Текст книги "Я стройнее тебя!"

Автор книги: Кит Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Так вот это и есть тележка.

Энни падает на потрескавшийся пластик с грохотом, как бревно.

Она закрыла глаза и не разжимает кулаки; сообразительным людям известно, что делать в таких ситуациях. Она почти вся обмякает, зная из рассказов об удачных побегах, что мышцы предплечий должны быть напряжены. Ей удается не шевелиться даже тогда, когда Преданные накрывают ее простыней, ловко, как похоронных дел мастера. Они не опускают простыню под подбородком, а натягивают ее до самого верха, закрывая и лицо, и макушку.

Энни резко раскрывает глаза. Видит она лишь простыню и собственный нос, освещенный тусклым светом, сочащимся через грубую ткань. Она будто в саване.

Ей кажется, что она слышит, как Эвлалия мурлычет под нос похоронный марш. Так и что? Везут ли ее в какое-нибудь ужасное место, или таким способом ей дают понять, что она для них умерла?

«Сколько бы решилось проблем, – думает она, – если бы я на самом деле умерла». Пока ее, как поросенка на блюде, катят по коридору, Энни Аберкромби пытается представить, что произошло бы в таком случае. Будет темно, как ей кажется. В некотором роде это будет облегчение. Ей, будто наяву, представляется темнота в конце тоннеля, и, честно говоря, по сравнению с желудочной трубкой это было бы просто удовольствием. Энни Аберкромби, которую Преданные везут по коридору в резком свете лампочек без плафонов, была бы рада увидеть конец тоннеля.

Все что угодно, было бы лучше, чем вот это.

Когда каталка въезжает в лифт, она слышит, как со свистом закрываются двери, и вот Преданная Сестра Эвлалия наконец обращается к ней.

– Я знаю, что ты здесь, – говорит Эвлалия и, так и не дождавшись ответа Энни, злобно тычет пальцем в простыню, которой накрыт впалый живот ее беспомощной пациентки. – Я знаю, и должна тебе кое-что сказать.

Другая Преданная ворчит, как заводящаяся газонокосилка.

– Не стоит, – шипит она. – Мы никогда не рассказываем о наших планах.

– Много ты понимаешь, – ожесточенно отвечает Эвлалия. – Тьфу! – На простыню летит плевок. – Так ты отказываешься от еды, которую я даю, да?

«Вот что стояло за ее молчанием, – думает Энни. – Кто бы догадался, за что ты на меня так злишься?»

– Эвлалия, им не полагается знать!

Эвлалии все равно, она продолжает, несмотря на предупреждение. В Веллмонте ей предстоит провести всю жизнь, но на этой должности ей осталось быть недолго.

– Ты считаешь себя такой умной, да? У тебя хорошенькое личико, отличные волосы, а собственное тело для тебя священно и неприкосновенно. Ну что же, девочка-куколка. Ты отказалась от еды в последний раз.

О боже. Они и правда собираются ввести ей желудочную трубку.

Эвлалия, наверное, с удовольствием видит, как простыня дрожит от сдавленного дыхания Энни. Мстительная сволочь, ведь она сейчас, наверно, ликует. Преданная Эвлалия добилась того, что не удавалось в этом заведении еще никому. Она заставила Энни Аберкромби заплакать. Когда Энни с головой накрыли простыней, она подумала, что ее везут к месту ее последнего назначения, а теперь она вот-вот там окажется. Она плотно зажмуривает глаза и старается затаить дыхание, но слышит собственный плач, такой тихий, что его никто не замечает: иииш-иииш-иииш.

«Пусть все кончится. Хочу, чтобы все это поскорее кончилось», – думает Энни.

Высокая сухощавая Преданная и ее низенькая коренастая помощница катят ее по последнему коридору, нажимают кнопки на панели, и двери открываются. В тихой холодной комнате каталку приставили к стене, и она глухо стукнула, будто говоря, что все кончено. Когда сестры выключили свет и ушли, что-то насвистывая, Энни испытала облегчение.

– Приятного сна, – прощебетала Эвлалия, а то вдруг девочка еще не поняла. – Завтра день начнется с желудочной трубки.

Долгое время Энни кажется, что лучше не шевелиться. Она лежит в огромном темном помещении размером со школьный спортивный зал, судя по тому, сколько времени занял путь от двери до этого места. Механический шум фильтра для воздуха и свист раздвижных дверей гулко разносится по комнате, похожей на пещеру, – либо она высечена из камня, либо стены покрыты цементом. Воздух здесь влажный и пахнет металлом. Кроме Энни, которая пока еще дышит, в помещении нет ничего живого.

Но потом кто-то появляется.

«О боже, они пришли за мной».

Но это не так. Щелкают кнопки на панели, двери в дальнем конце открываются, и группа ворчащих женщин заходит внутрь, постанывая от усилий; они тоже доставляют свой груз. По звуку Энни понимает, что в зал вкатили еще одну каталку. Пыхтя и жалуясь, несколько сестер пристраивают тележку в загородке рядом с Энни. В отличие от тех, кто вез Энни, эти Преданные, толкая каталку на отведенное место, вполголоса болтают между собой, а пристегнутого человека они колотят, как непослушного бычка.

– Ха!

– Ну уж ты скажешь, ничего себе! Ха!

– Ну так теперь она здесь, но зачем?

– Ее там будут держать, понимаешь. – Одна из женщин хихикает. – Для особых целей. Уж таких осо-о-обых.

Энни слышит, как гремят ролики: сестры задернули шторку вокруг кровати.

– Ах держать, – произносит одна из них и гнусно смеется.

– И целовать.

– Подожди, вот когда они ее увидят!..

– А что, если она попытается бежать?

– О чем ты, как она убежит, она и ходить-то ни хрена не может!

– Да и с хреном тоже. Ну что, пойдем.

– С хреном, без хрена. Чего он только пожелает. – Все смеются. Голоса у них совсем молодые.

– Потише, Марселла. – Шаги удаляются, но перед уходом полагается пошутить. – Знаешь, что говорят!

Главная шутница отзывается, как в музыкальной комедии. Она со смехом выдавливает из себя слова из детской считалки:

– Не будем ее будить!

Преданные, которые ведут себя, как девчонки, уже подошли к дверям и так веселятся, что забывают выключить свет. Кто-то из них задевает за дверь, а подруга шутницы произносит фразу, объясняющую соль шутки:

– Ей такое вкололи, что не проснулся бы даже Годзилла.

И они уходят.

Секунд тридцать в помещении стоит тишина. Потом ее нарушает голос.

– А я, типа, не Годзилла, – говорит Келли.

– Келл!

Ликуя, как Лазарь, Энни хватает ртом грубую простыню и стягивает ее с лица. Она с трудом поворачивает голову, натягивая ремни. Из-за занавески что-то выпирает, кажется, что за соседней загородкой стоит арабский шатер. Каталка, на которой юные Преданные привезли Келли, по размеру похожа на большую двуспальную кровать.

– Я так рада!

– Я тоже.

Времени у них мало.

Они осторожно спрашивают «Как ты?» и «Ну и где тебя держали?», отвечают друг другу приглушенным голосом, и каждой не терпится рассказать, что пришлось пережить и как с ней обращались. Обе стараются не шуметь, опасаясь, что их разлучат. Но говорить некогда, им нужно действовать быстро, потому что неизвестно, когда заступает следующая смена; от мысли, что могут застукать, их охватывает ужас. Когда Энни и Келли выберутся отсюда, они обо всем поговорят. А если не выберутся? Будет уже неважно, о чем они не успели рассказать.

Энни Аберкромби и ее единственная подруга понимают, зачем их привезли сюда, и некогда гадать, кто придет за ними утром и что с ними тогда сделают. Сейчас стоят только две задачи.

Освободиться от кожаных ремешков, которыми их пристегнули к каталкам.

Выбраться отсюда.

Из-за того что на руках у анорексиков совсем не остается плоти, кости выглядят большими и узловатыми, но запястья у них очень нежные и на самом деле намного тоньше, чем кажется. Преданная смотрительница Эвлалия была так рада сбыть с рук эту пациентку, что застегнула на последнюю дырочку ремешки на запястьях Энни и решила, что этого достаточно. Чтобы проколоть еще одну дырочку, пришлось бы сходить за шилом, или пойти на кухню за ледорубом, или одолжить ножик у дежурной по коридору, которую она, возможно, тихо ненавидит. Вместо этого сердитая Преданная просто застегнула ремешки на запястьях Энни так, как позволяли отверстия. Первоочередной задачей для нее было отправить эту ужасную пациентку, эту самолюбивую, дерзкую, беспокойную девчонку по фамилии Аберкромби в «предубойный загон», чтобы больше никогда ее не видеть. Вероятно, Эвлалия даже говорила себе: «Кому теперь есть дело до того, что с ней будет? Это произойдет не в мое дежурство».

Ну и что с того, что в конечном счете ей за это попадет. Преданные Сестры не продумывают свои действия на столько шагов вперед.

Теперь, когда в жизни появилась цель, Энни выпускает драгоценную ручку крана, и та катится, падает с пластикового матраса на пол, но девочка даже не вздрагивает. Иногда нужно отказаться от того, что тебе дорого, чтобы двигаться дальше. Она прижимает большие пальцы к ладоням и легко вытаскивает руки. Потом наступает очередь ремешков на щиколотках. Это просто: она садится и расстегивает пряжки. Освободившись, Энни спускает ноги на пол. К ее удивлению, с каждым шагом перед глазами у нее вспыхивают и гаснут огоньки – я что, теряю сознание? Осторожно поднимает она треугольную ручку, говоря себе: «Может быть, пригодится», хотя это и не так. Она понимает, что положить это орудие некуда: у нее нет ни карманов, ни лифчика, ни пышных грудей, в ложбинке между которыми можно что-нибудь прятать. Но вот она, нетвердыми шагами пройдя расстояние между каталками, отдергивает занавеску. Бедняжка Келл связана, как будто для жертвоприношения. Но она, по крайней мере, выглядит все так же. Келли не успевает ничего сказать, как Энни показывает ей ручку от крана.

– Что это?

– Подарок. Я принесла тебе подарок, – отвечает Энни.

– Ты ведь не знала, что увидишь меня.

Она кладет свое сокровище в свободную руку Келли и загибает ей пальцы.

– Я надеялась.

– Ну, это супер. – Милая Келли, она всегда так любезна. В ответ она дает Энни предмет, который так же старательно прятала в кулачке. – А вот что у меня есть для тебя.

Энни вздрагивает.

– Что это? – Она уже догадалась.

– Батончик «Херши». Извини, он немного подтаял.

– Ничего страшного.

Пока Энни расстегивает ремни на запястьях Келли, та разглядывает свою подругу.

– Съешь его, – говорит она.

– Я потом, ладно?

– Сейчас.

– Я не хочу.

Но это неправда. Энни хочет съесть и эту шоколадку, и еще что-нибудь. Батончик совсем маленький. Господи, как она голодна.

– Сделай над собой усилие. Ты еле стоишь на ногах, тебе так не дойти до двери.

– Пожалуйста, не заставляй меня.

– Замолчи и ешь, – приказывает Келли.

– Ничего подобного. Я чувствую себя отлично.

Расстегивая Келли ремешки на щиколотках, Энни теряет равновесие и хватается за кровать. Господи, с тех пор как перестали ставить капельницу, она совсем ослабела.

– Съешь, ты же вот-вот упадешь.

– Черт возьми, ты права.

Она понимает, что без еды можно обходиться, только пока лежишь под капельницей.

– Ешь. В пути понадобятся силы.

– В пути?

– Крошка, мы же выберемся отсюда.

– Конечно!

– Нужно есть.

Энни кивает и послушно делает то, что ей велели. Не давая ей понять, что происходит, ее сообразительная подруга подсовывает ей еще один батончик, и Энни вытаскивает его из обертки и жадно съедает. Вдыхая запах шоколада, она невнятно произносит:

– Где ты их достала?

– Они меня этим кормили. Странно, после того как нас поймали, мне сказали, что я могу есть все, что захочу.

– Действительно странно. – Энни, не задумываясь, съедает еще один маленький «Херши». От сахара в ней все встрепенулось, и она сосредоточилась. – Очень даже. Надо об этом подумать.

Келли садится и растирает щиколотки.

– Ты первая.

– Ладно. – Она осторожно задергивает занавеску на каталке Келли, так что теперь они скрыты от посторонних глаз. – На случай, если сюда придут.

– И свою тоже.

– Что-что?

– Вернись и зашторь свою каталку. А на постели все положи так, будто там лежишь ты.

– Верно. – Энни быстрыми движениями выкладывает подушки на каталке, словно кто-то сможет принять их за нее, при ее-то формах, но что поделать. Она накрывает их простыней. Задернув занавеску над своей пустой кроватью, она возвращается в небольшой шатер, который образовала штора вокруг ее толстой подруги. – Ну что, пойдем.

– Вот это может оказаться не так просто, – вздыхает Келли. – Я столько ела, что… Не знаю, смогу ли я идти.

– Келл! Что же нам делать?

– Не знаю, я… Боже мой, они идут! – Они слышат, как хлопает дверь, и в помещении раздаются новые голоса – на этот раз мужские, хотя за все время своего пребывания в Веллмонте они ни разу не видели ни одного мужчины. Девочкам никуда не деться, и они обмениваются отчаянными взглядами.

Энни шепчет:

– Что будем делать?

К счастью, когда парни заняты делом, их обычно настолько переполняет сознание собственной важности, что они ничего вокруг не замечают, тем более еле слышный шепот Келли:

– Ш-ш-ш. Забирайся!

Но сейчас Энни боится пошевелиться. Если они увидят, что занавеска шелохнулась, то тут же налетят на Келли, как хищные птицы на мышку.

– Странное поручение нам дали по поводу этой толстушки, – говорит какой-то парень. – И зачем ему вообще сейчас понадобилась новая?

– Мы не задаем вопросов, мы просто делаем свое дело.

– Но ведь Бетти, его славная Бетти такая пышечка, и я-то думал…

– Думать нам тоже не полагается.

– Он что, типа, никогда не удовлетворен?

– И вопросов мы никогда не задаем. Вот те на, а это что такое? Мы что, наткнулись на тайник Преданных?

– Мне кажется, это сильнодействующие таблетки. Ого, виски «Джек Дэниелз»! А что у них еще есть?

Мужчины, вторгшиеся в зал ожидания, смеются и не торопятся приступать к делу. Они отвлекаются, открывают шкафчики, залезают в выдвижные ящики. Их четверо, как и Преданных, которые привезли сюда Келли. Но зачем они здесь? В данный момент они увлеченно роются в чужом имуществе. Они ведут себя небрежно и шумно, как любые мужчины, оказавшиеся на женской территории. Что они здесь ищут, наркотики? Этого девочки не знают. Раздается звон – они что, собираются украсть здешние припасы? Девочки слышат музыку, которая звучит из карманного приемника, а потом, когда парни начинают хозяйничать в зале, еще и целый поток остроумных замечаний, которые взбесили бы Преданных. Шутки эти, как и всегда у мужчин, непристойные и, возможно, очень смешные, но девочки, спрятавшиеся за занавеской, слишком перепуганы, чтобы оценить юмор, да и смеяться им нельзя.

Самое ужасное, что эти люди совершенно не торопятся.

Один из них налетает на острый угол и больно ударяется об него мягкой частью тела. Он рявкает:

– Черт возьми!

– Тише, а то на твои крики сбегутся Преданные.

– Да имел я этих Преданных.

– Фу-у. Вот уж ни за что на свете.

– Ну ты же меня понял. – Все смеются.

– Убавь громкость, разбудишь эту тюлениху.

– Ну и что же она тогда сделает, окажет нам сопротивление?

– Да чтоб мне провалиться, мало ли что.

Ну надо же!

Энни понимает по глазам Келли, что та уже знает свое будущее. Они пришли за мной. Шепотом она спрашивает:

– Что будем делать?

Хлопая рукой по каталке, Келли шепчет:

– Залезай.

– Ну что, – говорит один из мужчин. – За дело.

У Энни не остается выбора. Стараясь не задеть занавеску, она забирается на огромную каталку.

Кто-то хватает каталку через ткань, собирается катить.

– Вот эту?

– Наверняка ее. Ты посмотри, какая она огромная!

Энни корчит гримасу. И что теперь?

Келли приподнимает простыню, – расстегнув на ней ремни, Энни снова ее накрыла.

– Залезай сюда.

– Ну, за работу. Вот это, наверно, и есть наша тюлениха.

Келли морщится, но не позволяет себе заплакать.

– Быстрее, – торопит она.

Вот так Энни Аберкромби и ее лучшая подруга, Келли Тейлор, попадают в грузовой лифт клиники Преданных Сестер в Веллмонте и поднимаются все выше и выше. Счетчик этажей щелкает больше десятка раз, но, когда лифт останавливается на верхнем этаже, оказывается, что они находятся на уровне земли. Подглядывая в щелочку, там, где простыня приподнимается над огромным телом Келли, Энни, сама оставаясь незаметной, видит горизонт, освещенный лунным светом. Бригада грузчиков выкатывает их к краю грузовой платформы, и девочки, которых «ради их же блага» собственные родители сдали Преданным Сестрам, впервые за долгие недели вдыхают свежий воздух.

Один из рабочих говорит:

– Знаешь, сколько раз я здесь был, и все равно у меня мурашки бегут по коже.

Другой отвечает:

– Только двинутые могут захотеть постоянно находиться под землей.

– Или совсем уж уродины.

– Слушай, подогнал бы ты лучше грузовик.

Не успели девочки понять, что происходит, как каталку уже вытолкали с платформы и по наклонной плоскости закатили в фургон. Грузчики зафиксировали колеса каталки, снисходительно похлопали Келли и закрыли за собой дверцы.

Келли долго не шевелится, Энни тоже. Они молчат, хотя слышат, что парни уже ушли, и теперь они одни. Грузовик трогается. Их повезли. «Ну что, – думает Энни, – сейчас они все в кабине, дрыхнут или чем еще занимаются. Мне кажется, пора вылезать». Не говоря ни слова (вдруг здесь есть подслушивающее устройство), она осторожно подбирается к краю гигантской каталки и спускается на пол. Грузовик подпрыгивает на ухабе, и она ловит ртом воздух. Чтобы не упасть, она хватается за кровать. Никогда ей не было так трудно удерживаться на ногах. Она тяжело шагает в круг света, падающий от светильника.

Кто-то ахает.

– Что они с тобой сделали?

Перепуганная Энни оборачивается.

– Что? – вскрикивает она, вглядываясь в тускло освещенный угол фургона. – Кто здесь?

Оказалось, в кузове грузовика был еще кто-то.

– Деточка, ой, девочка ты моя милая!

Интересно, как все-таки действует на человека тюремное заключение, пусть и в такой дорогостоящей тюрьме. Энни съеживается.

За какие-то секунды женщина преодолевает расстояние, отделяющее ее убежище из коробок от девочек. Она кладет руки Энни на плечи, но почти тут же залезает в сумку и достает оттуда пончик.

– Ты выглядишь ужасно, – произносит она. – Скушай вот это.

Энни говорит громче, но голос ее дрожит, и в нем слышится неуверенность.

– Мама?

Глава 27

– Вы понимаете, – убедительным тоном говорит Глория, – что мы любой ценой защищаем нашу систему.

– Систему?!

– Ну, вы понимаете. Это такие люди, как мы.

– То есть?..

– Консолидированные родственные умы, – объясняет Глория, и Бетц остается только догадываться, что означает «консолидированные».

– Консолидированные.

Не буду же я спрашивать, что это такое. Да ну ее. Бетц считает, что школьные уроки уже позади, и настало время получить ответы на вопросы. Она, Дэнни и Дэйв прыгнули в тяжелый внедорожник этой Глории Кац, поверив ей, как будто все происходящее совершенно понятно и не требует объяснений! За рулем сейчас Дэйв, а Глория заняла его место на заднем сиденье рядом с Бетц. А она-то за минуту до этого размечталась, что будет целую вечность вот так ехать рядом с парнем, в которого уже окончательно влюбилась. Они это еще не обсуждали, но ей кажется, что он тоже в нее влюблен. «Готов поспорить, что ты больше думаешь обо мне, чем я – о тебе», – заявил ей однажды парень, с которым она встречалась, так что, возможно, все зависит от пола. Она не уверена, но надеется, что, когда все закончится, Дэйв скажет, что это она, Бетц, а не Энни, помогла ему выдержать все испытания. Они с Дэйвом столько проехали вместе, через такое прошли…

Глория коротко поясняет:

– Это конвергенция!

Внезапно Бетц понимает, что на некоторое время забыла о главном. Долг требует вернуть Глорию к теме разговора.

– Я думала, что вы и есть «подземная железная дорога».

– И это тоже, – подтверждает Глория. Внедорожник направляется на юг по индейской дороге, которую трое подростков из совершенно другого штата сами, без посторонней помощи, не нашли бы никогда. Они отправились в путь с восходом луны, и по мере необходимости Глория посвящает их в новые подробности.

– Дорога. – Бетц отлично знает, что такое «подземная железная дорога», но Глория так зациклилась на своих сложных словечках, что нужно срочно добиться от нее чего-нибудь более простого. – Что и куда вы перевозите?

– Мы перевозим не вещи, а людей.

– А каких?

– По-разному, – нетерпеливо отвечает Глория. Объяснять она больше не собирается. – Так что, вы с нами заодно?

– Почему вам это так важно?

– Я должна в этом убедиться перед тем, как вы познакомитесь с остальными.

С консолидированными умами. У Бетц так и вертятся в голове эти слова. Машина катится настолько плавно, что трудно уловить направление движения.

– С остальными?

– Ну, пока что с одним человеком.

– Всего с одним? Я думала, что вы найдете тех, кто нам…

– Кто вам поможет. Наша сеть мала, и эта нить настолько тонкая, что не видна глазу, но она прочнее платиновой проволоки. – Теперь Глория выражается образно, и яснее ее слова от этого не становятся.

– Хорошо, но что же такое консолидированные умы?

– Поверьте мне, это залог нашего выживания. – Пусть эта энергичная и отважная женщина с роскошными волосами и не выглядит на свой возраст, но сейчас она кажется очень уставшей. В неярком свете морщинки на ее лице становятся глубокими, резко очерченными. У нее вырывается вздох, похожий на стон, и, чтобы скрыть это, она бодро добавляет: – Как бы то ни было, Ахмед вам понравится.

– Кто это?

– Мой новый мужчина. Он мулла.

«Фи, – думает Бетц. – Безобразно. Она же слишком старая, чтобы иметь любовника». От этой мысли ей становится так неловко, что она начинает придумывать что-нибудь, что уместно было бы сейчас сказать.

– Мулла, – вежливо говорит она, хватаясь за это слово, как за нарядный платочек. – Муллы бывают у арабов, да?

– У мусульман.

– Так значит, ваш… хм… Этот человек мусульманин, а вы…

– Я еврейка. Почему я, по-вашему, в курсе всего происходящего? Согласитесь, наш народ прошел тяжелые испытания, но в Америке евреи добились больших успехов. Мы умны, трудолюбивы и процветаем, а к некоторым вещам подходим особенно продуманно. Мы откладываем деньги, чтобы обеспечить себе счастливую старость, и вот поэтому мы первыми начали покупать отличные квартиры в кондоминиумах, не требующие больших расходов по обслуживанию и ремонту, первыми поехали в долгие круизы по Карибскому бассейну и первыми стали ездить в Европу на юбилейные годовщины свадьбы. Поэтому мы первыми и заподозрили… – голос Глории замирает. Она кашляет, будто поперхнувшись.

– Что заподозрили?

Глория качает головой, как человек, который не хочет, чтобы вы похлопали ее по спине.

Если эта женщина будет еще вот так сидеть, не дыша, она умрет прямо здесь, и что тогда? Бетц действует, как врач с дефибриллятором, – пациентку надо встряхнуть.

– Так вот, насчет того слова, Ихтус.

– Это я объясню позже.

– А тот рисунок на коре, который я вам дала. Это рыба или что?

– Потом, – отвечает Глория. Приподняв узенькие плечики, она возвращается к начатому и доводит свою мысль до конца, который, как они обе знают, уже близко. – Мы первыми поехали в путешествия по путевкам, часто нас отправляли дети, например, в подарок на день рождения, и мы первыми оказались на пляжах Майами, милая, и отели там роскошные. Но послушай, пусть мы, наверное, устали от долгой жизни, от семьи и понимаем, что заслужили отдых, но мы же не дураки. Мы чувствуем, когда становимся больше не нужны. Я говорю это как мать, а матери всегда знают.

Бетц бормочет:

– Не всегда.

Мир сейчас такой, что родители делают с детьми страшные вещи и считают, что это им на пользу, а ее мать вообще не представляет, что натворила.

Но Глория ее не слышит, она продолжает:

– Когда оказываешься в первых рядах, то первым замечаешь, например, кто поехал в Париж или Сан-Сити, и задумываешься, почему некоторые из них никогда не вернулись… Черт возьми, не заставляйте меня доводить эту мысль до конца.

– Можете не говорить, если не хотите.

– Это пока только пробная программа, и если мы поторопимся, то успеем все остановить.

– Так это программа!

– Ее называют «Решения».

– Ужасно.

– Не волнуйтесь, – улыбается Глория. – Мы кое-чего стоим. Во Франции во время Второй мировой войны это называлось Сопротивлением. Vive…

Но Бетц все еще пытается разобраться, что к чему.

– Ну да, то есть ваш приятель – мулла, а монахи и монахини…

– Они тоже в этом задействованы.

– Но они католики. А вы еврейка.

– Да. Я еврейка. А Ихтус – это христианский символ. А некоторые из нас – просто люди. Перед Богом все равны. Мы вместе занимаемся общим делом.

– Вы так и не сказали, что это за дело. Вы армия? Политическая организация?

– Слишком поздно заниматься политикой, девочка. Это даже не революция. Мы просто… – она смотрит на собственные руки. – Когда все плохо, хорошие люди должны держаться вместе.

Бетц считает до двадцати, и, поняв, что Глория больше ничего не собирается говорить, спрашивает:

– Так что же. Хм. Что вы собираетесь сделать?

Глория смеется.

– Милая, мы сделаем все, что в наших силах. – Она повышает голос. – Эй, Дэйв. Вот это оно и есть, там, впереди. У того столба поверни направо. Видишь тотемный столб?

– Куда мы едем?

– К Ахмеду, помнишь, я говорила? Дэнни, мальчик мой, ты доверяешь мне?

– Он спит, как мне кажется, но я уверена, что он доверяет вам.

– Дэйв. Дэйв Берман, а ты доверяешь мне?!

– Как вам будет угодно.

– Этого мне мало! Находишься ли ты на самом деле искренне и бесповоротно на моей стороне?

Дэйв быстро отвечает:

– Да, мадам.

– Отлично, – говорит она. – Когда мы приедем, вы, ребята, подождете в машине. Будьте готовы поехать дальше, как только я скажу, что пора. Сюда!

Внедорожник резко сворачивает с дороги на посыпанную гравием дорожку, ведущую к двери фургона для негабаритных грузов, основательно закрепленного на месте. К металлической двери ведут кирпичные ступеньки, под крышей над крыльцом горит желтая лампочка. Не успела машина остановиться, как дверь распахнулась. С радостным смехом Глория выскакивает из машины.

– Ребята, ждите меня здесь, – бросает она через плечо. Слегка вскинув голову, чтобы пышно легли волосы, она взбегает по ступенькам, как девчонка. – И помните, о чем я вам говорила.

– Это безумие, – заявляет Бетц, – ехать неизвестно куда в машине этой пожилой дамы.

– Она не кажется старой.

– Я разглядела ее вблизи, она действительно старая. – Бетц вздрагивает, представляя, с чем предстоит столкнуться самой через некоторое время. – Девочкам лучше знать.

– Ну да, конечно, это безумие, – соглашается Дэйв.

– Она же может завезти нас куда угодно!

– Ну, пока за рулем я, не может, но вообще-то я с тобой согласен.

Они разговаривают тихо, чтобы не разбудить Дэнни, который спит, прижавшись щекой к стеклу, на котором видна капелька слюны.

– Я хочу сказать, это же может быть опасно.

– Правило номер один. Главный тот, у кого есть машина.

– Сомневаюсь. – Бетц наклоняется, чтобы Дэйву был лучше слышен ее шепот. Заметив это, он подвигается и поворачивается к ней, чтобы ничего не упустить. Впервые их лица оказались настолько близко. Они окружены темнотой. «Мы здесь вдвоем». Странно, но ей кажется, что она с ним наедине. – Она оставила ключи. Может, нам просто уехать?

– И что потом?

– Ну да. Мы в пустыне, черт возьми.

– Вот именно, – вздыхает он. – Да, Бетци, как ни странно, но лучших вариантов у нас сейчас нет.

– Это же не «подземная железная дорога», да? – Это не вопрос, а утверждение.

– Более того, это наш единственный вариант.

– Почему это, Дэйв?

– Ну что, хочешь узнать всю правду? Пока вы разговаривали на парковке с этой самой Глорией Кац, я пошел взять свой бумажник из «сатурна». Машину угнали.

– Вот те на.

– Это все, что ты собираешься сказать?

– Дэйв, это же всего лишь машина!

Это была ошибка. Дэйв отстраняется и больше с ней не разговаривает.

– Машина же не единственное, что есть на свете, – тихонько говорит Бетц.

Какая глупость, ведь у нее, черт возьми, есть брат, так что она знает… Для взрослых людей важны разные вещи, но для парня, который только что закончил школу, существует только машина. Она печально открывает дверцу и вылезает, дрожа, потому что в этих местах можно умереть от полуденного зноя, но ночи в пустыне прохладны. Если Дэйв пойдет за ней, то она, наверно, извинится, как будто угон машины – действительно самое страшное, что бывает на свете. И тогда он заметит, что она дрожит, и обнимет ее за плечи, чтобы согреть. Но Дэйв неподвижно сидит за рулем, нарочно ни на что не обращая внимания. Ну да, он с ней не разговаривает. Кругом такое происходит, – думает Бетц, глядя на собственную тень, крошечную точку в бескрайней пустыне, – а он только и думает, что о своей дурацкой машине».

Затаив дыхание, она кружится в лунном свете. Звезды похожи на тысячи галогеновых ламп, крошечные и пронзительные, их свет достигает глубины души. Поглощенная чистотой лунной ночи в пустыне, она смотрит на лежащий небольшими холмиками песок, ищет глазами какие-нибудь другие здания, машины, любые признаки жизни, но не может разглядеть ничего, кроме фургона и внедорожника со спящим Дэнни и с Дэйвом, парнем Энни. Как маленький ребенок, она осторожно ставит одну ступню перед другой, и, перекатываясь с пятки на носок, медленно подходит к блестящему фургону. Когда за Глорией закрылась металлическая дверь, закрылись и все окна, и теперь света изнутри не видно, ничто не шевелится. Не слышно ни звука. Глория там, в этом Бетц уверена. Но когда же она выйдет? Что, если они там все умерли? Если она вообще появится этой ночью, то только через эту дверь. Сложившись, как переносная табуретка, Бетц садится на крыльцо и ждет. В какую-нибудь другую ночь она постучалась бы, но здесь ей боязно это сделать. Слишком огромно небо. Все кругом настолько спокойно. Проходит время. Над их маленьким лагерем, будто купол, встает прохладная ясная ночь пустыни. Словно сидишь под снежным покрывалом. Кругом, как искусственный снег, лежит песок, но на востоке линия горизонта выглядит неровной. Она как будто покрыта рябью из мягко очерченных холмиков, похожих на пышные буханки хлеба.

Только когда один из холмиков садится и зевает, как тюлень, Бетц понимает, что все эти мягкие волны на земле на самом деле спальные мешки, в которых устроились самые толстые люди из тех, что ей когда-либо приходилось видеть. Она не дышит. Огромная зевающая фигура потягивается. Бетц потрясена; она каменеет и молится о том, чтобы он не смотрел в ее сторону, но вот огромный человек в спальном мешке кашляет, устраивается поудобнее и успокаивается. Боже мой, их же здесь сотни. «Нужно сказать Дэнни, – думает она, вставая. – Нужно сказать Дэйву. Ну и что, пусть он со мной и не разговаривает». Она направляется к машине.

– Дэйв!

Дверь фургона распахивается.

– Куда ты идешь?

– Глория!

– Ну да, черт возьми, Глория. – Немолодая дама выходит на крыльцо и говорит новым, бодрым голосом: – И Ахмед.

Из фургона выходит потрясающего вида человек в восточном халате и с тюрбаном на голове.

– Здравствуйте, Ахмед.

Даже при свете луны Бетц видно, что он улыбается.

– Всем привет.

– Вы и правда мулла?