Текст книги "Беглые взгляды"

Автор книги: Клаус Штэдке

Соавторы: Елена Гальцова,Наталья Маргулис,Сузи Франк,Криста Эберт,Кристина Гёльц,Гун-Брит Колер,Йохен Петерс,Райнер Грюбель,Ульрих Шмид,Дагмар Буркхарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Елена Гальцова (Москва)

«Откуда у хлопца испанская грусть?»
«Свое» и «чужое» в советских очерках об Испании 1930-х годов

I. «Свое» и «чужое» в советских путевых очерках. Предмет изучения и постановка вопроса

В 1926 году, за десять лет до того, когда разразившаяся в Испании Гражданская война оказалась в центре внимания мировой общественности, поэт Михаил Светлов написал, пожалуй, самое известное советское стихотворение об Испании «Гренада», цитата из которого послужила заглавием для настоящего исследования. Во время Гражданской войны это стихотворение расценивалось как удивительное прозрение, оно было положено на музыку и стало своего рода гимном советских воинов в Испании. Да и сегодня многие связывают его с испанской Гражданской войной, хотя речь в нем идет об украинском красноармейце времен Гражданской войны в России, охваченном необъяснимой страстью к испанской провинции Гранада:

 
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
[…]
Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть? [691]691
  Светлов М.Стихотворения и поэмы. М.; Л.: Советский писатель, 1966. С. 106–109. Здесь с. 106 и след. (Далее – Светлов М.Стихотворения и поэмы). В отличие от общепринятого названия города Гранада, Светлов пользовался словом «Гренада», прочно вошедшим в советскую литературу (примеч. пер.).


[Закрыть]
 

Мотив открытия чего-то чужого в собственной личности и влечения к этому чужому – в данном случае к «прекрасной иностранке» [692]692
  Михайлик Е.«Гренада» Михаила Светлова: откуда у хлопца испанская грусть? // Новое литературное обозрение. 2005. № 75. С. 242–252. Здесь с. 248.


[Закрыть]по имени Гранада – приводит стихотворение Светлова в соприкосновение с жанром путевых записок. Стремление к «другому», которое, кажется, образует недостающую или утерянную часть «своего» [693]693
  Как известно, отношение между «своим» и «чужим» является темой, широко дискутируемой в социологии и культурологии, описываемой в различных теориях различным образом и с помощью различных понятий. Так, Юрий Лотман говорит о семиосфере, которая осознается в противоположении другим сферам, конструируемым ею с этой целью: «Осознать себя в культурно-семиотическом отношении – значит осознать свою специфику, свою противопоставленность другим сферам. […] Поскольку граница – необходимая часть семиосферы, семиосфера нуждается в „неорганизованном“ внешнем окружении и конструирует его себе в случае отсутствия. Культура создает не только свою внутреннюю организацию, но и свой тип внешней дезорганизации» ( Лотман Ю.О семиосфере // Труды по знаковым системам. XVII (1984). С. 5–23. Здесь С. 11). В теории систем речь идет о системах и их окружениях, взаимно утверждающих друг друга: системы «конституируются посредством отделения от окружающего мира, стабилизируя релевантную дифференциацию между системой и окружающим: для этого необходимо, чтобы система создала „фильтры“, которые определяют релевантные точки зрения и упорядочивают преференции. […] Посредством селективной обработки информации система формируется как внутренняя модель внешнего мира» ( Willke Helmut.Funktionen und Konstitutionsbedingungen des normativen Systems der Gruppe // Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie 1 (1976). S. 426–450. Здесь S. 426 и след.).


[Закрыть], побуждает субъекта рваться на чужбину и является исходной точкой и лейтмотивом многих травелогов, предметом которых остаются добровольные путешествия [694]694
  Другие формы путешествия, такие как изгнание или миграция, здесь рассматриваться не будут.


[Закрыть]. Человек отправляется в путешествие на чужбину и пытается описать ее в тексте. Тем, что он ее описывает, то есть организует согласно определенным, ему свойственнымструктурам, он (снова) присваивает ее. В дороге путешественник постоянно захвачен поиском того, чего у него нет на родине: познания, или искупления, или потерянного рая, «то есть некоего рода обогащения, которое кажущийся замкнутым круг выезда и возвращения на родину действительно размыкает и увеличивает до растущей спирали» [695]695
  Wolfzettel Friedrich.Zum Problem mythischer Strukturen im Reisebericht // Ders. Reiseberichte und mythische Struktur. Romanistische Aufsätze 1983–2003. Stuttgart: Steiner, 2003. S. 11–38. Hier S. 17.


[Закрыть]. С другой стороны, речь идет и о том, чтобы найти свое место на чужбине, войти в ситуацию и вновь обрести себя в ней в новом культурном контексте, – то есть о самоутверждении субъекта, которое может состояться или же нет [696]696
  Ср.: Fähnders Walter, Plath Nils, Zahn Inka.Einleitung // Berlin, Paris, Moskau. Reiseliteratur und die Metropolen / Hg. Walter Fähnders / Nils Plath / Hendrik Weber/Inka Zahn. Bielefeld: Aisthesis, 2005. S. 9–29. Hier S. 16. Далее – Fähnders /Plath / Zahn.Einleitung.


[Закрыть]. Тем самым в тексте, описывающем путешествие, обнаруживается движение, идущее в двух направлениях: «чужое» привносится внутрь, а «свое» распространяется наружу.

Если взять за основу широкое определение литературы путешествий [697]697
  Ibid. S. 14: «Принятое прежде общее определение в равной степени относит к „литературе путешествий“ основанные на фактах и вымышленные тексты, подразумевая под этим путеводители и карманные книги путешественника, научные и научно-популярные описания, дневники путешественников, отчеты и описания в журналах, а также ежедневные газеты, романы и повести, в которых присутствует тема путешествия, а герои отправляются в путешествия или о них рассказывают».


[Закрыть], то к этому жанру следовало бы отнести и «Гренаду», так как здесь в известной степени поездка по России времен Гражданской войны если и не совершается ради путешествия как такового, то служит постоянной темой [698]698
  Светлов М.Стихотворения и поэмы. С. 106 и след.


[Закрыть]. В дальнейшем мы не будем рассматривать фикциональные тексты, подобные этому стихотворению (возможно, лишь в самом конце вернемся к «Гренаде»). Предмет настоящей работы определяется более узким понятием «путевого очерка», определяемого как «языковое изображение аутентичного путешествия» [699]699
  Brenner Peter J.Einleitung I IDer Reisebericht. Die Entwicklung einer Gattung in der deutschen Literatur / Hg. Ders. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1989. S. 7–13. Hier S. 9. К проблеме введения критерия для определения жанра из области внетекстовой реальности см.: Fuchs Anne, Harden Theo.Vorwort // Reisen im Diskurs. Modelle der literarischen Fremderfahrung von den Pilgerberichten bis zur Postmoderne / Hg. Anne Fuchs / Theo Harden. Heidelberg: Universitätsverlag G. Winter, 1995. S. XI; Fähnders / Plath / Zahn.Einleitung. S. 15f. – с многочисленными дальнейшими указаниями.


[Закрыть]: речь пойдет о пяти путевых очерках трех советских авторов, написанных между 1929 и 1938 годами и рассказывающих об их реальных путешествиях в Испанию: «Письмах об Испании» Льва Никулина, «Испании» и «Испанских репортажах» Ильи Эренбурга и об «Испанской весне» и «Испанском дневнике» Михаила Кольцова. На примере этих текстов будут рассмотрены три различные стадии изменения «взгляда» путешественника на описываемое и его понимания собственной задачи, а также связанные с этим функции жанра литературы путешествия в целом. Особое внимание будет уделено вопросу о том, в какой степени новая функция жанра определяет использование в рассматриваемых текстах стереотипов и их внутритекстовые функции.

В советской литературе конца 1920-х – начала 1930-х годов были распространены путевые очерки, написанные по поручению правительства. Те советские писатели, которым при Сталине был разрешен выезд за границу – в том числе Никулин, Кольцов и Эренбург, – посещали в основном Западную Европу и сравнивали существовавшие там политические и общественные системы со своей, чтобы таким образом осмыслить драматические изменения в собственной стране, увидеть «свое» в зеркале «чужого», а затем вернуться к «своему» и утвердить его ценность. Их изображения отмечены сильной претензией на объективность, которая с самого начала отмечает жанр путевых очерков и в соотношении с субъективной стороной текстов во многом определяет специфику жанра [700]700
  Fähnders / Plath / Zahn.Einleitung. S. 15f.


[Закрыть].

Здесь мне хотелось бы, не вникая в общую проблематику основных понятий «объективность» и «субъективность» в путевом очерке [701]701
  Ср.: WolfzetteI Friedrich.Beschreiben und Wissen. Überlegungen zum Funktionswandel der Deskription im französischen Reisebericht // Ders. Reiseberichte und mythische Struktur. Romanistische Aufsätze 1983–2003. Stuttgart: Steiner, 2003. S. 58–73. Hier S. 58ff. Далее – Wolfzettel Friedrich.Beschreiben und Wissen.


[Закрыть], указать на отдельные аспекты этой проблематики, важные для советского путевого очерка и характерные для него.

В статье «Описание и знание. Размышления об изменении функции дескрипции во французском путевом очерке» Фридрих Вольфцетгель прослеживает, каким образом при переходе от классического к романтическому путевому очерку при сохраняющейся потребности в объективности центр тяжести смещается с описания увиденного на ощущение пережитого, пока субъективный момент не усиливается до такой степени, что описываемые объекты становятся лишь символами определенных идей, символами, которые путешественник (как заместитель читателя) должен расшифровать:

Смена парадигмы, которая […] ведет к изменению функции описания, осуществляется постепенно. […] По мере того, как центр тяжести переходит от субъективного восприятия происходящего к субъективной рефлексии по поводу увиденного, анализ «сенсации» занимает место дескрипции; зрительное «переживание» вытесняет изначально информативную функцию путевого очерка [702]702
  Ibid. S. 68f.


[Закрыть].

Каждая значимая деталь может быть интерпретирована. Относительно последовательной наррации путевого очерка это означает, что ряд отдельных картин соединятся в одном многозначном образе, что гарантирует познавательно-теоретическую ценность каждого отдельного описания. Топография, флора, климат, раса, обычаи, облачения, искусство и исторические свидетельства – все эти примеры подтверждают […] «идею» культуры и страны [703]703
  Wolfzettel Friedrich.Beschreiben und Wissen. S. 67.


[Закрыть].

Простое описание без игры воображения, заставляющего вещи говорить, немыслимо в такой перспективе, «décryptage» […] не допускает описания без толкования… [704]704
  Ibid.


[Закрыть]

Как будет показано ниже, результаты этого процесса можно наблюдать и в более поздних путевых очерках XX века. Рост субъективности в очерках этого времени связан с тем, что «чужбина» в период усиливающейся мобильности все реже открывается впервые, все чаще является уже знакомой и изъезженной [705]705
  Ср.: Jost Herbert.Selbst-Verwirklichung und Seelensuche. Zur Bedeutung des Reiseberichts im Zeitalter des Massentourismus // Der Reisebericht. Die Entwicklung einer Gattung in der deutschen Literatur / Hg. Peter J. Brenner. Frankftirt am Main: Suhrkamp, 1989. S. 490–507.


[Закрыть]. Современный путевой очерк больше не описывает неизвестную чужбину, но пытается исходить из уже имеющихся представлений о чужих краях и демонстрировать, «каковы они в действительности». Вместе с тем характерная для путешественника беглость взгляда ведет к тому, что существующие в его сознании установки и стереотипы [706]706
  При употреблении понятия «стереотип» я опираюсь на следующую дефиницию М. Флейшера: «…стереотипами являются наблюдаемые конструктивные совпадения и конвергенции, регулируемые и внедренные /в сознание/ вероятностью, обусловленные культурой. Эти высказывания когнитивно типизированы и типизируют на основании не-научных критериев с целью функционального, дискурсивно определяемого и дискурсивно направленного обобщения в данном проявлении культуры. Им требуется двойная легитимация: они должны часто встречаться и, соответственно, быть легко узнаваемыми, а также выполнять функции укрепления, отграничивания или дифференциации системы» ( Fleischer Michael.Stereotype und Normative aus der Perspektive der Systemtheorie // Wiener Slawistischer Almanach 37 [1996]. S. 149–188. Hier S. 180).


[Закрыть]предопределяют его восприятие «чужого», утверждаясь и закрепляясь в путевом очерке. Таким образом, современная «критическая» путевая отчетность идентифицирует и отвергает одни расхожие стереотипы как таковые, другие же использует и внедряет. Поэтому при анализе путевых отчетов возникает вопрос, можно ли выявить причины и закономерности отбора отвергаемых и используемых стереотипов. Во всяком случае, ответ на этот вопрос усложняется общей методологической проблемой изучения стереотипов, которую М. Флейшер характеризует следующим образом:

Изучение стереотипов отличается известной бинарностью, которая влечет за собой методологически проблематичное свойство в том смысле, что исследователь сам должен решать, что является стереотипом, то есть сам определяет масштаб и основание для восприятия чего-либо в качестве стереотипа. Но этот масштаб выводится не из анализа культурной системы,а со всей очевидностью из семантического пространства того культурного проявления,к которому относится сам исследователь. Так возникает проблема объект-субъект. Поэтому необходимо искать методы, которые создают эмпирическое основание для определения статуса и видов проявления стереотипов и позволяют исключить субъективные решения или оценки [707]707
  Ibid. S. 150.


[Закрыть].

Конкретное отражение общих признаков нового путевого очерка в советских путевых заметках 1930-х годов обусловлено пропагандистской функцией этих текстов. Советские путешественники фиксировали своим беглым выборочным взглядом только те объекты, которые они хотели и должны были видеть [708]708
  Ср.: Ponomarev Evgenij.Pariser Reiseffihrer // Flüchtige Blicke. Relektüren russischer Reisetexte des 20. Jahrhunderts / Hg. von W.-S. Kissel unter Mitarbeit von Ch. Gölz. Bielefeld: Aisthesis, 2009. S. 471–517.


[Закрыть], и наполняли их идеологически заданным содержанием. В известном смысле, их путевые заметки не порывали с традицией изображения Европы в русской литературе [709]709
  Ср.: Ponomarev Evgenij.Die Geographie der Revolution // Berlin, Paris, Moskau. Reiseliteratur und die Metropolen / Hg. Walter Fähnders / Nils Plath / Hendrik Weber / Inka Zahn. Bielefeld: Aisthesis, 2005. S. 191–209. Hier S. 191ff.


[Закрыть]и были отмечены уже упомянутым стремлением противостоять расхожим предубеждениям и клише, чтобы показать Европу такой, «какова она в действительности» [710]710
  Об этом стремлении особенно свидетельствует название путевого очерка Никулина «Письма об Испании», несущего в себе полемический потенциал. Этот очерк повторяет название изданного Василием Боткиным в 1845 году первого посвященного этой стране объемного произведения на русском языке, считавшегося образцовым до XX века главным справочным пособием об Испании, хотя Боткин, несмотря на сразу заявленное им намерение разрушить стереотипное восприятие Испании, неизбежно создал новые клише (ср.: Алексеев М.Очерки испано-русских литературных отношений XVI–XIX веков. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1964. С. 171–206). Новые «письма об Испании», со своей стороны, были призваны опровергнуть эти клише и наконец показать советскому читателю «настоящую Испанию».


[Закрыть]. Однако уровень объективности и правдивости их впечатлений советские читатели все равно не могли проверить: границы Советского Союза были на замке и чужие края вновь превращались для большинства советских граждан в terra incognita.

Относительно Испании в этой связи следует добавить, что и в досталинской России об этой стране было известно сравнительно немного. В отличие от Франции или Германии, Испания не принадлежала к числу главных интересов русских путешественников XVIII, XIX и начала XX века. Русско-испанские культурные отношения на протяжении всей истории имели скорее спорадический характер; в русской литературе господствовал заимствованный в основном из французской литературы недифференцированный, очень стереотипный образ экзотической Испании – страны плаща и шпаги, серенад и кастаньет [711]711
  Ср., например, у Пушкина «Я здесь, Инезилья»: Пушкин А. С.Собр. соч.: В 10 т. М.: Художественная литература. Т. 2. С. 242; или «Ночной зефир струит эфир» (Там же. Т. 1. С. 244). См. также: Прутков Козьма.Сочинения. М.: Правда, 1982. С. 55.


[Закрыть]. Когда в 1920-е годы советская литература путешествий получила большое распространение, Испания тоже оказалась в поле зрения некоторых авторов – например, Льва Никулина; однако в достойную цель путешествия ее превратила лишь буржуазная революция 1931 года и затем в основном Гражданская война 1936–1939 годов.

С хронологической точки зрения тексты, о которых пойдет речь, отмечают три различные фазы развития советской литературы об этой стране. «Письма об Испании» Льва Никулина появились еще до исторических событий, привлекших интерес советской общественности к Испании. «Испания» Ильи Эренбурга и «Испанская весна» Михаила Кольцова отражают реакцию на революцию 1931 года. «Испанские репортажи» Эренбурга и «Испанский дневник» Кольцова, по сути дела, представляют собой собрания репортажей о Гражданской войне, написанные для советской прессы.

Общее направление развития советской публицистики об Испании 1930-х годов можно обозначить как движение от путевого очерка через политический репортаж к военному. Это развитие было связано со сменой перспектив в литературе об Испании; в своих наблюдениях и отчетах авторы уже не выдерживали внутреннюю дистанцию путешественника, но должны были чувствовать (и чувствовали) себя помощниками и советчиками революционного испанского народа. В связи с этим изменился их взгляд, увиденное рассматривалось с другой точки зрения и наполнялось другим содержанием. Возникали интересные смешанные формы путевого, политического и военного очерка, особенности которых в дальнейшем будут описаны подробнее.

Пропагандистская функция очерков сохраняется в ходе этого развития и сосуществует с информативной, первичной для «классического» путевого отчета [712]712
  Wolfzettel Friedrich.Beschreiben und Wissen. S. 60.


[Закрыть]. В дальнейшем будет рассмотрен вопрос о том, как пропагандистская функция в том или ином случае воздействует на существующие стереотипы при изображении «чужого», какие старые стереотипы об Испании сохраняются в новой функции, как они модифицируются в случае их использования и какие стереотипы создаются вновь и вводятся в обращение. На основе этого анализа будут установлены некоторые устойчивые признаки советского очерка об Испании 1930-х годов.

II. «Испанские письма» Никулина. Экспансия советской модели

Как уже упоминалось, Испания стала привлекательной для советских авторов целью путешествия только в связи с революцией, разразившейся в 1931 году. Лев Никулин предпринимает свое путешествие в Испанию двумя годами ранее, в 1929 году, и не испытывает особого интереса к этой стране. Произвольность своего выбора он сам подчеркивает в первом эпизоде книги:

Александр Таиров, режиссер Московского Камерного театра, сказал:

«Вы едете в Алжир, а я, кажется, в Испанию. В Барселоне – театральный конгресс…» – Потом, помолчав, неуверенно прибавил: – «В сущности, почему бы вам не поехать в Испанию?»

Никто из нас не улыбнулся. […]

В сущности, почему не поехать в Испанию? [713]713
  Никулин Л.Письма об Испании. М.: Художественная литература, 1935. С. 29. Далее – Никулин Л.Письма об Испании.


[Закрыть]

Равноценность и заменяемость целей путешествия имеет у Никулина принципиальное значение. Это тем более примечательно, что в предисловии к книге он объявляет путешествие как таковое важным элементом своей жизненной философии:

На географических картах нанесены горы, реки и города, но мы знаем только те горы и реки, которые видели. Все остальное – белые, пустые, таинственные места, которые еще уцелели на земном глобусе.

Мы – как те люди, восходившие на Памир, открывшие Тибет, рисовавшие горные хребты на таинственно-белых местах земной карты. Мы тоже открываем новый мир, когда с чемоданом и путеводителем выходим на неизвестном полустанке или в незнакомом порту. Прочтите сто книг о стране, и вы узнаете ее климат, дороги, рудники, музеи, правила движения. Закрыв глаза, вы будете проходить по улицам, которых не видели никогда, вы будете спускаться в шахты, вы будете плавать по воображаемым рекам. Вы создадите в своем воображении страну, в которой все будет реально книжной реальностью, в которой точны будут все цифры, расстояния и обмеры, и все же это будет воображаемая, фантастическая страна. И она будет существовать и жить для вас только до тех пор, пока вы не ощутите всеми чувствами почву, цвет неба, запах каменноугольного дыма, пение рудокопа и плач ребенка [714]714
  Никулин Л.Письма об Испании. С. 25 и след.


[Закрыть].

Познание жизни понимается здесь как познание новых пространств. Путешественник нового времени испытывает потребность на собственном опыте изведать реальность чужих стран и таким образом откорректировать взятые из книг предубеждения и предрассудки. Однако эта потребность тут же релятивируется: непрерывно ускоряющееся движение без цели и логики приобретает самоценность и даже объявляется смыслом человеческого существования:

Время, пространство, движение.

Карта мира – земной глобус был для нас сплошным белым пятном, когда мы начали жить. Мы потеряли во времени, но выиграли в пространстве. Теперь на моей карте выступают ясно и рельефно Кавказ и Афганистан, Урал и Европа, и краешек Азии и Африки […]. Осталась едва ли треть пути, конец зрелости и старость. Не падать духом, верить в движение!

528, 571, 600 километров в час – рекорд гидроплана. Одиннадцать, восемь дней вокруг света. Быстрота поворотов винта удлиняет нашу жизнь. Деды жили и двигались на перекладных и в телегах, внуки будут жить и двигаться в авионах. Тысяча километров в час. Шесть часов от Москвы до Самарканда. Новое поколение узнает другие рекорды, новый темп и, главное, другой, правильно и честно устроенный мир. Будем же мужественны, осталась последняя треть пути.

Движение, пространство, время.

Время на исходе и потому вперед на третьей скорости. Судьи, смотрите на часовую стрелку; судьи, дайте старт и следите за временем. Мы нажимаем акселератор и даем полный газ [715]715
  Там же. С. 26 и след.


[Закрыть].

«Новое поколение узнает новый мир, правильный и справедливый» – так заканчивается произведение. Советского путешественника влечет на чужбину не столько стремление к познанию или же к потерянному раю, сколько жажда самоутверждения, экспансии. Рай, царство счастья и справедливости, центр мировой революции находятся на родине, и люди путешествуют, чтобы это «свое» распространить за ее пределами. В изображении Никулина смысл человеческой жизни, кажется, состоит в том, чтобы как можно быстрее объехать весь мир, словно тот может преобразиться только через контакты с представителями социалистического общества как по мановению волшебной палочки.

В основе такого мировоззрения лежит культурно-географическая модель, которую Юрий Лотман назвал «центристской» и охарактеризовал следующим образом:

В структуре географии русской культуры исторически борются две модели, причем столкновение их – один из доминирующих конфликтов культурного пространства России. Одну из них можно определить как центристскую. В основе ее лежит представление о том, что Москва расположена в центре религиозной и культурной ойкумены, что центр всемирной святости (или, соответственно, – культуры, мировой революции и т. д.) находится в Москве, Москва же есть центр России. Таким образом, мировая модель культуры строится по концентрическому принципу. Следствием этого является конструирование антимодели – центра греховности, культурного разложения или опасного, агрессивного центра, являющегося исконным, по своему месту во Вселенной, врагом России. В годы революции буржуазный мир представлялся в образе крепости, расположенной в центре некоего пространства, а революционный мир – силой, которой исторически суждено взять крепость Зла, разрушить ее и на ее останках возвести вечный мир социальной гармонии [716]716
  Лотман Ю.Современность между Востоком и Западом // Знамя. 1997. № 9. С. 157–162. Здесь с. 157 и след.


[Закрыть].

Эта модель легко узнаваема в никулинском описании Испании. По построению его текст является классическим путевым очерком; автор объезжает в составе туристской группы всю Испанию, от Каталонии до Андалузии, и с обязательностью путешественника описывает все, что видит: пейзажи, города, исторические достопримечательности, людей. Доминантой всех этих описаний становится впечатление бессмысленности, апатии, искусственности, обусловленное отсутствием «правильной» революционной идеи, которая могла бы сообщить смысл всему увиденному. Бессмысленна и ирреальна, как брошенная театральная декорация, всемирная выставка в Барселоне, несмотря на дорогие световые эффекты, оставшаяся без посетителей [717]717
  Никулин Л.Письма об Испании. С. 39 и след.


[Закрыть]. Бессмыслен и брутален бой быков, где убивают животных, о которых у нас мечтал бы любой колхоз и совхоз [718]718
  Там же. С. 186.


[Закрыть], его единственная цель – отвлечь народ от политики [719]719
  Там же. С. 195.


[Закрыть]. Знаменитая ночная жизнь Мадрида подается как бессмысленное и бесцельное кружение на такси по кварталу красных фонарей [720]720
  Там же. С. 102 и след.


[Закрыть].

Небоскребы современного города свидетельствуют о мощи капитала, а величественные соборы старых городов – о мрачной власти инквизиции [721]721
  Там же. С. 60.


[Закрыть]. Красота испанских зданий не впечатляет Никулина [722]722
  Если сказать точнее, кажется, что Никулин лишен прававосхищаться красотой старой испанской архитектуры: «Кто из нас, современников века революции, может беззаботно отдаться чувствительности, сентиментальным восторгам путешественников прошлого века […]?» ( Никулин Л.Письма об Испании. С. 248 и след.); «Я предвижу суровые окрики и отчасти винюсь в том, что несколько увлекся путешествием в средние века. […] У меня есть оправдание, это оправдание – в уважении к труду и мастерству простого народа…» (Там же. С. 252 и след.).


[Закрыть], так как построены они на костях мавров, евреев, простого народа и напоминают об истории, являющейся историей человеческих страданий:

Двести тысяч человек когда-то жили, ненавидели и любили в этих стенах, теперь в Толедо едва ли двадцать пять тысяч жителей, но город стоит на костях и прахе миллионов. Оливковые рощи «сигаралес», кольцом охватывающие скалу, выросли на костях арабов, испанцев и португальцев, оспаривавших друг у друга власть над Толедо. И город-призрак, город-надгробие встает на скале… [723]723
  Там же. С. 142.


[Закрыть]

Миф о романтической Испании опровергается: гитары, кастаньеты и цыганские танцы – не более чем дешевая мишура, плохо выполненные подделки, продаваемые туристам:

Пляски престарелых гитан, треск кастаньет, дробь каблучков в память Карменситы оплачиваются по соглашению, и если современному романтику захочется сфотографировать современную гитану, она примет позу, сознательно копируя плохих художников, и возьмет за это три реала, бессознательно издеваясь над умирающим романтизмом [724]724
  Там же. С. 256. См. также с. 164–168.


[Закрыть].

Гитары и кастаньеты, серенады и цыганские танцы, бой быков и униформа испанских военных и чиновников, то есть те атрибуты, которые закрепились в романтическом образе Испании (Никулин тоже характеризует их как «романтические»), оцениваются им как стереотипные и неверные; взятые вместе, они создают искусственную стилизацию под Испанию. При этом Никулин использует метафоры из области театра, оперы и оперетты: «но сахарной, театральной Испании Чайковского, Каульбаха и Немировича-Данченко не существует» [725]725
  Никулин Л.Письма об Испании. С. 241. См. также с. 31, 38, 50, 89, 164, 184–197 и след.


[Закрыть].

Наряду с этим составленным из внешних атрибутов стереотипом «романтической» Испании, который он распознает и отвергает, Никулин называет некоторые «типичные» особенности испанского образа жизни и национального характера, «действительно» характерные, по его мнению, для страны и населяющих ее людей. К ним в особенности относятся непунктуальность, неорганизованность, легкомыслие, а также склонность к театральности [726]726
  Там же. С. 65, 120 и след.


[Закрыть]. Эти качества составляют новый стереотип испанца и оцениваются Никулиным исключительно негативно. По его мнению, они хотя и дают поверхностную характеристику испанской реальности, но не отражают «подлинную» Испанию и дух ее народа, а представляют собой просто пережитки старого [727]727
  Там же. С. 52.


[Закрыть], от которых следует избавиться. Соответственно критикуется и якобы характерная для испанцев склонность культивировать любые проявления собственного национального характера, в том числе и такие, как «типично испанская» безответственность, непредсказуемость, своеволие:

«Но вы же в Испании». Это звучало в дальнейшем как лейтмотив. По дороге между Кордовой и Гранадой взрывается и сгорает автобус, шестнадцать заживо сгоревших людей, рекордное число для автомобильной катастрофы – «вы же в Испании»; любой мелкий чиновник может вам причинить серьезнейшие неприятности – «вы же в Испании» [728]728
  Там же. С. 47.


[Закрыть].

«Ненастоящей» Испании противопоставляется страна «подлинная», которая примечательным образом называется «Испанией Пушкина, Лермонтова и Гейне» [729]729
  Там же. С. 52. Именно произведения трех названных авторов создали образ романтической Испании в русской литературной традиции. Однако эти произведения передают для Никулина «верный» образ этой страны, в противоположность «ненастоящей» Испании Чайковского, Каульбаха и Немировича-Данченко, хотя в пользу этого противопоставления не приводится никаких доводов.


[Закрыть]и которую можно обрести в среде простого народа:

Осколки старого быта […] не всегда безобразны […], иногда они очаровывают и привлекают вас, потому что они – плоть и кровь этого народа, простого и мужественного, […] который умеет петь и танцевать на улицах, веселиться в бодегах с пустым, туго перетянутым шарфом желудком [730]730
  Там же.


[Закрыть].

Этот народ не отмечен у Никулина никакими национальными особенностями и поэтому обнаруживает большое сходство с советским народом:

…Ты […] видишь перед собой парня с характерными, энергическими чертами лица, рослого парня в берете, его коричневую сильную шею, расстегнутый и выпущенный поверх пиджака ворот рубашки. […] Он шагает непринужденно и смело, и рука его скована с рукой его боевого товарища [731]731
  Эти строки были добавлены Никулиным позднее и рассказывают о восстании астурийских горняков осенью 1934 года, кроваво подавленном отрядами Франко.


[Закрыть]. Рядом с ним шагает стража […] Но пленный и скованный боец революции выглядит как победитель. Такова уж натура, неукротимый характер испанского народа. Неисчерпаемый революционный темперамент, мужество, неукротимый дух врожденного мятежника, пламя, которое невозможно погасить никакими потоками крови [732]732
  Там же. С. 4.


[Закрыть].

В этом и в подобных изображениях «новых» испанцев национальная компонента заменяется идеологической [733]733
  Понятие «идеологический» используется здесь и далее нейтрально для обозначения признаков, которые, в противоположность «национальным» особенностям, относятся к социально-политической позиции того или иного человека.


[Закрыть]. Таким образом, создается новый стереотип пролетария, чьи физические особенности (характерное, энергичное, загорелое лицо, мощная шея и т. п.) и духовные свойства (мужественность, революционный темперамент, бунтарский характер) закреплены в каноне социалистического реализма [734]734
  Ср.: Кларк К.Положительный герой как вербальная икона // Соцреалистический канон / Изд. Г. Гюнтер и Е. Добренко. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000. С. 569–584. Далее – Кларк К.Положительный герой как вербальная икона.


[Закрыть]. Идеологические признаки хотя и приписываются здесь испанскому характеру, однако национальность не имеет значения и вполне заменяема. Советская модель может (и должна) быть принята во всем мире:

Читайте чужой быт как книгу, удивляйтесь многоликости и разнообразию жизни на земле, и в этой многоликости и пестроте вы увидите ясно и отчетливо борьбу двух миров, борьбу двух классов и угадаете развязку и исход этой борьбы. Другой язык, другие нравы, песни и лица, но один решающий век, одна эра и наша гордость, наше право называть ее эрой Октября тысяча девятьсот семнадцатого года [735]735
  Никулин Л.Письма об Испании. С. 166.


[Закрыть].

Таким образом, отношение «своего» и «чужого» строится у Никулина как оппозиция «национальное» vs. «идеологическое». К полюсу «чужого» относится национальное: «типичные» испанские атрибуты, характеризующие стереотип «романтического», испанская архитектура и «негативные» особенности испанского характера и быта. Это «чужое» отвергается полностью, и ему противопоставляется «свое» – универсальная советская идеологическая модель, которая, по убеждению путешественника, будет усвоена Испанией в будущем. А пока этого не произошло, Никулину больше не интересна эта страна, и он заключает в конце книги: «Прощай, Испания, и прощай – навсегда» [736]736
  Там же. С. 274.


[Закрыть].

III. От путевого очерка к политическому репортажу: «Испания» и «Испанская весна»

Испанская революция и провозглашение в 1931 году Второй республики вызвали в Советском Союзе сильный интерес к этой стране и побудили других советских писателей отправиться в путешествие. Уже в 1932 году было опубликовано собрание путевых заметок Эренбурга «Испания» [737]737
  Эренбург И.Испания. М.: Федерация, 1932. Далее – Эренбург И.Испания.


[Закрыть], а в 1933-м – книга Кольцова «Испанская весна». Оба текста представляют собой смесь путевого очерка с политическим репортажем: хотя они и описывают действительно совершенное путешествие, однако их темой является не сама поездка, но политическая драма, разыгрывающаяся в Испании. Дистанция путешественника, которую еще сохраняет Никулин в своем идеологизированном описании страны, отсутствует в текстах Кольцова и Эренбурга: авторы открыто занимают определенную идеологическую и политическую позицию и стремятся прямо повлиять на происходящее своим творчеством. Новое, характерное для более поздней военной литературы об Испании понимание роли писателя как активного творца действительности Эренбург формулирует в предисловии к своей книге.

Снабженные новой функцией, формы классического путевого очерка, в том числе и его нейтрально-объективный дискурс (в целом уже не свойственный политическим репортажам об Испании), в случае необходимости могут быть использованы в идеологических целях. В следующем примере якобы выдержанная дистанция путешественника иронически подчеркивает царящую в Испании социальную несправедливость:

Путешественник, приехавший из другой части света и обследующий Европу так, как европейские миссионеры обследуют Африку, может отметить: «Испания заселена двумя породами людей. Одни – худые, изможденные, с явными признаками различных телесных и духовных лишений – называются „кампесинос“, что означает крестьяне. Они одеты по-разному: на севере они носят береты или платки, завязанные на голове, на юге – широкополые шляпы, но повсюду их одеяние отличается изъянами и может быть приравнено к рубищам. Другая порода людей, заселяющих Испанию, напротив, отличается здоровьем. Это краснощекие дородные люди, всегда веселые и жизнерадостные. Они пьют в кабачках вино, они курят сигары и ласкают хорошеньких служанок. Эти люди одеты повсюду одинаково, и зовут их „курас“, что означает „священники“» [738]738
  Эренбург И.Испания. С. 52–53.


[Закрыть].

Эренбург вводит здесь некоего фиктивного рассказчика, который наблюдает с еще большей дистанции, чем автор/повествователь, причем без всякого личного интереса. Такая подмена позволяет автору/повествователю отступить на задний план; Эренбург прибегает к этому приему не для того, чтобы в самом деле отменить собственное, давно известное читателю видение происходящего, но чтобы подтвердить и объективировать это видение устами некоего фиктивного, непричастного лица. У Кольцова находим менее сложный вариант объективизации: он как будто предоставляет слово участникам происходящего. Те хотя и занимают какую-то позицию, то есть необъективны, однако их трудно заподозрить в том, что они разделяют идеологические взгляды русского очеркиста; сам же автор/повествователь никак не комментирует их высказывания. В следующем примере веер (популярный атрибут романтического образа Испании в русской литературной традиции), так же как у Никулина, воспринимается и изображается в качестве бессмысленного, принадлежащего прошлому символа. При этом чувство бессмысленности и вызванная им агрессивная реакция приписываются испанским мужчинам, в то время как очеркист остается «безучастным»: «мужчины […] с ненавистью смотрят на сотни дешевых бумажных вееров, которыми женщины совершенно автоматически и бессознательно круглые часы колышут воздух» [739]739
  Кольцов М.Испанская весна // Кольцов М. Избранное. М.: Правда, 1985. С. 310–358. Здесь с. 318 и след. Далее – Кольцов М.Испанская весна.


[Закрыть]. Объективность автора в таких случаях должна гарантировать правдоподобность изображения, являющуюся одним из решающих элементов удачной пропаганды [740]740
  Ср.: Hundhausen Carl.Propaganda Grundlagen. Prinzipien. Materialien. Quellen. Essen: W. Girardet, 1975. S. 14–18.


[Закрыть]. Таким образом, дистанцирование путешественника относительно изображаемого постоянно используется в политических репортажах Кольцова и Эренбурга как метод достижения пропагандистской цели.

Структура текстов Кольцова и Эренбурга, с их политико-пропагандистской функцией, также сохраняет многие признаки путевого очерка. Повествование строится вокруг самого путешествия и некоторых излюбленных в литературе путешествий мотивов: природа, климат, еда, история, местные женщины и т. д. В дальнейшем будут подробнее рассмотрены две «типичные» для литературы путешествий темы: «испанский город» и «испанский национальный характер», чтобы на конкретных примерах продемонстрировать, каким образом в этих путевых очерках политическая функция воздействует на традиционные формы травелога и на соотношение «своего» и «чужого».

И Эренбург и Кольцов строили свои испанские очерки на оппозиции между городом и деревней, продолжая тем самым давнюю традицию русской литературы [741]741
  Эта оппозиция встречается, например, в «Евгении Онегине» Пушкина, в «Анне Карениной» Л. Толстого, а также во множестве других произведений русской классической литературы.


[Закрыть]. Это противопоставление понимается не только в географическом, но и в идеологическом смысле. В изображении обоих авторов, деревенские пространства заселены простым народом, города же существуют для богатых; пространственная дистанция символизирует пропасть между народом и буржуазией. Чтобы четче продемонстрировать эту пропасть, снова применяются и идеологизируются традиционные методы путевого очерка, такие как описания пейзажей и дороги. Так, Эренбург обозначает следующим маршрутом не только географическое, но и идеологическое расстояние между столицей и «деревней»: «Из Мадрида нужно сначала ехать в скором поезде до Медина дель Кампо. Потом в почтовом до Саморы. Потом в автобусе до Пуэбло де Санабрия. Потом на лошадях до озера. Потом на осле, если таковой имеется» [742]742
  Эренбург И.Испания. С. 43.


[Закрыть].

«Природный» vs. «искусственный» – иное выражение оппозиции «деревня» vs. «город», где испанская столица Мадрид провозглашается верхом искусственности. В этой связи и у Кольцова, и у Эренбурга возникает сравнение с Санкт-Петербургом: подобно «северной столице» России, Мадрид искусственно возведен среди дикой природы «на костях простого народа»:

Появление Мадрида кажется дурным театральным эффектом. Откуда взялись небоскребы среди пустыни?.. Здесь нет даже великолепной нелепости северной столицы, которая заполнила столько томов русской литературы, здесь просто нелепость: среди пустыни сидят изысканные «кабальеро» и, попивая вермут, обсуждают, кто витиватей говорил вчера в кортесах: дон Мигуэль или дон Александро?.. Они окружены ночью и камнями [743]743
  Там же. С. В. Ср. также Кольцов М.Испанская весна. С. 316.


[Закрыть].

При внимательном наблюдении, путешественник может различить разные лица города, однако гетерогенность больших городов, многократно тематизируемая в исследовательской литературе в связи с дискурсом метрополии [744]744
  Ср.: Fähnders Waller / Plath Nils / Zahn Inka.Einleitung с многочисленными дальнейшими указаниями.


[Закрыть], представлена в текстах Кольцова и Эренбурга не как многослойность, а как некий поверхностный феномен, маскирующий простую социальную дифференциацию города: каждому из описываемых районов города придается определенное идеологическое значение. Богатым кварталам с их фальшивым блеском и бессмысленной суетой противопоставляется, с одной стороны, бедность рабочих кварталов, а с другой – «неподдельное» веселье улиц, на которых народ проводит свой досуг. Старый город символизирует историческую традицию, новый город – европейское влияние, технику и цивилизацию, а наполненная бастующими матросами гавань Малаги воплощает (у Эренбурга) еще предстоящее открытие Испании навстречу новому миру, который будет создан революцией [745]745
  Ср.: Кольцов М.Испанская весна. С. 310–316, 331 и след.


[Закрыть].