Текст книги "Ночной мороз"

Автор книги: Кнут Фалдбаккен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

24

Подозреваемые…

Анита Хегг оторвала взгляд от окна, где сверкающее майское солнце окрашивало небо в белый цвет, а Мьёсу превращало в ярко-голубое зеркало, и вновь уставилась в пустую столешницу. Как раз сейчас она хотела бы, чтобы перед ней лежало множество отчетов, заметок, архивных папок и фотографий – чего-то, что убеждало бы ее в том, что, изучив такой обширный материал, она наткнется на сведения, проясняющие дело Хаммерсенгов. Однако бумаги на ее столе не залеживались: всю бумажную работу она старалась переделать побыстрее. Особенно она усердствовала в последние дни. Она повторно просмотрела отчет об обыске на вилле Скугли, но в результате смогла только выписать на одинокий лист бумаги четыре-пять сиротливых строчек, которые были похожи на отпечатки воробьиных лапок на снегу.

Следы обуви.

Отпечатки пальцев на оружии (только его), на инвалидной коляске (только ее).

Социальный работник (установление его/ее личности).

Телефонные разговоры.

Враги.

Над последним пунктом она раздумывала довольно долго: какие враги могли быть у супругов Хаммерсенг? У двоих стариков, которых, согласно общим отзывам, одинаково любили, да, более того – почитали(когда в разговоре о Хаммерсенгах употребляли это старомодное словечко, оно тут же наполнялось смыслом) и вокруг которых вертелась в свое время городская культурная и общественная жизнь? Тогда она взяла ручку и подписала внизу это печальное определение: подозреваемые…

Ей не сразу пришел в голову фильм, который они недавно смотрели с Юнфинном (и воспоминания об этом совершенно обычном вечере наполнили ее душу умиротворением: тем вечером напряжение между ними еще не возросло, претензии не были высказаны, а время одиноких размышлений еще не наступило). «Подозреваемые» – это слово запомнилось ей потому, что оно на удивление точно отражало принцип работы следователя. Они не разгадывают великих загадок. Большинство дел об убийстве очевидно с самого начала. Как правило, первое впечатление – определяющее, а предполагаемая версия оказывается верной. Безжалостная обширная статистика показывает, что предумышленные убийства совершаются членами семьи. Твои злейшие враги – это твои родственники… Лидия и Георг Хаммерсенг умерли, а их ближайшие родственники, сын Клаус и дочь Ханне, пропали. Бесследно исчезли. Даже неутомимый Кронберг потерял след. Он уверяет их, что не сдастся ни в коем случае, однако пока все следы брата и сестры утеряны. Может, именно здесь и стоило поднапрячься, ведь маловероятно, что это чудовищное преступление – дело рук постороннего? Следов взлома в доме не обнаружено, а также ясно, что никто не рылся в поисках ценных вещей. А если даже допустить возможность убийства с целью ограбления, то почему грабители убили только одного из супругов, оставив другого в живых?

Она подняла голову, и ей захотелось, чтобы солнце проникло в каждую клеточку ее тела. Разве можно сидеть сейчас взаперти и размышлять об ужасном убийстве, когда на улице такая погода? Через силу сосредоточившись, она вернулась к действительности. К подозреваемым.

Она в какой-то степени представляла, из-за чего в семье Хаммерсенг случались ссоры. Ей хорошо запомнилась история, которую Юнфинн рассказал почти неделю назад и которую она вначале сочла чепухой, история о стычке Клауса Хаммерсенга с его отцом, произошедшей прилюдно, в читальном зале университетской библиотеки. Ссора о выборе профессии – это одно дело, а вот сообщение о том, что Клаус гомик, о чем Юнфинн поведал ей той ночью, опустошив перед этим полбутылки водки, действительно потрясло ее. Она ничего не имела против геев, но рассказ Юнфинна, ее верного возлюбленного, заставил ее задуматься: а каким образом он самузнал об этом? С тех пор она больше не затрагивала этой темы. Всем своим поведением он, казалось, просил не напоминать ему о той сумбурной ночи. Словно, по его мнению, его опьянение и бормотанье были уже сами по себе достаточным объяснением. Возможно, так оно и было. Возможно, ей следовало подавить недовольство и смириться с тем, что она может чего-то не знать о жизни своего возлюбленного. А может, ей и не следуетзнать? После той ночи отношения между ними, казалось, наладились. С нимстало проще общаться. Каждый день он приходил домой первым и готовил ужин – даже проявлял определенную изобретательность (салат рукола с маринованными креветками, о Господи!). Тем не менее недосказанность, на подсознательном уровне, не давала ей покоя, прицепилась, как репей: почему именно он,и никто иной, наплел одноклассникам о сексуальных предпочтениях Клауса Хаммерсенга? И была ли в этом хоть доля правды? Сплетни о «голубизне» появляются легко и благодатно распространяются среди молодежи. А что, еслиэто правда?..

Нет. Она решила, что на эту удочку не попадется и не станет преувеличивать. Драматизировать. Делать из мухи… кого уж там? Слона? И почему он больше ничего не рассказывает об этом?

Кроме этого возникали и практические трудности: насколько она могла использовать рассказанное им при расследовании, чтобы не бросить на него тени или, даже хуже, чтобы не лишиться его доверия?

Там, за окном, блестела водная гладь. Ей хотелось надеть спортивный костюм, выбежать наружу и пробежаться по ровным пешеходным дорожкам вдоль берега, потом к Йеснесу, а потом, через Сосновую гору, домой… Но ведь именно там он и стоит, дом Хаммерсенгов. Там, притаившись в западне, поджидала ее работа: на опушке леса, на прекрасном склоне находился мирный островок, не тронутый развернувшимся здесь в последние годы строительством, дом, в котором произошло ужасное. И чем больше раскрывалось деталей вокруг этих двух смертей, тем более жестоким и необъяснимым казалось это чудовищное преступление. Ей необходимо сосредоточиться на работе, сдвинуть все с места. Пара жалких строчек на листе бумаги – нечем похвастаться в конце рабочего дня.

Вторая мысль, высказанная им в тот вечер, была о том, что Клаус – добрачный ребенок Лидии, которого Георг, женившись на ней, начал выдавать за своего. Сначала она сочла это ненужными домыслами, но теперь изменила отношение. Такая мысль порождала целый ряд вопросов, на которые было можно и нужно ответить. Почему супруги держали это в тайне? Почему честный Георг Хаммерсенг открыто не усыновил мальчика, сделав его своим законным сыном? Неустановленное отцовство могло стать торпедой, прикрепленной к кораблю их супружества. Когда же она взорвалась?

Она сделала еще одну запись: «Свидетельство о рождении Клауса». Тут она осознала, насколько мало они сделали, расследуя дело. Даже не верится, что они расширили круг подозреваемых совсем недавно. Очевидность версии о несчастном случае и самоубийстве ослепила их. Даже несмотря на то, что эти две смерти последовали в обратном порядке. Трульсен оправдывал их бездействие тем, что они должны были дождаться официального заключения патологоанатомов. Все остальное могло вызвать лишь неловкие домыслы (что и так произошло, поэтому ущерб очевиден). За действиями Трульсена стояла Моене, которая во что бы то ни стало хотела избежать огласки и скандала. Однако теперь гнойник вскрылся, и всякая гадость вытекла наружу. К тому же вскоре вернется с Канарских островов брат Георга Хаммерсенга, чтобы, как это называется, оказать полиции помощь в расследовании. Ну, что ж, посмотрим, чем он сможет помочь.

25

В дверь постучали. Она была настолько глубоко погружена в собственные размышления, что вздрогнула. В кабинет заглянул Рюстен:

– Ты прочла заключение целиком?

Он покачала головой: во время встречи всем раздали папки, а она даже внимания на них не обратила.

– Так я и думал, – улыбнулся Рюстен, но за его улыбкой пряталась мрачная серьезность, – я его просмотрел и обнаружил, что кое-какие моменты Трульсен опустил. А может, просто забыл о них из-за того шума, который ты подняла… – Улыбка стала шире. Ей оставалось только улыбнуться в ответ: осмотр телефонной трубки стал ее триумфом.

– Кое-что на седьмой странице может тебя заинтересовать.

– Расскажи сам. – Сейчас она не могла заставить себя вчитываться в этот документ.

– Там написано, что на теле Лидии Хаммерсенг обнаружены старые следы увечий и травм, например перелом руки, трех пальцев и ключицы.

– Вот как! У нее был остеопороз?

– Об этом здесь не написано.

– То есть это означает… – Анита не смогла закончить фразу. В тот момент у нее не было сил раздумывать о значении этих находок.

– Если только она не увлекалась боевыми видами спорта, – ответил Рюстен, попытавшись смягчить впечатление, которое его жестокие выводы могут произвести на нее, – то это стандартный список увечий, возникающих вследствие жестокого обращения.

Этого еще не хватало!

– Когда появились увечья?

– Некоторые довольно свежие. Самые старые появились несколько лет назад.

– Идеальная семья… – пробормотала Анита, – а лечащему врачу, естественно, ничего не известно?

Рюстен лишь покачал головой.

– «Гроб повапленный»… – вырвалось у нее, и она тут же улыбнулась. Она нечасто цитировала Библию для выражения своих чувств.

– Можно и так сказать. Мы не знаем, онли это сделал, но…

– Мы многого здесь не знаем. – Внезапно ей захотелось плакать. Хотелось остаться одной, но, в то же время она не желала, чтобы он уходил.

– Кое-что мы все же знаем. – Он словно попытался рассеять ее уныние. Но она молчала, уставившись в столешницу, и он продолжил: – Мне подумалось, что тебе это будет интересно: мы узнали имя их последнего социального работника.

– А их было несколько? – спросила она быстро, давая понять, что вновь начеку.

– Такое в порядке вещей. В таких профессиях большая текучка. Это была женщина, звали ее Сара Шуманн.

– Мы можем связаться с ней?

– Очевидно, да. Но она, похоже, уехала из города. В марте она ушла в декретный отпуск и в Хамаре не зарегистрирована.

– Очевидно, она уже родила, и тогда можно разыскать ее через больницы.

– Я тоже так думаю. Мы просмотрели телефонную базу данных, но ничего не нашли. Однако возможно, она не сообщила свой номер.

– По-твоему, этим следует заняться мне?

– Если у тебя сейчас нет других планов…

– Хорошо. – Она улыбнулась Рюстену, ей всегда хотелось ему улыбнуться: он излучал доброту и доверие. Прядь непослушных, но слишком рано поседевших волос постоянно падала ему на лоб, придавая ему зрелый и рассудительный, но вместе с тем мальчишеский вид.

Немного робко он улыбнулся в ответ. Стеснительный, подумала она. То есть ему просто неудобно обзванивать родильные дома. Он полагает, что такая работа больше подойдет женщине. Однако по отношению к Харальду Рюстену никакого феминистского негодования у нее не возникало.

Коллегой он был безукоризненно терпимым и к тому же известен как заботливый муж и отец. Может, и правда, лучше, чтобы она сама обзвонила родильные дома, а не он? Женщине же, к примеру, проще войти в доверие?

– И последний момент из заключения, – продолжал он, будто извиняясь за свое присутствие в ее кабинете.

– Еще что-то?

– Следы инъекций морфина. На ее теле. Дозировку установить невозможно.

– Может, она законно его употребляла, как обезболивающее, – предположила она.

– Может, и так… – ответил он, бросив на нее многозначительный взгляд перед тем, как выйти из кабинета.

26

– Мы вышли на след социального работника, – сказала она, когда они сидели за столом и ужинали. Он как раз поставил на стол куриную грудку с тайским соусом (из пакетика), свежую фасоль и спагетти. Она похвалила еду. Он казался довольным, даже приобнял ее. Они были похожи на двоих туристов, которые, приехав на юг, случайно заселились в один гостиничный номер и теперь относятся друг к другу со всей доброжелательностью и обходительностью, стараясь выполнять пожелания партнера, понимая, что скоро все это закончится.

Этому должен быть конец, подумала она, так почему не сегодня? Почему бы наконец в открытую не обсудить дело Хаммерсенгов профессионально и беспристрастно, за ужином? Она понимала, что вскоре не сможет выдерживать его нервных срывов, самокопаний и намеков.

– Ее звали Сара Шуманн. Ничего не вспоминаешь?

– Вроде нет… – Он спокойно отреагировал на вопрос. Она видела, что он действительно пытается вспомнить, и попробовала продвинуться чуть дальше:

– В марте она ушла в декретный отпуск, а семнадцатого апреля родила сына в родильном отделении в Эльверуме, затем выписалась оттуда и исчезла.

– И даже не зарегистрировалась в службе по наблюдению за грудными детьми?

– Даже туда не сообщила. Во всяком случае, не в этом регионе.

– Больше никаких сведений?

– В графе «семейное положение» она указала, что не замужем. Имя отца ребенка отсутствует. Она указала адрес в муниципальном доме с однокомнатными квартирами на улице Фредрика Монсена, здесь, в Хамаре. Оттуда она спустя пару недель съехала. Когда именно – установить непросто, потому что официально договора аренды она не расторгала. Просто взяла и уехала. Ее соседи-сомалийцы и ничего о ней не знают.

– Спустя пару недель… – Положив вилку на скатерть, он смотрел поочередно то на нее, то на тарелку, на которой остывала еда. – Она закупала продукты в магазине «Киви-на-шоссе», – наконец сказал он.

– Что?

– Я случайно об этом узнал. – Он взглянул на нее, ожидая, как она прореагирует на его сообщение. – Яоказался там по вполне законной причине, – он, шутливо защищаясь, выставил перед собой ладони, – туда вел след по делу о покойнике в Тангене. В хижине мы нашли чек из этого отделения «Киви».

Она не сдержалась:

– И ты совершенно случайно решил расспросить про социальных работников у Хаммерсенгов?

– Можно и так сказать.

Он даже не дрогнул, отметила она про себя.

– Этот магазин ближе всего к дому Хаммерсенгов, они всегда ходили туда за покупками. И социальные работники – тоже. Эта, последняя, появлялась там в последний раз шесть-семь недель назад. Все это рассказала кассирша.

– А кассирша сказала, что та была беременна?

– Нет, не сказала. А я не спрашивал.

Они замолчали, но в их молчании не было угрозы. Почти как прежде, подумалось ей. Когда они вместе работали над одним делом, думали о нем, обменивались мнениями и новостями. Ее сомнения и страх по отношению к нему, от которых она цепенела, рассеялись, как морозная дымка под утренним солнцем, прихватив с собой и его проблемы.

– Я подумал… – начал он.

– Что?

– Ну, думать у меня плохо получается… – Он усмехнулся, а она, подмигнув, улыбнулась в ответ. – Не буду зря выдумывать… Я подумал, что эта последняя работница из социальной службы, пусть будет Сара Шуманн, она перестала ходить за покупками примерно в то время, когда… на вилле Скугли… произошло это.

– Разве не так и должно было быть?

– Ха! – Он чуть не ткнул в нее вилкой, вытянув руку над столом. – О том, что произошло, стало известно, по меньшей мере две недели назад. По меньшей мере,две недели! Однако женщина из социальной службы, заходившая к ним в дом ежедневно, перестала делать покупки, примерно когда это… когда они… – Видно, ему все еще сложно было беспристрастно относиться к их смерти. – Онадолжна была прийти на работу и обнаружить их сразу после того, как это произошло. Онадолжна была стать первой!

– Так-так…

– И она должна была поднять тревогу! Понимаешь? Она бы не бросила ходить за покупками и не уехала бы только потому, что люди, у которых она работала, умерли. Если только она не была каким-то образом связана с их смертью!

– А что, если это всего-навсего совпало с ее отпуском? Может, ей просто захотелось подготовиться к родам?

– По-моему, слишком много совпадений… – откликнулся он спустя мгновение. Она заметила, что ему неприятна резкость, с которой она парировала его доводы. Она и сама немного сожалела об этом: невозможно отрицать, что ей очень хотелось взять прочные веревки улик и привязать ими Сару Шуманн к столбу с надписью «преступница». Но будет ли это правильно?

– Надо точно проверить время, – сказала она, – надо бы заняться кассиршей, а я еще порасспрошу сомалийцев.

– Соседи… – начал он.

– Угу?

– Поговорите с соседями.

– Мы говорили с соседями.

– Я тоже, особенно с одной соседкой, фру Гердой Халлинг. Она все время жила рядом с Хаммерсенгами, приятельница Лидии. Она расскажет кучу историй об этой семье.

–  Тыразговаривал с соседями? – Она сама услышала, как в этот сам по себе невинный вопрос закрались холод и сомнение. Предотвратить удар уже невозможно. Однако он спустил все на тормозах:

– Я знал Герду Халлинг, когда был мальчишкой. Она меня остановила и захотела поболтать. Она помнила, что мы с Клаусом дружили. И она, словно сторожевой пес, неусыпно следит за домом.

Опять Клаус, подумала она, Клаус там, Клаус сям… Потом она вновь собралась с мыслями: все-таки это слишком важные вещи.

– Я себе запишу про Герду Халлинг, – сказала она.

В тот вечер они не стали, как обычно, сидя на диване, смотреть телевизор. Обстановка явно улучшилась. Юнфинн уехал кататься на велосипеде, за последние недели он сбросил килограмм или парочку. Неплохо выглядел. Ей нравилось смотреть на него и нравилось, что он рядом. Каждый вечер он делал очевидные попытки заняться с ней любовью. Может, еще чересчур рано, но отказать она не могла. Это ведь тоже что-то доказывает, например, что его домыслы о собственной гомосексуальности (которые она не хотела признавать) в действительности ничем не обоснованы. Ей лишь хотелось, чтобы он делал это не спеша и бережно, как было принято у них раньше, а не так, словно он вознамерился соблазнить ее.

Она сидела перед ноутбуком, возбужденная и одновременно немного напуганная собственными действиями. У нее вдруг появилась идея, совершенно дикая мысль, от которой ее контрольные лампочки загорелись, предупреждая: не лезь! Она задумала нечто противоречащее правилам, нечто недопустимое с точки зрения полицейской этики. Ей следует сейчас жеостановиться… Однако она уже приступила к воплощению.

Зайдя в один из интернет-чатов, она сперва прочитала приглашения от «Симона», «Анжелики» и «Дарта Вейдера», чувствуя одновременно смущение и возбуждение зрителя. Кем она и являлась.

Ведь именно для этого и была создана эта сетевая замочная скважина: чтобы можно было заглянуть в самые сокровенные человеческие тайны: вседозволенность – непреодолимость – анонимность. Конечно, она старалась не погружаться в это слишком глубоко и тем не менее не могла избавиться от нарастающего интереса. Она проявила снисходительность к парню с ником «Он-мужчина», которого бросила девушка и он искал себе пару (пока только для общения в Сети) и даже выложил свою фотографию в трусах. Ей немного нравилась «Тина», любительница собак, у которой их было семь и которая желала познакомиться с другим собаководом, только чтобы у того было достаточно места в доме. Она невольно чувствовала себя вовлеченной в этот поток ложной близости, которая возникала для защиты или как прикрытие того, что люди отчаянно нуждались в общении или хотели побыть собой, хотя бы анонимно.

Затаив дыхание, она написала: «Клаус Хаммерсенг, я не могу забыть тебя. Ты где-нибудь здесь?» Она подписалась как «Выпускник-78». Имя или инициалы разоблачили бы ее.

Она услышала, как вернулся Юнфинн, и поспешила закрыть страничку. Сразу же, войдя в комнату, прямо в тренировочном костюме, потный и возбужденный, он обнял ее сзади и стал ласкать грудь, и ей это было очень приятно. Она подумала о его упрятанном в велосипедные шорты члене, о том, как в нем пульсирует кровь, а сам он увеличивается. Это возбуждало ее. Сегодня вечером ее это возбуждало. Правда, сегодня вечером она могла бы возбудиться даже от вида «Его-мужчины» в трусах, появись он сейчас на мониторе. Старина Юнфинн и не знал, что сейчас он обнимается с новообращенной интернет-шлюхой!

27

Кассирша из «Киви-на-шоссе» подтвердила, что женщина, помогавшая Хаммерсенгам, вполне могла оказаться беременной. Когда она заходила в магазин, на ней была зимняя одежда, но она и правда казалась в последнее время располневшей. Не то чтобы на сносях, но располневшей – это точно. Ведь ребенок у всех по-разному лежит, правда? – рассуждала кассирша в комнате для отдыха. Анита записывала ее показания, усевшись напротив, на старом стуле, когда кассирша устроила себе пятиминутный перекур. У нее у самой двое детей, поэтому она знает, о чем говорит. Однако кассирша не могла вспомнить точно, когда именно в конце зимы женщина перестала приходить за покупками. Она уверена, что видела женщину («она выглядела совершенно обычно, где-то тридцать с лишним, русые волосы средней длины, не очень высокая») прямо перед тем, как сама свалилась с гриппом, в самом начале марта. А вот видела ли потом, когда после болезни вернулась на работу, – этого кассирша точно вспомнить не могла…

Когда Анита зашла к Герде Халлинг, та сперва показалась ей вовсе не такой разговорчивой. Скорее, это она допрашивала Аниту, а не наоборот. Очевидно, фру Халлинг очень хотелось выяснить, почему полиция настолько заинтересовалась «ужасным происшествием», случившимся с ее соседями. Она полагала, что дело закрыто, ведь в газетах о трагедии больше не упоминалось. Что же касается социального работника, то здесь Герда Халлинг мало чем могла помочь. Ей казалось, что люди из службы социальной помощи приходили и уходили в любое время суток (таких людей было много, поэтому она уже позабыла, кто из них и когда работал). Нет, она понимает, что у них напряженный график работы, но ведь желания и потребности клиентов тоже можно бы и учесть. В связи с этим она бы хотела подчеркнуть, что супруг Лидии тоже оказывал ей значительную поддержку. На протяжении последних трудных лет верный Георг постоянно был рядом с супругой. Здесь фру Халлинг наконец разговорилась.

– Ему нелегко пришлось, – поведала она Аните за чашкой травяного чая, – с годами характер у нашей доброй Лидии отнюдь не улучшился. Нет-нет, о хорошей подруге, к тому же покойной, – ничего плохого, но тем не менее… Сказать честно, так она всегда была немного злобной. Выглядела совсем как ангел, но вот внутри…

Но Георг выдержал, и за это она действительно восхищалась им. Восхищалась! Потому что поклонниц у такого замечательного мужчины всегда хватало, вот только он не из таких, кто падок на это.

Анита спросила у фру Халлинг, знает ли та, что дом был поделен на две отдельных квартиры, и та сообщила, что это было общеизвестно.

– Это она придумала, – поведала Герда Халлинг, – ей захотелось жить отдельно. Может, она просто-напросто хотела избавить его от проблем, связанных с ее болезнью. Может, она считала унизительным просить его ежедневно ухаживать за собой, – немного подумав, продолжала она уже совсем иным тоном, – возможно, ей просто надоело его присутствие. Знаете, россказни про вечную любовь – это чушь. Любовь тоже стареет и истаптывается, как старый дверной порог. А болезнь истаптывает ее еще быстрее. Вот что я вам скажу: когда мой Оддвар умер, а он перед этим перенес два инфаркта и три инсульта, то мне стало легче, да, я в открытую это могу сказать: легче!А ведь мы счастливо прожили вместе много лет… В общем, Лидия получила, что хотела. Как всегда…

Анита вышла оттуда с горьким привкусом травяного чая во рту и звоном в ушах от рассказов Герды Халлинг, а в ее блокноте было записано совсем мало полезного. За исключением сведений о том, что Лидия Хаммерсенг, возможно, вовсе не была идеальной героиней, какой ее любили описывать, и о том, что когда надо было отправить личные документы, например, в банк или семейному адвокату, то занималась этим фру Халлинг, а не соцработник (а почему же не супруг? – подумала Анита). Нет, Герда Халлинг понятия не имеет, какой у них был достаток, однако «деньги у них водились». Естественно, они не будут обсуждать, зачем фру Хаммерсенг понадобился адвокат, – фру Халлинг даже рассердилась: ну, как можно задавать такие вопросы?!

Социальная служба подчиняется муниципальному управлению. Эта служба оказывает помощь пенсионерам, связанную с перевозками, закупками, уборкой, доставкой документов в банк и на почту. Медицинское наблюдение осуществляется приходящими медсестрами, и этим управляет другой отдел.

Когда Анита, переговорив с двумя сотрудниками муниципального управления Хамара по Западному округу, наконец добралась до начальства, выяснилось, что объем информации, регистрируемой при найме на работу и увольнении оставляет желать лучшего. Да, у них отмечено, что Сара Шуманн была принята на работу в июле прошлого года, вначале как временный сотрудник, а позже, если быть точными, то с десятого октября, – на полную ставку и проработала до марта этого года, когда ушла в декретный отпуск. Однако помимо этого было лишь указано, что согласно сведениям, предоставленным работником, прежде она работала в основном в Швеции и Дании и поэтому на протяжении многих лет ее имени не было в норвежском регистре занятости населения. Выяснить, у кого она работала и когда, тоже непросто: расписание часто меняется в последнюю минуту, социальные работники постоянно подменяют друг друга и на то, чтобы поднять архив и выяснить, у кого в Хамаре работала Сара Шуманн, уйдет в лучшем случае несколько дней.

– Но я все это уже объяснила тому приятному полицейскому, который звонил вчера, – сказала Мона Брамберг, уставшая, но приветливая женщина, сидевшая в тесном кабинете и державшая в руках бразды правления службой. У нее сложилось впечатление, что Сара Шуманн была приезжей: она никогда не упоминала родственников или друзей в Хамаре, о ее личной жизни тоже было известно немногое. При увольнении она не указала никакого адреса. Она была временным сотрудником, поэтому пособие по беременности ей не полагалось, но все равно странно: адрес нужен для перечисления отпускного пособия, которое выплачивается позже. Ее налоговое удостоверение было выдано в Станге. Тут она указала адрес: «Станге, Страндстуа, 2335». В графе «семейное положение» она написала: «Не замужем». Видимо, Сара Шуманн была пташкой той редкой породы, что не живет в стае. Но она была очень трудолюбивой и всем нравилась, заверила Мона Брамберг, за все то время, что она здесь проработала, на нее не поступило ни единой жалобы.

В родильном отделении больницы Эльверума было запрещено предоставлять какие-либо сведения по телефону, даже по просьбе полиции. Им придется придерживаться правил и предоставить письменный запрос, подписанный юристом их полицейского отделения. Спасибо, не надо!

Аните не особенно хотелось показывать Трульсену этот скудный улов, собранный в результате изнурительной утренней работы. Обыск дома был приостановлен. В отделении все еще просматривали обширные архивные материалы, найденные на вилле Скугли. На этом настоял Трульсен, хотя всем остальным было ясно, что они толкут воду в ступе, ведь ничего нового они так и не обнаружили. Заботливо и скрупулезно Георг Хаммерсенг вел семейную хронику, состоящую из газетных вырезок, фотоальбомов с указанием точных дат, детских рисунков, школьных учебников, документов, поздравительных открыток, брошюр, писем и других бумаг – он сберег даже рождественские открытки двадцатипятилетней давности. Рядом с этими личными памятками лежали огромные папки с банковскими выписками, копиями налоговых деклараций, стопками квитанции и инструкции по эксплуатации предметов первой необходимости, от металлической вафельницы до семейного автомобиля «Мерседес-180» 1978 года выпуска (сейчас в гараже стояла новенькая «вольво»). Единственным примечательным фактом было то, что самые новые материалы этого скрупулезно собранного архива датировались 1980 годом, за исключением банковских выписок и платежных документов. Видимо, Георг Хаммерсенг следил за расходами.

Эта работа дожидалась ее, пока она заканчивала разговор с руководителем следствия. Разговор, который разворачивался именно так, как она того и ожидала: Трульсена не особо интересовала личность социальной помощницы, которая («По твоим же словам, Хегг…»), по всей вероятности, ушла в декретный отпуск как раз перед тем, как на вилле Скугли произошла трагедия. «Ну она, по крайней мере, могла войти в дом, – настаивала Анита, – я полагала, мы разыскиваем постороннего человека, который мог достать ключи от дома!» – «Она была беременна, – коротко ответил Трульсен, – беременные обычно не разгуливают по улицам, убивая людей». Его совершенно не интересовали также выкладки фру Халлинг о том, что Лидия, возможно, вовсе не являла собой доброту и нежность, какой она представала в рассказах всех остальных. «Старухи соседки выращивают злобу и зависть, как комнатные растения. Ты действительно считаешь, что он застрелился от того, что она жестоко с ним обходилась?» – спросил он, ухмыльнувшись собственной находчивости.

Анита не стала обсуждать следы старых повреждений на теле фру Хаммерсенг, которые, возможно, могли стать результатом тяжелых и пропитанных ненавистью ссор между супругами. Она боялась, что Трульсен принадлежит к тому типу мужчин, по мнению которых неуживчивым женам только на пользу пойдет, если их вовремя поставить на место. На мгновение она даже усомнилась в том, что он удосужился прочитать заключение патологоанатомов целиком. В любом случае ей не хотелось проверять этого.

– А как насчет машины, – разочарованно бросила она, – «вольво», которая стоит в гараже. Кто-нибудь ее обыскивал?

То, что он пропустил последний вопрос мимо ушей, доказывало, что этот пункт руководитель следствия тоже проигнорировал.

Вернувшись в кабинет, где на столе ее дожидалась не особенно заманчивая стопка бумаг по делу Хаммерсенгов, она все равно урвала минутку и позвонила в муниципальное управление Станге, чтобы навести справки о Саре Шуманн. Они смогли предоставить довольно мало сведений по той простой причине, что у них самих больше и не было. Тем не менее она, во всяком случае, узнала, что до того, как переехать и зарегистрироваться в Станге, Сара проживала в Копенгагене, однако она, без сомнения, была гражданкой Норвегии.

Копенгаген.

Анита вдруг подумала о пропавшей Ханне Хаммерсенг. Набрав номер Кронберга, она сразу же услышала его голос на том конце линии.

– Где тебя носило утром? – спросил он с мягким укором. Порой Кронберг с трудом понимал, что достаточно важная часть полицейской работы делается за пределами бетонных стен полицейского отделения.

– По делам ездила.

– Я тебя искал. Знаешь, мне кажется, я нашел кое-что о Ханне Хаммерсенг.

– А я как раз звоню, чтобы спросить, как продвигаются поиски.

– Ни шатко ни валко. Но говорю же, кое-что я раскопал.

– Наконец-то.

– Так как ее имя, где-то примерно году в восьмидесятом, перестает упоминаться, я подумал, что она просто-напросто могла сменить его.

– И?..

– Вообще-то так оно и оказалось! – Он попытался скрыть торжество, сквозившее в его голосе, но у него не очень-то вышло. Кронберг вовсе не был такой уж конторской крысой, какой многие привыкли его считать. Просто энергию свою он направлял в то русло, куда мало кто совался. – Вступив в брак с тем пакистанцем, Ханне Хаммерсенг стала Ханне Рахманн. Затем, в восемьдесят восьмом, она вновь обратилась за разрешением сменить имя. Знаешь, как ее стали звать?