Текст книги "Беглые взгляды"

Автор книги: Клаус Штэдке

Соавторы: Елена Гальцова,Наталья Маргулис,Сузи Франк,Криста Эберт,Кристина Гёльц,Гун-Брит Колер,Йохен Петерс,Райнер Грюбель,Ульрих Шмид,Дагмар Буркхарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Беглые взгляды: Новое прочтение русских травелогов первой трети XX века
(Сборник статей)

Предисловие

Предлагаемый читателю сборник статей славистов Европы и России имеет свою предысторию. Она восходит к Международному симпозиуму, который проходил в феврале 2006 года в Бременском университете в рамках проекта Фонда Фольксваген «Взгляды Других, путешествия в метрополии: Берлин, Париж, Москва между двумя мировыми войнами». Бременскому симпозиуму предшествовали симпозиумы в Оснабрюке (Германия, январь 2004) и в Серизи-ла-Саль (Франция, сентябрь 2004), на которых метафорика «взгляда Других» или же «скрещивающихся взглядов» (regards с raisés) оказалась необыкновенно продуктивной при сравнительном прочтении немецких, французских и русских травелогов.

В этот период в рамках проекта вышло из печати три сборника на немецком языке [1]1
  Вышедшие сборники открыли вновь созданную серию «Reisen Texte Metropolen»: Walter Fähnders / Nils Plath / Hendrik Weber / Inka Zahn (Hg.). Berlin, Paris, Moskau: Reiseliteratur und die Metropolen. Bielefeld: Aisthesis, 2005; Asholt Wolfgang / Leroy Claude (Hg.). Die Blicke der Anderen. Paris-Berlin-Moskau. Bielefeld: Aisthesis, 2006; Walter Fähnders / Wolfgang Klein / Nils Plath (Hg.). Europa. Stadt. Reisende. Blicke auf Reisetexte. 1918–1945. Bielefeld: Aisthesis, 2006.


[Закрыть]; четвертый сборник «Flüchtige Blicke. Relektüren russischer Reisetexte des 20. Jahrhunderts» появился в начале 2009 года. Из этого сборника для перевода на русский язык [2]2
  Абсолютное большинство переводов являются авторизованными. Следует также заметить, что в связи с относительной неустойчивостью русских терминов, касающихся феномена литературы Нового времени (модерн, модернизм, «модерность»), издатели не ставили перед собой задачу унифицировать их, но следовали авторским интерпретациям. – Примеч. пер.


[Закрыть]были отобраны статьи, на наш взгляд, пунктирно отмечающие существенные этапы развития литературного модерна в России: от «беглого модерна» конца XIX века до модернистских «набросков» советского периода.

Концепт «беглого взгляда» как нельзя лучше соответствует состоянию бегства, в которое была ввергнута вся Россия, оказавшаяся в первой трети XX века в пучине революции и Гражданской войны. Именно этим состоянием обусловливалась вынужденная или намеренная «беглость» взглядов русских путешественников эпохи исторического перелома – не важно, где они находились в это время: в России или за ее пределами.

«Беглость» визуального ряда часто становилась причиной текстовых «сбоев»: зримый образ и написанное слово нередко вступали в сложные и противоречивые отношения, приводившие как к взаимозаменяемости, так и к взаимному отрицанию.

Понятия «свой» и «чужой» (другой) постепенно теряли привычные для травелогов смыслы, двигаясь от их противостояния к кажущейся идентичности, вплоть до полного снятия этого противопоставления или же, вследствие усиления идеологического начала, к совершенному отчуждению.

Вместе с тем в концепте «беглого взгляда» кроется чрезвычайно богатый эстетический и поэтологический потенциал. Пожалуй, наиболее точно это выразил О. Мандельштам в своем «Путешествии в Армению»: «Но глаз мой, падкий до всего странного, мимолетного и скоротечного, улавливал в путешествии лишь светоносную дрожь случайностей, растительный орнамент действительности».

Эти и некоторые другие особенности русских травелогов первой трети XX века представляются нам наименее изученными в современной науке. Настоящий сборник призван в известной мере заполнить существующую лакуну.

В.-С. Киссель

Г. А. Тиме

I. Введение

Путешествие на Солнце без возврата:
к вопросу о модернизме в русских травелогах первой трети XX века

I

Символист Андрей Белый в своем стихотворении в прозе «Аргонавты» (1904) изображает уникальное путешествие – познавательное и завоевательное, однако обреченное на гибель [3]3
  Первая публикация появилась в цикле «Золото в лазури». Ср.: Белый А.Стихотворения 1. Шесть сборников опубликованных стихов. / Сост., подгот. текста, коммент. Дж. Малмстада. München: Wilhelm Fink, 1984. С. 197–210. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте.


[Закрыть]. В начале XXIII века некий писатель, наблюдая заход осеннего солнца, задумывает путешествие за «золотым руном» по образу мифического путешествия аргонавтов. Чтобы познакомить других со своим замыслом, этот писатель вскоре издает журнал «Золотое руно» и инспирирует создание Межпланетарного общества, располагающего финансовыми средствами и техническими знаниями для создания первого космического корабля для полета на Солнце [4]4
  Стихотворение принадлежит к корпусу «текстов об аргонавтах» 1901–1904 годов, который, наряду со стихотворным циклом «Золото в лазури», включает в себя четыре симфонии, а также письма и дневниковые записи. См. об этом: Lavrov Alexander.Andrei Bely and the Argonauts’ Mythmaking. Irina Paperno / Joan Delaney Grossman. Creating Life. The Aesthetic Utopia of Russian Modernism: Stanford, California: Stanford Univ. Press, 1994. S. 83–121.


[Закрыть]. Через пять лет эта идея всюду приобретает многочисленных приверженцев, которые хотели бы отправиться в настоящее путешествие пилигримов, так как после долгого периода скепсиса человечество пережило религиозный ренессанс, выразившийся в первую очередь в создании «религии пилигримов» [5]5
  Ср.: Белый А.Стихотворения (см. примеч. 1 /В фале – примечание № 3 – прим. верст./). С. 270.


[Закрыть]. Техническое осуществление своих планов писатель доверяет глухонемому конструктору, который создает космический корабль из лучей солнца. Между тем приверженцы этого начинания объединяются в союз «кавалеров ордена Золотого Руна» и празднуют предстоящий старт солнечного корабля согласно средневековому ритуалу [6]6
  Ср.: «Всё блестит и сверкает, светится и мерцает» – ср. особенно характерный пример: «Вывески домов отливали огнем. На изумрудных струях метались струи солнца. Это была пляска солнечных светочей. Это были золотые черви. Потом черви стали рубинные. Вспыхнувшие стекла становились слитками красного золота, и солнечность заливала вечерние комнаты» (С. 268).


[Закрыть].

Поэты и инженеры поднялись наконец на борт «Арго», чтобы возглавить «переселение человечества на солнце» и «чертоги солнца наполнить» [7]7
  Ср.: «Мы возьмем в руки переселенческое дело. Земля останется без обитателей, зато чертоги солнца наполнятся» (С. 266).


[Закрыть]. И хотя путешественникам удается преодолеть притяжение Земли, но вдали от людей, в пустоте космоса писатель осознает дерзкую самонадеянность своего предприятия, хочет привлечь к ответу инженера, но обнаруживает, что рядом с ним нет ни одного человека, а сидит только соломенная кукла в маске. Поэт умирает, его труп продолжает космический полет. А в это время на Земле его последователи-энтузиасты строят дальнейшие планы по переселению человечества, не подозревая о том, что их первый отряд уже потерпел крушение [8]8
  «Человечество в близком будущем должно было соорудить множество солнечных кораблей, но всем им будет суждена гибель…» (С. 276).


[Закрыть].

В стихотворении Белого буквально на нескольких страницах собраны основные мотивы литературы путешествий русского модерна, которая сплавляет миф и научную фантастику и одновременно развивает поэтику бегства и (визуальной) беглости, имевшую большее значение для жанра русских травелогов XX века, нежели считалось раньше. Прежде всего, этот фрагмент свидетельствует о восхищении символистов светом солнца, его сиянием, редкими и яркими красочными эффектами, отражениями, оптическими обманами и разного рода визуальными феноменами [9]9
  О мотивах и темах «солнца» и «света» ср.: Hansen-Löve Aage A.Der russische Symbolismus. System und Entfaltung der poetischen Motive. Band 2: Mythopoetischer Symbolismus: 1. Kosmische Symbolik. Wien: Österreichische Akadcmie der Wissenschaften, 1998. S. 147–241.


[Закрыть]. Текст перенасыщен определениями цвета; «дрожащие молнии», «огненные нити» и «золотые стрелы» столь же интенсивны, сколь и беглые визуальные феномены [10]10
  Для этого имеются и практические указания: «Энергия золотых лучей препровождалась в солнечный конденсатор. Воздыханный блеск здесь переходил в жидкую лучезарность, которая дальнейшим конденсированием превращалась в золотую ковкую броню для Арго» (см. примеч. 1 /В фале – примечание № 3 – прим. верст./. С. 269).


[Закрыть].

Такой литературный прием нацеливает текст Белого на внутреннее зрение читателя, которое должно быть в состоянии (или стремиться) воображать красочные эффекты. По своей необыкновенной визуальной выразительности стихотворение Белого продолжает старую европейскую традицию, получившую в символистских кругах необыкновенную популярность [11]11
  О свете и красках в культуре русского модерна см.: Осипова Н. А.Световая парадигма в русской культуре Серебряного века // Modernités russes. 7. L’âge d’argent dans la culture russe. Lyon: Centre d’études slaves André Lirondelle, 2007. S. 223–235.


[Закрыть]. В развитии «нового видения» русский символизм обгонял футуризм и формализм. Poetae docti Иннокентий Анненский или Вячеслав Иванов могли бы при этом ссылаться, например, на метафизику Аристотеля, отдавшего предпочтение зрительному восприятию по отношению к слуху, запаху, вкусу и осязанию [12]12
  Ср.: Аристотель.Метафизика. Кн. I, гл. 1: «ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда, когда мы собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий в [вещах]». Ряд греческих философских терминов, вошедших в базовую терминологию европейских культур, таких как теория и скепсис, имеют в виду точное, острое, изучающее видение и наблюдение.


[Закрыть]. Этот «окулярцентризм», сильно повлиявший на западную культуру и особенно на модернизм, по мнению многих его историков, в русском восприятии рубежа XIX–XX веков достиг своего апогея [13]13
  О стадиях «окулярцентризма» и дискуссиях о нем см.: David Michael Levin(Hg.). Modernity and the Hegemony of Vision. Berkeley / Los Angeles / London: University of California Press, 1993 und ders. (Hg.). Sites of Vision. The Discursive Construction ofSight in the History ofPhilosophy. Cambridge, Mass. [u.a]: MIT Press, 1997.


[Закрыть]. Литература, философия, религиозное мышление эпохи развивали обостренное сознание визуальной экспозиции человека. Человек – не только живое существо, владеющее языком, но и существо, которое, по Гансу Блюменбергу, определяется «комплексом […] видимости, возможностью быть видимым, видеть и изображать себя» [14]14
  Ср.: Blumenberg Hans.Beschreibung des Menschen. Aus dem Nachlaß herausgegeben von Manfred Sommer. Frankfort am Main: Suhrkamp, 2006. S. 779, cp. ibid. S. 778: «Видимость это не простое положение вещей, когда человек является телесно и поэтому физически „видимым“, то есть рефлекторно отражающим солнечный свет. Это значит гораздо больше; прежде всего потому, что он постоянно пронизан и определяем видением других /людей/, и имеет их /в виду/ как видящих в длительной определенности своих жизненных форм и функций».


[Закрыть]. Стихотворение в прозе «Аргонавты» тоже полностью определяется «комплексом видимости». Утопический план путешествия на Солнце основывается на особой интенсивности визуального восприятия. Центральное небесное светило, обеспечивающее нашу планетную систему светом и энергией, становится объектом страстной устремленности писателя, которая практически воплощается инженером, то есть превращается в машинную силу. Перед полетом на Солнце аргонавты предстают на последнем празднике восторженных единомышленников, чтобы затем исчезнуть в космосе, то есть навсегда пропасть из вида, стать невидимыми для людей [15]15
  См. примеч. 1 /В фале – примечание № 3 – прим. верст./: «Взглянув на небо, увидели, что там, где была золотая точка, осталась только лазурь» (С. 275).


[Закрыть]. То, что их корабль состоит из чистой энергии, света и свечения, придает рассказу мифическую глубину и вместе с тем позволяет понять временную близость этой в высшей степени фантастической прозы к революции в естествознании, к теории относительности и квантовой физике.

Между поэзией и техникой, неразрывно связанных этой констелляцией, одновременно обнаруживается и непреодолимый разрыв. Два противоположных образа: писатель, погруженный в наблюдение заката вечернего солнца, узревший фантастическое видение, и техник, который никогда не показывает своих глаз, у которого нет глаз, к тому же он глухонемой и в конечном итоге оказывается куклой, – демонстрируют непримиримую оппозицию теории и практики, мечты и ее осуществления, света и тьмы, возможности видеть и слепоты. Однако присутствие инженера и техника необходимо для реализации дерзновенных планов поэта, и эта зависимость поэта, якобы оказавшегося вблизи Солнца, уже свидетельствует о глубоком сомнении в автономности слова и литературы. Более того, в тексте Белого изначальная эйфория солнечных пилигримов толкуется как предвестие краха («Это будет взрыв небывалого восторга перед небывалой гибелью», с. 277). Из путешествия на Солнце нет возврата, человечество недостаточно оснащено для покорения космоса [16]16
  Ср.: «Ледяные порывы свистали о безвозвратном» и «[…] нельзя было вернуться» (С. 275).


[Закрыть].

К тому же по отношению к центральной фигуре писателя этот текст автореферативен, то есть он комментирует связь видения, стремления и написания на уровне содержания и на метауровне производства текста: основание журнала «Золотое руно» (которое метонимически соответствует написанию текста) предстает и как перевод неповторимого воображения – путешествия на Солнце – в написанные слова [17]17
  О взаимосвязи видения и писания см.: Mergenlhaler Volker.Sehen schreiben – Schreiben sehen. Literatur und visuelle Wahmehmung im Zusammenspiel. Tübingen: Niemeyer, 2002. S. 3: «Литература строится в первую очередь как визуальный медиум, текст; но ее корреспондирующий смысловой канал – глаз».


[Закрыть]. Так текст проблематизирует механизмы чтения, которое базируется на целенаправленном визуальном восприятии: глаз как физический орган воспринимает значимые особенности рукописи, которые затем мозгом, «духовным оком» превращаются в образы, представления, идеи и т. п. [18]18
  О попытке параллельного рассмотрения визуального восприятия и модерна см.: Kleinspehn Thomas.Der flüchtige Blick. Sehen und Identität in der Kultur der Neuzeit. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt Taschenbuch, 1989; в особенности главу «Die Verdoppelung der Bilder und die Flüchtigkeit der Moderne». S. 233 ff.


[Закрыть]С этим в значительной мере связана способность литературного текста создавать иллюзии, которые могут полностью вытеснить восприятие действительности [19]19
  Ibid. S. 382.


[Закрыть].

Уже много раз исследователи подчеркивали растущую склонность авторов современных травелогов к визуальным смыслам и визуальной метафорике [20]20
  Как, например: Wolfzettel Friedrich.Reiseberichte und mythische Struktur. Stuttgart: Steiner, 2003. Hier S. 60.


[Закрыть]. Конкретные обстоятельства путешествий, которые в более старых текстах часто касались слуха, вкуса или запаха, все более отодвигаются на задний план – не в последнюю очередь вследствие увеличившейся быстроты передвижения [21]21
  О воздействии на восприятие железной дороги см., например: Schivelbusch Wolfgang.Geschichte der Eisenbahnreise. Zur Industrialisierung von Raum und Zeit im 19. Jahrhundert. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch, 2000; в частности, главу «Das panoramatische Reisen». S. 51–67.


[Закрыть]. Путешествующие писатели воспринимали объект в первую очередь глазами, эти визуальные впечатления переводились в слова, записывались – и затем снова воспринимались читателем как текст (шрифт) и переводились в собственные представления, воспоминания, образы. Так возникает круговое движение от глаза к тексту и от текста опять к глазу – уже читательскому. Высокий уровень самосознания и саморефлективности подобного текста превращает его в образцовый пример вторичного восприятия и, значит, эпистемической модернизации [22]22
  О понятии «эпистемическая модернизация» см., в частности: Gumbrecht Hans-Ulrich.Kaskaden der Modernisierung. Mehrdeutigkeiten der Moderne / Hg. Johannes Weiß. Kassel: Univ. Press, 1998. S. 17–41.


[Закрыть]. У Андрея Белого провидец нового путешествия аргонавтов при помощи текста и писания побуждает своих читателей покинуть ограниченную сферу человеческого и отправиться в космические дали, то есть «выглянуть» из конечности человеческого существования, как это пытается сделать со своими читателями сам Андрей Белый, реальный автор рассматриваемого нами текста.

В своем изображении путешествия аргонавтов Белый, наряду с греческим мифом и «религией пилигримов», явно обращается к традиции русского религиозного странничества, которая в течение многих столетий служила жанровой основой для текстов, описывающих передвижение [23]23
  Ср., например: Seemann Klaus-Dieter.Die altrussische Wallfahrtsliteratur: Theorie und Geschichte eines literarischen Genres. München: Fink, 1976.


[Закрыть]. Странничество служит цели, находящейся в закрытом космосе и обретающей свое значение не в силу географического положения, но благодаря фигуральной топографии спасения и святости [24]24
  Ibid. S. 52–58.


[Закрыть]. Как показал в своем исследовании Юрий Лотман, понятия географического пространства в средневековых русских текстах, путешествия пилигримов концептуализировались не только как пространственное передвижение, но и в качестве аксиологической шкалы, иерархии ценностей, наивысший пункт которой локализировался на небе, а самый низший – в аду [25]25
  См. об этом: Лотман Ю. М.О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Лотман Ю. М. Избранные статьи о семиотике и типологии культуры. Таллинн: Александра. 1992. Т. 1. С. 407–413.


[Закрыть]. Понятие «странничество», этимологически означающее передвижение по стране, связано с другими русскими практиками ограничения и познания пространства. К ним относятся путешествие, блуждание, бродяжничество и не в последнюю очередь бегство – практика, свойственная не только крепостным крестьянам, но и разным этносам в их стремлении избежать доминирования центра [26]26
  Ср.: Seemann Klaus-Dieter.Wallfahrtsliteratur (см. примеч. 21 /В фале – примечание № 23 – прим. верст./). S. 91–113; а также новые подробные исследования русских пространственных передвижений: Ingold Felix Philipp.Russische Wege. Geschichte Kultur Weltbild. München: Wilhelm Fink, 2007.


[Закрыть].

Но если странничество происходит в закрытом религиозном космосе и направлено к трансцендентальной цели, то путешествия Нового времени ведут в пространство, в принципе мыслимое как открытое [27]27
  Ср.: Jaœ Elsner / Joan-Pau Rubiés.«Introduction»: Voyages and Visions. Towards a Cultural History of Travel / Hg. Jaœ Elsner / Joan-Pau Rubiés. London: Reaktion Books, 1999. S. 1–56. Hier S. 4: «[…] the cultural history of travel is best seen as a dialectic of dominant paradigms between two poles, which we might define as the transcendental vision of pilgrimage and the open-ended process which typically characterizes modernity».


[Закрыть]. Белый сочетает оба представления, заставляя аргонавтов XXIII века совершить паломничество на Солнце, которое заканчивается где-то в космосе, то есть нигде. Свобода передвижения модернизма распространяется техническим прогрессом на космос, однако путешествие на Солнце означает не самоутверждение, а потерю самого себя. Так стихотворение Белого не только представляет тонкую поэтику видения и возможности быть увиденным, но и отмечает кульминационный пункт русского травелога как автобиографического дискурса рубежа веков.

Чтобы понять это положение, следует обратиться к автобиографическому подтексту стихотворения в прозе, который сразу же открывался посвященным читателям поэта и его друзьям. Во время учебы в Москве в первые годы нового столетия Белый участвовал в основании Кружка аргонавтов; кружок объединял молодых художников и мыслителей, находившихся в поисках духовного обновления русской культуры, подобно тому как когда-то мифические аргонавты устремились на поиски Золотого руна. Метафорика и символика путешествия аргонавтов наложили отпечаток на все раннее творчество Белого. В самом начале своей писательской биографии путешествия казались Андрею Белому, неустанному искателю, которому после прощания с родительским домом не суждено было иметь постоянного пристанища, конгениальной активностью, стимулирующей его творческую продуктивность или даже высвобождающей ее [28]28
  Самое основательное описание путешествий Белого и компиляций его травелогов принадлежит французскому слависту Клоду Фриу: Andréi Biély, Le collecteur d’espaces. Notes, mémoires, correspondances / Présenté et traduit du russe par Claude Frioux. Paris: L. Vuitton, 2000.


[Закрыть]. В десятые и двадцатые годы он написал свои самые значительные травелоги о Северной Африке, о Берлине и Кавказе [29]29
  О кризисе Белого в Берлине см.: Kissel Wolfgang Stephan.Die Metropolenreise als Hadesfahrt: Andrej Belyjs Berliner Skizzen, Im Reich der Schatten‘ // Berlin, Paris, Moskau: Reiseliteratur und die Metropolen. Hg. Walter Fähnders / Nils Plath / Hendrik Weber / Inka Zahn. Bielefeld: Aisthesis, 2005. S. 227–251; также: Kissel Wolfgang Stephan.Une descente aux Enfers: Le projet autobiographique d’Andrej Belyj et son séjour à Berlin (1922/23) // Revue des Etudes Slaves, LXXIX / 3. Entre les genres. L’écriture de l’intime dans la littérature russe, XIXe – XXe siècles. Paris, 2008. P. 375–388.


[Закрыть]. Таким образом, фрагмент «Аргонавты» также говорил и о его собственном путешествии аргонавта, его земном путешествии в поисках Золотого руна.

Вместе с тем стихотворение Белого теснее связано с жанром русского травелога, нежели это может показаться на первый взгляд: оно соответствует расширявшемуся радиусу путешествий русских писателей с конца XVIII и до конца XIX века. На рубеже XIX и XX веков жанр модернистских травелогов на русском языке пережил хотя и короткий, но исключительно богатый исторический период. В конце XVIII века, во время особенного преклонения русских перед идеями Просвещения, Николай Карамзин отправился в центры европейской цивилизации, чтобы приобщиться к чужому и способствовать созданию синкретической культуры из европейских и русских элементов [30]30
  Ср. основополагающее исследование путешествия Карамзина: Лотман Ю. М., Успенский Б. А.«Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. С. 83–121.


[Закрыть]. Его «Письма русского путешественника» долгое время были образцом нормы и стиля русских травелогов: ни один писатель, путешествовавший в Западную Европу, не мог полностью избежать его влияния [31]31
  Dickinson Sara.Breaking Ground. Travel and National Culture in Russia From Peter I To the Era Of Pushkin. Amsterdam / New York: Rodopi, 2006.


[Закрыть]. Множество деталей, наполнивших текст, не соответствовало исторической реальности путешествия Карамзина – их узрело только «духовное око» писателя, то есть, строго говоря, они оставались вымыслом. С тех пор русские травелоги заняли место между вымыслом и документом [32]32
  Ср.: Asholt Wolfgang.Reiseliteratur und Fiktion // Ders. / Claude Leroy. Die Blicke der Anderen Paris-Berlin-Moskau. Bielefeld: Aisthesis, 2006. S. 79–100. Hier S. 79ff.


[Закрыть]. Так возникла их чрезвычайно тесная привязанность к литературным нормам, подчеркнутая литературность, более обращавшая взгляды путешествующих русских писателей на претексты, нежели на реальность посещаемых стран [33]33
  Kleespies Ingrid.Caught at the Border: Travel, Nomadism, and Russian National Identity in Karamzin’s Letters of A Russian Traveller and Dostoevsky’s Winter Notes On Summer Impressions // Slavic and East European Journal. Vol. 50. № 2 (2006). S. 231–251.


[Закрыть].

Во всяком случае, уже в первой трети XIX века наряду с текстами о путешествиях в Европу появились тексты о поездках на Восток и в южном направлении. Среди них особенно значительно «Путешествие в Арзрум» (1830) Александра Пушкина. Поэт, которому в течение всей жизни было отказано в свободном выезде в Западную Европу, в поисках приключений бежал от интриг петербургского царского двора на Восток. В начале путешествия достижение и пересечение границы империи были для Пушкина чем-то особенно заманчивым. Однако бегство из империи осталось невозможным для русского поэта: когда он достиг реки Арпачай, царская армия уже перешла эту границу. Во время попытки пересечь границу поэт был отброшен назад, то есть перемещен в собственное воображение. В этом смысле «Путешествие в Арзрум» является медитацией о границе не только русской империи, но и о границах литературы, границах времени и пространства [34]34
  Ср.: Greenleaf Monika.Pushkin and Romantic Fashion. Fragment, Elegy, Orient, Irony. Stanford, California: Stanford University Press, 1994; в частности, главу «The Foreign Fountain: Self as Other in the Oriental Poem». S. 108–155.


[Закрыть]. Если Пушкин уже своим путешествием по следам военного похода против Османской империи нарушил запрет графа Бенкендорфа, то его текст об этом путешествии был направлен именно против тогдашних условностей жанра. Взгляд убегающего поэта лишал завоевательный поход всякой экзотической ауры и вводил в русскую литературу этнографическую точность; пушкинский пример, подобно карамзинскому, послужил образцом для следующих поколений. После появления двух основных текстов русской модернистской литературы путешествий жанр травелога в той или иной форме стал касаться самоопределения России между Западом и Востоком, Европой и Азией.

Подъем русской этнографии начиная с середины XIX века сопровождается появлением почти необозримого количества научных травелогов, описаний ландшафтов и природы, среди которых работы изучавших Среднюю Азию натуралистов Григория Грум-Гржимайло и Николая Пржевальского стали известны далеко за пределами России [35]35
  Ср., например: Rayfield Donald.The Bream of Lhasa: The Life of Nikolay Przhevalsky (1839–1888). Explorer of Central Asia. London: Elek, 1976.


[Закрыть]. В 1890-е годы в писательской среде усилилась тенденция к прорыву через ограниченный европейский горизонт – к Востоку: так, например, Владимир Соловьев, Михаил Кузмин и Вячеслав Иванов, а позднее Андрей Белый отправились в Египет, Николай Гумилев представил свое путешествие в Эфиопию в качестве самоутверждения героической поэзии в разочарованном мире. Эти путешествия, как в «Аргонавтах» у Белого, приумножили число секуляризованных паломничеств, продолжавших романтический поиск Абсолюта. Обращение к Востоку и к Юго-Востоку создало множество вариантов русского путевого отчета, способствующих познанию «востока Востока», «русского Ориента» и их открытию для современной русской литературы.

На рубеже веков, ко времени появления «Аргонавтов» Андрея Белого, частые путешествия и их необычные цели служили выражением освобожденности, радости экспериментаторства и самоутверждения богемы, особенно московской и петербургской [36]36
  Так русские приобщались к движению, описанному Кристофом Оттербеком: Otterbeck Christoph.Europa verlassen. Künstlerreisen am Beginn des 20. Jahrhunderts. Köln / Weimar / Wien: Böhlau, 2007.


[Закрыть]. Впервые поколению русских художников раскрылись просторы для передвижения, позволившие ему отказаться от фиксации внимания только на Европе и на Западе в целом. Иван Бунин, например, признавался в своей «ненасытн/ой/ страсти к путешествиям» [37]37
  Ср. у Одоевцевой: «Рельсы […] всегда будят во мне мою ненасытную страсть к путешествиям. Ведь больше всего на свете я люблю путешествия. И воспоминания о них. Я объездила чуть ли не весь мир» ( Одоевцева И.На берегах Сены. М.: Художественная литература, 1989. С. 257).


[Закрыть]. Еще до Первой мировой войны он отправился в кругосветное путешествие, следы которого проявляются во многих его рассказах. Константин Бальмонт, тоже благодаря своим поездкам, еще до войны открыл для себя Азию, Африку и Южную Америку. Его второй цикл стихотворений «Будем как солнце» (1902) относится к непосредственным претекстам путешествия аргонавтов Андрея Белого.

II

Сколь далеким кажется стихотворение в прозе «Аргонавты» от реальных путешествий рубежа веков, столь тесно оно оказывается связанным с атмосферой эйфории этой эпохи. Фантасмагория путешествия на Солнце или к звездам, свободы космического полета как растущей свободы передвижений по земле увлекает не только Андрея Белого, но и всю литературу модернизма в самых его различных вариантах [38]38
  Относительно русской литературы прежде всего ср.: Hagemeister Michael.Die Eroberung des Raums und die Behefrschung der Zeit. Utopische, apokaiyptische und magisch-okkulte Elemente in den Zukunftsentwürfen der Sowjetzeit  //Die Musen der Macht. Medien in der sowjetischen Kultur der 20er und 30er Jahre. Hg. Jurij Murašov / Georg Witte. München: Wilhelm Fink, 2003. S. 257–284. См. также новейшие исследования: Schwartz Matthias.Wladimir Velminski und Torben Philipp, Bazarovs Erben. Ästhetische Aneignungen von Wissenschaft und Technik in Russland und in der Sowjetunion // Laien, Lektüren, Laboratorien: Künste und Wissenschaften in Russland 1860–1960 / Hg. Matthias Schwartz. Frankfurt am Main u.a.: Lang, 2008. S. 9–36. По поводу западной литературы о путешествиях к звездам см., например: James Edward.Per ardua ad astra: Authorial Choice and the Narrative of Interstellar Travel. Elsner / Rubiés (Hg.) // Voyages and Visions (см. примеч. 25 /В фале – примечание № 27 – прим. верст./). P. 252–271.


[Закрыть]. Вера в техническую осуществимость таких мечтаний была удивительно широко распространена в русской культуре перед Первой мировой войной, а также в советскую эпоху, именно в среде естествоиспытателей и инженеров. Непосредственно в пред– и послевоенное время возникло необыкновенно много переходов и «мостов» между символистским, авангардистским, естествоиспытательским и техническим дискурсами. Элементы научной фантастики в тексте Белого – такие как создание космического корабля с помощью света и солнечных лучей – всего несколькими годами позднее можно обнаружить в проектах русских изобретателей. Константин Циолковский, один из основателей советского ракетостроения, предвидел уже в 1911 году, что в своем стремлении к свету и вдаль человечество перешагнет границу атмосферы, чтобы затем покорить все пространство Солнечной системы [39]39
  См. об этом: Hagemeister Michael.«Unser Körper muß unser Werk sein». Beherrschung der Natur und Überwindung des Todes in russischen Projekten des frühen 20. Jahrhunderts // Die Neue Menschheit. Biopolitische Utopien in Russland zu Beginn des 20. Jahrhunderts / Hg. Boris Groys / Michael Hagemeister unter Mitarbeit von Anne von der Heiden. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2005. S. 19–67. Hier S. 59.


[Закрыть].

В свою очередь, эти прогнозы и предсказания побуждали к созданию собственных программ отдельные радикальные группы авангарда, которые в неспокойные годы революции и Гражданской войны возникали столь же стремительно, как и исчезали. Так, 4 января 1922 года в газете «Известия» появилось воззвание «Российских и Московских анархистов-биокосмистов», провозглашавшее во имя имморализма и интерпланетаризма фундаментальное право человека на «свободу передвижения в космическом пространстве». Годом ранее один из его соавторов, Александр Святогор, сформулировал: «„Покорение космоса“ мы тоже ставим на повестку дня. Мы говорим: не воздушный полет – этого слишком мало – полет космический. И наша Земля, опираясь на волю биокосмистов, должна превратиться в космический корабль» [40]40
  Ibid. S. 393.


[Закрыть].

В подобных манифестах и воззваниях утопическое направление русской литературы достигло своего апогея в стремлении к максимальной свободе. Вместе с тем при всей несообразности и провокационности выход в космическое пространство был по-своему логичен: ведь авангард, который ощущал себя на непрерывном и бесконечном подъеме, не признавал никакого ограничения свободы движения, даже смерти, финальной остановки. Соответственно авангардисты приветствовали технический прогресс как предвестника грядущей великой свободы. Виктор Гончаров, представитель раннего периода советской научной фантастики, опубликовал в 1924 году роман «Межпланетный путешественник», в котором изобразил использование солнечной энергии, позволяющее двигаться вперед без всяких ограничений [41]41
  Ср.: Heller Leonid / Niqueux Michel.Geschichte der Utopie in Rußland. Bietigheim-Bissingen: Ed. Tertium, 2003. S. 250.


[Закрыть]. В середине 1930-х годов сам Циолковский создал еще и «космическую философию», согласно которой человечество, как носитель высшего разума, обязано на пути к совершенствованию стереть с лица земли все страдания и их источники, включая неполноценных животных и людей, чтобы в конечном итоге превратиться в одухотворенное «лучистое человечество» [42]42
  Выдержки из сочинений Циолковского приводятся по изданию: Hagemeister Michael.«Unser Körper muß unser Werk sein». Beherrschung der Natur und Überwindung des Todes in russischen Projekten des frühen 20. Jahrhunderts // Die Neue Menschheit (см. примеч. 37 /В фале – примечание № 39 – прим. верст./). S. 233–390.


[Закрыть].

В том же году, когда биокосмисты претендовали на свободу межзвездных путешествий, советская бюрократия, по указанию Ленина, шаг за шагом ограничивала свободу передвижения населения по земле. Осенью 1922 года было арестовано более двухсот представителей «буржуазной интеллигенции» вместе с их семьями и демонстративно выслано из Советского государства водным путем [43]43
  Исследования по теме этой высылки обобщены в статье: Макаров В. Г., Христофоров B. C.Пассажиры «философского парохода» (судьбы интеллигенции, репрессированной летом – осенью 1922 г.) // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 113–136.


[Закрыть]. В сентябре – ноябре 1922 года из Одессы и Петрограда было отправлено несколько кораблей с репрессированными; почти половину из них составляли писатели, философы и филологи, в том числе такие значительные, как Николай Бердяев, Семен Франк, Иван Ильин, Николай Лосский, Федор Степун и Борис Вышеславцев. По своим убеждениям экспатрианты почти все без исключения относились к политическому центру или к умеренно левым, тем не менее они были лишены имущества, родины и поля деятельности без обвинительного заключения, без решения суда. Тому же, кто отважится по своей воле вернуться из принудительной ссылки, грозила смертная казнь через расстрел. «Философский пароход» стал символом изгнания либерального духа из молодого Советского государства: эта ранняя «чистка» более чем какой-либо другой акт произвола в начале советской эры сигнализировала о решимости нового правительства любой ценой избавиться от старой элиты, пусть даже ценой невосполнимой потери духовных ресурсов. Это изгнание можно по праву отнести к рубежам, обозначившим эпохальный разрыв между царской и Советской Россией, конец «петербургского периода» и начало партийной диктатуры.

Таким образом, не позднее 1922 года между авангардистской фантасмагорией полной свободы передвижения, даже вездесущности человека во Вселенной, и жесткой реальностью советского паспортного режима с принудительным изгнанием и запретом на путешествия обнаружилась роковая пропасть. Если на рубеже веков путешествия внутри и за пределами России, по крайней мере для привилегированных слоев населения, казались обычным делом, а для многих русских художников были жизненной и творческой необходимостью, то советское правительство с самого начала лишило их этой привилегии модерна [44]44
  Но нельзя умолчать о том, что и в дореволюционной России существовали строгие правила для въезда и выезда.


[Закрыть]. Оно делало это и из соображений самосохранения: ведь после революции и Гражданской войны, в поисках спасения от голода, эпидемий и насилия, в качестве беженцев свою родину покинул почти миллион русских, в том числе многие петербургские и московские писатели, художники, мыслители [45]45
  Ср.: Gatrell Peter.A Whole Empire Walking: Refugees in Russia During World War I. Bloomington, Ind. [u.a.]: Indiana Univ. Press, 1999.


[Закрыть]. Этот исход во всем мире относят к величайшим миграциям XX века [46]46
  Ср.: SchlögeI Karl(Hg.). Der Große Exodus. Die russische Emigration und ihre Zentren 1917 bis 1941. München: Beck, 1994.


[Закрыть]. Массовая эмиграция 1918–1922 годов принудила новую власть определить свои отношения с заграницей и выпустить множество распоряжений о въезде и выезде, нарушение которых каралось тяжелейшими штрафами [47]47
  Ср.: Фельштинский Юрий.К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. London: Overseas Publ. Interchange, 1988. С. 110 и след.


[Закрыть].

Эти запреты и ограничения – нарушения элементарных человеческих прав – должны были по возможности контролировать численность и состав иммигрантов и эмигрантов. Если в начале двадцатых годов потенциальных противников режима вынуждали покинуть страну по принципу «философского парохода», то многим желавшим уехать, напротив, отказывали в заграничном паспорте и визе. Тайная полиция часто использовала изматывающее ожидание разрешения на выезд как орудие психологической пытки и месяцами держала отъезжающих, в первую очередь художников и интеллектуалов, в мучительной неизвестности. В таких обстоятельствах выезд из советской империи становился привилегией, за которую надо было бороться, а возвращение на родину с Запада – сознательным решением, признанием нового строя или смертельным риском.

Чем строже становились новые правила въезда и выезда, тем очевиднее вписывалась в государственно-бюрократическую практику Советского Союза непривычная для современного мира фигура исключения: по воле советского правительства население одной шестой части планеты могло быть исключено из остального мира, vice versa остальная часть мира оказывалась отделена от Страны Советов [48]48
  О практике пространственного исключения см.: Kissel Wolfgang Stephan.EinschlieBende Ausgrenzung: Figuren der Exklusion in wechselseitigen Konzeptualisierungen Polens und Rußlands // Exklusion. Chronotopoi der Ausgrenzung in der russischen und polnischen Literatur des 20. Jahrhunderts. Hg. ders. / Franziska Thun-Hohenstein. München: Sagner, 2006. S. 13–35.


[Закрыть]. Сознание невозможности покинуть Советский Союз (а зачастую и невозможности свободного передвижения внутри страны), то есть запертость в собственной стране и одновременная исключенность из бытия многих других стран мира определяли обывательское сознание «homo sovieticus» не меньше, чем идеологические нормы. Многие поколения вынуждены были обходиться без впечатлений от Греции или Италии, без того, чтобы собственными глазами увидеть Францию или Германию, должны были отказываться от путешествий в Лондон, Париж или Рим, которые расширяли горизонты представителей классического русского модернизма и неизменно определяли для них образ мира и человека. Резкое ограничение или полная отмена свободы выезда в течение всего времени существования Советского Союза порождали у многих художников и интеллектуалов мысли о бегстве из империи. При таких обстоятельствах для многих поколений русских людей путешествие за границу, на Запад, и бегство стали почти синонимами.

Рубеж 1918–1922 годов обозначил не только конец путешествий и травелогов, но и их основательную трансформацию. Аристократический Grand Tour, подобно образовательным и развлекательным путешествиям состоятельной буржуазии, канул в прошлое; путешествия, которые в двадцатые и тридцатые годы хотели (или должны были) предпринимать советские или ссылаемые писатели, подчинялись другим законам. Но именно в период всеохватывающей регламентации передвижений сила влечения к беспрепятственным, свободным путешествиям и их описаниям росла в той же степени, в какой государственная литературная политика подчиняла травелоги определенным нормам.

Новая экономическая политика, введенная Лениным в марте 1921 года на X партийном съезде, вначале несколько ослабила ограничения путешествий. Существовали такие советские граждане, порой эмигранты, обладатели заграничных паспортов, которые работали за рубежом для советских хозяйственных и государственных учреждений, часто они жили там годами, не примыкая к эмиграции или не порывая с Советским Союзом. В подобных случаях грань между путешествием, пребыванием за границей и эмиграцией становилась размытой [49]49
  Ср. здесь: Schlögel Karl.«Rußland jenseits der Grenzen». Zum Verhältnis von russischem Exil, alter und neuer Heimat // Exilforschung. Ein internationales Jahrbuch. Bd. 18: Exile des 20. Jahrhunderts. München: text + kritik, 2000, S. 14–37. Hier S. 22.


[Закрыть]. Въезд и выезд, но прежде всего возвращение, приобрели на все время существования советской империи особое знаковое и символическое значение. Выдвинутый недавно тезис о десемиотизации русских путешествий в советскую эпоху с этой точки зрения может быть модифицирован: путешествия – или, по крайней мере, их отдельные элементы – напротив, могли быть семиотизированы особенно сильно [50]50
  Этот интересный тезис был сформулирован Сузи Франк. Ср.: Frank Susi.Einleitende Bemerkungen zum Thema, Die Reisen in der russischen Kultur‘  //Welt der Slaven LII (2007): S. 201–205. Hier S. 204 f.: «Советское пространство фиксировалось символически. […] Поэтому советское пространство обретало весьма специфическую структуру, в то время как конкретные пространственные передвижения, путешествия в принципе десемиотизировались, теряли свою символическую ценность и свою семиотическую значимость». Ср. также статью С. Франк в этом сборнике. Многие другие статьи по-своему отвечают на этот вопрос.


[Закрыть].

III

Название сборника «Беглые взгляды» указывает не только на конкретно-исторический контекст путешествия как бегства, но и на поэтику советской культуры, в которой центральную роль играла визуальность в широком смысле – вследствие повышенной оценки визуальных феноменов и перцепций в новой урбанизированной индустриальной форме цивилизации, посредством конституирования и прочтения нового советского пространства, наконец, через контроль и наблюдение в тюрьмах и лагерях [51]51
  Ср.: Каганский Вл.Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: НЛО, 2001.


[Закрыть]. Глубочайшее изменение всех условий жизни с самого начала находилось под знаком естествознания и техники. Наивно-магический сциентизм часто заменял правоверным партийцам религиозные взгляды, социализм ленинского и сталинского извода понимался в качестве систематического внедрения науки в жизнь, политическая революция предполагала медийную революцию, революцию средств для движения вперед – как технологию восприятия, в свою очередь программно продвигая именно их [52]52
  Об этих переменных воздействиях см.: Murašov / Witte(Hg.). Die Musen der Macht (см. примеч. 36 /В фале – примечание № 38 – прим. верст./).


[Закрыть].

Свой политический опыт большевики получили в ситуациях исключения: в тюрьме, в ссылке, в изгнании, наконец, во время Гражданской войны – и не считали отсутствие военных конфликтов обязательным достижением цивилизации. Сознавая призрачность своей победы и хрупкость своей власти, они вначале полагались преимущественно на силовое принуждение и отменили базовые положения Просвещения, ссылаясь на его же традицию. После консолидации партийной диктатуры изгнание, тюремное заключение и ссылка стали неотъемлемой частью практики советской власти. При этом коммунистическая система решительно противопоставила себя как петербургской дворянской культуре, так и старорусскому крестьянскому миру.

Причиной окончательного разрыва стала и новая организация пространства: гомогенность советского пространства обеспечивалась существованием параллельного мира лагерей и изгнания («Россия за рубежом») и мощным архипелагом ГУЛАГ, куда могли быть изгнаны либо сосланы все «вредные элементы». Политическое и военное овладение этим вновь концептуализированным в двадцатые и тридцатые годы пространством, его научная определенность, неустанное наблюдение за гражданами и их дисциплиной стали прообразом агрессивного варианта окулярцентризма [53]53
  Представляется продуктивным распространить на сталинизм следующий диагноз Критофа Вульфа: «[…] в современном поврежденном зрении (глазе) отражается состояние европейской цивилизации, которая гипертрофировалась между контролирующим господством и бесконечной подавленностью и потеряла меру». Ср.: Wulf Christoph.Das gefährdete Auge. Ein Kaleidoskop der Geschichte des Sehens // Das Schwinden der Sinne / Hg. Dietmar Kamper / Christoph Wulf. Frankfurt a. М.: Suhrkamp, 1984. S. 21–45. Hier S. 21; vgl. auch den Abschnitt «Der kontrollierende Blick», S. 27 ff.


[Закрыть]. Индустриализация и урбанизация, ускорение жизненных ритмов в мегаполисах, потребности индустриального труда ставили перед зрительным восприятием неизвестные дотоле задачи. Многообразие новых визуальных впечатлений должно было быть воспринято и упорядочено [54]54
  О городской практике наблюдения см.: Лебина Н. Б.Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы. СПб.: Нева, 1999; то же в узком пространстве квартиры: Утехин И.Очерки коммунального быта. М.: ОГИ, 2001.


[Закрыть]. Решительно преодолевалась неграмотность среди преобладающего в стране сельского населения [55]55
  Ср.: Jachnow Helmut.Die sowjetischen Erfahrungen und Modelle der Alphabetisierung // Schrift und Schriftlichkeit I / Hg. Jürgen Baurmann et al. Berlin: Olms, 1994. S. 803–813.


[Закрыть]. Железные дороги, автомобили и самолеты сокращали расстояния и превращали прежде отдаленные цели в достижимые [56]56
  Об истории советских железных дорог см., например: История железнодорожного транспорта России и Советского Союза. 1917–1945. СПб.; М.: АО «Иван Федоров», 1997. Т. 2.


[Закрыть]. Фотографии и фильмы оказывали революционизирующее воздействие на зрительные привычки: они впервые достигали массовой публики и при художественной оснащенности («инструментализации») авангарда в огромных масштабах использовались в качестве средства пропаганды и манипуляции. Эта «инструментализация» протекала в нескольких фазах и значительно различалась в разные периоды сталинской культурной политики – начиная с 1929 года и до провозглашения соцреалистического канона в 1934 году.