Текст книги "Море"

Автор книги: Клара Фехер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

В полночь в дверь постучала очкастая старая сестра Беата.

– Привезли больного.

Мария Орлаи вскочила и выбежала в коридор.

– Понесли в амбулаторию.

В приемной на диване лежала женщина лет сорока – сорока пяти. На ее лице блестели капельки пота. Время от времени она открывала глаза и смотрела мутным, испуганным взором. От озноба у нее стучали зубы, и она со стоном прикладывала руки к животу.

– На что жалуетесь? – спросила Орлаи и села рядом с женщиной. Она касалась наименее чувствительных мест живота, но от малейшего ее прикосновения к натянутой коже женщина вскрикивала от боли и начинала икать.

– Как ваша фамилия? – спросила Орлаи, продолжая осторожно обследовать больную.

– Ковач, – ответила та, чуть слышно взвизгивая. – Мне сорок пять лет… болит с полудня… но что делать, думала, пройдет, никак не хотела идти сюда, дома четверо малышей, муж на фронте, сама работаю на заводе…

– Потерпите немножко, я сейчас вернусь.

Мария вышла в коридор, отыскала телефон и набрала номер, который ей дал адъюнкт Пайор. В трубке послышался тоненький хохоток какой-то женщины.

– А, Пуби, из больницы спрашивают. Сейчас позову.

– Что им надо? – послышался вместо ответа рычащий голос Пайора.

– Извините, господин адъюнкт, я тут приняла одну больную. Боли в животе, икота, по всей вероятности, непроходимость кишечника.

– Ладно. Посмотрю на утреннем обходе.

И положил трубку.

Мария, словно в оцепенении, стояла в коридоре. Произошла какая-то ошибка, какое-то недоразумение. Наверное, прервали. Она торопливо набрала номер еще раз. Опять женский голос, но теперь уже раздраженный:

– Что вы трезвоните беспрерывно? Разве нельзя хоть один вечер не беспокоить?

Но Пайор все-таки подошел к телефону.

– Извините… я думаю, до утра ждать нельзя.

– Что вы там воображаете из себя… Что за спешка? Она что, ваша родственница? Дайте ей болеутоляющее. Спокойной ночи.

Багровая от гнева, Мария Орлаи положила трубку. Разве она воображала? Конечно, если и у нее будет двадцатилетний стаж, то, возможно, она тоже не испугается аппендицита или случая с подозрением на заворот кишок… возможно, станет равнодушной, возможно, ей доведется видеть множество благополучных исходов без операционного вмешательства, возможно, ничего плохого и не случится, если больной потерпит несколько часов, возможно, у больного вовсе нет таких сильных болей, а он просто охает… На миг, но только на один миг в ее мозгу мелькнула мысль, что она, по сути дела, не отвечает за больных. Доктор Пайор не имел права перепоручать ей дежурство, к тому же она дважды звонила ему по телефону. Но эту мысль она тут же отогнала прочь. И, будто для того, чтобы усилить ее мучения и чувство ответственности, перед глазами внезапно возникла фраза, которую она дважды подчеркнула в учебнике по диагностике внутренних болезней: «При острых болях в брюшной полости судьба больного, как правило, зависит от того врача, который первым осматривал больного».

Она поспешно вернулась в приемную.

Женщина лежала смертельно бледная, стиснув зубы и время от времени вскрикивая. Она дышала быстро, поверхностно, иногда, открыв рот, хрипела и продолжала икать. Когда вошла Мария, женщина подняла взгляд на дверь и посмотрела на врача с мольбой в глазах. Орлаи еще раз тщательно ощупала живот: наибольшая болезненность была в области нисходящей толстой кишки. Да и жалобы женщины подтверждали, что у нее, по всей вероятности, заворот кишок.

В случае непроходимости кишечника операцию откладывать до утра нельзя. Здесь дорог каждый час.

Мария вскочила и снова побежала к телефону. Но, прежде чем набрать номер, спросила у стоявшей возле буфета ночной сестры, как отыскать дежурного хирурга.

Сестра пожала плечами.

– В девятом часу господа врачи уходят ужинать в «Веселую Яму». Но сейчас их там уже нет.

– Я вас спрашиваю о дежурном.

– Он тоже уходит.

– А если случится беда?

– К утру вернется, – ответила сестра тихим, кротким голосом, но по ее скривленным губам и блеснувшим глазам было видно, что она возмущена таким дежурством.

«Рассердится, пускай сердится, он все же обязан распорядиться», – подумала Мария и снова набрала номер доктора Пайора.

– Но, позвольте, это неслыханно!.. Что за комедия? Ей-богу, я вас не понимаю. Неужели так срочно? Ну, тогда оперируйте сами.

И трубку снова повесили.

– Прошу вас, сестра Аннунциата, посмотрите скорее, нет ли в больнице кого-нибудь из хирургов. Если даже спят, поднимите от моего имени.

Сестра Аннунциата старческими, тяжелыми шагами удалилась. Мария пошла к больной и в ожидании возвращения сестры принялась считать пульс.

Через три минуты, показавшиеся Марии вечностью, сестра Аннунциата вернулась.

– Доктор Жилле у себя в кабинете.

– Где его кабинет?

– Здесь, на этаже, за створчатой дверью.

– Спасибо, я пойду за ним.

Доктор Эден Жилле жил в больнице. Перед его комнатой в коридоре стояли два плетеных кресла и круглый столик. Висевшая на дверях медная табличка и почтовый ящик говорили о том, что их владелец обосновался здесь надолго. На стук Марии Орлаи послышался сонный, раздраженный голос:

– Кто там опять, черт возьми?

– Ординатор Мария Орлаи, дежурная терапевтического отделения.

– Что вам нужно?

– Надо оперировать кишечную непроходимость.

– Боже праведный, сейчас?! – возмутился голос.

– Срочно.

В дверях образовалась узенькая щель, а затем появился в пижаме взлохмаченный доктор Жилле.

– Простите, что я вас разбудила, но нужна срочная операция…

– На завтра заняты все операционные столы.

– Не завтра, а сейчас, немедленно.

– Сейчас? Ночью? Вы шутите! Во-первых, я не дежурный, а стало быть, мне нет никакого дела… Во-вторых, примите от меня совет на всю жизнь: никогда не следует волноваться. У больного в восемь часов утра заболит живот, а он в полночь приходит в больницу, потому что у него, видите ли, выдалось свободное время. Или, скажем, во вторник он съел пятнадцать галушек со сливами, а с расстройством желудка идет в воскресенье, пусть возится несчастный дежурный. Больные обычно выдерживают до утра. Дайте ему севенал.

– Прошу вас, господин младший врач, вы хоть посмотрите.

– А что, разве она такая красавица?

– Не шутите, пожалуйста. Сорокапятилетняя работница, мать четырех детей.

– Мать ее была прачкой, а отца пришиб корабельный канат… Если и впредь будете поступать, как велит вам ваше доброе сердце, если… апчхи… извините… – Эден ухватился за нос и громко чихнул. – Еще, чего доброго, простужусь. Простите, но я хочу спать. И очень прошу вас, ложитесь и вы. Могу вас заверить, что больше не открою дверь даже самому господу богу.

Сестра Беата мокрой салфеткой вытирала лицо женщины.

– Ну, как? – спросила вернувшаяся Орлаи.

Сестра махнула рукой.

– Если не сделают операцию, она, бедняжка, до утра не протянет.

«Возьму и сама сделаю операцию», – решила Мария и закусила губу от волнения.

– Послушайте, доктор. А что, если поискать господина Ача, может быть, он еще в больнице. Правда, доктор Ач работает в родильном отделении, но он очень порядочный человек.

– Поищите его, сестра Беата.

Не прошло и двух минут, как сестра Беата вернулась с высоким молодым врачом. Доктор Ишгван Ач представился и тотчас же подошел к больной. Орлаи следила за его быстрыми, уверенными движениями.

– Подозреваю непроходимость кишок, – сказала Мария.

– Правильно подозреваете. Здесь и в рентгене особой нужды нет. С этим тянуть нельзя. Немедленно взять кровь и направить в операционную. Прошу вас, сестра Беата, разбудите, пожалуйста, Фери, пусть подготовят вторую операционную, только тщательно проверьте светомаскировку на окнах. Еще не хватало, чтоб нас тут начали бомбить. А вам, коллега, тоже придется помыть руки, потому что у меня всего один ассистент.

Ассистентом Ача был сын швейцара дядюшки Ведреша.

Старик поторопился к себе в комнату, чтоб разбудить сына.

– Доктор Ач зовет, срочная операция.

Парню не понадобилось повторять дважды, он тотчас же поднялся. Дядюшка Ведреш вернулся на свой пост. Он отсутствовал всего несколько минут, но таково уже счастье бедного человека: пока его не было на месте, черт принес одетого с ног до головы во все черное нилашиста с нарукавной повязкой.

– Куда вы запропастились? Где шляетесь? Не можете усидеть?..

Напуганный Ведреш не знал, как и угодить пришедшему.

– Я уже на месте, изволите видеть. Что прикажете?

– Мне нужен доктор Жилле. Передайте ему, что пришел Паланкаи.

– Садитесь, пожалуйста. Одну минуточку…

Сколько ни звонил дядюшка Ведреш по внутреннему телефону, никто не поднимал трубку. Делая еще одну попытку, он объяснял:

– Видите ли, случается иногда, что он уходит… в отделение… или очень крепко спит. Или телефон выключил… а может быть, и вовсе нет дома…

Паланкаи молчал. Серыми колючими глазами он смотрел прямо в испещренное лиловыми жилками лицо дядюшки Ведреша.

Как тот ни старался дозвониться, все напрасно.

– Ну, что там?

– Не знаю… Не отвечают.

– Тогда я сам пойду к нему.

И Паланкаи, громко стуча ногами по каменному полу коридора, пошел наверх. От бледно-синего света, отвратительного запаха йода, эфира и крови ему становилось дурно. Он торопливо поднялся на второй этаж, повернул у створчатой двери налево и постучался. Никакого ответа не последовало. Заметив звонок, Эмиль нажал на кнопку. Звонок затрещал так, что, казалось, от его звука сотрясались стены. Никто не отвечал. Тогда он стал лупить в дверь кулаками. Но тут открылась дверь соседней комнаты и в коридор высунулась голова негодующей монашки.

– Извольте соблюдать тишину. Вам кого надо?

– Я ищу доктора Жилле.

– Вам лучше прийти завтра утром, возможно, он ушел в город.

– Но мне необходимо срочно повидаться с ним.

– Вы больны?

Паланкаи не ответил и снова принялся стучать.

– К сожалению, должна вам сказать, что у нас нет свободных мест.

– Для меня найдется, будьте покойны.

– Тогда пройдите в дежурку. Доктор ушла в операционную и, как только вернется, осмотрит вас, – сказала сестра, все еще сохраняя терпение.

– Отстаньте.

– Прекратите, пожалуйста, стук, а то мы вас выведем отсюда. Здесь больные спят.

– Меня вывести? А ну-ка, попробуйте.

– Не кричите!

– Эх! – со злостью махнул рукой Паланкаи. – Как видно, этот идиот Эден действительно где-то шляется. Авось вернется домой.

С этой мыслью Эмиль уселся в одно из плетеных кресел, поставил на другое ноги и заснул.

Он не слышал, как по коридору взад и вперед ходили люди, тащили мимо носилки. Никто не обращал на него внимания. Только около часа ночи, когда усталая, взволнованная и счастливая Орлаи возвращалась из операционной, она мельком взглянула на Паланкаи, который безмятежно продолжал спать, полуоткрыв рот.

– Ожидает доктора Жилле, – ответила монашка на вопросительный взгляд Орлаи. И они пошли дальше, к палате, где спала вспотевшая, бледная, но вырванная из лап смерти женщина.

В половине седьмого утра Паланкаи открыл глаза и тут же увидел стоявшего рядом с ним распухшего Эдена в полном медицинском облачении.

– Так это ты, толоконный лоб, был моим ночным посетителем? – захохотал он. – Почему ты не назвался? Откуда я мог знать? У меня была женщина, несчастный, и мне не хотелось вставать. Я думал, опять зовут оперировать или стучится какой-нибудь богатый еврей. Ныне подобные клиенты не дают мне покоя… Ну, пошли ко мне в комнату. Что будешь пить? Не плохая у меня берлога, а? Со времен твоего последнего посещения я ее немного обставил.

Паланкаи посвятил комнате Эдена всего лишь беглый взгляд. Она была похожа не столько на кабинет врача, сколько на притон разбойников. На стенах висели один поверх другого ковры, на письменном столе красовались вазы и кубки.

– Можно подумать, что ты не хирург, а чемпион по борьбе, – заметил Паланкаи и уселся в кресло.

– Знаки любви моих благодарных пациентов.

– Эден, скажи чистосердечно, ты хоть раз прикасался к больному?

– Только в самых критических случаях. Поэтому-то они так мне благодарны, – ответил Жилле и громко засмеялся над своей шуткой. – Я сейчас занимаюсь исключительно распределением коек. Удобная больничная койка с температурным листком над головой – пять тысяч пенге, с высокой температурой – семь тысяч, с операцией – десять тысяч.

– А мне за сколько предложишь?

– Боже мой, да разве ты собираешься лечь в больницу?

– А почему бы и нет?

– Ты с ума сошел!

– Слушай, старина, тебе очень хорошо известно, какой ответственный пост я занимал на заводе… Понадобилось изменить дух управления, я создаю хунгаристское предприятие… кроме того, у бойскаутов тоже…

– Короче говоря, ты получил повестку?

– Пожалуй, не совсем так. В награду за мои труды меня хотят назначить командиром роты бойскаутов. Ты ведь знаешь. что я душой и телом стараюсь содействовать тотальной войне.

– Перестань трепаться… Ты принял повестку?

– Нет… звонил Кульпински и говорил с моим отцом.

– Ага. Когда это было?

– Вчера вечером.

– Ну, ладно. Что тебе оперировать?

– Что? Что такое?

– Аппендикс, грыжу, геморрой, миндалины?

– Брось, не говори глупостей!

– Погоди. Лучше всего миндалины. После операции ты проваляешься здесь с неделю. Есть у меня врач из рабочего батальона, хороший ларинголог. Открой рот.

Паланкаи в испуге разинул рот.

– Ну, это мы выбросим. Миндалины все равно не нужны человеку. В Америке у каждого новорожденного сразу же удаляют аппендикс и миндалины.

– Не лучше ли что-нибудь другое… ну, скажем, пневмония какая-нибудь…

– С терапией я не в ладу. Пайор и компания работают отдельно от меня. Погоди, я напишу тебе записку, ты спустишься с ней на первый этаж в четвертый кабинет. Тебя там сейчас же примут. А я тем временем зайду в операционную.

– А нельзя ли… может быть, принять меня на исследование?

– Если желаешь, чтобы тебя арестовали при первой же облаве.

– Слушай, а это очень больно?

– Бог ты мой! На прошлой неделе приходил к нам один пехотинец, четыре пальца отхватил топором, только бы не угнали на фронт… мы, конечно, перевязали, но потом его все-таки расстреляли. А ты боишься, что у тебя удалят какие-то миндалины! Вчера заявился ко мне один еврей, бывший владелец магазина тканей на улице Шаш, обещал двадцать тысяч, если только мы вынем у него одну почку! Здоровую почку! Ну, полно тебе, ступай. Первый этаж, четвертый кабинет, стучать три раза.

На первом этаже дверь с номером четыре оказалась запертой.

В коридоре же не было ни скамейки, ни стула.

Перед дверью толпились в очереди хмурые, злые люди. Старухи в порванных ботинках, плачущие дети, окровавленные раненые с забинтованными руками, с изможденными лицами, беременные женщины с выпиравшими животами, каждая из которых, казалось, жила своей особой жизнью. Все стояли молча и только кашляли, кряхтели, вздыхали. Паланкаи не стал в очередь. Он постучался в дверь и, насвистывая, прошел дальше, почувствовав на себе недружелюбные взгляды.

Кроме него, кто-то еще собирался пройти к врачу без очереди. Молодой сержант лет двадцати пяти с двумя ленточками о ранении на груди поддерживал под руку русую женщину. Женщина была беременна. Время от времени она, опершись о стенку, закрывала лицо.

В такие моменты сержант подбегал к двери кабинета и стучал в него руками и ногами.

В каком-нибудь метре от двери открылось крохотное окошко с матовым стеклом и в отверстии показалось худое лицо лысого очкастого чиновника с щетинистыми усами.

– Прекратите наконец цирковое представление. В родильном отделении нет коек. Подождите до одиннадцати, может быть, после обхода появятся.

– Впустите меня, я сам поговорю…

– Не разрешается.

– Тогда скажите ребенку, чтобы он подождал. Не мне рассказывайте сказки, твари. Я дважды был ранен, одиннадцать месяцев гнил в окопах, так разве за это мне не разрешается? Примете жену, примете, подлые разбойники? Для чего существует больничная койка? Кто на ней лежит, если жене фронтовика отказывают?

Женщины окружили молодую роженицу, которая все больше и больше изнывала от болей.

Некоторые даже прослезились. Лысый чиновник быстро захлопнул окошко.

Паланкаи кусал губы. И тут ему вдруг вспомнилось, что Эден велел постучать три раза подряд. Но, если он сейчас постучится, его растерзают на куски.

– Господин Паланкаи! – услышал он свою фамилию. Из окошка смешно вытянулась вперед лысая голова. До чего же длинная у этого человека шея! Как у жирафа…

– Почему не изволили постучать… Доктор Жилле уже справлялся по телефону.

Сержант подбежал опять и подставил левый кулак, чтоб окошко нельзя было закрыть.

– Примите мою жену, я должен вернуться к себе в роту. У кого есть протекция, для тех и место находится?..

Паланкаи схватил голубенькое направление и отпрянул назад. В тот же момент чиновник с силой опустил окошко на руку сержанта. Лицо молодого солдата побагровело, правой рукой он выхватил штык и проткнул стекло. Посыпались осколки, страшно закричал очкастый чиновник, роженица громко вскрикнула. Люди стали толкать друг друга, кричать и ругаться.

«Ужасное место, – с каким-то отвращением подумал Паланкаи. – Как скоты». И поспешно поднялся на этаж, где, согласно направлению, ему отводилась отдельная палата.

Эден ждал его в коридоре.

– Живее двигайся, старина. Надевай пижаму и приходи в операционную.

«А нельзя ли договориться и вырезать только одну миндалину? – мелькнула у него мысль, когда уже в туфлях и больничном халате он шел по коридору. – Но все-таки лучше согласиться на операцию, чем идти на фронт».

Возле операционной его встретил Эден.

– Ну, заходи.

В операционной стоял высокий врач лет тридцати Паланкаи с недоумением заметил на рукаве его белого халата желтую повязку. И этот собирается прикасаться к нему?

– Вы сегодня ничего не ели? – спросил ларинголог у Паланкаи.

– Ничего, – ответил Эмиль, чувствуя, как злоба сжимает ему горло.

– Садись туда, – приказал Эден.

Другой врач опустил на глаза зеркальце.

– По-моему, эти миндалины удалять не стоит.

Эден пожал плечами.

– Больной жалуется, что у него удушье. Впрочем, я вам приказываю.

– Извольте, – ответил врач и сел против Паланкаи, придвинув вплотную стул к оторопевшему пациенту.

Паланкаи как-то сразу стало очень дурно. Его бросало в холод, тошнило, по коже бегали мурашки, и больше всего ему хотелось плакать.

Врач, ничего этого не замечая, спокойно отдавал распоряжения подносившей инструменты ассистентке и помощнику, державшему голову Паланкаи. Эмиль ощутил резкий укол в горле, желудок словно вывернулся наизнанку, легкие сжались, язык прилип к небу и онемел. Длинные иглы, ножницы сверкали в руках врача. При виде всего этого Паланкаи пришел в ужас и закрыл глаза.

– Откройте глаза и не напрягайте рот.

На какое-то мгновение он поднял веки и увидел кисть врача. Над коротко остриженным ногтем большого пальца, словно рубин, поблескивала капелька крови. Вот она побежала по основанию ногтя, скатилась на кожаный фартук. Вот вторая, третья…

«Кровь, моя кровь, течет моя кровь!» – сообразил Паланкаи и тут же почувствовал, как голова пошла кругом и потемнело в глазах.

Пришел он в себя уже в отдельной палате хирургического отделения.

Положив ноги на подлокотники кресла, Эден сидел у стола, жевал кекс и читал «Brave New World». Он весело посматривал на Эмиля.

– Ну, герой, ты жив?

– Извини, я не понимаю… – с трудом выдавил Паланкаи.

– Не разговаривай, а то разбередишь горло. Одна миндалина удалена, другую можешь приберечь до следующей мировой войны… У тебя был обычный приступ истерии, причем такой, что ассистент профессора невропатолога собирается писать диссертацию…

Паланкаи с мучительной болью проглотил слюну.

– Теперь, старина, можешь оставаться здесь в качестве нервнобольного сколько пожелаешь. Чего корчишь рожу? Жизнь хороша, никому не хочется умирать. Ты вел себя, как настоящий мужчина. Знаешь английский язык? Могу одолжить на время «Чудный новый мир». Великолепно пишет этот Хаксли. Кстати, ты будешь всю жизнь мне обязан. Ради тебя пришлось вышвырнуть из этой койки одного типа, который заплатил мне восемь тысяч пенге. После обеда я зайду к тебе. Приглашу из глазного отделения юного Рону, и втроем сыграем в картишки. До свидания, генерал.

Паланкаи поправил на горле мокрое полотенце и со стоном приподнял голову. «Эден считает меня трусом, – думал он в полузабытьи. – Разве это трусость, когда человек бережет себя для более важных дел? Только бы улыбнулось нам счастье в этой войне…»

На улице что-то подозрительно загудело. Санитарная машина? Нет, что-то более страшное. В коридоре послышались крики: «Носилки тяжелобольным!» Стук. «Ой, господи, неужто воздушная тревога? – ужаснулся Паланкаи. – Где здесь убежище… еще, чего доброго, оставят тут… Нет, не пережить этой войны».