Текст книги "Я стройнее тебя!"

Автор книги: Кит Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Дэнни шагает вперед, а маленькая женщина следует за ними сзади и машет руками, заставляя их держаться поближе друг к другу и двигаться вперед; он недружелюбно смотрит на нее через плечо.

– И кто же вы? Что, вроде вышибалы?

– Дэнни, осторожно! – Брат стукается об стену вестибюля, и Бетц морщится.

– Идиоты, неужели вы так ничему и не научились? – их сверкающая укротительница берет универсальный пульт управления, который висит на шнурке у нее на шее, и стена, на которую налетел Дэнни, со щелчком раскрывается. Они, запыхавшись, вылетают из здания, как брыкающиеся мустанги из загона на родео. Дэйв рявкает:

– Так вы что, выгоняете нас отсюда?

– Я так и знала. Вы не поняли, кто я.

Бетц проверяет другую версию:

– Вы менеджер? Послушайте, леди, мы не собирались подсматривать, мы просто…

– Вы посетительница клуба?

– Да вы совершенно ничего не понимаете.

Троица оказалась на территории парковки, они понятия не имеют, что сказать, и часто моргают в ярком розовом свете натриевых ламп, которые зажглись, когда закатилось солнце, то есть уже после того, как они вошли в здание, но до того, как вышли.

– Так понимаете или нет?

Подтянутая женщина в трико бьет Дэйва по плечу. Она, несмотря на свои годы, так сильна, что от удара его слегка подбрасывает и разворачивает вполоборота, так что они оказываются лицом к лицу.

– Не особенно.

– Ничего страшного. – Откинув назад блестящие светлые волосы, она вздыхает. – Как бы то ни было, мне недолго осталось жить на свете.

За какие-то секунды энергичная дама, которая сгребла их в охапку и выгнала из «Мощного трицепса», из волевой стала подавленной. Ее лицо, которое только что выглядело великолепно, будто обвисло, плечи опустились. Как будто пластмассовую куклу поставили в микроволновку, и она начала плавиться. Бетц встревоженно говорит:

– Простите, мадам.

– Глория, – вяло произносит она, – Глория Кац.

– Простите, Глория, но что случилось?

– О чем ты?

– Вы вдруг так огорчились.

Дэйв спрашивает:

– Что-то не так?

– Я просто смотрю правде в лицо, дорогой мой.

Дэнни интересуется:

– А почему вы нас оттуда выгнали?

Как все непросто. Она так тяжело вздыхает. Кажется, что женщина забыла о своих собственных поступках.

– Я вас не выгоняла.

– Так что же вы делали, может быть, спасали нас?

Бетц, пытаясь смягчить злую иронию брата, говорит:

– Ребята, нас же предупреждали, что это небезопасно.

– Небезопасно? – Глория поворачивается к ним. При таком освещении лет ей можно дать немного, но голос ее с каждой минутой становится все более старым. – Небезопасно? Да нет, вы здесь в полной безопасности. Но не я. Я вас… Черт, в некотором роде, наверное, я вас защищала. А может… – Как она вздыхает! – Я, наверное, просто хотела о чем-нибудь все рассказать.

– Что рассказать?

Вместо ответа она моргает, как будто все позабыла.

– Мадам, – осторожно спрашивает Дэйв, – что вы нам пытаетесь рассказать?

– Тише. Прошу вас. Не здесь.

И эта самая Глория нажимает кнопку на пульте, который болтается у нее на шее, как свисток у учительницы физкультуры, и в ответ на это бибикает огромный внедорожник, последний крик моды, черный, с затемненными стеклами. Она поднимает голову и ведет их к машине. Когда дверь с мягким щелчком открывается, Бетц решает, что в случае чего сюда поместятся не только они четверо, но и вся машина Дэйва. Таких дорогих машин она никогда не видела вблизи. Но при этом на зеркале заднего вида подвешен освежитель воздуха в виде елочки, а сиденье водителя приподнято с помощью четырех телефонных справочников по Манхэттену. Их спутница топает ногой.

– Ну так?

– Чего вы от нас хотите?

– Садитесь в машину.

– Зачем?

Дэйв уже залезает на заднее сиденье. Он высовывает голову и улыбается Бетц.

– Почему бы нет?

Разве могла она не последовать его примеру?

Покачав головой, Дэнни садится на место рядом с водителем, а с другой стороны взбирается, как обезьянка, на возвышение из телефонных книг Глория; она пристегивает ремень. Несмотря на все приспособления, ей приходится вытягивать шею, чтобы смотреть на дорогу.

Не успели они обменяться мнениями по поводу того, правильно ли они поступили или сделали глупость, как Глория заводит двигатель.

– He волнуйтесь, – говорит она, – далеко мы не поедем.

– А куда мы вообще собираемся?

Она жмет на газ с помощью молотка для крокета, и внедорожник плавно выезжает с парковки.

– Туда, где можно поговорить.

Дэйв подозрительно спрашивает:

– Но потом вы нас привезете обратно, да?

– Конечно. Если вы захотите вернуться.

– Что вы нам расскажете?

Похоже, Глорию что-то огорчило тогда, в «Мощном трицепсе», но сейчас она больше из-за этого не переживает. Теперь, когда они отправились в путь, она заговорила деловым тоном.

– Вам следует кое-что узнать.

– Очень мило с вашей стороны, – говорит Бетц, – но нам нельзя отклоняться от намеченного маршрута. Мы ищем… Я хочу сказать… – Она умолкает. Лучше не упоминать «подземную железную дорогу». Теофан говорил, что это опасно. Никому нельзя доверять, пока очередной участник «дороги» не обнаружит себя сам. Она вежливо говорит: – У нас есть, хм, одно дело.

Глория оборачивается и смотрит на Бетц.

– Я вас долго не задержу.

– У нас мало времени.

– Не беспокойся, милая, – произносит она тоном «между нами, девочками». – Я быстро. О'кей?

– И чего же вам от нас надо?

– Очень немногого.

– Мадам!

– Я просто хочу, чтобы вы послушали.

– Разве нельзя было с нами поговорить там, на месте?

– Нет. Это слишком рискованно. – Она останавливает машину возле скалы из красного песчаника. Высоко в небе светит луна, и от зубчатого камня на песок падают такие темные тени, что внедорожник, кажется, совершенно исчезает. – Но вы должны мне доверять.

Наступает долгая пауза. Подростки дружно вздыхают.

– Так что? Вы мне доверяете или нет?

Доверяют ли они ей? Им нужно обсудить все между собой, но… ведь не в надежно закрытом внедорожнике, где их услышит эта странная Глория.

– Так как? Вы готовы выслушать? Говорите же, мне нужно знать ваш ответ.

Бетц ерзает на сиденье. Рядом с ней, в темноте, Дэйв изучает собственные ногти. Дэнни, сидя на переднем сиденье, что-то мурлычет себе под нос. Каждый дожидается, когда заговорит кто-нибудь другой, но никто не знает, что сказать. Как скучающие на уроке школьники, трое подростков, которые проделали такой долгий путь, сидят и ждут, когда закончится эта сцена.

– Ну и ладно, – говорит наконец Глория. – Дети, если вы не собираетесь разговаривать, то, по крайней мере, послушайте меня.

– Мы не дети.

– Для меня вы совсем дети.

– Это не так. – Дэйв хлопает по двери, как будто подчеркивая свою мысль.

– Простите. Давайте я скажу по-другому. Мы не поедем обратно, пока вы не услышите то, что я должна вам рассказать. Понятно?

– Понятно.

– Да, мадам.

– Девочка, я так и не услышала твоего ответа.

– Да, Глория.

– Вот и хорошо. – Теперь, добившись их согласия, Глория повернулась вперед, и, судя по всему, подыскивает слова. Она как будто с трудом вылавливает их из темноты. Наконец она садится вполоборота, так, чтобы ее видели и Дэнни, и двое на заднем сиденье, и начинает: – Я хочу рассказать вам о том, как… Боже, как это непросто.

– О чем это вы…

– Милая девочка, – говорит она Бетц. – Итак. Знаете ли вы, куда деваются бабушки и дедушки?

Дэйв отвечает, как отличник:

– Они путешествуют.

Близнецам не нужно ломать голову над ответом. Это всем известно. «Они путешествуют». Это же правда. Тем они и занимаются. Бетц считает, что именно на это пожилые люди копят деньги, – когда они перестают работать, они едут в Китай или еще куда-нибудь.

– Откуда вы знаете?

– Мы получаем потрясные открытки из всяких заграничных местечек.

– Ага, – говорит Глория, – но возвращаются ли они потом обратно?

– Само собой.

– Вы уверены?

У Бетц есть куколки с Гаити, тамагочи из Токио и фарфоровый кукольный сервиз, который, кажется, прислали из Дрездена.

– Да конечно же, мы всегда получаем от них подарки.

Дэнни бурчит:

– Простите, мадам, я не понимаю, к чему вы клоните.

– Выслушайте меня. Вернемся к бабушкам и дедушкам. Вы их видели в последнее время?

После некоторых размышлений Дэйв признается:

– Вообще-то нет.

– Вот и я об этом. Так вот. Знаете ли вы, что с ними происходит, пока они где-то путешествуют? Думаю, не знаете. – Глория умолкает, а потом задает новый вопрос. – Я хочу спросить, знаете ли вы куда на самом деле деваются бабушки и дедушки?

– Мы же вам сказали. Путешествуют. Они обожают путешествовать.

– Ну а ваши?

– Они тоже любят путешествовать.

– А давно вы их видели?

Бетц начинает тревожиться.

– Давно.

– Вы уверены, что с ними все в порядке?

– Конечно, – говорит Дэнни, – мы просто с ними не видимся. Они разъезжают вокруг света!

– Ах ну да, – продолжает Глория. – Открытки. Вы получали в последнее время от них открытки?

– Не… хм… – Дэнни толкает ее локтем, и Бетц сообщает: – Не очень часто. Вообще-то открытка была одна.

– И чьим почерком подписана?

– Там ничего не было, только меню из ресторана, но, послушайте. Мы же получили еще фотографию.

– И что на ней было?

– Только тот самый ресторан. – Бетц замечает, как слабеет ее собственный голос. – А имена кто-то вписал печатными буквами.

– Вот и я об этом.

– Подумать только.

Дэйв опускает ладонь на ее руку.

Под прикрытием темноты Бетц переворачивает руку, и они переплетают пальцы; она успокаивается, замолкает, и ее переполняет чувство глубокой благодарности.

– Видите ли, – говорит Глория в наступившей тишине, – в мире, где ценится прежде всего безупречность тела, бабушки и дедушки, шагающие по улицам, выглядят не лучшим образом. Даже если они очень о себе заботятся. Ведь люди, достигнув определенного возраста, всегда становятся уродливы. Это заложено в самой природе, и раньше это не представляло особенной проблемы. Но теперь…

Долгая пауза. Из-за этих долгих пауз они начинают нервничать.

– В мире безупречности не нашлось места для стариков. – Ей нелегко говорить, но она решительно продолжает. – Я имею в виду, для стариков вроде меня.

– Вы не старая.

– Спасибо, милая. Но я старая, хотя и стараюсь изо всех сил выглядеть моложе. Только на самом деле седину не удается полностью закрасить, да и пластические операции нельзя делать бесконечно, просто не хватит кожи на лице. И вот все летит к чертям, и выглядишь ты плохо, да и витамины можно принимать только в ограниченных количествах, а физкультурой заниматься только определенное количество часов в день. Все это позволяет лишь отсрочить необратимое, так что сколько бы ты ни старался, рано или поздно твое тело начинает утрачивать былую форму, и это некрасиво. – Она решительно продолжает рассказ, но ее голосок не всегда ее слушается. – Когда начинаешь плохо выглядеть, процесс уже не остановить. Можно только скрывать, и то недолго. Рано или поздно окружающие заметят это, и вот тогда ты…

Ей трудно это проговаривать. Ее охватывают горькие переживания, и нахлынувшие чувства лишают ее дара речи.

Довольно долго все молчат. Наконец Дэйв находит слова, которые ложатся, как будто переправа через ручей:

– И вот тогда ты, хм, отправляешься путешествовать.

– Да, так это называется.

– Но они же сами хотят поехать путешествовать. Они всю жизнь копят на это деньги, а мы для бабушек и дедушек, – говорит Бетц, – устраиваем вечеринки. Они продают свой дом и переезжают в кооперативные квартиры, и мы поздравляем их с новосельем, и устраиваем праздники в честь их отъезда, и…

– Верно, – соглашается Глория. – Все начинается с покупки квартиры в кондоминиуме, а потом старики оказываются в небольших городках типа Скоттсдейла и Уэст-Палм-Бич, и вот тогда их отправляют в круизы.

Ребятам кажется, что она все сказала. Они начинают ерзать, как собравшиеся на похоронах. Подходящие слова закончились.

Но, как оказалось, Глория просто собиралась с силами.

– Взять, например, карнавальные круизы. Вам не приходилось слышать про «Корабль дураков»? – Она чувствует, что они совершенно перестали ее понимать, поэтому обрывает свою мысль и начинает заново. – Ну так где же сейчас ваши бабушка и дедушка?

– Они, хм, в отъезде.

– Да, – соглашается Бетц. – Они путешествуют.

– Да-да, путешествуют. – Голос Дэнни слабеет, и у близнецов ухает в пятки сердце. – Где же им еще быть.

– Ладно. – Глория откашливается и заводит двигатель. – Ну вот. Я все рассказала.

На обратном пути в «Мощный трицепс» они молчат. Слишком много вопросов скопилось внутри этой герметично закрытой машины.

Когда автомобиль снова въезжает на залитую розовым светом натриевых ламп площадку, Глория тормозит и прокашливается, чтобы произнести прощальную речь.

– Я просто хочу поблагодарить вас, ребята… простите, вы же взрослые! Я хочу вас поблагодарить за доверие, за то, что вы поехали со мной и выслушали меня, а теперь, я думаю, нам придется снова зайти внутрь, и потом мне нужно… Да не важно.

– Минуточку, – говорит Бетц. – Все это ужасно, и я, как только мы вернемся домой, позвоню бабушке Аберкромби и узнаю, все ли у нее в порядке, а если нет… Если с ней творится что-то дурное, мы вызовем ФБР! Мы приведем с собой помощь и все такое, клянусь. Но, мадам, когда вы нас остановили, мы были заняты одним делом.

– Но все-таки поехали со мной!

– Мы думали, что вы… – Бетц соображает, как бы об этом сказать, ничем не рискуя, но подходящих слов не находит. Она пожимает плечами. – Но, как я понимаю, мы ошиблись.

– Каким образом?

– Вы не имеете к этому отношения.

– К чему?

В голосе Глории слышится что-то особенное, и Бетц поворачивается к Дэйву.

Он улыбается и пожимает плечами. Стоит попробовать.

«Ах, Дэйв, – думает Бетц, слегка вздрогнув. – Мы же понимаем друг друга почти на телепатическом уровне!» Воспряв духом, она говорит Глории:

– К этому. Хм. Ну, вы понимаете, а если и нет…

Она напряженно обдумывает, как бы это сказать, а то ведь эта Глория может оказаться… кем? Совсем не старой женщиной? Нестарой и работающей на плохих людей, кто бы они там ни были? Что-то вроде контрразведчика. Но дело нужно довести до конца. Слишком долго они уже проторчали возле «Мощного трицепса», и если что-нибудь не предпримут, то так навсегда здесь и останутся. Тогда, в жалком мотеле в Мексикан-Хэт, сестра Филомена предостерегала: «Хорошо это или плохо, но ни враги, ни единомышленники не откроют вам своего настоящего лица сразу же, поэтому действуйте осмотрительно».

– Вам когда-либо, хм… Вам вот это ничего не говорит? Это слово?

– Какое слово?

У нее все еще сохранился кусок коры тополя, который дал ей Теофан. В убежище кармелиток сестра Филомена вернула кору с выжженным на ней греческим словом обратно. Как она поняла, это пароль. Господи, а правильно ли я его произношу? Закрыв глаза, она выговаривает каждый звук, стараясь подражать Филомене:

– Ихтус^[45].

– Ихтус?

– Силы небесные. Так это вы и есть! – Глория тут же заводит мотор и, взволнованная, выезжает со стоянки; они мчатся по дороге на юг. – Почему же, господи, вы сразу этого не сказали?

Глава 25

Когда мать Эрла Шарпнека умерла, то для того чтобы вынести тело из дома, пришлось разобрать стену. Вывозили ее на грузовом автомобиле с гидравлической платформой, и четыре пожарника вместе выкатили ее тело из кровати, в которой она проводила все дни и ночи, сколько ее помнил маленький Эрл. В ее постель он мог забраться в любое время, а мать была для него всем. Мама была такой тучной, что ходить уже не могла, и кушала она в этой самой кровати. А как же уборная? Он не знал, потому что был тогда очень маленький, но, как ему кажется, были устроены специальные трубы. Мама всегда была чистенькой, хотя ей и приносили в постель огромное количество еды. Она любила, когда кто-нибудь навещал ее во время трапезы, и Эрл вырос в атмосфере, наполненной аппетитными запахами разнообразных блюд и нежными добрыми словами любящей матери. А что же было для него самым приятным? Самым-самым радостным? Когда он болел или переживал из-за неприятностей в школе, она брала его к себе в постель, такая теплая и уютная, и утешала его. Никогда ему не спалось так хорошо.

В конце концов, конечно, ее тело стало таким огромным, что прикончило ее. Уже много лет ее огромная плоть так сильно сдавливала ей легкие, что каждый вдох давался с трудом. В ту самую ночь жир придавил ее так, что легкие уже больше не смогли расправиться. Родные говорили друг другу, что это, должно быть, случилось в один миг, и она умерла без страданий. Обычно поднимать ее заходили его старшие сестры, но в то утро у них было много дел, и они рано смылись на работу. Когда мать умерла, их не было дома. Нашел ее Эрл. Он пришел, чтобы поцеловать ее и пожелать ей доброго утра, а она лежала мертвая. Если бы только в ту ночь он спал в ее комнате, если бы он слышал ее предпоследний тяжелый вздох, смог бы он позвать врача вовремя? Смог бы Эрл спасти ей жизнь? Многие годы его преследует этот вопрос. «Я выполню свой долг перед тобой, – обещал он ей каждый вечер с того самого дня, стоя возле своей кровати на коленях. Чувство вины потрясло его до глубины души. – Я выполню свой долг».

Вина – мощный катализатор. На этом и держится финансовая империя Эрла Шарпнека. Само собой, вначале он клялся себе, что изменит мир так, чтобы никто и никогда не умирал такой ужасной смертью из-за веса своего тела. Свою первую кампанию он представлял себе альтруистическим поступком. Он защитит их! Сделает СЧАСТЛИВЫМИ, КРАСИВЫМИ и, что самое важное, СТРОЙНЫМИ. Он проповедовал, и к нему приходили. «Отлично, – думал он, – я приношу людям непреходящее благо». Кто знал, что он на этом разбогатеет?

Конечно, он всем обязан маме. Выступать страстно и убедительно он научился благодаря тому, что вырос рядом с ней, ведь у нее был талант рассказчицы, она изумительно умела говорить. Эта женщина была очень музыкальна. Давным-давно, до рождения Эрла, мать мечтала стать певицей в кантри-группе и подумывала об этом еще долго после того, как перестала ходить. До того как она повзрослела, вышла замуж за Огдена Шарпнека, забеременела и безобразно растолстела, юная Роберта Чэппел была весьма популярна.

Даже после того, как она родила детей, располнела и отец-ублюдок бросил ее, голос ее был прекрасен. После развода она была уже слишком толстой, чтобы найти работу в каком-нибудь клубе, но все-таки выпустила пару синглов, которые до сих пор хранит у себя Эрл Шарпнек. Когда она перестала выходить из дома и ей больше не предлагали записывать пластинки, она пела для своей семьи. Эрл помнит, как лился через ветви деревьев ласковыми летними ночами ее сладкий голос, как нежно звучали песни его детства. Мама пела для мужа, а после его ухода – для бедного малютки Эрла и его сердитых старших сестер. Скоро ей уже не хватало дыхания, огромный живот больше не давал ей петь, и тогда она стала рассказывать увлекательные истории. Она говорила о людях и ангелах, о местах, где она побывала и где хотела побывать с тех самых пор, как начала петь. Казалось, что обо всем этом говорит ангел, и малыш Эрл, свернувшись калачиком рядом с ней, учился вести за собой людей, заманивать весь мир в свои двери. Тогда он не понимал, чему она учит его. Он просто впитывал все это.

До сих пор, засыпая, он часто слышит ее голос.

Когда ее увозили в то печальное утро, пришли поглазеть все ребятишки с их улицы, и всех показали по телевидению, а на похороны пришли сотни людей, о которых Шарпнеки никогда даже не слышали. Хоронить ее было трудно, могилу вырыли очень широкую, огромный фоб делали на заказ, а городские власти выделили средства на металлический саркофаг, на изготовление которого в литейном цехе ушло несколько дней. Любопытные приезжали даже из соседнего округа. Еще несколько недель после этого Эрл ходил в школу, надев на голову бумажный пакет, как будто другие дети, не видя его лица, не могли его узнать и не догадывались, как он краснеет от стыда.

Спрятав лицо в пакете, Эрл всхлипывал: «Мама, ах, мама!» Он словно бормотал поминальную песнь: «Клянусь, я выполню свой долг перед тобой».

По ночам он видит милое лицо мертвой матери, взгляд ее остекленевших глаз, как тогда, в последний раз. Она была светом его жизни, а теперь ее не стало. Она превратилась в прах! Как он мог позволить умереть женщине, которую любил больше всех на свете? Теперь, когда Эрл вырос и занял влиятельное положение в этом мире, он понимает, что мама умерла не по его вине. Отчасти виновата она сама, ведь она довела себя до такого состояния. Она поддалась желаниям своего тела, и ее тело убило ее, и как раз это и тревожит его, даже сейчас: мог ли он остановить ее? Так что в бой он идет с обоюдоострым мечом, отточенным с одной стороны осознанием своей миссии, а с другой – отвращением.

Никто не имеет права быть таким. Никто.

Позже, когда его душа все так же кровоточила, а в сердце ощущалась боль утраты, Эрл Шарпнек поступил на богословский факультет, но мысли его были заняты не Богом. Его интересовало искусство проповеди. Ему нужны были орудия, с помощью которых он выполнит свой долг. Как привлечь публику. Заставить слушать. Заставить следовать ему. Сделать так, чтобы уже наверняка никто не позволил себе дойти до такого состояния. По крайней мере, чтобы в Америке вы не встречали больше свободно расхаживающих огромных толстяков. Да, теперь мы видим, что всех передергивает от мысли о допущенных излишествах, и каждый с нетерпением рвется в спортзал искупать вину.

Никто не должен таким быть. Слышишь, мать? Никто не имеет права.

Как только Эрл закончил богословский факультет, он приступил к выполнению своей клятвы. Для него это была заветная, священная миссия. Невероятно, насколько к месту оказался он в культуре, где вас окружает реклама разных жареных лакомств и всех тех вкусных штучек, от которых вы непременно растолстеете. В роликах сняты безупречно стройные актеры, и вам внушают, что даже если вы съедите все что угодно, то все равно останетесь такими же подтянутыми, как они. И вот в самый подходящий момент из пустыни появляется подходящий человек и начинает откровенно излагать свою точку зрения.

И вот что поразительно. Эрлу Шарпнеку не пришлось долго думать над тем, как приспособить речь к интересам определенных людей. Когда дело касается внешнего вида, всех волнует одно и то же. «ВЫ СТАНЕТЕ СЧАСТЛИВЫМИ, – так звучало его заклинание, его боевой клич. – КРАСИВЫМИ. И, прежде всего или превыше всего, СТРОЙНЫМИ». Этот девиз оказался близок всем. Преподобный Эрл – интересно, когда он стал Преподобным? – Преподобный Эрл говорил, а мир слушал, он давал обещания, и люди приходили.

– Стройными? – спрашивали они.

– Стройными.

– Правда, по-настоящему стройными?

И Преподобный Эрл обещал:

– Очень-очень стройными.

– Стройнее, чем мы сейчас?

– Стройнее всех! – Он обвел глазами толпу своих толстых последователей, и родился лозунг. Глаза его загорелись, и его голос достиг сердец всех присутствовавших. Он затрепетал, когда произнес: – СТРОЙНЕЕ ТЕБЯ.

Сотни голосов прокричали:

– Стройнее тебя!

Вскоре к этому хору присоединились миллионы.

Крупнейшие предприятия начинались с крошечной искры.

Система Преподобного Эрла огромна.

В Соединенных Штатах существует Сильфания. Есть еще центры дневного пребывания и торговые точки, где можно купить особый состав. Повсюду действует виртуальный храм Послежирия, созданный рекламными роликами, но для Преподобного Эрла это только малая часть доходов. Ему принадлежат рестораны, клиники и многое другое. Все это похоже на айсберг: на поверхности видна лишь малая его часть, и разглядеть остальное удается только тогда, когда ты уже так близко, что поздно поворачивать назад. Еще, конечно, есть новое предприятие, которое открывает Преподобный Эрл. Пока оно называется «Решения», но при необходимости его можно переименовать. Проект все еще находится в стадии эксперимента, но дело обещает стать масштабным. Ему докладывают, что в одних только пилотных группах получены благодарные отзывы тысяч клиентов, и это только начало. Есть еще добровольцы, и если взять только то, что завещают они… возможности поражают.

Что он со всем этим сделает, решать только ему.

Как опасно и чудесно находиться на вершине власти.

Он, Эрл Шарпнек, глава предприятия, филиалы которого разбросаны по всему свету. В мире, действующем по законам Преподобного Эрла, у всех есть повод быть стройными и красивыми, и никому не придется стать безобразным, потому что никто никогда не постареет. Нет больше ни уродов, ни несчастных. И вот что важно. В мире, придуманном Преподобным Эрлом, все безупречны. И у них есть на это причина. А причина в том, что…

Не стоит спрашивать. Он достиг того, что есть у него сегодня, постоянно находясь между молотом и наковальней, и сражаться ему приходилось в одиночку, без чьей-либо помощи. Неважно, что выпадет на его долю потом, в будущем, которое он для себя назвал «жизнью после Послежирия», – пути назад у него нет. Не следует спорить с силой, которая свернула скалу, или вставать у нее на пути, потому что после первой победы его уже ничто не остановит.

Вы оказались рядом с человеком, который способен сдвинуть весь земной шар.

Если это вас пугает, то вспомните, что все, что делает Преподобный Эрл, основано на любви. Бедный маленький Эрл любил маму, но все равно ее потерял, а больше он не станет ничего терять, чего бы это ему ни стоило.

У него уже сейчас есть миллиарды, и это только начало.

Само собой, на него лег огромный груз. Этой ночью ему кажется, что легче умереть.

Столько служебных записок и документов он получает, и все это одновременно. Столько дел, которым он должен уделить время. Гэвин Патеноде, наверное, поможет, ведь теперь он стал архангелом, но в тот раз он представил отчет в такой манере… можно ли ему доверять? Можно ли доверять хоть кому-нибудь из тех, кого он допустил в клуб и возвысил? Ему кажется, что его люди верны ему, но он не исключает, что они просто кружат вокруг него, как акулы, ожидая крови, и стоит дрогнуть, окрасить воду первой капелькой крови, акулы набросятся на тебя и разорвут на куски за несколько секунд.

Дурные мысли. Дурные мысли, притворившись сновидениями, приходят как раз тогда, когда ты спокоен и находишься в теплой и уютной постели.

И здесь, в полной безопасности, на круглой кровати с наполненным водой матрасом, застеленной атласными простынями, покачиваясь на волнах между двумя эрлетками в симпатичных атласных сорочках, Преподобный Эрл вздрагивает во сне и с криком просыпается. Потный и взволнованный, он садится. Включает свет. Приглашенные на ночь девушки в лиловых кружевных рубашках спят, как пара ангелочков, впрочем, они и есть ангелы. Их ему тоже мало. Он понимает, что должно хватать, но ему мало. Он ложится с этими симпатичными девочками, и, что бы они вместе ни вытворяли, он просыпается опустошенным. Да, ему все так же не хватает ее. Ему все еще плохо. Если бы только он смог выполнить свой долг перед ней, он сбросил бы с себя тяжесть вины и был бы свободен!

Дрожа, вылезает он из кровати, и под пластиком волной перекатывается теплая вода. Будто Робинзон Крузо, покидающий остров, Эрл на мгновение оглядывается. Кровать похожа на студень и все еще трясется оттого, что он встал, словно дышит. Вдыхает и выдыхает. Одна из девушек зашевелилась во сне. Эрл ждет, пока она успокоится. Потом он скидывает с себя атласную пижаму и опускается на шкуру. Он знает, что сейчас случится, и хочет предотвратить это, но разве можно справиться с чем-то основополагающим, таким, как эта потребность? Голый, он долго сидит на шкуре белого медведя, обхватив колени, потому что, имея дело с искушением, действовать нужно медленно и продуманно. Потом он протягивает руку и нажимает кнопку на пульте, встроенном в каркас кровати.

Где-то, в другом конце клуба, раздается звонок. Работники ночной смены встают. Для них есть дело. Через несколько секунд люди Преподобного Эрла приступят к работе, и когда он примет душ, расчешет брови, почистит щеточкой язык и снова наденет пижаму, у них для него уже все будет готово.

– О любовь моя, – бормочет он в приступе желания. Скоро он придет к ней и устроится рядом, впитывая ее тепло и ласку. – Любовь моя, – но другое слово само, как будто всплывающий пузырек, вылетает из его печально разинутого рта: – Мама.

Глава 26

По ночам в штрафном коридоре Веллмонта раздается настолько зловещий грохот, что даже для тех девочек, которым кажется, что они готовы дать отпор этому ужасу на колесиках, приезд каталки оказывается потрясением.

Ожидание невыносимо.

Пугает то, что никто не знает, что это такое к ним едет и что будет дальше.

Когда приходят за Энни, а такой момент наступает, она совершенно неготова. За все те часы, что она провела, съежившись, между стеной и стальным унитазом, ей всего-то и удалось, что отвинтить от водопроводного крана треугольную ручку. Сделала она это по той простой причине, что сейчас, когда к ней вот-вот применят крайние меры, ей уже больше ничего другого не осталось. Она заперта в камере, откуда нет выхода, и спрятаться негде. Всякий дурак, войдя, тут же заметит ее, даже если не станет приглядываться. В камере так пусто, что вцепившаяся в стальной унитаз девчонка бросается в глаза не хуже, чем заскочившая в чашу для пунша крыса. По крайней мере, у нее есть вот эта железная ручка: не совсем оружие, потому что сейчас она очень ослабла, а всего лишь предмет, в который можно будет вцепиться, когда раздастся непонятный скрип резиновых колес по вощеному виниловому полу. Шум будет нарастать, а потом резко затихнет. Вот оно и у ее двери. Что бы это ни было, оно совсем рядом.

Энни сжимает пальцами драгоценный предмет, и вот дверь распахивается, но девочка не выпускает его, когда жаждущая мести Преданная Эвлалия включает свет с ликующим «Ха!». Энни старается не выпустить свое сокровище и тогда, когда на нее набрасываются Эвлалия и жуткая дежурная по коридору, имени которой Энни так и не узнала. Это называется «переезд». Энни точно не помнит, откуда ей это известно, но Преданные именно так называют эту процедуру. Может быть, это выражение витает в воздухе, или она слышала его от Дарвы, или читала в примечаниях к руководству, которое ей вручили в день поступления на отделение анорексиков, вместе с лиловым плюшевым зайчиком, – тонкий намек, каким запугивает пациентов администрация.

«Переезд» длится дольше, чем предполагали и Энни, и Преданные. Энни замирает на месте, а две – как их назвать, не монахини и не совсем медсестры – пытаются отцепить ее руки от основания унитаза, чтобы вытащить ее из угла. Две Преданных, тяжело дыша, дергают ее, стараясь сдвинуть с места. Энни нужно что-то делать, иначе тюремщицы начнут ломать ей пальцы, и она останется без своей драгоценной ручки от крана. Понимая, что «переехать» ей все равно придется, Энни делает вид, что потеряла сознание, и обмякает, отпуская унитаз и отказываясь от всего, кроме железной ручки. Преданные Сестры хватают ее под мышки и выволакивают на середину. Торжествуя, Эвлалия высоко поднимает свою пациентку и разворачивает ее легко, как будто пластиковую игрушку. Теперь, когда Энни в ее руках, она тянет время. Женщина явно ловит от происходящего кайф. Преданная Эвлалия поднимает свою добычу выше, чем это необходимо, и бросает на каталку, которую как раз вовремя втолкнула в камеру маленькая и коренастая дежурная по коридору. Сердце у Энни начинает бешено колотиться, но потом успокаивается. После стольких недель, когда она выслушивала предупреждения и оставалась в неизвестности, она ощущает жуткое, но необъяснимым образом и спокойное чувство: все кончено.