Текст книги "Беглые взгляды"
Автор книги: Клаус Штэдке
Соавторы: Елена Гальцова,Наталья Маргулис,Сузи Франк,Криста Эберт,Кристина Гёльц,Гун-Брит Колер,Йохен Петерс,Райнер Грюбель,Ульрих Шмид,Дагмар Буркхарт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
II. «Беглый» модерн: травелоги в преддверии XX века
Писатель «в бегах»:
путешествие Антона Чехова на остров Сахалин и на окраину литературы
Le «Je est un autre» de Rimbaud n’était pas seulement l’aveu du fantôme psychotique qui hante la poésie. Le mot annonçait l’exil, la possibilité ou la nécessité d’être étranger et de vivre à l’étranger, préfigurant ainsi l’art de vivre d’une ère moderne […].
Vielmehr besagt Fremderfahrung, daß Abwesenheit und Ferne als «leibhaftige Abwesenheit» (Sartre), als «originäre Form des Anderswo» (Merleau-Ponty), als «Nicht-Ort» des fremden Antlitzes (Levinas) zur Sache des Fremden selbst gehören […]. [Es handelt sich] um eine sich selbst widerstrebende Erfahrung, um eine gelebte Unmöglichkeit, wie sie sich insbesondere bei Autoren wie Baudelaire, Valéry, Kafka oder Celan und zuvor schon bei Kierkegaard andeutet.
Bernhard Waldenfels. Grundmotive einer Phänomenologie des Fremden. [88]88
«Опыт постижениия ‘чужого’ лучше всего демонстрирует, что к самому ‘чужому’ относятся отсутствие и удаленность как ‘телесное отсутствие’ (Сартр), ‘самобытность чужого места’ (Мерло-Понти), ‘не-уместность’ чужого облика (Левинас) […] [Речь идет] о внутренне противоречивом опыте, существовавшей невозможности, как она проявляется у таких авторов, как Бодлер, Валери, Кафка и Целан, но прежде всего у Кьеркегора» ( Waldenfels Bernhard.Grundmotive einer Phänomenologie des Fremden. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2006. S. 115f.).
[Закрыть]
I. Беглость
Кажется непростым делом подметить именно у Антона Чехова беглость современного взгляда на «чужое»; менее всего она очевидна в его этнографически-социологическом путевом отчете, который явился результатом долго и тщательно планировавшегося и наконец осуществленного путешествия на остров каторжников Сахалин. Однако чеховская поездка на Сахалин более тесно связана с тематикой путешествия, чем можно предположить на первый взгляд, судя по окончательному тексту. Путешествие Чехова самыми различными способами сопряжено с понятием беглости. Это предстает особенно наглядно, если иметь в виду внутреннюю связь понятий «беглый» и «бегство», которая проявляется уже на языковом уровне, в двойном смысле русского слова «беглый» или немецкого – «flüchtig». Значение этой связи у Чехова распространяется значительно шире; она редко предстает в столь явном виде, как в описании Сахалина, где, собственно говоря, «беглым» уделяется особенное внимание.
Понятие «беглый взгляд» с литературной точки зрения мыслимо только как взгляд-текст, как текстуальная установка, имитирующая взгляд. Само собой разумеется, что путевой отчет как писательский модус и как жанр полностью базируется на текстуальности, даже если на первом плане находится «переживание»; даже если современные проявления этого феномена более не следуют доминирующей в сентиментализме и романтизме модели путешествия с книгой в руках, индивидуальное (о)писание путешествия колеблется между встречей с «другим», конфронтацией с собственной установкой восприятия и возможностями его текстовой фиксации. У Чехова это положение приобретает почти парадоксальные черты. Отзвуки подчеркнуто позитивного восприятия Венеции, Флоренции, Рима, Ниццы или Парижа, которые присутствуют в его письмах, отмечены лаконизмом, граничащим со стертостью; одновременно очевиден отказ от фиксации путешествия в литературной форме. Тем не менее на основании доступного эпистолярия мы можем получить представление об этих путешествиях и даже об их «личных» обстоятельствах; своим современникам Чехов этого не позволял. Становится очевидным, насколько истинным и принципиальным было его стремление путешествовать, продолжавшееся всю жизнь. Здесь восторг путешественника далеко выходит за границы отдельных впечатлений и явно избегает письменной фиксации. Принципиальный (и принципиально положительный) образ странствия сочетается с постоянными чеховскими мыслями и планами относительно бегства, о чем мы также узнаём из писем: связь между «беглостью», «бегством» и путешествием у Чехова следует понимать экзистенциально.
На самом деле путешествие определяется у него не в последнюю очередь текстуальными жестами беглого. Они, в свою очередь, состоят между собой в «беглой» внутренней связи: авторское и частное, концепты жизни и текстовые формы, кажется, не поддаются замкнутому, цельному анализу. Зато проявляется единый жест самоустранения, который, с одной стороны, мотивирует путешествие, но с другой – стирает его следы. Кто хочет разобраться в странствии Чехова, должен заняться в равной мере сказанным и несказанным, при этом недостаточно просто заполнить пустоты биографически или интертекстуально: в определенной степени они образуют ядро, вокруг которого формируется тема путешествия. Сегодняшний исследователь мечется между почтением перед самоустранившимся «автором» и необходимостью нащупать пустоты в тексте, которые означают больше, нежели просто элемент сбереженной риторики. Нельзя исключить предположения, что «литература» Чехова не имеет доступа к пространствам его путешествий – особенно заграничных, очень важных для него лично. Самоустранение путешествующего является зеркальным отражением самоустранения Чехова как автора. Но, с другой стороны, путешествие, превращая столь характерный чеховский жест самоустранения в движение в пространстве, одновременно делает его позитивным и осязаемым.
При всей осторожности отношения к личным впечатлениям от путешествий, сама эта тематика развивается у Чехова, как известно, и в собственно литературном русле. Однако происходит это скорее абстрактно и, по-видимому, вне личного опыта, за исключением большой повести «Степь» (1888), написанной на основе собственных впечатлений. Литературный мир Чехова проникнут сюжетными элементами прощания, отрыва, стремления и (часто иррационального) ухода, который редко становится реальностью. Собственные путешествия едва обозначаются только в письмах – в исконном средстве коммуникации, способном создать ощущение близости, несмотря на отсутствие, – но тем не менее они образуют экзистенциональное и литературное поле для самовыражения автора. В письмах Чехов называет – в связи с кровохарканьем – свое стремление уехать куда-нибудь очень далеко «болезнью» («Томит желание отправиться куда-нибудь очень далеко, например, на Камчатку – это тоже болезнь» – 24. —25.5.1896) [89]89
Чехов А. П.Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М.: Наука, 1974–1983. (Письма т. 1–13, отдельная нумерация). Т. 6. С. 149. (Далее – «Письма»).
[Закрыть]; в более поздних письмах сетует, что не может больше путешествовать («Если бы здоровье мое поправилось, то я отправился бы куда-нибудь в дальнее плавание» – 29.9.1903) [90]90
Там же. Т. II. С. 259.
[Закрыть]. Привлекательность странствия обусловливается не определенной целью, но самим странствием как таковым, более того, мечтой о дали, о пребывании в «далеком далеке». К его главным символам относится корабль.
Достаточно лишь заглянуть в письма Чехова, чтобы понять, насколько последовательно его представление о счастье связано с «не-нахождением-здесь», – даже если он сам, в случае сомнения, как правило, считает своим долгом остаться:
Чехов […] поехал бы и на Принцевы острова и в Константинополь, и опять в Индию и на Сахалин… Но, во-первых, он не свободен […]. Мне ужасно, ужасно хочется парохода и вообще воли. Опротивела ровная, благочестивая жизнь (28.5.1892) [91]91
Чехов А. П.Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М.: Наука, 1974–1983. (Письма т. 1–13, отдельная нумерация). Т. 5. С. 70.
[Закрыть].
Все это позволяет рассматривать и совершенно «серьезную» книгу о Сахалине как наиболее законченную форму текстуального выражения путешествия Чехова, на фоне его страсти к странствиям и его стремления к бегству. Более того, здесь мы имеем дело еще с одной формой бегства и беглости, а именно – с бегством из литературы. Это проявляется не в жанровой специфике, не в создании иллюзии аутентичного переживания, но во всем комплексе сложной текстуальности, которая соединяет в себе совершенно различные формы высказывания и, кажется, полностью вытесняет все субъективное.
Далее я попытаюсь, сосредотачиваясь на обозначенной теме, выявить дискурсивную подоплеку поездки на Сахалин и книги о Сахалине: обстоятельства путешествия, которые обычно описываются как личный кризис, загадочность замыслов, вопрос о намеках в различных частях текста, о конструировании пространства, о жанре и риторике. Подспудно возникает вопрос, не прячется ли в парадоксальном скрещении дискурсов, из-за которого чеховский «Остров Сахалин» нередко кажется загадкой, аспект основополагающей структуры современной литературы, аспект, который в тексте Чехова находит одновременно скрытое и образцовое выражение.
II. Бегство: парадоксы замысла путешествия
Начнем с мотивации путешествия, в которое отправился Чехов 21 апреля 1890 года. Биографы связывают ее с чувством полной опустошенности и безразличия – собственный диагноз писателя в это время, отмеченный во всех биографиях Чехова [92]92
Ср. также журналистский «remake» чеховского путешествия у Г. Далоса ( Dalos György.Die Reise nach Sachalin. Auf den Spuren von Anton Tschechow. Deutsche Bearbeitung v. Elsbeth Zylla. Hamburg: Europäische Verlagsanstalt, 2001).
[Закрыть]. Неприязнь явно была направлена прежде всего на его собственные литературные тексты. Он всегда весьма критически высказывался по поводу своего писательства, но своей крайней точки такая самооценка достигла во время, предшествующее путешествию. В декабре 1889 года, в период, когда возникал замысел поездки на Сахалин, Чехов называл себя как писателя «круглым невеждой», который должен учиться основам писательского ремесла: не написал «ни одной строчки», которая в его глазах «имела бы серьезное литературное значение» (20.12.1889) [93]93
Чехов А. П.Письма. Т. 3. С. 304.
[Закрыть]. В 1889 году продолжалась интенсивная работа над романом, из которого, как известно, ничего не вышло; в декабре сюда добавился неуспех его драмы «Леший», на долгие годы оттолкнувший писателя от этого жанра.
К тому же в этот период его явно задевала особенно резкая критика даже со стороны некоторых друзей, представлявшая его аморальным и безыдейным автором. Упрекам Чехов противопоставлял, с одной стороны, требовательность к собственной личности и, с другой, – автономность литературного творчества: «конечно, было бы приятно сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно…» (1.4.1890) [94]94
Там же. Т. 4. С. 54.
[Закрыть]. Однако Чехов и сам постоянно упрекал литературу в бесполезности; возможно, это была основная причина, по которой он не оставил медицину. Уже прежде сомнение в «беллетристике», как он называл свое творчество, связывалось у него с путешествием; во время поездки по югу России в 1888 году его осаждали мысли оставить литературу, которая ему «опостылела», засесть в селе и работать врачом [95]95
Там же. Т. 2.С. 286; 21.6.1888.
[Закрыть].
Можно считать это творческим «кризисом», однако следует иметь в виду, что он обладал перманентным характером: находил то скрытое, то явное выражение, порой проявлялся в пессимизме, порой – в сдержанности. В основе своей развитие литературного метода Чехова представляет собой не что иное, как смещение отношений с тем же самым «кризисом» литературности. Пусть он выражался по преимуществу в форме сомнения в собственном творчестве, но все-таки никогда не считался Чеховым частным обстоятельством. Это обнаруживается, когда Чехов защищает себя и литературу, ничем, впрочем, не поступаясь в своем анализе современности. За десять дней до отъезда на Сахалин он возражает издателю журнала «Русская мысль» на упрек в беспринципности: хотя его стремления к справедливости и свободе прошли «бесследно», но и в прессе дела обстоят не лучше, и в этом «виноваты не мы с Вами» [96]96
См.: Там же. Т. 4. С. 56; 10.4.1890.
[Закрыть]. Вспомним, что писатель и через два года после путешествия видел «болезнь» современной литературы в том, что в ней нет ни цели, ни политики, ни веры в Бога, ни даже страха перед приведениями – и все это охватывает «целую эпоху» [97]97
Чехов А. П.Письма. Т. 5. С. 133 и след.; 25.11.1892.
[Закрыть].
Литературный кризис выражался для Чехова – наряду с его многолетними, безуспешными стремлениями к большим формам – в расхождении между писанием и действием, литературой и обществом. Личное решение этой проблемы связывалось им, как ни странно, не в последнюю очередь с путешествием: «У меня непреодолимая жажда бегства» [98]98
Так у Далоса, без указания источника (см. примеч. 6 /В фале – примечание № 92 – прим. верст./). С. 25.
[Закрыть]. Путешествие, в которое он собрался ранее, в июле 1888 года, было следствием «подлейшего настроения»; целью была «заграница» (куда он не поехал), но, собственно говоря, более всего – отъезд как таковой: «в Тироль ли ехать, в Бердичев, в Сибирь ли – все равно» [99]99
Чехов А. П.Письма. Т. 3. С. 261; 13.10.1889.
[Закрыть].
Замысел путешествия на Сахалин принадлежит к существовавшей почти всю его жизнь сфере конфликта между «женой медициной» и «любовницей литературой» [100]100
См. более раннее письмо к брату Александру от 17.1.1887 (Там же. Т. 2. С. 15).
[Закрыть]. Как полагал Чехов в мае 1889 года, для первой он недостаточно любил деньги, для второй был недостаточно одарен страстью и талантом [101]101
Там же. Т. 3. С. 204; 4.5.1889.
[Закрыть]. Незадолго до отъезда он заметил, что старался, чтобы его знакомые видели в нем больше врача, чем писателя [102]102
Там же. Т. 4. С. 56; 10.4.1890.
[Закрыть]. Вначале Чехов обозначает свое путешествие как дань медицине: «Я хочу […] немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как известно, свинья» [103]103
Там же. С. 31; 9.3.1890.
[Закрыть]. В противоположность борьбе с голодом и эпидемией холеры или же по преимуществу бесплатному приему пациентов, здесь речь идет о «труде академическом» [104]104
См.: Там же. Т. 5. С. 258; 2.1.1894.
[Закрыть]:
В январе 1890 года Чехов пишет, что едет на Сахалин с «научною и литературною целями» [106]106
«Предполагая весною этого года отправиться с научною и литературною целями в Восточную Сибирь и желая, между прочим, посетить остров Сахалин […]» (Там же. Т. 4. С. 10; 20.1.1890). В этом письме Чехов обращается в Главное тюремное управление с просьбой оказать административную поддержку задуманной поездке.
[Закрыть]. И тут же сам их перечеркивает:
То он едет «за пустяками» [108]108
Там же. С. 33.
[Закрыть], то ради «академического» труда. Однако путешествие оказалось шире обоих намерений: это было начинание, развивавшееся на почве жизненных концептов в тесном единении с литературой: «Пусть поездка не даст мне ровно ничего, но неужели все-таки за всю поездку не случится 2–3 дней, о которых я всю жизнь буду вспоминать с восторгом или с горечью?» [109]109
Там же. С. 32; 9.3.1890.
[Закрыть]
За несколько месяцев до путешествия Чеховым овладевает «Mania Sachalinosa» [110]110
Там же. С. 19; 15.2.1890.
[Закрыть]. Со страстным рвением он читает различную литературу о Сахалине:
Бесконечная восторженность, связанная с путешествием и нашедшая отражение в письмах, сочетается с довольно запутанными, даже противоречивыми целями. Это не ускользнуло от внимания чеховского окружения, которое с раздражением реагировало на его намерение; брат Михаил вообще предполагал, что оно пришло ему в голову вдруг, совершенно случайно – с самого начала было неясно, не шутка ли все это [112]112
См. соответствующую главу в кн.: Бердников Г. П.Чехов. М.: Молодая гвардия, 1974. (Серия ЖЗЛ).
[Закрыть]. Чеховские доводы кажутся нам сегодня тем более убедительными, чем менее определенными они были. В марте 1890 года он писал:
Пожалуйста, не возлагайте литературных надежд на мою сахалинскую поездку. Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор (22.3.1890, Письма, 4, 45).
Все объясняющим доводом остается надежда на другую жизнь в другом месте, которым в конечном итоге является само путешествие. Поэтому дорогостоящее сахалинское предприятие ни в коей мере не является только общественной акцией, как, впрочем, и поездкой ради удовольствия. Не в последнюю очередь это путешествие, охватывающее полмира:
Мой маршрут таков: Нижний, Пермь, Тюмень, Томск, Иркутск, Сретенск, вниз по Амуру до Николаевска, два месяца на Сахалине, Нагасаки, Шанхай, Ханькоу, Манила, Сингапур, Мадрас, Коломбо (на Цейлоне), Аден, Порт-Саид, Константинополь, Одесса, Москва, Питер, Церковная ул. (16.3.1890, Письма, 4, 38).
Возможно, это было нечто большее, чем просто ирония, когда Чехов за одиннадцать дней до путешествия заметил: не исключено, что он больше не вернется в Россию [113]113
В уже названном письме издателю журнала «Русская мысль» от 10.4.1890 года Чехов писал: «…на днях я надолго уезжаю из России, может быть, никогда уж не вернусь» ( Чехов А. П.Письма (см. примеч. 3 /В фале – примечание № 89 – прим. верст./). Т. 4. С. 56).
[Закрыть]. Нетерпение, одолевавшее его в течение нескольких недель перед отъездом, совсем не академического свойства:
[…] мне стало совсем скучно. Солнце светит адски, пахнет весной, и мне досадно, что я еще не еду на Сахалин. Теперь бы хорошо сидеть на палубе речного парохода или скакать через степь в тарантасе (17.2.1890, Письма, 4, 21).
Не стоит пытаться до конца прояснить кроющиеся за поездкой на Сахалин намерения. Это могло бы помешать дать оценку многостороннему и противоречивому предприятию и понять, почему Чехов вложил в «Остров Сахалин» столько усилий [114]114
«Я истратил на поездку и на работу столько денег и времени, сколько не получу назад и в 10 лет» (Там же. Т. 5. С. 260; 10.1.1894).
[Закрыть]. Остается некая загадка в этом путешествии, имевшем литературные и научные побуждения, от которого не следовало, однако, ожидать литературных плодов и научных результатов. И действительно, едва ли можно обнаружить непосредственные литературныедостижения; кроме путевого очерка «Из Сибири» и нескольких рассказов [115]115
См., в частности: «Гусев» (1890), «Бабы» (1891,), «В ссылке» (1892), «Убийство» (1895). О позднейшем откике мотива, описанного в рассказе «Убийство», см.: Полоцкая Э. А.После Сахалина // Чехов и его время. М.: Наука, 1977. С. 117–137.
[Закрыть], они ограничиваются лишь несколькими сюжетами, которые, однако, имели важное значение. Во всяком случае, позднее автор был уверен в своем произведении и никогда не высказывался отрицательно о путешествии на Сахалин или о книге о нем.
III. Гетеротопия
Возникает вопрос, насколько правомерно говорить о произведении «Остров Сахалин» как о травелоге – все-таки сам Чехов незадолго до журнальной публикации 1893–1894 годов снабдил его подзаголовком «Из путевых записок» [116]116
Этот подзаголовок, согласно данным издателей полного собрания сочинений, обнаруживается не в рукописи, а в первой журнальной публикации. Он был сохранен и в первом издании книги 1895 года (ср.: Чехов А. П.Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Т. 14–15: «Из Сибири. Остров Сахалин. 1890–1895». М.: Наука, 1978. С. 783. Далее – «Остров Сахалин». Ссылки на это произведение даются в тексте с указанием страницы.
[Закрыть]. Чтобы ответить на этот вопрос, попытаемся абстрагироваться от социальных характеристик этого предприятия, которые естественно выходят на первый план изучения [117]117
Ср., в частности: Conrad Joseph L.Chekhov as social observer: The «Island of Sakhalin» // A Chekhov Companion / Hg. Toby W. Clayman, Westport (Conn.) / London: Greenwood, 1985. S. 273–287; Polakiewicz Leonard A.Chekhov’s «The Island of Sakhalin» and Dostoevsky’s «Notes from a Dead House» as penological Studies // Canadian-American Slavic Studies 2001: 35, № 4. S. 397–421 (здесь приводится и дальнейшая библиография).
[Закрыть]. Что касается общественных аспектов, то книга по преимуществу трактует расхождение «теории» (закон, общественная мораль) и практики: равнодушие общества к тому месту, где оно санкционирует бесчеловечные и бессмысленные формы наказания и незаконной эксплуатации заключенных со стороны чиновников и учреждений, бедственное положение женщин, отсутствие у надзирающего персонала надлежащего обучения и какого-либо стремления решать насущные задачи по улучшению ситуации и введению социальных перемен, в целом же – обстановку, в которой люди (и не только заключенные) вынуждены деградировать. В книге о Сахалине эти проблемы настолько выходят в центр, что тематика собственно путешествия кажется оттесненной на задний план, и чтобы добраться до нее, нужно несколько сместить перспективу. В этой связи я хочу обратить внимание, во-первых, на конструирование пространства и, во-вторых, на «риторику» книги, которая противоречит всем жанровым предписаниям и «взгляд» которой лишен всякой беглости.
Начнем с первого. Можно спорить о том, насколько изображение Сахалина вписывается в традицию восприятия Сибири [118]118
Frank Susi.Imperiale Aneignung. Diskursive Strategien der Kolonisation Sibiriens durch die russische Kultur. Ms. Konstanz 2003. Кар. 3.4.: Dostoevskij, Jadrincev und Čechov als, Geokulturologen‘ Sibiriens. S. 254–270.
[Закрыть]. Во всяком случае, решающим обстоятельством, по-моему, является то, что здесь семантические, культурные границы служат не тенденции к захвату и проводятся не между «Россией» и «Сибирью», но между «Россией», с одной стороны, и «Сахалином» – с другой. Предлагается рассматривать Сахалин как форму «гетеротопии» в смысле, предложенном Мишелем Фуко в докладе об «espaces autres» [119]119
Foucault Michel.Des espaces autres. Conférence au Cercle d’études architecturales, 14 mars 1967. Цит. по: foucault.info/documents/heteroTopia/foucault.heteroTopia.fr.html (последнее посещение в июне 2006 г.; без указания страниц). dt. Übers. Foucault, М.Andere Räume. Aus d. Frz. v. W. Seitter. In: Aisthesis. Wahmehmung heute oder Perspektiven einer anderen Ästhetik. Essais. Hg. Karlheinz Barck. Leipzig, 1991. S. 34–46.
[Закрыть]. Чеховский Сахалин предстает как остров (что подчеркнуто уже в названии книги) – и в пространственном, и в социальном отношении это замкнутое пространство, которое различными способами связывается с целым «нормального» пространства. Фуко рассматривает подобный случай как связь временной отмены (suspendre), нейтрализации или инверсии. Пространство «нормального» имеет у Чехова название: Россия (или же материк). А его Сахалин почти полностью подпадает под определения Фуко, которые он дает современным «гетеротопиям отклонения» («hétérotopies de déviation»), в которые заключаются индивидуумы, чье поведение отклоняется относительно нормы [120]120
Foucault M.«Andere Räume» (см. примеч. 33 /В фале – примечание № 119 – прим. верст./). S. 40.
[Закрыть]. Чеховский остров имеет универсальный характер, он претерпевает функциональные изменения (например, связанные с лейтмотивом колонизации); он соединяет несоединимое (вспомним пассажи о жизни на воле незаключенных или о неадекватности официальной точки зрения условиям жизни на острове); он обладает собственным пониманием времени и представляет собой систему открытий и закрытий.
Не удивляет, что географически закрытая штрафная колония столь явно соотносится именно с концептом Фуко. Но поразительно, что Фуко в конце своей статьи о гетеротопии устанавливает связь с темой путешествия, и конкретно с образом корабля, который всегда относился к «величайшему арсеналу воображения» нашей цивилизации: «[…] le bateau, c’est un morceau flottant d’espace, un lieu sans lieu, qui vit par lui-même. […] Le navire, c’est l’hétérotopie par excellence» [121]121
Foucault M.«Espaces» (см. примеч. 33 /В фале – примечание № 119 – прим. верст./); dt. Übers. S. 46.
[Закрыть]. Чехов совершенно конкретно соединяет гетеротопию острова Сахалин с кораблем, который вначале доставил его с севера на юг («Уезжал я с большим удовольствием, так как север мне уже наскучил и хотелось новых впечатлений» [122]122
Чехов А. П.Остров Сахалин. С. 180.
[Закрыть]), и позднее – с мечтами о путешествии в действительно чужие края, которые не стали темой его книги.
Однако отношение между островом-тюрьмой и материком, между отклонением и нормой ни в коей мере не исчерпывается этим контрастным противопоставлением. С одной стороны, различие между ними дается с крайней остротой: в подчеркнутой чуждости Сахалина и практической непреодолимости его границ. Остров изолирован уже самим повествованием, где описывается только предстоящее прибытие и ни слова не говорится об отъезде. Уже по прибытии, находясь на корабле в устье Амура, он подчеркивает «другость» этого места:
Рассказчик опасается, что его не пустят на остров (54), а его обитатели удивляются: «По доброй воле сюда не заедешь» [124]124
Там же. С. 51.
[Закрыть]. С этнологической точки зрения Сахалин изучается как совершенно чуждое пространство; самые обычные вещи подвергаются сомнению; сам рассказчик кажется местным жителям гостем из другого мира. Эта грань становится особенно отчетливой в главе о «беглых» (гл. XXII). Она начинается с островного положения Сахалина, которое само по себе является препятствием для бегства, и его суровой природы. Здесь же обсуждается очень сильное, несмотря ни на что, стремление к бегству, о чем свидетельствует статистика, и – после краткого отступления, посвященного рассказу о беглых Владимира Короленко «Соколинец» (С. 350), – описывается страх обитателей материка перед беглыми. Согласно доступным автору сведениям, из 1501 убежавшего за последнее время пойманы 1010, сорок найдены мертвыми, остальные пропали бесследно (С. 356).
Симметрия очевидна: недоступность Сахалина в начале текста дополняется невозможностью покинуть остров в конце. Однако именно в этой главе проявляются последовательно выстроенные закрытость и характер «другого» этого пространства – и в то же самое время они столь же последовательно подрываются. На основании других парадигм Вальтер Кошмаль заключил, что сначала Сахалин изображался в качестве «гомогенного пространства, противоположного России», но оппозиция постепенно «ослабевала благодаря повествованию рассказчика», что привело к появлению «противоречивых концепций пространства» [125]125
Koschmal Walter.Semantisierung von Raum und Zeit. Dostoevskijs «Aufzeichnungen aus einem Totenhaus» und Èechovs «Insel Sachalin» // Poetica 1980, 12: S. 397–420. Hier S. 411 und 415.
[Закрыть].
Обусловленные текстом читательские ожидания «другого» пространства все больше разрушаются разными деталями. Иногда это можно истолковать в том смысле, что так подчеркивается внутренняя гомогенность пространства Сахалина: заключенные свободно передвигаются по острову, существуя в «смущающей близости», которая, однако, оказывается безопасной (С. 62); заключенные оставляют открытыми ворота и двери (С. 87); земледельческие достижения колонистов не отличаются от успехов каторжников (С. 229) и четверть заключенных без всяких проблем живет вне тюрьмы (там же).
Но частые сравнения с «Россией» особенно выходят за рамки этой мотивации. Так, уже в наброске «Из Сибири» (1890) местный житель жалуется рассказчику, что в Сибири люди не видят смысла жизни. Он считает, что в России все по-другому: «Все-таки он должен понимать, для какой надобности он живет. В России небось понимают». «Нет, не понимают», – отвечает рассказчик [126]126
Чехов А. П.Остров Сахалин. С. 22.
[Закрыть]. В книге о Сахалине каторжные работают на дворе, «как наши деревенские работники» (229 и след.); деревенское невежество такое, «как и в России» (63); ужасные отхожие места соответствуют понятиям «русского человека» (90); угольные шахты все же не страшнее, чем в Донецке (139), а иные поселения выглядят как «настоящая русская деревня» (149). Речь идет даже о женщинах, которые после прежнего общения со своими мужьями только на каторге вздохнули свободно (252).
Поражают и мотивации, подмечаемые Чеховым у беглых каторжников. Хотя здесь играют роль временные перспективы – например, пожизненные наказания, – но едва ли конкретные условия жизни заключенных. Значительно больше Чехов говорит об общем стремлении на свободу и о «страстной любви к родине». Ирония относительно мечты о родине очевидна:
…а в России все прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди… (ПСС. 14–15. С. 343).
Любое предложение по поводу улучшения условий жизни заключенных на острове наталкивается на аргумент, что они не должны жить лучше, чем дома; но по такой логике каторга неизбежно становится адом (С. 134 и след.). По цензурным соображениям, слово «ад» редко появляется в тексте, зато прямо звучит в письмах: «[…] По воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом» [127]127
Чехов А. П.Письма. Т. 4. С. 139; 9.12.1890.
[Закрыть].
Противоположные жесты от-чуждения и де-дифференциации совместить непросто, однако из них следует, что гетеротопия, ад Сахалина [128]128
Ср. попытку Михаэля Финке включить этот элемент в консистентный мотив «Сошествия в ад» ( Finke MichaelThe Hero’s Descent to the Underworld in Chekhov // The Russian Review. 1994. 53. S. 67–80).
[Закрыть]в той же мере является контрпространством, в какой он является синекдохой всей России. Последняя характеризуется Чеховым позднее в одном из писем, явно по ассоциации с тюрьмой, в качестве «азиатской» страны: в ней нет свободы прессы и совести, жизнь «тесна и скверна» и мало надежды дождаться лучших времен [129]129
Чехов А. П.Письма. Т. 8. С. 155.
[Закрыть]. Через день после возвращения в Москву в декабре 1890 года, он пишет Суворину:
Познание «ада» Сахалина непосредственно переходит в сетование на Россию: «Душа у меня кипит» [131]131
Там же.
[Закрыть]. Еще в Гонконге Чехов мысленно возражал русским попутчикам, критиковавшим английскую колониальную эксплуатацию: «Я думал: да, англичанин эксплоатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплоатируете, но что вы даете?» [132]132
Там же. С. 139.
[Закрыть]
Через три месяца Чехов был уже сыт Сахалином, другим местом обитания, которое оказалось зеркальным отражением его собственного. И он спасался, как же иначе, на корабле: «Вчера в полночь я услышал рев парохода. Все повскакивали с постелей: ура, пароход пришел!» [133]133
Там же. С. 136; 6.10.1890.
[Закрыть]Это был, к его большому разочарованию, «не тот» пароход, то есть именно тот, который доставил его сюда, а теперь шел в Россию. Его же тянуло дальше, ему хотелось «как можно быстрее в Японию, и оттуда в Индию» [134]134
Чехов А. П.Письма. Т. 4. С. 137.
[Закрыть].
11 сентября, когда корабль шел от северной части острова к южной, Чехов сообщает, что утром он увидит Японию и, возможно, в отличие от посланного им письма, сам он вернется не через Америку. На Сахалине писатель каждый день вставал в пять часов утра и работал до позднего вечера; в течение двух месяцев посетил всех каторжан и собрал материал для трех диссертаций – и все же у него осталось «такое чувство, как будто видел все, но слона-то не приметил» [135]135
Там же.
[Закрыть]. Более того: «в итоге /…/ расстроил себе нервы и дал себе слово больше на Сахалин не ездить» [136]136
Там же. С. 134.
[Закрыть]. Настоящие путешествия по азиатским пунктам назначения – позднее он упомянул «Гонконг, Сингапур, Коломбо на Цейлоне, Порт Саид и т. д. и т. д.» – снова обнаружат беглый взгляд: «Сингапур я плохо помню, так как, когда я объезжал его, мне почему-то было грустно» [137]137
Там же. С. 142, 140.
[Закрыть]. Но за этим скрывается и иное впечатление, которое фиксируется с многозначительным лаконизмом: «Затем следует Цейлон – место, где был рай» [138]138
Там же.
[Закрыть]. Мы лишь узнаем, что Чехов ездил там на поезде и вдоволь нагляделся. Но и эти гетеротопии – они, по Фуко, сродни утопическимпространствам – могут оказаться исчерпанными: за последующие 13 дней на пароходе Чехов «обалдел от скуки» [139]139
Там же.
[Закрыть].
IV. Репрезентация. (Не)путевой отчет
Однако Чехов отнюдь не сбился с дороги, несмотря на значительный «окольный путь», о котором он почти не оставил литературных следов. Этот путь относился к его «делу жизни» – Сахалину, – равно как и целеустремленность, с которой он в конце концов отправился в Москву и долгие годы работал над книгой. Последняя в окончательной редакции появилась только в 1895 году. Текст этого произведения сохранил загадочный статус; литературоведческие исследования – часто даже биографические – в известной мере обходят его стороной [140]140
К тому же книга Чехова спровоцировала появление нескольких публикаций, которые едва ли можно назвать литературо– или культуроведческими. На медицинскую тему см., в частности: Ochsenfeld Frani-Josef.Anton P. Tschechow. Die Insel Sachalin. Köln, 1994 (Arbeiten der Forschungsstelle des Instituts für Geschichte der Medizin der Universitat zu Koön. Bd. 66); по поводу литературной обработки биографии см.: McConkey James.То A Distant Island. New York: E. P. Dutton, 1984. Эта книга появилась nota bene до первого английского перевода книги Чехова о Сахалине – он вышел только в 1987 (!) году. Еще пример: в Cambridge Companion to Chekhov(Hg. Vera Gottlieb / Paul Allain, Cambridge University Press 2000) к книге Чехова относятся лишь три маргинальных замечания.
[Закрыть].
Во время создания текста Чехов путешествовал и по европейским странам, и его письма, адресованные в основном членам семьи, опять сколь поверхностны («беглы»): «Да, Эйфелева башня очень, очень высока. Остальные выставочные постройки я видел только снаружи» [141]141
Чехов А. П.Письма. Т. 4. С. 219.
[Закрыть], столь и полны юмора: «Пока мы не виделись, я успел побывать в Италии, в Париже, Ницце, Берлине, Вене… В Париже видел голых женщин» [142]142
Там же. С. 223.
[Закрыть]. Уже через несколько дней после возвращения с Сахалина он написал, что «весной» поедет на Ледовитый океан [143]143
Там же. С. 145.
[Закрыть]. Вместо этого он купил себе поместье и отклонял все предложения Суворина отправиться в путешествие, в частности потому, что занимался помощью голодающим и профилактикой холеры.
Письма, написанные между самим путешествием и публикацией книги о нем, возвращают нас к вопросу о жанре создаваемой в это время книги. Этот вопрос разрешить отнюдь не легче, нежели вопрос о мотивации.
Что означает здесь слово «литературный»? Имеется в виду специальная литература или все-таки также и материал, способный склонить к «беллетристике» – чего сам Чехов почти не делал? Судя по другим высказываниям, книга о Сахалине в этом смысле представляется Чехову скорее не-литературной. На подозрение Суворина, будто он отрекся от своей книги, Чехов категорически заявил, что никогда не предаст свое «детище»: «Нет, сие мое детище я не могу бросить. Когда гнетет меня беллетристическая скука, мне приятно бывает браться не за беллетристику» [145]145
Там же. С. 105; 16.8.1892.
[Закрыть]. Кажется, однако, что он сам возбудил сомнения Суворина. В уже упоминавшемся письме к нему Чехов писал: «Временами бывает, что мне хочется сидеть над ним 3–5 лет и работать над ним неистово, временами же в часы мнительности взял бы и плюнул на него» [146]146
Чехов А. П.Письма. Т. 4. С. 266. 30.8.1891.
[Закрыть]. Но, как он считает, получится нечто «дельное».
Когда Чехов в июле 1893 года сообщает Суворину, что отдал в печать книгу о Сахалине – имеются в виду три первых главы, начало неполного журнального варианта, который появился в 1893–1894 годах в журнале «Русская мысль» [147]147
См. примечания в: Чехов А. П.Письма. Т. 4. С. 780. История возникновения книги отмечена не в последнюю очередь цензурными трудностями.
[Закрыть], – он видит сложность работы над текстом в привнесении в него субъективного начала. Лишь после долгого труда, постоянно ощущая «фальшь», он смог объяснить ее причину:
Фальшь была именно в том, что я как будто кого-то хочу своим «Сахалином» научить и вместе с тем что-то скрываю и сдерживаю себя. Но как только я стал изображать, каким чудаком я чувствовал себя на Сахалине и какие там свиньи, то мне стало легко и работа моя закипела, хотя и вышла немножко юмористически [148]148
Чехов А. П.Письма. Т. 5. С. 217; 27.7.1893.
[Закрыть].
В известной степени это высказывание тоже загадочно. Чехов, казалось бы, чувствует себя свободнее, когда он субъективен и ощущает свою чуждость изображаемому; в то же время варианты текста свидетельствуют о том, что автор, как подмечают издатели, пытается избавиться от биографических связей, деталей, которые могли бы указывать на него (в частности, от специально врачебных отступлений), на его имя или на рассказ от первого лица [149]149
См.: Чехов А. П.Остров Сахалин. С. 786.
[Закрыть]. Субъективная свобода явно идет от сокрытия собственного Я, от само-отчуждения – к «чудачеству» и тем самым к отстраненности от каких-либо поучений. Здесь, как ни странно, он указывает на юмористическую подоплеку, а в январе 1894 года защищает перед тем же Сувориным «основательность», «сухость» и «ученость» книги. Это «труд академический», и медицина не может теперь упрекнуть его в предательстве:
