Текст книги "Я стройнее тебя!"

Автор книги: Кит Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Когда близнецы и Дэйв куда-нибудь заходят, Дэнни кажется таким юным, тощим и непритязательным, что постоянные посетители, которые уже сидят за длинным столом, даже не поднимают глаз. Шесть крупных парней и одна маленькая дама сидят с ложками в руках, и перед каждым стоит большая тарелка мороженого, огромный кусок, вырезанный из двадцатигаллонового цилиндра^[27].

Дэнни прибегает к испытанному приему, которым привлекает к себе внимание в таких ситуациях. Он спотыкается и падает прямо на столик регистраторши.

– Я хочу получить номер.

Толпа бурчит (бу-бу-бу):

– Ты шутишь.

– Он слишком мал, чтобы состязаться с нашими ребятами.

– Слишком юн.

– Слишком поздно пришел.

– Пожалуйста, дайте мне шанс, я ведь еще подросток!

– Сынок, – ласково говорит регистраторша, – мы не хотим, чтобы ты себе сделал плохо.

– Я только попробую.

Один из участников состязания встает. Такой человек всегда находится.

– Да ладно, Бренда, – великодушно провозглашает он, – давайте дадим парню шанс.

И Бренда соглашается. Как и любая регистраторша в такой ситуации. Кто-то говорит:

– Это ему будет хороший урок, – а другой добавляет:

– Не волнуйся, Бренда, он долго не протянет.

– Как пить дать, парень долго не продержится.

Они не знают, что Дэнни всегда сражается до победного конца.

Время идет. Все едят. Бетц и Дэйв пробираются через дальние ряды зевак и тихонько принимают ставки. А время идет. Те, кто поставил на Дэнни, уже получают первые выигрыши. Дэйв кивает Бетц, и они перестают принимать ставки. Время идет. Самый толстый тип падает на стол; ему больше не съесть. Остальные с трудом продолжают, но и они валятся один за другим, а в конце стола Дэнни бьется до конца, как и всегда. Дэнни ест, и чемпион прошлого года тоже, и они не останавливаются до самого финиша. Победа близка, Дэнни почти у цели. Они доедают свои огромные порции мороженого, идут «голова в голову», и вот менеджер выкладывает им на тарелки еще по галлону, чтобы состязание не заканчивалось вничью, но тут один из водителей грузовиков говорит:

– Подождите. Я этого парня уже видел.

– Да нет, вряд ли.

– Приглядитесь, посмотрите внимательнее. Никто этого парня раньше не видел?

А кто-то другой, – Бетц не может понять, откуда доносится голос, – говорит:

– Да, это тот самый парень, который шутя выиграл полуфинал по хот-догам от «Натана» в Вегасе.

– Во блин.

– О боже, – шепчет Бетц Дэйву.

– Жулик.

– Он не имеет права участвовать в нашем соревновании!

Голоса становятся громче.

– А что мы делаем с жуликами?

– Мы ему всыплем по первое число!

– Переломаем ему пальцы?

Кто-то выкрикивает лающим голосом:

– Мы с ним разделаемся!

Бетц бросает на Дэйва беспомощный и недоуменный взгляд.

– Как нам быть?

Дэйв продирается сквозь толпу.

– Отвлечем их?

Но в этом нет необходимости. Сидя за столом, Дэнни все слышит, а ему лучше них известно, что будет дальше. Если его поймают местные, они не станут ломать или отрывать по одному его пальцы. Они ударят его ножом в живот, и зарабатывать денежки таким путем он больше не сможет, но не от этой мысли сжимаются его внутренности и встают дыбом волосы. А пугает его вот что: это положит конец его спортивной карьере.

Он и чемпион прошлого года шли голова в голову (или горло за горлом?), но Дэнни совершенно случайно вырвался вперед. Рассвирепевшие местные приближаются. Надо действовать быстро. Против этого восстает каждый атом его отлично натренированного тела, это противоречит всем его убеждениям и всему, чему его учили, но Дэнни поступает так, как и следует в таких случаях. Он сблевывает все, что съел.

К тому времени, когда зрители прекратили кидать в него мороженым, смеяться и глумиться над ним, его приятель Дэйв и его сестра-близнец уже сели в «сатурн» и завели двигатель. Дэнни выглядит ужасно, пахнет от него отвратительно, но они открывают дверь машины и втаскивают его внутрь, как только дверь «Миллиардов вкусов» распахивается и толпа восторженными криками поздравляет «непобежденного чемпиона» своего заведения, двукратного победителя состязаний, который вышвыривает Дэнни на улицу.

Теперь «сатурн» с пыхтением взбирается на Индепенденс-Пасс^[28]. По наводке, которую им дали в автомойке («Работаем со всеми видами тканей!») в Денвере, штат Колорадо, где они почистили одежду бедняги Дэнни и привели в порядок машину, они направляются в бывший монастырь траппистов^[29] в Сноумассе, местечке, отделенном от Ледвилла парой горных вершин. Менеджер автомойки оказался католическим священником. Этот факт он держит в строгом секрете, ведь именно так приходится действовать духовным лицам во времена Преподобного Эрла.

Когда Дэйв спрашивает почему, священник с милой улыбкой отвечает:

– Сейчас многие вроде меня занимаются вот такой работой.

Бетц стоит неподалеку от них, пока Дэйв моет машину из шланга. Она уточняет:

– Вы имеете в виду бывших священников?

– Я не бывший. Священнослужителям… Рабби, муллам, называйте, как хотите. В такие времена, как сейчас, нам нельзя бросаться в глаза.

– Ничего себе, – сказал Дэнни, – а мне вы показались совершенно обычным человеком.

Он улыбнулся.

– Мы, как это… Эсхатологические символы.

– И что же это такое?

Он пояснил:

– Когда человек начинает думать только о собственном теле…

Бетц подумала, но не стала говорить: «Как Энни». Она сказала:

– Как Преподобный Эрл.

Он кивнул.

– Люди не задумываются о том, чем все закончится.

– О чем это вы?

– Когда считаешь, что тебе предстоит жить вечно, то не хочешь видеть вокруг таких, как я.

Священник рассказал им, что когда монастырь захватили Преданные Сестры, монахи-трапписты переехали на новое место, которое до сих пор удается держать в секрете. Это было сделано ради безопасности. Во времена гонений верующие скрываются в убежищах, таятся в катакомбах. Когда новой религией стало поклонение плоти, вере пришлось уйти в подполье.

– И мне тоже. – Он улыбнулся им, как подросток. – Но не стоит вам связываться с Преданными Сестрами. Это же просто толпа сумасшедших, которые балдеют, вырядившись в монахинь.

– У них наша сестра.

– Вот заса-а-ада!

Странный тип этот законспирированный священник, застегивающий комбинезон до самого верха, чтобы не было видно вытатуированного на груди распятия. Но как раз такому человеку хочется открыться. В конце концов они сообщили ему и про Энни, и про родителей, и про Преданных Сестер. Близнецы рассказали ему историю Энни, как всегда, в своем духе: говорили они по очереди, и один заканчивал фразу другого. Дэнни начал с той ночи, когда она пропала, а Бетц продолжила.

– Она выглядела так плохо, что они отправили ее куда подальше. Так что, дело дрянь, или как?

– Телесный облик.

– Что, простите?

– Все дело в телесном облике, – повторил священник, а потом продолжил, задавая вопросы, на которые не нужно было отвечать: – Как получилось, что ему начали придавать такое значение, сделали из него новую религию? Отчего наши тела стали важнее нас самих? Простите, – мягко сказал священник, – я не хотел вас напугать. Подождите минутку, я покажу вам на топографической карте, как добраться до Сноумасса.

Глава 10

– С вами все в порядке?

Марг, вздрогнув, приходит в себя.

– Ой, – голос ее звучит так приятно, что она сама удивляется. – Да, кажется, да.

Уже много лет не случалось ей настолько забыться.

– Вы, кажется, заблудились, и я… – застенчивый продавец пришел с добрыми намерениями. Камеры наблюдения засекли Марг, которая потерянно кружила по отделу нарядного платья магазина «Птит», и начальник отправил новенького сотрудника ее остановить. Никогда не знаешь, какие психи могут сюда забрести, а потом у них едет крыша прямо в этом круглосуточном универмаге «24/7». Сюда, в Харперз-Миллз, можно подъехать с 45-го выезда, если вы направляетесь на запад по 1-85, а если на восток – то с 42-А. А когда приезжие теряют чувство реальности, ни за что не угадаешь, что они натворят и сколько товара перепортят, пока не выдворишь их из магазина. Так как она не отвечает, парень трогает ее за руку. – Мадам, вы были…

– Неужели? – Свет здесь такой резкий, кругом тянутся бесконечные вешалки с одеждой, но странно, что нет ни одной вещи ее размера. Марг шагает между рядами одежды, как Алиса, которая выпила из пузырька и выросла. Она столько времени провела за рулем, что ее раскачивает из стороны в сторону, как сошедшего с корабля моряка, отвыкшего ходить по твердой земле. Сколько времени она в пути? Ей кажется, что уже несколько дней. Сейчас все стало так непохоже на обычную жизнь. – По-моему, я потеряла ориентацию.

Юный продавец встревожен, но берет Марг под локоть и любезно говорит:

– Мы о вас беспокоились. Вы казались несколько… – вежливость не позволяет ему сказать: «невменяемой».

– Все это уже позади. Со мной все в порядке. – Она поднимает на него взгляд и мило улыбается. – Спасибо.

По выражению его лица она понимает, что ее слова его не убедили.

– А вы у нас ищете…

– Я искала… – Странно. Она пришла в универмаг «24/7» за чем-то определенным. И теперь ей не вспомнить, за чем именно. – Товары в дорогу, – энергично продолжает она. – Пусть сейчас для этого совершенно неподходящее время, но я в данный момент путешествую.

– Чемодан?

– Думаю, да. И вещи, которые я в него положу, например… – По какой-то непонятной для себя причине она растерялась.

– Одежда?

– Да, спасибо. Было бы замечательно. Но здесь почему-то только маленькие размеры!

– Возможно, вам стоит зайти в женский отдел нашего магазина, – тактично замечает продавец.

– О господи, я и забыла. – Марг краснеет до корней волос. Ей все еще представляется, что размер одежды у нее такой же, как у Энни. Так оно и было в то время, когда она оставалась довольна своим отражением в зеркале. Как быстро мы все забываем.

– Это вот там.

Когда Марг выходила из «24/7», они с продавцом стали почти приятелями, и у нее было все необходимое: дорожный несессер, совсем как тот, с которым она отправлялась в больницу рожать своих малюток, туалетные принадлежности и дорожные часы, одежда из немнущейся быстросохнущей ткани. За вещами, из которых можно составить много разных комплектов, как серьезно сообщил ей юноша-продавец, проще ухаживать. Она направляется в Чикаго выполнять важную задачу, и настроение у нее самое боевое. Как замечательно, что в универмагах «24/7» можно купить все сразу. Об этом и на вывеске написано.

Марг торопливо шагает к автостоянке, но ее целеустремленность рассеивается, как только она оказывается на ярко освещенной площадке. Это огромных размеров автостоянка, покрытая рядами машин, которые сверкают, как жуки-точильщики на солнце. А вокруг раскинулся бесконечный простор.

Она чувствует себя крошечной. Как ей найти своих детей, если она даже не представляет, в каком месте на карте их искать, не знает даже, на ту ли карту она смотрит?

Сможет ли она справиться без посторонней помощи? Способна ли она хоть на что-то без Ральфа?

Если серьезно, то Марг Аберкромби оказалась совсем одна впервые за всю свою взрослую жизнь. Это и пугает, и приятно кружит голову: ты куда-то несешься, и тебе не надо изо дня в день ни за кем присматривать. Можно думать лишь о том, по какой дороге двигаться дальше, а заботиться только о немногих предметах одежды, которые она сейчас купила. Такие вещи можно запросто постирать вечером в любом дешевом мотеле и повесить сушиться. Она не должна оплачивать счета за дом, готовиться к завтрашним занятиям, ей не нужно проверять работы студентов. Впервые за много лет ничто не обременяет ее в дороге. Никого не надо обслуживать, воспитывать, учить. Теперь Марг Аберкромби может быть собой. Считать себя кем угодно. Заниматься чем захочет. Кроме поиска и спасения пропавших детей, никаких других обязанностей у нее нет. Марг всегда относилась к преподавательской работе очень ответственно, поэтому, приняв решение уйти от Ральфа, она с восходом солнца позвонила в колледж. На голосовой почте факультета она оставила сообщение о том, что берет длительный отпуск, начиная с сегодняшнего дня. Время для этого самое подходящее: отметки студентам она уже проставила, и даже жалкие зубрилы-старшекурсники, готовые на все ради хороших оценок, до осени не будут ей надоедать.

Марг не знает точно, сколько дней или месяцев ей понадобится, но она твердо решила не возвращаться без всех троих детей.

– Я женщина, – произносит она, будто проверяя действие своих слов. – Слышите мой крик?

Черт возьми, почему она, такая способная, прямо посреди универмага «24/7» повела себя почти как умалишенная? И почему ей становится настолько не по себе, когда приходится останавливать машину и заправлять бензобак или идти за продуктами?

– А-а-х. – Она стонет, потому что больно принимать правду. Она столько лет находила себе опору в повседневных заботах, что разучилась оставаться наедине с собой. Теперь она держится лишь благодаря мысли о том, что нужна своим детям. Без них она превратилась бы в безвольный комок плоти.

– Будь дерзок, смел, кровав, – говорит себе Марг, – а ведь это же явно цитата!^[30] – и садится в машину. Когда дверь захлопывается, ей становится спокойнее, потому что от этого звука закладывает уши.

Конечно, она проверяет сообщения на сотовом, и от ее детей ничего нет, а ведь именно на это она надеялась тогда, в торговом центре, когда подобрала трубку с пола, дождавшись, чтобы заткнулся Ральф, и положила ее в сумку. Нажимая кнопку «пропустить», она просматривает череду все более гневных сообщений. «Интересно, – думает она, – что о детях Ральф не беспокоится, его бесит то, что я не явилась на прием в клинику «Пришло время»». Постепенно она узнает и остальное. В его сообщениях последовательно излагается, что в клинике «Пришло время» с ней работать не станут, что он подбирает для нее другую клинику, что ей назначена операция по круговой пластике лица у хирурга, прошедшего подготовку на прибрежных островах, из клиники «Сделаем ваше лицо счастливым», и наконец, что прием назначен на…дцатое число этого месяца, то есть на сегодня.

– Размечтался! – Марг нажимает на газ, и рев двигателя придает ей сил. – Обойдешься, Ральф.

– Как будто его все еще волнует, как я выгляжу, – говорит она, обращаясь к своему отражению в блестящем солнцезащитном козырьке. Теперь на ней почти нет косметики, только губы она чуть подкрасила, чтобы не казаться ходячим трупом и не пугать своим видом малышей, но сейчас то самое лицо, на которое так тошно смотреть Ральфу, выглядит оживленным, и, несмотря на усталость и морщинки, глаза у нее широко распахнуты, и она кажется помолодевшей, полной свежих сил и надежд. – Как будто меня это волнует. – Довольная своим уверенным тоном, она повторяет, словно репетируя: – Как будто меня это волнует.

Сейчас до Чикаго остается всего несколько миль.

Хотя Марг Аберкромби ушла от Ральфа и отправилась в путь, не разработав конкретного плана действий, но кое-какие соображения у нее все же есть. Совсем недалеко от Чикаго находится офис Преданных Сестер, куда поступает информация. Она успела запомнить адрес, указанный на дубликатах договора, которые Ральф потом куда-то убрал. В соответствии с условиями контракта документы Энни должны поступить в офис в Чикаго, и только после этого ее могут направить в один из монастырей, так что Марг знает, с чего начать, хотя у нее нет ни малейшего понятия о том, где искать близнецов. Если она правильно это себе представляет, Преданные из главного офиса направят ее в обитель, где держат Энни. Возможно, догадка Марг подтвердится, и перед входом в монастырь она встретит слоняющихся без дела Бетц и Дэнни, расстроенных и злых, как пара бешеных летучих мышей, поскольку ни один администратор не пустит их внутрь без взрослых. Даже самой тупой из Преданных достаточно будет только взглянуть на их чудные сумасбродные детские мордашки, чтобы захлопнуть двери у них перед носом.

Как же они будут рады ее видеть!

– Ну что же, вот я и здесь, – скажет Марг, приветствуя Дэнни и Бетц. Так не терпится ей увидеть их, несмотря на то что именно после их рождения у нее совсем не осталось личного времени. Один ребенок – это еще что, с двойняшками намного сложнее. Ты меняешь пеленки, кормишь, они плачут, все это ни на секунду не прекращается, одна за другой следуют бессонные ночи. Ну и пусть, все равно она любит своих близнецов, и наверняка сможет поднять настроение Бетц и Дэнни одним словом, как когда-то одним движением брала в охапку и поднимала обоих, совсем маленьких, на руки. «Давайте-ка сделаем вот так». Они будут счастливы ее видеть и сразу забудут об их ссоре, так что все отлично!

Они все вместе ворвутся в главный офис монастыря, если, конечно, в монастырях бывают офисы. Влетят туда и будут давить на Преданную Мать-настоятельницу, пока она не сдастся и не вернет им Энни. Как и любой родитель, ответственный за своих детей, Марг имеет право отказаться от продолжения лечения дочери и забрать ее домой, что бы там ни было сказано в контрактах, которые подписал Ральф, когда отдал им дочь, а они швырнули ее в фургон с черными стеклами и увезли из дома. Если же руководство Преданных будет возражать, то им придется узнать, что с Марг Аберкромби следует считаться: разгневанная мать и доцент, специалист по американистике, член общества «Фи-бета-каппа»^[31], да и просто личность, имеющая свои законные права.

После того как она приняла решение, ей стало намного лучше.

С наступлением сумерек она уже ехала по одной из многочисленных дорог, которыми опутаны окрестности Чикаго, но когда она, пробираясь через автомобильные пробки, доехала до Центра Преданных, расположенного возле Сирс-тауэр^[32], было десять часов вечера, а найти место для парковки и подойти к дверям ей удалось уже ближе к одиннадцати.

Здание это тяжеловесно и безобразно – куб из желтого кирпича, который переливается розовым в свете натриевых ламп, освещающих площадку перед центром и дорожки, ведущие к двустворчатой входной двери. Для того чтобы центр внешне казался более духовной организацией, чем это есть на самом деле, архитектор скопировал готические двери замка Монт Сан-Мишель^[33]. Над дверями Марг замечает каменную плиту с надписью готическим шрифтом, которая ее весьма озадачивает: «ОТРЕКИСЬ ОТ ПЛОТИ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ». Преданные работают и с детьми, страдающими избыточным весом, но текст все-таки странный.

Надпись настолько насторожила ее, что она остановилась как вкопанная. О чем только думал Ральф, когда передал этим людям половину принадлежавших семье ценных бумаг и пообещал заплатить еще, когда они отправят домой исцелившуюся Энни? Разве может их красивая, стройная девочка поправиться, попав в руки толпы страхолюдин, которые, судя по их девизу, исполнены решимости бороться с жиром? Марг вспоминает о своей расплывшейся фигуре, о плечах, которые она никому не показывает, о небольшом валике жира на спине там, где проходят лямки лифчика, и – о Эрл! – это ее выводит из себя. Неужели они и правда думают, что лишний жир – это грех, вроде кровосмесительной связи или убийства? Может, они заставляют бедняжку Энни худеть? Да у нее и нет проблем с лишним весом!

– Я бы не советовал здесь стоять.

В испуге она отскакивает назад.

– Что? Что!!!

Ночной сторож, похлопывая по кобуре, говорит низким голосом:

– Уходите, пожалуйста.

– Это центральный офис?

– Какая разница? Все уже закрыто.

– Я должна поговорить с Преданной Матерью.

– Вы выбрали неподходящее время, мадам.

– Скажите мне только, здесь ли офис Матери?

– Здесь расположена администрация.

– Мне нужно с ними поговорить.

– Это здание является частной собственностью, мадам, поэтому вам лучше уйти…

– У них моя дочь!

– Извините, вы пришли слишком поздно.

Сердце Марг ухнуло в пятки.

– Нет, она не умерла!

– Леди, все закрыто уже давно, с семи часов.

Она видит свет в коридоре за стеклянными дверями. Можно различить, как туда-сюда двигаются фигуры.

– Меня обязаны принять, у меня срочное дело.

– Приходите утром.

– Мне нужно попасть туда. Я приехала издалека.

– Не сегодня. – Он берет ее за локоть, чтобы заставить поскорее уйти.

Она свирепеет и отдергивает руку. Собрав всю внутреннюю силу, с помощью которой она добивалась тишины в лекционных аудиториях, Марг расправляет плечи и поднимает подбородок. Со стороны кажется, что она стала выше ростом.

– Такие вещи не вам решать, – заявляет она, резким и властным жестом рассекая рукой воздух. – А теперь включите переговорное устройство и сообщите, что я пришла.

Как это она только заговорила таким тоном? Ночной сторож попятился от нее.

– Да, мадам.

– Моя дочь – их пациент. И я знаю свои права.

– Мадам, я думаю, что вам не…

– А теперь не заставляйте меня ждать, если не хотите, чтобы вас уволили.

– Да, мадам. – Он кивает и трогает микрофон, который прикреплен к диагональной кожаной лямке его сияющего офицерского ремня. – Они вас впустят, – сообщает он ей, и с неожиданной откровенностью доверяет ей сведения, которые, скорее всего, обязан держать в тайне: – Обычно они пускают посетителей.

Когда микрофон, потрескивая, снова оживает, он решает, что Марг необходимо предостеречь:

– Вы пожалеете, что пошли, мадам.

Глава 11

«Это ужасно, – думает Энни, дрожа на переносных напольных весах, пока медсестра проверяет, не засунула ли девочка какие-нибудь утяжелители в подол своего больничного халата из ткани в цветочек. До меня никому нет дела».

– Стой спокойно, – сердито говорит Преданная Летиция, легонько ткнув девочку.

«Если бы они вспомнили обо мне, они могли бы, по крайней мере, написать». Трудно стоять спокойно, когда внутри у тебя все переворачивается.

– Я стараюсь!

Сердце Энни, кажется, превратилось в кровоточащий кусок плоти; она в ужасе, ее все еще пошатывает от воспоминаний о том, как ее и другую раздетую девочку показывали друг другу. Она погибнет здесь, а родителям будет совершенно пофиг, ведь она для них умерла в тот момент, когда за ней закрылись двери фургона, типа того.

Они мрачно сказали ей:

– Тебе должно быть стыдно, – и какое напряжение читалось в их огорченных глазах и на каменных лицах.

А ведь они имели в виду: «Нам за тебя так стыдно».

Ее отправили в заточение собственные родители. Они выслали ее сюда и презирают ее. Видимо, близнецы тоже ее презирают, и ужаснее всего причина, из-за которой они так к ней относятся. Два года она, стремясь придать своему телу определенную форму, совершенствовала себя, пока наконец не достигла желаемого результата. Но теперь она теряет безупречность внешнего вида. Она толстеет!

«Что же такого ужасного в том, что я сделала? Я просто сбросила лишний жир! О боже, какой кошмар, я снова толстею».

– Отлично. Она прибавила полфунта! – медсестра с усилием разжимает плотно сжатые кулаки Энни, чтобы убедиться, что и там девочка не прячет грузики. – Стоит тебе только постараться, и к концу недели ты будешь весить девяносто фунтов, и это будет чудесно, правда?

Нет! Энни смотрит на цифру, появившуюся на экране, и думает: «Отстой!» Даже если не учитывать вес воды, которую она выпила перед взвешиванием, чтобы обмануть опытную Летицию, все равно она действительно набирает вес. Медсестра не уйдет, пока Энни не согласится, что это чудесно, поэтому она слабым голосом отвечает:

– Наверное.

– А мы с тобой знаем, что случится, когда мы наберем девяносто фунтов, правда? – Самая невыносимая Преданная Сестра, Летиция, задает этот вопрос фальшивым тоном, надеясь воодушевить Энни. – Мы получаем право смотреть телевизор, и мы ведь помним, что будет, когда наш вес превысит сто фунтов?

Лучше умереть.

– Нас официально признают толстыми?

На бугорке подбородка у Летиции колышется туда-сюда длинный тонкий волосок.

– Ты что, ничему не научилась, когда вам, голым, устроили очную ставку?

– Да, – ожесточенно отвечает Энни.

Подбородок у Преданной широкий и белый. А волосок тонкий и черный.

– «Да, научилась» или «да, не научилась»?

«А что будет, если я вырву этот волосок?» Энни прикрывает рот рукой, чтобы эта женщина не поняла, что имеется в виду.

Даже самые решительные Преданные Сестры понимают, что большего на данном этапе им все равно не добиться. Преданная Летиция со вздохом захлопывает складные весы, свирепо смотрит на нее и уходит.

Хуже разговоров с Летицией может быть только одно – одиночество. Энни возопила бы к небесам, только кто услышит крики девочки с самого дна черной дыры?

И не важно, что в палатах тут занавески и наволочки в цветочек, а кругом розовые мягкие игрушки, это место – самая настоящая черная дыра. Хотя комната ярко освещена, а на ставнях через трафарет нанесены веселенькие сельские пейзажи, все окна заколочены. Стекла Преданные заменили жестким флок-картоном. Невозможно понять, где находишься. Заведение Преданных Сестер может располагаться на вершине горы Вашингтон, в ущелье Кингман или в дельте Миссисипи. Кто его знает, может, обитель совсем недалеко от ее дома, в соседнем городке. Пациенты настолько отрезаны от внешнего мира, что определить расположение монастыря невозможно. Где-то в другом конце псевдоготического монастыря сейчас, должно быть, день посетителей. Энни Аберкромби слышит, как по каменным лестницам эхом летит смех, но в ее собственной палате стоит замогильная тишина, и девочке до смерти тоскливо. В соответствии с принятыми здесь правилами пациентам не дают общаться друг с другом, пока они не прибавят в весе. Выйти из палаты мешает электронный ошейник, а заходят к ней только Преданные Дарва и Летиция, да еще неумолимая безымянная диетсестра.

К Энни даже посетители не приходят.

Где все? Ну где же они? Они не звонят. Даже не пишут.

«Им всем на меня наплевать, – уныло думает Энни. – Даже Дэйву. Неужели он совсем не скучает по мне?» Когда ей удалили зуб мудрости, милый Дэйв сбегал куда-то в поля и собрал фиалок. Он положил их в конверт и отправил в больницу, где она лежала, а на конверте было написано: «Запечатано с поцелуем». И вот сейчас она здесь торчит уже несколько недель, и он так и не потрудился даже зайти в магазин открыток и выбрать для нее карточку с пожеланиями скорого выздоровления. Хотя…

Хотя, о господи, ведь Веллмонт действительно может быть черной дырой. Ей не пришло ни одного письма, ни одной папки с предостерегающими вырезками из газет от папы. Да она бы съела фруктовый торт, чтобы получить тщательно подобранные статьи с заголовками типа «Смерть девушки наступила в результате недостаточного питания. Причиной было желание сбросить вес», на которых, на случай, если она все-таки не поймет, к чему это все, папа приписывал черным маркером: «ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С ТОБОЙ». Нет ни одной посылки от мамы с какими-нибудь низкокалорийными продуктами. Близнецам вообще все равно, жива она или нет, настолько они погружены в собственную жизнь, жалкие эгоисты. Если бы в эту самую минуту она вошла в гостиную, где двойняшки смотрят MTV, и с рыданиями начала бы рассказывать свою историю, то Бетц или Дэнни попросили бы ее отойти в сторонку и не загораживать экран.

Ну и ладно, пусть катятся ко всем чертям. Когда Энни выберется отсюда, она, черт возьми, первым делом выставит из своей спальни все вещички Бетц, и пусть спит в гостиной. Энни больше нет до нее дела.

Честно говоря, сегодня утром ей уже почти не хочется жить. Рушится все, за что она боролась.

Само собой, она подавлена. Когда Преданная Дарва явилась кормить ее утренней овсянкой, Энни просто рявкнула:

– Не сметь!

Верзила Дарва, как обычно, разобиделась.

– Что это с тобой?

Энни совершила ошибку. Она позволила себе заплакать, – позволила, потому что не могла удержаться! Слезы было никак не остановить, а между всхлипами она кричала:

– Из-за вас я толстею!

Господи, так оно и есть. Ее тошнит от вида собственного отражения в зеркале. Теперь, когда ты научилась ценить кристально чистую воду и савойскую капусту, когда ты добилась желанных размеров, а твои утонченные эстетические взгляды требуют дальнейшего совершенствования изысканных, четко прорисованных линий, – каждая ложечка, которую тебя заставляют съесть, кажется грубым насилием, а каждая лишняя унция оскверняет чистоту этого храма, который ты с таким трудом построила. Хлопая себя по увеличивающемуся животу, она вопила:

– Я толстая, и мне тошно от этого, я себя ненавижу!

– Энни, не говори такие вещи.

– Я омерзительна.

Дарва заговорила уже другим тоном.

– Аберкромби, я тебя предупреждаю.

– Я ненавижу свое тело.

Напрасно Энни не обращала внимания на монахиню. Дарва, впервые за все это время, бросила на нее злой взгляд.

– Последний раз предупреждаю.

– Ненавижу, ненавижу!

– Довольно, – произносит Дарва. За недели, прошедшие с тех пор, как здесь оказалась Энни, новообращенная Преданная стала грубее и увереннее. Возможно, она неожиданно почувствовала себя человеком, имеющим какие-то права, оттого что ей позволили помыкать Энни, и Дарва просто ловит кайф, то ли из-за свойственного ей садизма, то ли из-за того, что кто-то оказался слабее нее. – Вставай.

Дарва не дала ей надеть банный халат; не разрешила даже остановиться и сунуть ноги в тоненькие тапочки. Толкая ее в спину костяшками пальцев, Сестра выгнала ее в коридор.

Впервые за время пребывания в Веллмонте Энни покинула палату. Она беззащитна и краснеет от смущения. В своем полупрозрачном больничном халатике она кажется себе летящим по коридору воздушным шариком, так округлились ее щеки, столько жира наросло на красивых косточках.

– Так ты считаешь себя толстой? – спросила сестра Дарва, вводя ее в комнату для осмотров; зеркала идут от пола до потолка, помещение разделено пополам занавесом. – Я тебе сейчас покажу, что такое «толстая».

– Где мы?

– Сама увидишь.

– Что это такое?

– Комната для очных ставок. – Дарва указала на больничный занавес, отделяющий их от чего-то, ожидавшего Энни в другой половине комнаты; он был сверху и снизу прикреплен к изогнутой металлической направляющей. Когда она постучала по натянутой ткани, что-то зашевелилось. – А теперь снимай халат.

– Ни за что.

– Снимай, или я сама тебя раздену.

– Пожалуйста, не надо.

Шарахнувшись от своего омерзительного отражения, Энни оттянула больничный халат вперед, так что он собрался складками. Но разве может какой-то ярд ткани с нарисованными пандами скрыть ее нелепое обрюзгшее тело. Несмотря на все свои усилия, она действительно набрала вес. Поначалу ей удавалось перехитрить сестер; она прятала под матрасом целые обеды, но ее выдала вонь от портившихся продуктов, и примерно тогда же Дарва обнаружила грузики-утяжелители, которые Энни зашила в рукава своего халатика. Когда Преданные поняли, что «система доверия» не действует, они перестали оставлять ее в палате одну. Теперь Дарва каждый вечер кормит Энни с ложечки и не уходит, пока на тарелке остается хоть сколько-то этой жирной гадости, и следует за ней в ванную комнату, чтобы не дать ей вызвать рвоту, не усвоив положенных калорий.