Хаммерсенг умерла не раньше шестого апреля и не позднее двенадцатого. Патологоанатомы не берутся установить более точное время. Тела были обнаружены в пятницу, двадцать первого апреля. Значит, она по меньшей мере семь дней прожила в одном доме с лежавшим на полу покойником. По меньшей мересемь дней.

Трульсен немного помолчал, а потом продолжил:

– Мы обсудили вероятность того, что она, спустившись на первый этаж, застрелила своего супруга, а после этого, как ни в чем не бывало, продолжала жить на втором этаже, пока, очевидно в припадке буйного помешательства, не свалилась с лестницы. Таково единственное объяснение этой версии. Как я уже сказал, технически это осуществимо, и, если добавить немного воображения, можно найти и психологические предпосылки. Однако существует еще один момент. – Замолчав, он взял со стола другой документ и, задумчиво взглянув на него, обвел собравшихся взглядом учителя, разочарованного экзаменационными оценками своих учеников. – Результаты вскрытия показали, что в момент смерти Лидия Хаммерсенг была совершенно истощена. Если бы она не умерла в результате падения, то она вскоре умерла бы от истощения!

В молчании, воцарившемся после последних слов, не было ничего театрального. Трульсен выглядел так, словно больше всего на свете ему хотелось исчезнуть. Потом он вновь сосредоточился на документе, будто надеясь, что упустил что-то и эти новые сведения еще можно увязать с его рабочей версией о самоубийстве и несчастном случае. Тщетно.

– Да, мы и сами заметили, насколько она худая, – растерянно продолжал он, – но мы не специалисты, и для нас трудно определить, что это произошло не вследствие ее болезни, а потому, что она, должно быть, много дней прожила без еды. Содержимое ее желудка ограничивается непереварившимися кусочками целлюлозы: возможно, это был пакет из-под молока или что-то в этом роде. И вот тут,ребята, – он изо всех сил попытался казаться, как прежде, авторитетным и деятельным, – тутперед нами встает вопрос: как подобная ситуация могла сложиться? Мы не можем полагать, что, убив своего супруга, Лидия Хаммерсенг намеренно голодала, даже если под конец она окончательно сошла с ума. Иначе говоря: кто держал Лидию Хаммерсенг взаперти на втором этаже виллы Скугли и морил ее голодом? Или, другими словами, не выпускал ее оттуда до тех пор, пока она, обезумев – или помешавшись – от голода, не выехала в коляске на лестницу и не убила себя? И еще: не те же ли люди (или человек) застрелили Георга Хаммерсенга из его собственного дробовика?

В один миг «дежурку» наполнили голоса. Каждому из собравшихся вдруг захотелось поделиться своим объяснением этих странных фактов. Тут же вспомнили о том, что холодильник на кухоньке второго этажа был пуст, и завязалось горячее обсуждение, почему никто не обратил на это внимания и не связал с произошедшей трагедией.

Для Аниты обсуждение началось как раз вовремя. Ее изумление следователя, застигнутого врасплох новыми, совершенно неожиданными сведениями, смешалось с неприятным ощущением, возникшим вследствие этих жутких открытий. Она полагала, что супруги Хаммерсенг жили раздельно из-за болезни Лидии, и такая жизнь свидетельствовала об утере супружеской близости и о том, что их угнетенная любовь приближалась к конечной станции. Однако оказалось, что на пути к аду было еще несколько остановок. Если только в деле не было посторонних, с извращенной хитростью разработавших этот сценарий, а потом каким-то необъяснимым образом воплотивших его в жизнь. Она снова вспомнила о следах в прихожей и на кухне: отпечатки грязных кроссовок, слишком маленьких для кроссовок Георга, вымытых и аккуратно поставленных в коридоре. Они не придавали этому особого значения, ведь ничего больше не указывало на взлом или присутствие в доме посторонних людей. Предполагалось (и Анита была согласна с такой версией), что следы оставила социальный работник или приходящая медсестра, которая часто заходила в дом Хаммерсенгов. И еще окно на втором этаже – его разбили изнутри. С учетом последних сведений появляется новое, ужасное объяснение: видимо, желая позвать на помощь, Лидия Хаммерсенг сама разбила стекло. Печально, но окна второго этажа выходили в лес. Дети, собиравшие подснежники, заметили разбитое стекло слишком поздно.

В ту же секунду у нее появилась еще одна мысль.

– Телефон! – крикнула она коллегам, которых Трульсен пытался призвать к порядку. – На втором этаже был телефон, и если она действительно умирала от голода, то почему не позвонила и не попросила о помощи?

– Телефон, да… – Харальд Рюстен поднял руку. Рюстен не старался вылезти с собственным мнением, он предпочитал выслушивать мнение других, в том числе и ее, самую молодую и неопытную в группе Трульсена.

– Мы же проверили ее телефон, так?

– Мы проверили отпечатки пальцев на нем, – немного уклончиво ответил Трульсен, – обнаружили только ее отпечатки… – Трульсен пытался говорить самодовольно, но ему, как и всем остальным, было ясно, что открываются новые аспекты, связанные с телефоном, на который ранее никто (даже сам руководитель следствия) не обратил внимания. Все непоколебимо верили в изложенную им версию с самоубийством и несчастным случаем.

– Это был параллельный телефон, в доме только одна телефонная линия. – Анита вспомнила, как держала в руках небольшую телефонную трубку, после того как с нее сняли отпечатки пальцев. – У нас есть информация о звонках?

– Мы ее скоро получим, – поспешно заверил Трульсен. Чересчур поспешно. Конечно, это не считалось чем-то срочным.

– А сам телефон у нас здесь? – Анита действовала интуитивно. Она живо вспомнила, как держала в руке хорошенькую маленькую телефонную трубку. Уже тогда у нее внезапно появилось ощущение, что что-то не так.

– Скорее всего, ее забрали криминалисты, – равнодушно ответил Трульсен.

– Они могут принести ее нам?

– Господи, неужели это действительно так уж необходимо?

–  Я… я просто хочу кое-что проверить.

– На трубке только ееотпечатки пальцев.

– Язнаю. – После той выходки, когда она позвонила своему приятелю в Государственную больницу и получила сведения до подписания официального отчета, Трульсен недолюбливал Аниту и не одобрял ее инициативы. Он носился со своим авторитетом, как курица с яйцом, что на фоне старика Рюстена казалось немного смешным. – Нам же нужно только позвонить.

Он не ответил, и она, немного отодвинув стул от стола, повернулась, набрала внутренний номер и быстро отдала распоряжение. Повернувшись, она тут же встретилась с ироническим взглядом Трульсена.

– Если ты собираешься разрабатывать новую версию, то мы будем благодарны, если ты поделишься с нами своими мыслями.

Она чувствовала, что краснеет. Перед старшими коллегами-мужчинами она постоянно чувствовала себя стеснительной школьницей. Однако сильнее всего было негодование, что именно Трульсен позволил себе так унизить ее при всех.

– Он слишком легкий… – только и смогла сказать она, проклиная пылающие щеки. – Когда я взяла трубку в руки, она была слишком легкой… Понимаете? – Она почти умоляюще посмотрела на Рюстена.

Тот кивнул в ответ.

– Сейчас проверим, – произнес он коротко.

– Да, больше нам ведь явно нечем заняться, – едко заметил Трульсен.

На несколько минут воцарилась невыносимая тишина, а потом вошел полицейский с коричневым конвертом в руках. Трульсен внимательно прочитал этикетку, а потом медленно и осторожно открыл конверт. На стол выпал маленький телефон. Анита мгновенно схватила его. Так и есть. Телефон был легким. Слишкомлегким! Она перевернула трубку и вытащила заднюю панель. Так она и предполагала: отверстие для батареек было пустым!

– Батареек нет, – коротко отметила она и протянула телефон Трульсену.

Наклонившись вперед, Рюстен тоже рассматривал телефон.

– Батареек нет, – серьезно подтвердил он, – а мы их не вытаскивали?

Трульсен покачал головой.

– Во время обыска кто-нибудь видел батарейки? – Трульсен был замкнут и молчалив, поэтому вопросы теперь задавал Рюстен.

Никто не видел.

– Во всяком случае, в описи личных вещей их нет, – продолжал Рюстен. – Кто-нибудь осматривал мусорный контейнер?

– Да, мы его забрали. На кухне нашли совсем немного мусора. – Все старались внести свой вклад в развитие этой версии.

– У нее наверху повсюду был мусор. – Анита постоянно вспоминала запущенные комнаты второго этажа.

– Никаких батареек мы не находили, – рявкнул Трульсен, – ни наверху, ни внизу! – Его надежды на то, что расследование будет легким и ясным, рушились прямо на глазах.

– Ладно, тогда можно сделать следующие выводы. – Рюстен вопросительно посмотрел на нее, будто просил разрешения сыграть с ее козыря. Она была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы беспокоиться об этом. – Из параллельного телефона Лидии Хаммерсенг вытащили батарейки. Это может означать, что кто-то не хотел, чтобы она слушала разговоры по основной линии. Однако возможно, это сделали, чтобы не дать ей позвонить и попросить кого-нибудь о помощи.

– Или и то и другое! – Анита почти кричала. Она не могла больше оставаться равнодушной: она словно чувствовала тот же страх, что и Лидия Хаммерсенг в свои последние дни и часы.

– Или и то и другое, – рассудительно кивнул Рюстен, – и тогда нам остается проверить только один момент, и мы уже сможем делать выводы по этому печальному делу. – Он взглянул на Трульсена, но руководитель следствия разглядывал свои ногти. – Инвалидный лифт, – сказал Рюстен.

Все остальные посмотрели на него.

– Мы должны выяснить, работал ли он. Ты ничего не знаешь?

Не поднимая глаз, Трульсен покачал головой:

– Датская фирма-производитель обещала дать ответ еще неделю назад. Но там были праздники, и поэтому…

– Они должны ответить срочно. – В голосе Рюстена, обычно доброжелательном, не было и намека на вопросительные интонации. Теперь он отдавал приказания. – Если выяснится, что кто-то вытащил батарейки из телефона Лидии и испортил механизм инвалидного лифта, у нас на руках, без сомнений, окажется дело об убийстве. О двойном убийстве.

Никто не возражал. До конца совещания говорили мало, потом разбрелись кто куда, а сам Трульсен направился к кабинету начальства, чтобы доложить Моене о развитии расследования по делу Хаммерсенгов. Его походка не была особенно уверенной.