Текст книги "Шпион"

Автор книги: Клайв Касслер

Соавторы: Джастин Скотт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Ерунда! – резко ответила Дороти. – Отец не церковные колокола отливал. Он руководил оружейным заводом. Он требовал высокого темпа производства. И, будь это для него слишком, он сказал бы мне. Мы с ним были очень близки после смерти мамы.

– Но трагедия самоубийцы, – перебил Ван Дорн, – в том, что жертва не видит иного способа уйти от неизбежного. Для него таким способом становится смерть.

– Он не стал бы убивать себя так!

– Почему? – спросил Исаак Белл.

Дороти Ленгнер помолчала, прежде чем ответить; несмотря на свое горе, она отметила, что рослый детектив необычайно красив и что его элегантность смягчает впечатление огромной силы. Именно такого сочетания качеств она искала в мужчинах, но находила чрезвычайно редко.

– Я купила ему этот рояль, чтобы он снова мог играть. Чтобы мог расслабиться. Он слишком любил меня, чтобы сделать мой инструмент орудием своей смерти.

Она умоляюще говорила, а Исаак Белл смотрел в ее серебристо-голубые глаза.

– Отец был слишком доволен своей работой, чтобы убить себя. Двадцать лет назад он начал воспроизводить английские четырехдюймовые пушки. Сегодня его оружейный завод выпускает лучшие в мире двенадцатидюймовые орудия. Представьте себе корабельные орудия, которые стреляют точно на двадцать тысяч ярдов. На десять миль, мистер Белл!

Белл пытался уловить перемены тона ее голоса, которые могли бы выдать сомнения, смотрел в ее лицо, выискивая признаки неуверенности в этом трогательном рассказе о работе покойного.

– Чем больше орудие, тем более мощные силы оно должно укротить. Здесь нет места ошибкам. Ствол должен быть прямым, как луч света. Диаметр не должен отклоняться и на тысячную дюйма. Нарезка требует мастерства Микеланджело; установка кожуха – точности часовщика. Мой отец любил свои пушки – все великие конструкторы дредноутов любят свою работу. Волшебник-двигателист, как Аласдер Макдональд, любит свои турбины. Ронни Уиллер из Ньюпорта любит свои торпеды. Фарли Кент – свои все более быстрые корабли. Это счастье – быть одержимым работой, мистер Белл. Такие люди не убивают себя.

Снова вмешался Джозеф Ван Дорн.

– Могу заверить, расследование Исаака Белла было таким тщательным, что…

– Но, – вдруг перебил его Белл, – что если мисс Ленгнер права?

Босс удивленно посмотрел на него.

Белл сказал:

– С разрешения мистера Ван Дорна я продолжу работу.

Прекрасное лицо Дороти Ленгнер осветила надежда.

Она повернулась к основателю детективного агентства. Ван Дорн развел руками:

– Конечно, Исаак Белл будет заниматься этим при поддержке всего агентства.

Ее благодарность звучала почти как вызов.

– Мистер Белл, мистер Ван Дорн, я могу просить только об оценке фактов на основании точных сведений. – Неожиданная улыбка, как солнечный луч, озарила ее лицо, показывая, какой живой и беззаботной была эта женщина до трагедии. – Меньшего я не могу ожидать от агентства, девиз которого «Мы никогда не сдаемся. Никогда!».

– Очевидно, вы тоже провели свое расследование, – улыбнулся в ответ Белл.

Ван Дорн проводил ее в приемную, снова выражая свои соболезнования.

Исаак Белл подошел к окну, выходящему на Пенсильвания-авеню. Он видел, как Дороти Ленгнер в сопровождении стройной рыжеволосой девушки, которую он заметил в приемной, вышла из отеля. С любой другой спутницей рыжеволосую сочли бы красавицей, но рядом с дочерью оружейника она была лишь хорошенькой.

Вернулся Ван Дорн.

– Что заставило вас передумать, Исаак? Ее любовь к отцу?

– Нет. Его любовь к своей работе.

Он смотрел, как девушки останавливают такси, подбирают полы длинных юбок и садятся. Дороти Ленгнер не оглядывалась. А вот рыжеволосая оглянулась, причем посмотрела на окна Ван Дорна, как будто знала, за какими находится агентство.

Ван Дорн рассматривал снимок.

– Никогда не видел такого четкого изображения. Почти так же четко, как на стеклянной пластинке.

– Марион дала мне «кодак 3А». Он точно входит в карман пальто. Надо сделать такие аппараты стандартным оборудованием.

– Не за семьдесят пять долларов штука, – возразил экономный Ван Дорн. – Можно делать снимки и «брауни», по доллару за штуку. Но что вы задумали, Исаак? У вас встревоженный вид.

– Боюсь, вам придется попросить парней из бухгалтерии заняться финансами ее отца.

– Зачем?

– В его ящике нашли толстую пачку банкнот.

– Взятка? – взорвался Ван Дорн. – Взятка? Неудивительно, что флот все держит в тайне. Ленгнер работал на правительство и имел право выбирать, у кого покупать сталь. – Он с отвращением покачал головой. – Конгресс не забыл скандал трехлетней давности, когда стальные тресты попытались установить цену на броневые листы. Что ж, это объясняет, почему она пыталась помочь ему успокоиться.

– Похоже, – согласился Исаак Белл, – что умный человек совершил какую-то глупость, не мог допустить, чтобы его поймали, и покончил с собой.

– Я удивлен, что вы согласились работать дальше.

– Очень страстная молодая дама.

Ван Дорн с любопытством взглянул на него.

– Вы обручены, Исаак.

Исаак Белл с невинной улыбкой посмотрел на босса. Для человека, которому полагалось быть практичным и очень мирским, чтобы задерживать преступников, Ван Дорн был удивительно чопорным, когда речь шла о сердечных делах.

– То, что я люблю Марион Морган, не делает меня слепым к красоте. И у меня нет иммунитета к страсти. Однако я имел в виду безмерную веру прекрасной мисс Ленгнер в невинность ее отца.

– Большинство матерей, – строго возразил Ван Дорн, – и ни одна дочь не верят, когда их сыновей и отцов обвиняют в преступлениях.

– Ей показалось странным что-то в почерке отца.

– Как вы сумели найти предсмертную записку?

– Флот не знает, как продолжать расследование. Поэтому все оставили на месте, кроме тела, и заперли дверь, чтобы не допустить полицейских.

– А как вы попали туда?

– Там стоял старый «польхем». [2]2
  Польхем – замок, названный по имени конструктора Кристофера Польхаммара (1661–1751) – шведского ученого, изобретателя и промышленника, известного также как Кристофер Польхем.


[Закрыть]

Ван Дорн кивнул. Белл справлялся с любыми замками.

– Что ж, неудивительно, что флот в замешательстве. Думаю, их там просто парализовал страх. Они смогли убедить президента Рузвельта в необходимости построить сорок восемь новых дредноутов, но в конгрессе очень многие хотят их окоротить.

Белл сказал:

– Очень не хочется бросать Джона Скалли в трудную минуту, но можно снять меня с дела Фраев, пока я занимаюсь этим?

– Детективу Скалли нравятся трудные минуты, – проворчал Ван Дорн. – На мой взгляд он слишком независим.

– И, однако, прекрасный дознаватель, – вступился Белл за коллегу.

Скалли, известный тем, что не любил регулярно докладывать, выслеживал на границе Огайо и Пенсильвании тройку жестоких грабителей банков. Прославились они тем, что оставляли на телах своих жертв надпись «Бойтесь Фраев». Свой первый банк они взяли год назад в Нью-Джерси, и двинулись на запад, продолжая налеты, потом залегли на зиму. Теперь к западу от Иллинойса они совершили несколько кровавых нападений на банки в маленьких городах. Не только жестокие, но и изобретательные, они на угнанных автомобилях пересекали границы штатов, оставляя местных шерифов глотать пыль.

– Вы по-прежнему будете возглавлять расследование дела Фраев, Исаак, – строго сказал Ван Дорн. – Пока конгресс не создаст какое-нибудь Национальное бюро расследований, Министерство юстиции будет хорошо платить нам за поимку преступников, пересекающих границы штатов, и я не хочу, чтобы индивидуалисты вроде Скалли разочаровывали министерство.

– Как скажете, сэр, – официально ответил Белл. – Но вы обещали мисс Ленгнер поддержку агентства.

– Хорошо! Я пошлю Скалли пару человек – ненадолго. Но вы по-прежнему возглавляете это дело, и вам не потребуется много времени, чтобы подтвердить подлинность записки Ленгнера.

– Не может ли ваш друг министр флота выдать мне пропуск на верфь? Хочу поговорить с моряками.

– Зачем? – улыбнулся его босс. – Матч-реванш?

Белл улыбнулся в ответ, но тут же стал серьезен.

– Если мистер Ленгнер не покончил с собой, у кого-то были большие хлопоты, чтобы убить его и очернить. Моряки охраняют ворота верфи. Возможно, они кого-то видели накануне ночью.

3

– Больше известняка! – крикнул Чад Гордон. Жадно глядя, как поток расплавленного железа, точно жидкий огонь, выливается из летки ковша, главный металлург Бюро корабельной артиллерии, ликуя, провозгласил: – Корпус 44, это тебе!

«Только суда, никаких корпусов», – часто говорили о Чаде Гордоне: он рисковал работать с раскаленным металлом, нагретым до трех тысяч градусов, так, как не решился бы ни один здравомыслящий человек.

Но никто не отрицал, что эта яркая звезда заслужила собственную домну в дальнем углу сталелитейного завода в Бетлехеме, Пенсильвания; здесь он экспериментировал по восемнадцать часов в день, создавая чугун с низким содержанием углерода, из которого можно было бы изготовить не пробиваемую торпедами броню. Компания дала ему две смены рабочих, и эти нищие иммигранты, привыкшие пахать как волы, не могли угнаться за Чадом Гордоном.

В эту снежную мартовскую ночь во вторую смену вышли десятник-американец Боб Холл и группа рабочих, которых Холл считал обычными малограмотными иностранцами; в нее входили четыре венгра и мрачный немец, заменивший пятого венгра. Насколько мог судить Холл по разговорам рабочих, их отсутствующий товарищ упал в колодец или попал под локомотив – выбирайте сами.

Немца звали Ганс. Он утверждал, что работал в Руре на заводе Круппа. Десятника Холла это устраивало. Ганс силен, кажется, знает свое дело и понимает по-английски больше всех четверых венгров вместе взятых. К тому же мистеру Гордону все равно: будь Ганс хоть из пекла, лишь бы справлялся с работой.

Через семь часов после начала смены у верха печи повис кусок частично застывшего металла. Он угрожал перекрыть верхний дымоход, через который выходили раскаленные летучие газы. Десятник Холл предложил убрать его, прежде чем комок увеличится. Чад Гордон сердито отклонил это предложение.

– Я сказал: больше известняка.

Немец ждал такой возможности. Он быстро поднялся по лестнице на верх печи, где стояли тачки со свежими запасами. В каждой находился груз – тысяча двести фунтов железной руды, или кокса, или доломитового известняка с необычно высоким содержанием окиси магния, с помощью которой Чад Гордон надеялся увеличить прочность металла.

Немец схватил двухколесную тележку с известняком и покатил ее к жерлу печи.

– Подожди, пусть закипит! – крикнул ему десятник снизу, с того места, где вываливались через паз шлак и примеси. Железо и шлак на дне печи были раскалены до трех тысяч градусов по Фаренгейту. Но наверху руда и кокс едва разогрелись до семисот градусов.

Ганс притворился, что не слышал; он торопливо бросил в печь известняк и спустился по лестнице.

– Ты спятил! – кричал на него десятник. – Жара недостаточно! Ты перекрыл выход газам.

Ганс прошел мимо десятника.

– Не беспокойся насчет этого комка, – крикнул Чад Гордон, даже не взглянув наверх. – Отвалится.

Но десятник понимал, что это не так. Комок задерживал взрывные газы в печи. Известняк, брошенный Гансом, только ухудшил положение. Намного. Десятник крикнул венграм:

– Поднимайтесь наверх и прочистьте выход для газов.

Венгры стояли в нерешительности. Они и не слишком хорошо понимали по-английски, но понимали, как опасно дать газам собраться над шихтой. Сжатые кулаки Холла и его гневные жесты заставили их с кирками и ломами полезть на лестницу. Но едва они попытались разбить комок, он упал единой массой. Как и предсказывал мистер Гордон. Но тачка известняка, вываленная на холодную поверхность, тоже закрыла выход. И, когда комок упал, внезапный прилив воздуха снаружи в печь раздул жар внизу – и газы вспыхнули.

Они с ревом взорвались, снеся крышу здания и швырнув ее на бессемеровский конвертер, стоявший в пятидесяти ярдах. Поток горячего воздуха сорвал с венгров одежду и обувь и воспламенил их тела. По сторонам печи сыпались тонны раскаленных обломков. Как горящий водопад, они залили пламенем десятника и Чада Гордона.

Немец побежал, его тошнило от запаха горящей плоти. Глаза его были полны ужаса от того, что он наделал, и от того, что горящий металл может накрыть и его. Но никто не обратил на него внимания – все рабочие огромного завода бросились наутек. Рабочие от остальных домен сбегались к театру смерти, пригоняли вагоны и тележки, чтобы вывозить раненых. Даже охранники компании, караулившие ворота, не взглянули на Ганса: они смотрели туда, откуда он бежал.

Немец оглянулся. Пламя вздымалось в ночное небо. Здания вокруг домны пострадали. Их стены рухнули, крыши провалились, и все, что он видел, было охвачено пламенем.

Он громко выругался, пораженный масштабом разрушений.

На следующее утро, сменив одежду рабочего на мрачный черный костюм, утомленный бессонной ночью, проведенной в мыслях о том, сколько людей он убил, Ганс вышел из поезда на центральном вокзале Вашингтона. Он просмотрел газетные заголовки в поисках сообщений об аварии. Их не было. Изготовление стали – опасное дело. Рабочие сталелитейных заводов гибнут ежедневно. Только местные газеты городов, в которых есть сталелитейные заводы, перечисляют погибших – и часто лишь десятников – для своих владеющих английским языком читателей.

Ганс на пароме добрался до Александрии в штате Виргиния и торопливо прошел по берегу к складам. Шпион, пославший его на сталелитейный завод, ждал в своем логове, загроможденном устаревшим оружием.

Он внимательно выслушал отчет Ганса. Задал несколько вопросов о добавках, которые использовал Чад Гордон при выплавке стали. Хорошо информированный и внимательный, он осторожно вытянул из Ганса такие сведения, о которых тот и сам не догадывался.

Шпион не жалел похвал и щедро расплатился, как и обещал.

– Я не за деньги, – сказал немец, пряча плату в карман.

– Конечно, нет.

– А потому что, когда начнется война, американцы встанут на сторону Англии.

– Вне всякого сомнения. Демократии презирают Германию.

– Но мне не понравилось убивать, – сказал Ганс. Глядя в старый корабельный прожектор за столом шпиона, он видел свое отражение, похожее на гниющий череп.

Шпион поразил Ганса, ответив по-немецки с северным акцентом. Ганс считал его американцем, так хорошо тот говорил по-английски. Но он говорил как соотечественник.

– У вас нет выбора, mein Freund. Броневые плиты Чада Гордона дали бы вражеским кораблям несправедливое преимущество. Скоро американцы спустят на воду дредноуты. Вы хотите, чтобы их дредноуты топили немецкие корабли? Убивали немецких моряков? Обстреливали немецкие порты?

– Вы правы, mein Herr, – ответил Ганс. – Конечно, нет.

Шпион улыбнулся, словно сочувствовал угрызениям совести Ганса. Но в глубине души он смеялся. «Да благословит Господь простодушных немцев, – думал он. – Какой бы мощной ни становилась их промышленность, как бы сильна ни была их армия, каким бы современным ни делался их флот, как бы громко кайзер ни хвастал „mein Feld ist die Welt“, они всегда опасаются, что с ними обойдутся, точно с малыми детьми».

Эта постоянная боязнь оказаться вторыми позволяет легко вести их за собой.

– Ваше поле весь мир, господин кайзер? Какого дьявола? Ваше поле полно овец.

4

– Это был китаец, – сказал капрал морской пехоты Блэк. Он пускал облака дыма, пыхая двухдолларовой сигарой.

– Если верить патрулю стариков, – добавил рядовой Литтл.

– Он имеет в виду ночных сторожей.

Исаак Белл показал, что понимает: «патрулем стариков» называли отставников, которых на заводе использовали как ночных караульных верфи, в то время как ворота охраняли морские пехотинцы.

Белл с рослыми молодыми моряками сидел за круглым столом в салуне О'Лири на улице Е. Моряки великодушно отнеслись к предыдущей стычке, с неохотным уважением отозвались об умении Белла драться и, едва дошло до выпивки, простили ему фонари под глазами и расшатавшиеся зубы. Белл угостил каждого бифштексом с картошкой и яблочным пирогом. И теперь, держа в руках стаканы с виски, дымя сигарами Белла, они стали очень разговорчивы.

Они рассказали, что начальник верфи приказал составить список всех, кто проходил через ворота в ночь смерти Артура Ленгнера. Ни одно имя не вызвало подозрений. Белл решил попросить Ван Дорна заглянуть в этот список, чтобы подтвердить мнение начальника.

Ночной караульный доложил о нарушителе. Его доклад, очевидно, даже не дошел до начальника: он поднялся по цепи команд не выше сержанта, командира патруля у ворот, который счел его чепухой.

Белл спросил:

– Если то, о чем доложил патруль стариков, правда, как по-вашему, зачем китаец забрался на верфь?

– Хотел что-нибудь украсть.

– Или за девушками.

– За какими девушками?

– Дочками офицеров. Которые живут на верфи.

Рядовой Литтл оглянулся, желая убедиться, что его никто не подслушивает. Единственный посетитель салуна поблизости храпел в опилках на полу.

– У самого начальника пара красоток, с которыми я не прочь познакомиться поближе.

– Понятно, – сказал Белл, сдерживая улыбку. Мысль о любвеобильном китайце, проникающем на военную базу через стену, несмотря на караул у ворот и часовых на территории, не создавала основы для продуктивного расследования. Но, напомнил он себе, хотя детектив должен сохранять скептицизм, разумный скептицизм не отвергает без рассмотрения никаких возможностей. И он спросил: – А кто этот старый караульный, который об этом рассказал?

– Он не нам рассказал. Сержанту. Его зовут Эддисон, – сказал Блэк.

– Долговязый Джон Эддисон, – добавил Литтл.

– Сколько ему лет?

– Выглядит на все сто.

– Высокий старик. Ростом почти с вас, мистер Белл.

– Где мне его найти?

– Тут недалеко меблированные комнаты, где живут старые моряки.

Меблированные комнаты, в которых жил Эддисон, находились на улице Ф в нескольких шагах от верфи. На веранде стояло множество кресел-качалок, но в этот холодный день все они пустовали. Белл вошел и представился хозяйке, которая накрывала длинный стол к ужину. Она говорила с сильным южным акцентом, а лицо ее, несмотря на годы тяжелого труда, сохраняло остатки былой красоты.

– Мистер Эддисон, – протянула она. – Он хороший старик. Никаких неприятностей. Не то, что его товарищи, которых я могла бы назвать.

– Он дома?

– Мистер Эддисон встает поздно: ведь он работает по ночам.

– Не возражаете, если я подожду? – спросил Белл, сверкнув зубами в улыбке; его голубые глаза загорелись.

Хозяйка убрала со щеки седую прядь и улыбнулась в ответ.

– Принесу вам чашку кофе.

– Не беспокойтесь.

– Никакого беспокойства, мистер Белл. Сейчас вы на Юге. Моя мать перевернется в могиле, если услышит, что джентльмен в моей гостиной сидит без чашки кофе.

Пятнадцать минут спустя Белл смог, не слишком греша против истины, сказать:

– Лучший кофе с тех пор, как мама водила меня в кондитерскую в Вене. Я тогда был ростом по колено кузнечику.

– А знаете, что я сделаю? Поставлю вариться свежий кофе и спрошу мистера Эддисона, не выпьет ли он с вами кофейку.

Детектив видел, что Джон Эддисон был бы ростом выше его, не согни годы его спину. Его длинные руки с большими кистями, должно быть, когда-то были очень сильны, на голове копна седых волос, светлые слезящиеся глаза, огромный нос, какой часто бывает у стариков, твердый рот, выступающая челюсть.

Белл протянул руку.

– Меня зовут Исаак Белл. Я дознаватель из «Агентства Ван Дорна».

– Да что вы говорите! – улыбнулся Эддисон, и Белл понял, что его медленные движения маскируют гибкость. – Что ж, я этого не делал. Хотя мог бы, будь я помоложе. Чем могу помочь, сынок?

– Я говорил с капралом Блэком и рядовым Литтлом из морской пехоты, и…

– Знаете, как мы говорим о морских пехотинцах? – прервал его Эддисон.

– Нет, сэр.

– Моряк должен четырежды случайно удариться головой о низкий бимс, чтобы его признали годным для морской пехоты.

Белл рассмеялся.

– Я слышал, что вы доложили о нарушителе во дворе верфи.

– Да. Но он сбежал. И мне не поверили.

– Китаец?

– Нет, не китаец.

– Нет? Мне любопытно, откуда Блэк и Литтл взяли, что нарушитель китаец?

– Я вас предупреждал о морских пехотинцах, – усмехнулся Эддисон. – Вы посмеялись.

– А на кого он был похож?

– На япошку.

– На японца?

– Я говорил этому придурку сержанту. Похоже, у сержанта на уме китайцы. Но опять скажу – не думаю, что сержант поверил, будто я кого-то видел: китаёзу, япошку. Он мне не поверил, и точка. Решил, что старику-дураку померещилось. Сержант спросил, не выпил ли я. Дьявольщина, да я сорок лет не брал в рот спиртного.

Следующий вопрос Белл старательно обдумал. Он очень редко встречал американцев, которые могли бы отличить японца от китайца.

– Вы близко его видели?

– Да.

– Мне казалось, было темно?

– Луна осветила его лицо.

– Как близко к нему вы были?

Эддисон вытянул большую морщинистую руку:

– Будь я ближе, мог бы этими пальцами сжать его горло.

– А что в нем показалось вам японским?

– Глаза, рот, нос, губы, волосы, – ответил старик.

И снова Белл осторожно проявил скептицизм.

– Кое-кто говорит, что эти два народа очень трудно различить.

– Кое-кто никогда не был в Японии.

– А вы были?

Эддисон распрямился на своем стуле.

– Я стоял в гавани Урага вместе с командором Мэттью Перри, когда он открыл Японию для американской торговли.

– Это было шестьдесят лет назад!

Если старик не выдумывает, Эддисон даже старше, чем кажется.

– Пятьдесят семь. Я был главным марсовым на паровом фрегате Перри «Саскуэханна». И греб в шлюпке, когда командором впервые высадился на берег. Отвез старика в Йокосуку. Япошки нам все уши прожужжали.

Белл улыбнулся.

– Похоже, вы действительно можете отличить японца от китайца.

– А я что говорю.

– Можете рассказать, где поймали нарушителя?

– Почти поймал.

– Помните, как далеко это было от оружейного завода?

Эддисон пожал плечами.

– Тысяча ярдов.

– Полмили, – задумчиво сказал Белл.

– Пол морской мили, – поправил Эддисон.

– Даже дальше.

– Сынок, бьюсь об заклад, вы гадаете, связан ли япошка с взрывом в лаборатории мистера Ленгнера.

– А вы думаете, связан?

– Не могу знать. Говорю же, япошка был в тысяче ярдов от завода.

– Как велика верфь? – спросил Белл.

Старик погладил подбородок и посмотрел вдаль.

– Думаю, что от стен верфи до реки не меньше ста акров.

– Сто акров.

Почти с молочную ферму на северо-востоке.

– Много цехов, плавилен, плацев. Плюс, – многозначительно добавил старик, – дома и сады – там я застал нарушителя.

– А что, по-вашему, он там делал?

Джон Эддисон улыбнулся.

– Я не думаю, а знаю.

– И что же он там делал?

– Он бродил возле офицерских домов. Дочери командующего – очень милые барышни. А япошки, они женщин любят.