Текст книги "Ночной мороз"

Автор книги: Кнут Фалдбаккен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

40

Жилищный кооператив назывался Солтун и находился в Ридабю, в десяти минутах езды от города в восточном направлении, по шоссе на Эльверум. Заведение представляло собой несколько сравнительно новых аккуратненьких зданий, расположенных в хорошо ухоженном парке. Аллеи были тщательно расчищены граблями, декоративные луковичные растения вылезали из земли на газонах и грядках, прямоугольная правильность которых, казалось, говорила о том, что это социальное заведение. Валманн припарковал машину на Финсалвеген и остаток пути прошел пешком. Рабочий день еще не закончился, он был при исполнении и вовсе не хотел, чтобы старшая сестра-хозяйка увидела перед дверьми своего офиса полицейского, выходящего из машины, а потом ощутила запах пива.

Его встретила высокая дама средних лет по имени Эли Вестмарк. Сквозь каштановые волосы пробивались седые пряди, которые она почему-то не закрашивала. Она не пригласила его зайти и не выразила особого желания обсуждать вопросы, связанные с ее клиентами, будь то медицинские или личные, даже если он представитель правопорядка. И только когда Валманн втолковал ей, что она может быть привлечена в качестве свидетеля при разбирательстве дела об убийстве и что тогда ей придется давать свидетельские показания в полиции, согласилась кое-что рассказать.

Конечно же, она хорошо помнила Ханне Хаммерсенг, Ханне Ха, как ее называли в отделении. По какой-то причине Ханне не хотела, чтобы ее называли по фамилии – она вздрагивала, когда кто-то ее произносил. По ее многозначительному взгляду Валманн понял, что госпожа Вестмарк вовсе не будет с твердостью настаивать на неразглашении профессиональной тайны, как это могло показаться с первого взгляда. Ханне Ха была довольно приятной и обходительной женщиной, хотя порой у нее случались «приступы». В чем конкретно состояли эти «приступы» Эли Нестмарк объяснить затруднялась. Что-то вроде раздвоения личности… Ханне называла себя различными именами, порой довольно странными, непонятными, и имена эти менялись в зависимости от настроения. Иногда она была доброй и милой «как ангел», а затем вдруг круто менялась и превращалась в бешеный комок разрушительных нервов и импульсов. Случались и приступы «неконтролируемого поведения». Валманн понял, что речь шла главным образом о случаях провокационного поведения сексуального характера, как по отношению к персоналу, так и к пациентам. Это не было хроническим заболеванием, однако такие случаи имели место достаточно часто, так что возникали сомнения в том, что она достаточно здорова, чтобы жить самостоятельно. В последнее время своего пребывания в Солтуне состояние Ханне значительно улучшилось. Она была искренна и общительна, и ей обещали, что дадут возможность жить в городе самостоятельно, как только освободится комната. И примерно в это время она исчезла. Ее не объявили в розыск, ведь социальная медицинская служба – это не полиция и не применяет полицейские методы. Лечащий врач заявил, что она не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих. А драматические события, связанные с розыском и возможной поимкой, принесли бы ей скорее вред, нежели пользу.

Эли Вестмарк говорила натренированным монотонным голосом и заученными фразами, и все же Валманн заметил, что сквозь ее уверенность и самообладание проскальзывали неподдельные чувства. Эта старшая сестра могла бы быть привлекательной женщиной, если бы приложила к этому минимальные усилия. В своих мешковато сидящих спортивных штанах и слишком облегающем свитере с коротким рукавом, с зачесанными назад и собранными в узел на затылке волосами с проседью, она производила впечатление женщины, не тратящей лишней минуты на созерцание себя в зеркале. Взгляд был холодным и пристальным. Валманн отнес эту проницательность за счет того, что она была слишком глубоко погружена в работу. На руке у нее не было обручального кольца, однако ее мягкая манера держаться наряду с самообладанием и самоуверенностью побудили Валманна отнести ее к категории разведенных женщин, причем, по всей вероятности, довольно давно. Его мысли неумышленно перенеслись на его коллегу Кронберга, которого он совсем недавно покинул погруженным в третью кружку «Гиннесса». Насколько он знал, Кронберг был холостяком, и никогда не был женат. Может быть, причиной тому женщины такого типа, подумал он.

Эли Вестмарк, во всяком случае, не показывала своим видом, что хочет избавиться от посетителя, как-то неуклюже пристроившегося внизу лестницы и ковыряющего ботинком гравий на дорожке. Скупые лучи послеобеденного солнца выглядывали из-за его спины, освещая лицо сестры-хозяйки.

– Мы в отделении думали, что она рано или поздно появится, хотя бы для того, чтобы получить новые рецепты на лекарства. Однако прошло уже полгода, и никто о ней ничего не слышал и не знает, где она находится. – В ее голосе чувствовалась озабоченность судьбой Ханне Ха. Валманн затруднялся определить, была ли то профессиональная забота социального работника либо какие-то личные чувства.

– А не произошло ли прошлым летом в вашем коллективе или в ее окружении чего-то такого, что могло бы способствовать улучшению ее состояния? – спросил он и сразу заметил, что затронул нежелательную для своей собеседницы тему.

– Ханне была как психологический барометр, – начала она после некоторой паузы. – Она спонтанно реагировала на окружение, на людей, на погоду, на происходящее, она была как беззащитный ребенок… – Создавалось впечатление, что в сестре-хозяйке, стоявшей на лестнице, боролись социальный работник и человек с его интимными переживаниями и у каждого было свое мнение. Валманн узнал, что Ханне Ха постепенно стала более доверчивой и открытой, у нее сложились хорошие отношения с персоналом и она с нетерпением ждала, когда сможет жить самостоятельно, хотя все еще нуждалась в поддержке и помощи. Поэтому всех так удивило ее неожиданное исчезновение, более того, оно вызвало беспокойство в отделении. Ханне Ха имела большое влияние на окружающих. – Однако, – поторопилась заметить Эли Вестмарк, – попытки убежать – довольно обычное дело в их среде…

Эти последние слова были сказаны с таким выражением лица, будто она с облегчением вступила на твердую почву, после того как явно заблудилась в опасном болоте.

– Вовсе не так легко понять таких людей, – добавила она, многозначительно взглянув на кажущегося вполне нормальным молодого человека, который проходил мимо, размахивая граблями с таким выражением лица, как будто он не понимал, где он и что делает.

Валманн также смотрел на него некоторое время и думал, что если бы ему дали грабли и заставили грести уже чистые дорожки, то и у него было бы такое же выражение лица.

– Сегодня добрые и послушные как ангелочки, – подытожила Эли Вестмарк, и здесь медсестра одержала в ней верх над человеком. – А назавтра бешеные чудовища. Вот с такими приходится здесь иметь дело, господин старший инспектор. – Она скрестила руки на груди, и Валманн почувствовал, что аудиенция подходит к концу.

– А не было ли у нее особых отношений с кем-нибудь из персонала? – спросил он, не думая, что вопрос может оказаться провокационным, пока не увидел, как изменилось выражение лица Эли Вестмарк.

– Ну, пожалуй что и так, – ответила она, моргнув несколько раз. – Вот я здесь постоянный работник. Я хорошо всех знаю. Так что у меня с Ханне были хорошие, доверительные отношения.

– А не рассказывала ли она вам что-то личное? Что могло бы подсказать, куда она могла податься, уехав отсюда?

– Она… ну в общем… – По лицу Эли Вестмарк промелькнули различные выражения, под тесным розовым свитером ощущалось частое прерывистое дыхание. – Она прислала мне открытку.

– Открытку? Уже после отъезда?

– Да.

– А вы ее кому-нибудь показывали? В больнице или в полиции? Вы понимаете, что мы вот уже месяц как разыскиваем Ханне Хаммерсенг?

– Да нет… Мне показалось, что содержание такого личного характера, что не представляет интереса для посторонних.

– У вас сохранилась эта открытка?

– Да… Я думаю, что да…

– Могу ли я ее увидеть?

Она колебалась. Кончики ее ушей стали ярко-красными.

– Ведь знаете, я могу приказать вам показать мне открытку – ведь это возможная улика в деле об убийстве.

– Речь идет об убийстве?

– Я должен проинформировать вас о том, что сокрытие или уничтожение улик в деле об убийстве наказуемо.

– Дело об убийстве? – повторила она тоненьким голоском. Строгость и неприступность исчезли, и на ее лице появилось умоляющее выражение, как будто она хотела взять обратно свои слова и просила оставить ее в покое. Однако именно этого Валманн не мог ей предложить.

– Покажите мне открытку.

– Да-да… Подождите немного… – Она повернулась и побежала в дом.

Человек с граблями дошел почти до самого места, где стоял Валманн. Вот они уже стоят бок о бок на узенькой дорожке – один с граблями, а другой – засунув руки в карманы и ожидая, когда вновь появится Эли Вестмарк. Как две фигуры в театре абсурда, подумал Валманн, «в ожидании Годо».

– Не надо было тащить ее в церковь, – произнес неожиданно молодой человек, как будто в воздух.

– Что-что?

– Она потащила ее в церковь. Думала, что это ее «излечит». А получилось совсем наоборот.

– Ты хочешь сказать, что Эли Вестмарк повела Ханне Ха в церковь?

– Эли религиозная, – объяснил юноша. На его лице по-прежнему было такое выражение, будто он искал какой-то прутик или камень, еще не попавший под грабли. Он говорил так, как будто рядом никого не было. – Ханне тоже была немного религиозна, но только на хипповый манер – всякие там индийские боги и прочее. Эли, этой лицемерной хрычовке, такое не нравилось, и она потащила Ханне в церковь, к Иисусу. Это ее и доконало. Вот она идет. Спросите у нее, кто приходит к ней в комнату, когда она вечером дежурит. Спросите, не сторож ли это… – И он усердно начал сгребать с газона воображаемые сорняки.

– Вот она. Я была в самом настоящем шоке… – Эли Вестмарк держала в руках на первый взгляд совершенно обыкновенную открытку с видом Хамара – центральной площадью и белым собором на церковной горке. Но когда Валманн внимательнее разглядел ее, он заметил, что кто-то пририсовал человеческую фигуру, сидящую прямо на шпиле собора. Это была голая женщина с дьявольским выражением лица и человеческими головами в руках. Внизу на картинке, на изображении площади с цветочными ларьками было написано: «Кали пришла!»

На обратной стороне было неровным почерком нацарапано: «Иди к своему богу, а я пойду к моему. Твой бог злой. А мой еще злее. Я всех вас уничтожу! Кали».

– Кали?.. – Валманн вопросительно посмотрел на Эли Вестмарк, полностью утратившую свой строгий и авторитетный облик и выглядевшую испуганной и озадаченной.

– Я ведь говорила, что у Ханне случались приступы… – Ее голос звучал неуверенно. – Она впадала порой в религиозные размышления и отождествляла себя с чужими богами. Это было… чудовищно! – Теперь голос звучал почти возмущенно.

– А Кали, кто это такая?

– Это их божок, один из дьявольских божков, в которого она перевоплощалась. Когда она называла себя Кали, то становилась совершенно невозможной, отвратительной. Это было… ужасно! Не по-христиански!

– И тогда вы решили взять ее в церковь?

– Но у нее были и хорошие периоды. Она раскаивалась, плакала… Я подумала, что она, возможно, найдет утешение и совет у Господа нашего Иисуса Христа. – Валманн заметил, что Эли Вестмарк вытащила тоненькую золотую цепочку с маленьким крестиком, которая была у нее, очевидно, под свитером. Она перебирала пальцами крестик, как будто хотела найти защиту от злых духов.

– А руководству известно, что вы занимаетесь такой вот «терапией»?

– Это была вовсе не терапия, – ответила Эли, вновь обретая свой самоуверенный тон. – Ханне пошла со мной добровольно. Она даже просила меня взять ее с собой. Она хотела пойти к Иисусу.

– Вы думаете, что человеку, страдающему от религиозных заблуждений, пойдет на пользу норвежское воскресное богослужение? «Замучен при Понтии Пилате. Был распят, умер и похоронен…»?

– Никому не может повредить встреча с Господом нашим, – ответила Эли Вестмарк с глубокой убежденностью в голосе. Она крепко сжимала маленький крестик, как будто хотела выдавить из него каплю крови. – Ханне понравилось в церкви. Она даже пела псалмы.

– Ну и что?..

– Но когда пастор начал говорить про Авраама и Исаака, она выбежала вон.

– Вот оно что, – заметил Валманн. – Жертвоприношение сына.

– Вы знаете? – Голос Эли Вестмарк дрожал, казалось, она вот-вот заплачет, а ее пальцы судорожно теребили крестик.

– Я, пожалуй, возьму ее, – сказал Валманн и помахал открыткой. – Спасибо за помощь, госпожа Вестмарк. Наша беседа была очень полезной.

– Знаете, я бы не очень хотела вмешивать личные отношения в работу, – произнесла Эли почти умоляюще. – Если доктор Мёглер…

– Этот разговор останется между нами. Но возможно, что вас вызовут на допрос в полицию. Но это будет чистая формальность.

– Спасибо. – Повелительный тон в ее голосе уступил место смирению и покорности, и властная старшая сестра превратилась в маленькую пешку в большой игре в закон и справедливость. Так оно и должно быть, подумал Валманн, как будто нуждался в защите своей позиции. Он никогда не чувствовал себя комфортно в роли представителя закона и давно понял, что ему никогда не дослужиться до начальника управления. Он просто-напросто недолюбливал властность и авторитет, как чужой, так и свой собственный.

– В этом наша работа, – сухо ответил он и повернулся, собираясь уйти.

– Да здравствует Иисус! – раздалось ему вслед. – Помните это, господин Валманн! Вам в вашей работе Его благословение тоже нелишне!

– Несомненно, – пробурчал Валманн и медленно пошел назад по узкой дорожке. Ему и впрямь не помешало бы немножко божественной проницательности, чтобы связать воедино эту бесконечную цепочку кажущихся противоречий, составляющих дело Хаммерсенгов. Хоть капельку Божьей милости! Он бы не отказался.

41

Больница в Сандеруде была живописно расположена на зеленом лугу, спускавшемся вниз к реке Свартельва на расстоянии нескольких сотен метров от ее впадения в бухту Акерсвика. Несколько зданий четко вырисовывались на фоне темного хвойного леса с проблесками разбросанных тут и там стаек стройных берез.

«П.М.Мёглер. Главврач», – гласила надпись на двери в офисное здание. Перед дверью был припаркован новенький «Ауди 8». Валманн поставил свой «мондео» несколько поодаль.

– Главврач не принимает вне часов приема, – пропищала молоденькая секретарша, которую, судя по внешности, взяли на работу не только по профессиональным качествам. У нее на столе не было ни одного листа бумаги, а экран компьютера зиял черной пустотой. Даже непонятно, что она тут делала после окончания рабочего дня.

– Но меня-то он наверняка примет, – произнес Валманн и показал свое удостоверение. В тот же момент он отключил свой мобильник, демонстрируя тем самым, что он человек воспитанный.

Главврач оказался приятным, несколько рассеянным человеком лет шестидесяти. Он выглядел отлично – мускулистый, моложавый и аккуратно одетый. Рыжие волосы с проседью были коротко острижены по моде того времени, когда он конфирмовался. Он встретил посетителя с вежливым выражением скуки на лице, как будто ничто не могло удивить или тронуть его после шестнадцати ноль-ноль. Валманн обратил внимание на то, что его новенький и блестящий «ауди» был припаркован таким образом, что просматривался из окна.

– Чем обязан?.. – Мёглер был человеком старой выправки и любил вежливые формулировки. Он даже несколько грассировал, произнеся свою фамилию: Мёглер.

Валманн вкратце обрисовал, почему его интересует Ханне Хаммерсенг.

– Ну, я, конечно, мало что могу сообщить вам, ведь речь идет о пациентке нашей больницы, – начал Мёглер и откинулся назад в кожаном кресле с высокой спинкой. Однако выражение его лица позволяло предположить, что он все-таки кое-что расскажет. – Давайте скажем так: пациентка Ханне Ха или… не знаю, под каким именем она выступает в настоящее время, вызывала общий интерес. И не только потому, что принадлежала к поистине трудным пациентам. Ее случай был особенно сложным, потому что картина болезни была крайне нестабильной. Для шизофреников в общем-то характерна быстрая смена настроения, но в случае с Ханне Хаммерсенг… Может, попросить Биттен принести нам по чашечке кофе? – Он нажал на кнопку внутренней связи и, не дождавшись ответа, произнес: – Не будешь ли так добра принести мам кофе? Господин… – Он растерянно посмотрел вокруг, пока не заметил визитную карточку Валманна посредине стола. – Мы с господином Валманном задержимся здесь на некоторое время. Большое спасибо. Итак… ведь наша беседа носит частный характер, не так ли? – Валманн кивнул. Пусть Мёглер сам отвечает за разглашение служебной информации. Доктор несколько наклонился вперед, вытянул руки и сплел пальцы. – Значит, в случае с Ханне Хаммерсенг колебания в настроении были огромны. У нее могли быть длительные периоды нормального поведения, которые совершенно неожиданно сменялись чудовищными взрывами сексуальной агрессивности. Если бы она не принимала лекарств, то могла бы представлять реальную опасность для окружающих. Мы отметили явное улучшение во время ее пребывания у нас, она привязывалась к людям в отделениях, где находилась. Особенно к одной работнице социальной сферы, которая помогала больным, но та, к сожалению, уволилась. У нас проблемы с текучестью кадров, понимаете, молодые женщины выходят замуж, рожают детей и так далее… – Мёглер непринужденно болтал, как будто пересказывал содержание романа, в котором Ханне Хаммерсенг была одним из персонажей. Его речь была складной и лилась плавно, он проявлял явный интерес к отклоняющемуся поведению пациентки, но, видимо, его совершенно не заботили закон об охране прав личности и обязанность врача хранить служебную тайну. Валманн обратил внимание на то, что доктор все время говорил о Ханне Ха в прошедшем времени, как будто ее судьба относилась к давно минувшим дням.

Хорошенькая секретарша вошла с подносом, на котором стояли кофейник, две чашки, сахар и сливки.

– Отлично, Биттен. Ты просто ангел, – сказал Мёглер и посмотрел на нее так, как будто хотел сказать что-то другое. – Спасибо, на сегодня все.

– Хорошо, доктор Мёглер, – ответила молоденькая Биттен и выскользнула, бросив на посетителя такой взгляд, что у Валманна возникло неприятное ощущение, что он отрывает главного врача от очень важных дел.

– Я читал в газетах о том, что случилось с ее родителями. – Главврач откинулся на стуле, держа чашку кончиками пальцев. – Было о чем поразмышлять… – Закрыв глаза, он вдохнул аромат кофе. – Но я думаю, что Ханне не могла иметь к этому никакого отношения. Разумеется!.. – Он открыл глаза и уставился на Валманна, который как раз наливал себе кофе. Взгляд был настолько пристальным, что тот невольно пролил несколько капель на блюдце. – Разумеется, она делала резкие и даже гротескные выпады против родителей, когда у нее случались… ну, скажем, приступы агрессии. Однако, судя по тому, что писали газеты о происшедшем на вилле, я не вижу никакой связи с патологической динамикой Ханне Хаммерсенг. А если бы случилось так, что она прекратила принимать лекарства и закусила удила, скажем так, то она бы не удовлетворилась, сделав один выстрел из ружья и столкнув кого-то с лестницы. Она бы разрезалаих на куски! – Он хихикнул, довольный своим хитроумным заключением, поднес чашку ко рту и отхлебнул. – Да-а! Уж одного-то я действительно добился за шесть лет пребывания в этом отделении – кофе стал намного лучше! А вы как считаете… Валманн?

Валманну ничего не оставалось, как согласиться. Кофе был вполне обычным. Однако в столовой полицейского управлении и такой кофе можно было получить далеко не всегда.

42

После визита Трульсена Анита Хетт чувствовала себя отвратительно. Она с трудом заставила себя сосредоточиться на его сообщении о том, что они теперь, когда сюда наконец-то приехал брат погибшего, должны прямо завтра, в его присутствии, просмотреть все документы, которые хранятся у адвокатов Финка и Норденхагена – видимо, завещание, ценные бумаги и прочее, – и завершить это дело. Дело, которое ему представлялось совершенно ясным с самого начала, – самоубийство, а затем несчастный случай. Все иные объяснения – спекуляция чистейшей воды. Мистификация. Затуманивание ясных и неопровержимых фактов, обнаружившихся в ходе следствия, которые «отдельные сотрудники полиции» с большими затратами времени и ресурсов пытались использовать для выдвижения своих версий. Разве она с этим не согласна?

Трульсен стоял перед ней, как будто хотел потребовать заявления о безусловном доверии, отказа от проявления любого интереса к упрямым утверждениям того же Юнфинна Валманна о том, что незамеченными оказались многие следы, и нерасследованными отдельные нити, и непродуманными отдельные версии…

Анита вспомнила приступы ярости Клауса Хаммерсенга на экране своего ноутбука. Его явную ненависть к отцу. Его явный интерес к ходу следствия. Разве он не мог обогатить следствие своими признаниями? Если бы только ей позволили отследить его. Иными словами, если бы руководство было заинтересовано в том, чтобы задавать вопросы, а не заминать дело. Если бы она сказала Трульсену, что начала собственное расследование, используя Интернет! Ведь, в принципе возможно отследить отправителя в чатовом пространстве, но для этого требуются специальные знания и разрешение Инспекции по информации. А если пойти этим путем, то тогда нет смысла присягать святому принципу неприкосновенности личной жизни.

Что касается Трульсена, то его заботило совершенно другое.

– Они еще не похоронены! – воскликнул он с неподдельным негодованием. – Супружеская чета такого уровня, и вот проходят недели, а они никак не могут получить христианского погребения. – Теперь он призывал религию в поддержку своей версии.

– Ты упомянул завещание. – Анита попыталась вернуть его к конкретным вопросам; а это было нелегко. – Есть оно или нет, нам все же надо попытаться найти наследников.

– Ты имеешь в виду детей? Детей Хаммерсенгов? Разве твой дружок Валманн уже не превысил свои полномочия, чтобы отследить их? И разве эти попытки не провалились и не завели нас в тупик? Бессмысленная трата ресурсов. Разве не пора сказать, что этот путь уже пройден? К чертовой матери!

Трульсен редко ругался. Это выражение было для него слишком крепким. Он сделал явное усилие, чтобы успокоиться.

– Я, собственно,пришел сюда затем, – продолжал он уже более спокойным тоном, – чтобы спросить, сможешь ли ты быть в адвокатской конторе завтра в десять утра и присутствовать при оглашении завещания или каких-то иных документов? Мы просмотрим эти чертовы бумаги, передадим все его брату и раз навсегда подведем черту под этим проклятым делом!

– У меня сегодня дежурство допоздна, – ответила Анита. – Я буду завтра на работе не раньше двенадцати.

– Отпросись, – раздраженно ответил Трульсен. – Иди домой сейчас. Я обеспечу замену. Все будет в порядке. Я хочу, чтобы там была именно ты, а не Рюстен. Я ему тоже не очень-то доверяю. Этим ребятам просто нравится создавать проблемы! – Он недоверчиво покачал головой.

Трульсен предпочитал прямые линии. У него было чисто бюрократическое пристрастие к ясным определениям и четким понятиям. Ему надо было бы работать картографом, подумала Анита. Рассматривать все с одинаковой перспективы, сохранять определенную дистанцию и сводить все неровности и темные пятна к кривым линиям и штрихам на бумаге. Расстояние. Масштаб. Тонкие линии…

Ее вовсе не радовала перспектива быть доверенным лицом Трульсена.

Юнфинн сказал, что собирается домой, мимоходом забежав в ее офис. Но когда она пришла домой, его машины в гараже не было, да и следов его пребывания в доме тоже. Это в общем-то было неплохо. В коридоре он пробормотал, так чтобы она одна это слышала, что «нашел» Ханне Хаммерсенг, и эта новость жалила ее, как пчела, пока она пыталась делать хорошую мину в ответ на тираду Трульсена.

Итак, он «нашел» Ханне.

А ведь она «нашла» Клауса.

Или по крайней мере, была на пути к этому. И если они сейчас предъявят детей Хаммерсенгов, то действительно появится шанс раскрыть это несчастное дело. Или во всяком случае, приблизиться к решению загадки.

Анита сразу же села за ноутбук и вызвала Клауса Хаммерсенга, набрав позывной «Шопен». Только бы он был на месте и принял ее вызов, где бы он ни находился…

Прошло несколько минут. Ничего не происходило. От волнения она постукивала пальцами по столу. Она умирала от нетерпения и напряжения и вскоре повторила свой вызов:

«Шопен, объявись. Это очень важно!»

Она уже совсем потеряла надежду на то, что на экране что-то появится. Ее вдруг разобрал голод, и она вспомнила, что ничего не ела после ланча. Она встала и прошла на кухню. В холодильнике было пусто.

Так я и знала! Черт возьми!

Она намазала плавленый сыр с ветчиной на хрустящий хлебец и вернулась к компьютеру. Там по-прежнему было пусто.

Анита пошла снова на кухню, съела еще хрустящих хлебцев, выпила чай с малиновым вареньем (они дали друг другу обещание, что соберут осенью ягоды и сварят свое варенье, – эти обещания казались эхом с другой планеты).

Потом вдруг ей пришла в голову мысль позвонить Юнфинну на мобильный, но у него было занято.

Она вернулась к ноутбуку. Он вошел в систему! Наконец-то!

«С ума сойти! Почему такая спешка?» – Анита узнала его саркастический тон.

«Думаю, тебе будет небезынтересно узнать, что мы нашли Ханне».

«Нашли Ханне?»

«Твою сестру Ханне Хаммерсенг. Ее долго разыскивали. Как и тебя… – Она решила блефовать: – Мы сейчас за ней поедем. Я подумал, что тебе это надо знать. Я думаю, что ей есть о чем рассказать. А может, и ты захочешь высказаться? Что-нибудь из прошлого, если не возражаешь».

«Это ты хорошо придумал, Юнфинн. Ты бы и сам мог чего порассказать из прошлого».

«Не надо меня забалтывать».

Она почувствовала, как больно колют его намеки. Она чувствовала, что теряет почву под ногами, когда речь заходит об их дружбе в прошлом.

«Ты что, хочешь, чтобы твоя сестра приняла удар на себя?»

«Вы же не можете ее заставить».

Что это, угроза или предчувствие паники?

«Ты не представляешь себе, Клаус, что мы в полиции умеем делать».

Тишина.

«Речь вовсе не о том, чтобы выставлять себя на всеобщее обозрение. Ты просто дашь показания полиции в удобной для тебя форме».

«А можно по телефону? Или по электронной почте?»

«Нам нужно документальное подтверждение, что это действительно ты».

Он начал сдаваться. Он уже обдумывал ее предложение.

«Мне надо подумать».

«Нет времени на раздумья, Клаус. Ведь не я отвечаю за это дело, а другие. А они уже долго ждут. Они хотят иметь результаты».

Снова тишина. Анита сидела, сжимая в руке недоеденный хрустящий хлебец. Она не решалась поднести его ко рту. Она чувствовала себя, как охотник в засаде – малейший звук может вспугнуть дичь.

«Тогда я хочу встретиться с тобой. И только с тобой».

Он капитулировал! Она победила!

«Хорошо. Я согласен».

«Сегодня вечером».

«Чем раньше, тем лучше».

«Как я сказал, я встречусь только с тобой. Ради старой дружбы. Ха-ха».

«Хорошо, Клаус. Где ты хочешь встретиться?»

Она отлично знала, что нарушает все правила и обычаи полиции. Опытный следователь никогда не поедет в одиночку встречаться с лицом, находящимся в розыске, или важным свидетелем по делу об убийстве. Но с другой стороны, опытный следователь и не станет искать свидетелей в чатах. Однако она зашла уже так далеко, что пора было думать, как выкарабкиваться из этой каши без посторонней помощи.

«В таком месте, где нам не помешают. Я имею и виду твоих коллег, Юнфинн. Я не думаю, что могу на них положиться. Да и на тебя тоже».

«Решай ты».

«Давай встретимся у хижины».

У хижины. В голове у нее бешено проносились мысли. Она сразу сообразила, о какой хижине идет речь, но понятия не имела, где эта хижина находится! Она вообще плохо ориентировалась в этом нежилом массиве около Тангена, но не хотела выдать себя. Ведь не мог же руководитель следствия Валманн не знать дорогу к месту происшествия, которое он расследовал?

«Отлично. Во сколько?»

«Как можно быстрее».

«Хорошо. Я буду там… в течение часа».

«Поторопись».

«И почему это ты вдруг так заторопился?»

«Мне просто любопытно с тобой встретиться, Юнфинн. После стольких лет. Я думаю, нам есть о чем поговорить».

«Я буду рад», – ответила она с несколько большей уверенностью, чем ощущала.

На экране все стихло.

Теперь надо было торопиться. Анита открыла «Желтые страницы»: усадьба Брагенес… Она помнила название места, хотя по известным причинам старалась отстраняться от всяческих сведений, касающихся расследования дела около Тангена.

Анита набрала номер. Долго никто не подходил. Когда она уже хотела положить трубку, раздался женский голос:

– Алло?

– Алло! Это усадьба Брагенес?

– Да. Кто это? – В голосе звучали подозрительные нотки.

– Я из полиции. С кем я говорю?

– Из полиции? А… это Гудрун Бауге. Мой муж и я управляем усадьбой.

– Бауге? Так это вы разговаривали с моим коллегой?

– Да, здесь у нас был один полицейский. – Ее голос был очень тихим и слегка дрожал, как будто она пыталась взять себя в руки, чтобы говорить связно.

– Вы себя плохо чувствуете, фру Бауге? Что-то случилось?

– Нет-нет. Просто было очень много работы сегодня, весенний сев еще не закончен, поэтому я устаю…

– Разумеется. Я все понимаю. – Анита подумала, что надо было проявить больше симпатии, но, во-первых, она ничего не понимала в хуторском хозяйстве, а во-вторых, надо было торопиться. – Послушайте, фру Бауге. Мне нужна ваша помощь в одном деле…