Текст книги "Море"

Автор книги: Клара Фехер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

– Где вы получили аттестат зрелости, барышня Чаплар?

– В коммерческом училище графини Зичи.

– Это светское училище?

– Нет, в нем преподавали монашки.

– Ага… тогда это замечательно. Очень хорошо, барышня Чаплар. Дирекция весьма довольна вашей работой, и мы решили возложить на вас серьезную и почетную задачу. Наш коллега Миклош Кет уходит на фронт, чтобы… чтобы сражаться за свое отечество… за наше отечество. Временно я назначаю вас руководителем бухгалтерии. Надеюсь, вы поймете и оцените всю важность и значение поручаемого вам дела. Вы, я полагаю, разбираетесь в бухгалтерии?

– Да, – ответила Агнеш и почувствовала, как ком подступил к ее горлу. – По бухгалтерскому учету у меня всегда была отличная отметка.

– Это очень важно, – серьезно сказал доктор. – Какое у вас жалование, милая барышня Чаплар?

– Сто тридцать пенге, – пролепетала Агнеш.

– Сто тридцать пенге… это довольно приличная сумма в ваши молодые годы, не так ли? Я начинал в адвокатской конторе отца с двух крон, барышня Чаплар, ей-богу, с двух крон, хе-хе-хе… и недурно жил на них. Но нам не нужно, чтоб вы работали даром. Разумеется, в соответствии с изменившимся положением мы повысим вам и жалование… Теперь вы будете получать двести пятьдесят пенге…

Доктор торжественно протянул руку. Агнеш покраснела и, задыхаясь от волнения, поклонилась. Вот, значит, как бывает, когда человека повышают в должности.

– Не слишком ли глупа эта девица? – спросил Ремер, когда за Агнеш захлопнулась дверь. – Ну, да все равно. Господин управляющий, продиктуйте, пожалуйста, распоряжение, чтэ с сегодняшнего дня за дела в бухгалтерии отвечает эта Чаплар. Да пусть подпишет и его превосходительство. Он уже пришел?

– Пока еще нет. Наверное, уехал на охоту.

– Ладно. Тогда доложите ему позже. Много не объясняйте, пусть подпишет, и все.

– Его превосходительство подписывает все, что ему положат на стол, – осклабился Татар.

Доктор Ремер на миг оторопел и взглянул на Татара.

А тот сверкал своими белыми фарфоровыми зубами.

«Хм. Все подписывает. И взгляд у этого Татара, как у хищного зверя… Зря я назначил его управляющим…» – подумал доктор и ощутил какое-то тревожное беспокойство. Но все же приветливо ухмыльнулся.

– В полдень сходим втроем с его превосходительством в заводскую контору. Других дел, кажется, нет. Ах, да, что-то собиралась доложить госпожа Геренчер… позовите ее, пожалуйста.

Маргит вошла чем-то страшно недовольная; поправляя левой рукой гладко причесанные волосы и размахивая кипой каких-то бумаг, она начала издалека, как говорят, от Адама.

– Нынешняя молодежь считает, что жизнь – это шарманка, один тащит, другой вертит, а третий пляшет под музыку…

– Нельзя ли покороче, я ничего не понимаю.

– Извольте, скажу самое главное. Барышня Чаплар вместо того, чтобы подождать на почте и отправить письма, перепоручила их Гизи Керн. А та не проверила конверты…

Доктор оперся на локоть и мизинцем правой руки постучал по больному коренному зубу.

– Керн. Кстати, какое жалование у этой Керн?

– Сто пенге.

– У Кета остается четыреста… Скажите, как обстоят у нас дела с евреями?

– В заводской конторе осталось двое, а здесь еще четверо.

– Вместе с Кетом и Керн?

– Да.

– Ну что ж, уволим и Керн. Напишите приказ, текст обычный. В связи со сложившимися обстоятельствами, к нашему сожалению, доводим до сведения… и т. д.

– Слушаюсь. А Чаплар?

– Что вы хотите от Чаплар?

– Смею доложить, позавчера на почте…

– Да будет вам твердить об этой почте. Чаплар я назначил главным бухгалтером. И разговаривайте с ней по возможности вежливо, так как с сегодняшнего дня она и ваша начальница.

– Я… чтобы я, я…

День славы

Госпожа Геренчер вышла из кабинета директора в раздумье: сказать Гизи Керн о том, что ее увольняют, или нет. Лучше не говорить – это не ее дело. Бедняжка успеет узнать и в понедельник, когда и Карлсдорфер подпишет приказ.

Маргит, считавшая не только увольнение, но и смертную казнь заслуженной, мало того, слабой карой за пренебрежение к служебным обязанностям, на сей раз была недовольна собой и даже чувствовала угрызение совести. Лучше бы доктор вызвал к себе Чаплар и Керн, как следует намылил им шеи да наказал, чтобы в другой раз слушались госпожу Геренчер, у которой можно поучиться только хорошему, добру, а получилось…

Она села за пишущую машинку и, вздыхая, принялась составлять приказ об увольнении.

Тем временем Кет ввел Агнеш в бухгалтерию. Господин Лустиг испуганно вскочил. Держа в правой руке чернильный карандаш, он сделал такое движение, словно хотел пырнуть им кого-то в живот; левой рукой чиновник нервно разглаживал лысину. Йолан Добраи и Анна Декань стояли спиной к двери и, прижавшись друг к другу, над чем-то хихикали, не замечая тревожных сигналов господина Лустига.

– Ну, что у вас там, Йолан, почему не занимаетесь делом?

Добраи повернулась лицом к Кету.

– Не пугайте, Миклошка, а то я от страха, чего доброго, умру. Вы знаете французский язык?

– Немного, – ответил Кет.

Те опять захихикали. Агнеш, недоумевая, посмотрела на девушек.

– Тогда переведите нам, что тут на этих открытках. Картинки мы понимаем, а что написано, никак не разберем…

И они положили на стол рисунки Марселя Прево: «Lettres â Françoise mariée»[11]11
  Письма выданной замуж Франсуазе (франц.).


[Закрыть].

Кет засмеялся.

– В этом нет ничего такого, о чем вы думаете. Духовные наставления. Нечто вроде «Нравственных поучений» нашего Кельчеи.

– Хи-хи-хи. Воображаю. Но вы все-таки переведите.

– Ну, оставьте меня в покое. Мне сейчас не до шуток.

– Изволите видеть, господин главный бухгалтер, вот так проходит целый день, – пожаловался господин Лустиг. – Не слушаются они меня. Барышня Йоли никак не выведет сальдо по текущим счетам. Видите ли, уже середина марта, а баланс за тысяча девятьсот сорок третий год не готов.

– Будьте добры, доложите все это моему преемнику. Представляю вам нового главного бухгалтера барышню Агнеш Чаплар.

Господин Лустиг вытянулся в струнку.

– Очень рад, барышня Чаплар. Могу вас заверить, что мной вы всегда будете довольны Я, изволите знать, двадцать пять лет работаю бухгалтером, был весьма уважаемым счетным работником на Хатванском сахарном заводе и сейчас был бы им, а то, может быть, и в начальники отдела вышел бы, если б моя бедная жена не заболела и не понадобилось перевезти ее в Будапешт. В этом году я отмечал бы свой двадцатипятилетний юбилей, но разве теперь придет кому-нибудь в голову устраивать праздники? Мне не такой представлялась жизнь, барышня Агнеш. Я учился в консерватории, по классу скрипки… Вы христианка и молоды и ничем не рискуете. И я буду очень рад, если вам удастся навести здесь порядок, потому что я, как видно, тщетно твержу барышням, что, несмотря на войну, учет должен вестись образцово. Они отвечают: зачем это вам, старый еврей, надо – вас все равно повесят. Между тем, изволите знать, моя жена христианка, я муж арийки…

«Боже милосердный, как прекратить все это?» – подумала Агнеш.

– Между прочим, когда я на ней женился, собралась вся моя родня: «Лайош, и тебе не стыдно…»

– Воздушная тревога, воздушная тревога! – приоткрыв дверь, закричала тетушка Варга. – Будьте наготове, в Дунафельдваре уже дан сигнал «Внимание!»

– Тысяча извинений… позвольте, я в другой раз доскажу… Быстрее собирайте картотеку! – засуетился господин Лустиг и торопливо принялся впихивать в металлические коробки разложенные листки картотеки. – Помогите же, Йолика, Аннушка, соберите хоть дневники…

Обе девушки, будто назло старику, продолжали хохотать. Аннушка перелистывала книгу.

Вдруг на улице раздался дикий грохот: почти одновременно, как по команде, опустились жалюзи магазинов. Затем наступила томительная тишина: машины, трамваи остановились. Лишь где-то далеко орало радио: «Воздушная тревога, воздушная тревога! Будапешт, Будапешт, Будапешт, внимание! Будапешт, внимание!» Дворничиха с ожесточением забила в колокол, завыли сирены.

– Вы что, оглохли? Почему не складываете картотеку? – крикнула Агнеш.

йоли и Анна с недоумением уставились на нее.

– Вы только посмотрите, – произнесла Йоли и, подойдя к самой двери, остановилась против Агнеш. – Ты что, вздумала нами командовать, соплячка? Если тебе очень нужна картотека, то сама и собирай. Пошли, Анна.

С этими словами она подхватила Декань под руку и потащила ее в убежище.

Господин Лустиг в страхе засовывал в ящик стола дневники. Агнеш бросилась к себе в комнату и заперла письменный стол. Будто бомбе не все равно, повернут ключ в замке или нет. Сирены завыли в третий раз. Большая комната опустела. По коридору тоже расхаживали одни только постовые. Когда Агнеш наконец добралась до убежища, уже закрывали железную дверь. В сводчатом темном подвале вдоль стены стояли в два ряда скамейки. Сидя на них, жались друг к другу обитатели дома. При плохом свете их испуганные лица казались зеленовато-серыми. Нагромождение вещевых мешков, одеял, джемперов, снеди делало спертый, пропахший плесенью воздух еще более удушливым и тяжелым. Жена электромонтера со второго этажа Райзи причитала:

– Если не от бомбы, так от вони подохнем.

Она зло размахивала вымазанными в тесте руками. Тревога застала ее как раз в тот момент, когда она месила тесто, и Райзи едва успела прикрыть его посудным полотенцем. «Теперь кто знает, подойдет ли этот злосчастный калач. А с каким трудом удалось достать немного муки, сахару в это проклятое время. Дрожишь над ним, и хорошо еще, если пропадет только тесто, а мы останемся целы…»

Послышался глухой грохот. Сразу же воцарилась тревожная тишина. Паланкаи, сидевший в самом дальнем углу убежища, под картиной «Возвращение блудного сына», весь скорчился, как будто у него заболел живот.

Картину здесь повесили на прошлой неделе в ответ на обращение «Actio Catolica»[12]12
  Религиозное движение католиков.


[Закрыть], чтобы «в часы испытаний пробуждать в душах смертных покаяние». Под картиной поставили четырехугольный столик и покрыли его кружевной салфеткой, пожертвованной дворничихой. Позднее по предложению Татара служащие Завода сельскохозяйственных машин купили на свои средства распятие, а жильцы дома украсили этот импровизированный алтарь свечами и цветами. Райзи положила на стол подснежники, сказав при этом, что если они и не принесут пользы, то, во всяком случае, не повредят. Несколько старух опустились вокруг алтаря на колени и принялись перебирать четки.

Паланкаи, спускаясь в убежище, проявил удивительное проворство. При первых же звуках сирены он запер письменный стол, схватил и сунул под мышку учебник японского языка и, прыгая через три ступеньки, ринулся вниз.

Когда проревела сирена во второй раз, Эмиль уже стоял перед «Блудным сыном» и, глядя на покаявшегося грешника, клялся, что отныне систематически будет ходить на молитву и по пятницам не будет есть мясо.

Снова донесся откуда-nо мощный взрыв. Начальник ПВО дома тетушка Варга сказала, как тому учили на курсах, стараясь сохранить присутствие духа жильцов:

– Не бойтесь… это дверь захлопнули.

– Наверное, большую дверь, – заморгал глазами рыжий портной с первого этажа.

– Бомбу сюда не бросят, вот увидите… И раньше были тревоги, но просто так, для острастки… На центр города, на жилые дома бомб не бросали, – сказал старый Коллар, маcтеровой, тоже живущий на первом этаже.

– Не бросали? А заминированные куклы, которые отрывают руки детям? – вмешалась дворничиха.

– Это сказки, мамаша. Вы их видели, эти куклы? – спросил портной.

– Ну-ка, заткнись, большевистская морда! – послышался злобный окрик из глубины подвала. – Прикуси язык, иначе сведу куда следует!

Все с удивлением посмотрели на Паланкаи, который размахивал руками, стоя перед «Блудным сыном»; один рыжий портной испуганно спрятал голову в плечи.

– Если хотите знать, они действительно сбрасывают заминированные куклы. Враг предпринимает террористические налеты на мирные города. Но мы не боимся.

Бум! На сей раз громыхнуло совсем рядом.

Паланкаи выпучил глаза, два-три раза молча открыл рот и сел.

В подвале громко засмеялись. В этот раз действительно хлопнула дверь. Пришли постовые и сообщили, что тревога кончилась.

Пока длилась воздушная тревога, Агнеш думала, как отнесется к ее назначению Тибор. А как он узнает об этом? Ведь она ни за что не станет ему звонить. Тибор должен был сам дать о себе знать и извиниться, что не пришел в четверг на концерт… А если он не позвонит? Ну и пусть, она от этого не умрет.

Все возвратились в контору.

Агнеш села за письменный стол, достала из ящика работу, которую ей следовало закончить, – она передаст свои дела двум другим практикантам и завтра утром займет кресло главного бухгалтера.

На столе Кета зазвонил телефон. Агнеш вздрогнула, когда Миклош сказал в трубку:

– Здравствуйте, Тибор… Короче говоря, не ладятся дела с девизой? Сожалею, но это касается уже не меня. Я ухожу в армию. Наш новый главный бухгалтер – барышня Чаплар. Впредь будете с ней решать эти дела… Да, сейчас позову.

– Целую ручки, Агнеш. Не сердитесь, что я не мог вам позвонить насчет концерта, эти бесконечные тревоги… – начал Тибор.

«Как ты складно умеешь лгать», – подумала Агнеш. Впрочем, зачем ему лгать. Может быть, он и правда хотел ей позвонить. Она тотчас же согласилась на просьбу Тибора после работы ровно в пять часов встретиться у Оперы и обо всем поговорить – и о личных и о служебных делах.

«Да ведь мы работаем до половины шестого, а потом еще надо идти на почту», – хотела было сказать Агнеш. Но тут же вспомнила, что теперь она главный бухгалтер, начальник отдела. Ее не станут больше посылать с поручениями. Отныне, подобно Кету, Татару или госпоже Геренчер, она может сказать другим: «Я ухожу по делам и больше не вернусь…»

– Ладно, встретимся, – и, обрадованно засмеявшись, положила трубку.

Тибор уже ждал ее. Держа в руке завернутую книгу и тщательно перевязанный ленточкой сверток, он прохаживался перед Оперой взад-вперед; завидя Агнеш, Тибор улыбнулся и торопливо пошел ей навстречу.

– Приветствую новоиспеченного главного бухгалтера, – галантно раскланялся он. – В знак моей глубокой почтительности примите этот скромный дар.

– Боже мой, вы что, стали вдруг снобом? Поклоняетесь чинам и рангам?

– Я признаю только заслуги. Но если еще и красота сочетается с заслугами…

Агнеш от смущения покраснела. Еще в школе она считала себя неуклюжей дурнушкой. Среди ее подружек действительно были красивые девушки: цветущие брюнетки с пышными волосами, сверкающими глазами, противницы всякой школьной формы, носившие, несмотря на запрещение, шелковые чулки. Выйдя за ворота шкслы, эти девушки прятали в карман форменную шапку и ловко пудрили нос. В десятиминутные перемены они собирались стайками, шушукались о мальчишках и многозначительно хохотали. Стройная белолицая шатенка Качи Барта показывала любовные письма. Буци Хорват, самая старшая в классе, вполне оформившаяся шестнадцатилетняя девушка, с гордостью рассказывала о том, что можно целоваться не только так, как целует брат или мать… В такие моменты Агнеш забивалась в конец школьного коридора, туда, где жена школьного сторожа тетушка Шедлер продавала булки с сыром и яблоки. Агнеш случалось ходить с друзьями своего брата Карчи в кино, на танцы или на прогулку в Надьрет, но те никогда не награждали ее такими комплиментами, какие мальчики говорили Барте или Хорват. И раз уж она некрасива, то лучше одеваться скромнее: носить темно-синее платье английского покроя, ботинки со шнурками на низком каблуке и коротко стричь волосы, закалывая их с обеих сторон гребешком. Еще никто не говорил, что она красива. Ее называли милой, умной, сообразительной, старательной, но это только раздражало ее, внушало назойливую мысль: другие девушки красавицы, а я – дурнушка.

Какой-то миг Агнеш подозрительно и с опаской смотрела на Тибора, боясь, что он только шутит или насмехается, и почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Девушка покраснела, глаза ее заблестели, но, оправившись от смущения, она выпрямилась и, мягко ступая, пошла рядом с парнем. Солнечный свет заиграл в локонах ее русых волос; поправляя гребешок, Агнеш впервые ощутила, как они, мягкие, шелковистые, рассыпаются под кончиками ее пальцев…

– Можно посмотреть, что это?

– Разумеется, конечно. Я сам разверну.

Из шуршащей бумаги появилась книга Томаса Манна «Подмененные головы».

– Читали?

– Нет, не читала.

– Она вам понравится. Знаете, в радости – блаженство верующих, именно ради этого они живут…

Тибор остановился, достал свою авторучку и нарисовал на обложке книги череп с двумя характерными штрихами – маленькие черные усы и свисающую на лоб прядь волос: точь-в-точь Гитлер. Агнеш в испуге схватила книгу и прижала рисунок к себе. Тибор громко засмеялся.

– Не бойтесь, Агнеш. Ведь в конце концов мы никого не собираемся обижать, а хотим мирно жить и помнить, что немцы – это не только господа нацистские полковники, но и Гёте и Бетховен. У нас нет иного спасения, кроме культуры… пока пройдет буря… забиться в угол и читать «Тонио Крегера»… читать «Подмененные головы», «Удивительную рыбную ловлю» и слушать музыку. Кстати, в наказание за пропущенный в четверг концерт не желаете ли вы пойти со мной завтра в консерваторию и послушать «Мейстерзингеров»?

Прежде они никогда не ходили под руку. На сей раз Тибор нежно притронулся к локтю Агнеш. От этого прикосновения рука ее сразу онемела; в знак согласия она кивнула головой.

Дул теплый, бодрящий весенний ветер, по улице не спеша брели люди, толпы зевак стояли перед витринами магазинов. Было так приятно, прижавшись к милому, идти с ним рука об руку. Если бы не пестрели белые полосы на краю тротуара, а окна домов не были проклеены крест-накрест бумагой и если бы столько солдат не шныряло по городу – ничто бы, наверное, не напоминало о войне.

– Пойдемте, посидим с полчасика, – остановился Тибор перед кондитерской.

Зал был битком набит. Над круглыми столиками, покрытыми ажурными скатертями, подобно голубому туману, вздымался табачный дым. В самом углу шумная компания играла в бридж. Среди игроков сидели две довольно толстые женщины, руки которых были увешаны золотыми браслетами. Старшей, в коричневом шелковом платье с глубоким вырезом, было лет под пятьдесят, а младшая, в василькового цвета жоржетовой блузке с высоким воротником, казалась лет на двадцать моложе. Увидев Тибора, обе дамы приветливо замахали руками. Один из мужчин, до смешного худой, с моноклем, не отрываясь от карт, тоже громко поздоровался с ним. Тибор поклонился, но не задержался у их столика и не стал объяснять Агнеш, что это за компания. По-прежнему прижимая к себе руку девушки, он повел ее в самый дальний угол зала и, сдвинув два мягких кресла, пригласил сесть.

– Войне скоро конец, – произнес Тибор, обнимая правой рукой за талию Агнеш. – Вот увидите, англичане через несколько дней высадятся на Адриатическом побережье и придут сюда.

Агнеш ощущала лишь руку, обхватившую ее талию, и ничего не слышала. Какое ей дело до того, что задумали англичане на Адриатике?

Однако Тибор, склонившись к ней совсем близко, словно признаваясь в любви, продолжал:

– Теперь, Агнеш, надо быть умней. Сейчас в ваших руках вожжи, и вы должны пользоваться ими умело.

– Как? – спросила она с недоумением.

– Видите ли, вам не следует стремиться наводить порядок в бухгалтерии.

В этот момент мужчина в смокинге и с короткими усиками вышел на середину зала и уселся за пианино. Затем на небольшой, почти квадратный помост под бурные аплодисменты публики выбежала женщина лет тридцати – тридцати пяти. В ее ниспадающих до самых плеч черных волосах красовалась белая роза. Певица была в белоснежном до самого пола муслиновом платье декольте. Верхняя часть платья плотно облегала тело, а пышная юбка спадала мягкими свободными складками. Единственными украшениями наряда служили узенький черный бархатный поясок и такая же черная, но более узкая бархотка на шее – вместо цепочки. На ней висел украшенный бриллиантами массивный золотой крестик.

У Агнеш закружилась голова, ей вдруг стало не по себе. Она тоже носила крестик, который подарила ей в детстве крестная мать, но прятала его под одеждой. Давно, когда цепочка была еще новая, ей не раз хотелось повесить крестик поверх платья, но мать не разрешала. «Держи святой крест поближе к сердцу и не бахвалься им».

– Что с вами, Агнеш? Отчего вы загрустили?

– Ничего. Право же, ничего.

Актриса поправила микрофон, махнула белым муслиновым платочком пианисту и грудным, глубоким голосом запела модную песенку: «Лишь день дано нам жить, а жизнь – всего лишь поцелуй…»

За столиками притихли, женщины мечтательно закрыли глаза, кое-кто напевал вместе с певицей: «Кто знает, что ждет нас впереди, кто знает, что принесет нам завтра…»

– Бухгалтерию нечего приводить в порядок, – зашептал снова Тибор. – Надо тянуть время, остались какие-нибудь одна-две недели, в крайнем случае месяц…

– Но почему?

– А разве вам Кет ничего не сказал?

– Нет.

– Вы даже не знаете, что Ремеры вывозят свое состояние?

– Не знаю, – так же тихо прошептала Агнеш.

Тибор минуту помедлил. Раз шеф счел целесообразным назначить Агнеш главным бухгалтером, то вполне можно рассказать ей всю правду. К тому же девушка так влюблена в него, что, если даже станут ей вгонять иголки под ногти, она не выдаст.

Он нежно погладил талию Агнеш. Ее юное тело настороженно вздрогнуло, словно бутон, от прикосновения его руки.

– Стокгольмское агентство, куда еженедельно завод отправляет четыре вагона товаров, – вовсе не агентство, а просто транспортное предприятие. Как только прибывают вагоны, их тут же переправляют к Ремерам в Лондон. Понимаете? Вырученные за товар деньги в течение шести месяцев должны поступить к ним, но они не поступают, и завод постоянно просит у Национального банка отсрочки на уплату девизы… Денежные операции производит банк, в котором референтом Завода сельскохозяйственных машин работаю я, поэтому с нашей стороны придирок не будет. Бухгалтерия теперь в ваших руках. Гак вот и запутайте дела так, чтобы сам бог не разобрался в шведских поставках… С чиновниками будьте построже, ругайте на чем свет стоит Кета за то, что запущен бухгалтерский учет. Начните проверку текущих счетов бог знает какой давности. Устройте скандал из-за того, что стоимость карандашной точилки занесена не в ту графу. Только об экспортных сводках позабудьте. Что касается ревизии, то вы не беспокойтесь. В Венгрии за подлоги в бухгалтерии или налоговом деле в тюрьму пока никого не сажали. В крайнем случае Император посулит контролеру несколько тысяч. От этого он не обеднеет. К тому же вас только назначили, какой с вас спрос?.. Выпьете еще кофе? Или коньяк?

– Нет, нет… у меня и без того голова пошла кругом.

Тибор засмеялся.

– Вы, наверное, думали, что раз в школе получили пятерку по бухгалтерскому учету, то теперь для вас открыты все тайны мира.

– А что будет после войны с теми товарами? Их привезут обратно?

Тибор пожал плечами.

– Видите ли, Ремеры основали в Лондоне завод, и если пожелают, вернутся на родину, если не захотят, останутся там. Их деньги, их дело.

– Но я сейчас, думая об этом, учитываю государственные интересы.

Тибор выпил рюмку коньяку, подпер голову кулаками и посмотрел девушке в глаза.

– Любопытно. Что же вы думаете об этом с учетом государственных интересов?

Агнеш смутилась.

– Я думаю… это измена родине, это разоряет страну.

– Верно. Измена. А что такое родина?

– Родина? – оторопело переспросила Агнеш. – Родина, так сказать… все, что нас окружает… люди, природа… страна.

– Какие люди?

– Родители… вce, кого мы любим.

– А почему бы вам сразу не продекламировать те прелестные стишки, которые вы учили в школе: «Знаете ли вы, чго такое родина? Тот уголок земли, где мы родились…» Вы помните продолжение? Ах, да, вспомнил: «Ветви акации тянутся к окнам, под стрехой ласточек радостный щебет, куда бы счастье ни унесло вас, родину эту не забывайте…»

– Я не знаю этого стихотворения, – подняла голову Агнеш.

– Полноте. Ведь его учат в третьем классе начальной школы.

– Я не здесь кончала начальную школу.

– А где?

– В Чехословакии. Там я и родилась.

– Восхитительно! Так где же ваша родина?

– Здесь.

– Почему?

– Потому… потому что мои родители венгры, потому что мой родной язык венгерский, я здесь училась в средней школе… потому что я люблю Будапешт.

– Великолепно. А теперь я вас попрошу на основании столь блестящих и убедительных аргументов определить, где моя родина. Ладно?

– Попробую, – улыбнулась Агнеш.

– Все начинается просто. Родился я в Будапеште, но мать у меня – австрийка, а отец – секейский дворянин. Родных языков у меня сразу три. От бабушки по отцу я научился говорить по-венгерски, от матери – по-немецки, а от мадемуазель Дюфриш – по-французски. До двенадцати лет я каждый год проводил каникулы в Чикских горах, карабкался на скалы, жил в шуме холодных как лед горных ручьев, среди сине-зеленых сосен, наслаждался видом резных секейских ворот и песнями пастухов. Но зимой я все-таки больше любил Пешт, искусственный каток, молодежные спектакли в городском театре и в «Урании», любил величественное кирпичное здание гимназии на улице Марка, ребят, с которыми нередко дрался до синяков. Когда же мне исполнилось двенадцать, я попал в Вену к бабушке и бродил по Рингу, Кертнерштрассе или Мариахильферштрассе, так же как у себя дома по Бульварному кольцу или по проспекту Ракоци. В огромном парке Бурга я готовился к экзаменам на аттестат зрелости, там же впервые влюбился в белокурую венскую девушку, по имени Лизл, фамилии которой уже не помню. Затем два года я учился в Риме, полгода занимался живописью во Флоренции и почти год скитался по Европе. Блуждая среди крохотных магазинчиков на Понте Веккио, я засматривался на серебристую гладь Арно, в Лувре преклонялся перед мраморной Венерой, а в дождливые осенние сумерки вспоминал Ади на берегах Сены. Так что, Агнеш, родина – это вся земля. Сегодня ее границы проводят, а завтра их стирают. Надо искать нечто вечно человеческое. Кардуччи достоин такой же любви, как Петефи, как лавры Южной Италии, как цвет акаций на Алфельде… Думаете, Колумб только в угоду испанской королеве Изабелле открыл Америку? Шекспира могут присвоить себе англичане? Разве Кох и Эдисон принадлежат одной нации? Ошеломляющий парадокс: человек – это маленький, одинокий, слабый индивид, его жизнь не что иное, как мимолетная тоска по прекрасному, и, поверьте, эта непонятная маленькая судьба едина для всего человечества. Понимаете?

Агнеш молчала.

Мягкий теплый голос Тибора волновал и тревожил ее, его убедительные доводы пугали и были непонятны.

– Одним словом, – опять начал Тибор, но, посмотрев на девушку, вместо того, чтобы сказать: «Рассчитываю на вашу помощь», – вежливо наклонил голову и закончил фразу: – в воскресенье мы пойдем на «Мейстерзингеров». Если позволите, я зайду за вами. Заказать еще что-нибудь?

– Да. На сей раз – коньяк.

Коньяк с непривычки обжигал горло. Агнеш пила его медленно, любуясь граненой рюмкой и золотистым напитком. «Как выглядит Понте Веккио?» – подумала она.

– За что выпьем? – спросил Тибор и протянул девушке вторую рюмку. – За мир? Или за счастье? Или вы не скажете мне?

По требованию публики певица снова вышла на помост, и из-за шума в зале Тибор не расслышал, что ответила ему Агнеш.