Текст книги "Я стройнее тебя!"

Автор книги: Кит Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Бетц этим вполне довольна. Они с Дэйвом так мучались в течение всего мероприятия, и теперь она чувствует, что Дэйв пока не готов обсуждать эту тему. Сейчас он, сжав зубы, ведет машину, все мышцы у него напряжены, и он не хочет думать о сцене в ресторане.

– Что это было?

– Я же пыталась тебя предупредить, – напоминает она.

Дэйв не отвечает. Он гонит машину, стараясь наверстать, но что? Упущенное время? Или исправить какую-то свою ошибку?

– Надо было остановить его. Мне казалось, что я ему помогаю.

Бетц понимает, что у нее с братом-близнецом такие замечательные отношения, потому она восхищается им и ни о чем его не спрашивает. Она желает брату стать чемпионом, но, по правде говоря, все это так омерзительно. Ей было легче, когда она не знала всех подробностей: она представляла, как Дэнни побеждает, но не видела прилипшие к его ресницам кусочки пищи и стекающий по лицу жир.

Дэнни заходил туда таким счастливым и взволнованным.

Дэйв, конечно же, не имел ни малейшего представления о том, что им предстоит, а Бетц? Лучше бы подождала снаружи. Она никогда не интересовалась, что именно происходит на таких соревнованиях, и от этого было намного легче поздравлять Дэнни, когда он возвращался домой с позолоченным хот-догом, с серебряной медалью в виде пиццы или с перцем халапено на желтой ленточке. Она не ходила смотреть на происходящее. Легко подбадривать, когда не нужно этого видеть. Если задуматься, то чувствуешь отвращение. Вся эта еда.

Но об этом забываешь после нескольких часов в машине, когда только и хочется сесть за столик в приятном заведении вместе с братом и вот этим симпатичным парнем, которого ты, кажется, любишь.

Конечно, когда они вошли в «Бонанзараму», голодны были все трое; уже полчаса как наступило время обеда. Они так долго пробыли в машине, что слегка пошатывались. Ресторан был славный. Менеджер улыбался. Столики были покрыты свежими клетчатыми скатертями. Само собой, условия были заманчивые. Кто же не захочет поесть даром? Дэйв прав, что с ними может случиться в самом худшем случае? Им придется заплатить. Слушайте, но ведь они же целую неделю смогут питаться остатками этой трапезы, если попросят завернуть их с собой.

Дэнни был полон приятного волнения. Бетц тоже, пока не увидела предупреждающий знак.

50 УНЦИЙ ВЕСЯТ БОЛЕЕ ТРЕХ ФУНТОВ

БОЛЬШИЕ 50 УНЦИЙ

ЕШЬТЕ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК

– Все это так здорово, – заявил Дэнни. – Я забросил тренировки, когда забрали сестру. Еще день, и я бы совершенно потерял форму.

Дэйв сомкнул пальцы на запястье Бетц.

– Как ты думаешь, с ней все в порядке?

– Ребята, если вы собираетесь заняться этим спортом, то могу дать несколько советов.

– Надеюсь, – сказала Бетц.

«Он дотронулся до меня! Он прикасается ко мне!»

– В этом деле что важно, – рассказывал Дэнни, – никогда не тратить время на пережевывание и не класть в рот большие куски.

Дэйв сжал руку Бетц.

– Как ты думаешь, что они с ней делают?

– Мама с папой отказывались говорить на эту тему. Мне страшно и подумать.

– Следующее важное правило – задать себе нужный темп.

– Я знал, что у нее проблемы, – сказал Дэйв, – но не думал, что все настолько плохо.

– Но если ты тренируешься по-настоящему, то перед тем как приступить к еде…

– Мне казалось, что все в порядке, поскольку она не обжирается и не бегает блевать.

Подошел официант, и Дэйв отпустил ее руку; ей показалось, что это была маленькая смерть. Дэнни продолжал:

– …а перед этим…

Официант спросил Дэйва, окончательно ли он решил взять три порции по пятьдесят унций, ведь это более трех фунтов, и Дэйв ответил: «Да-да, хорошо, отлично», – но мысли его были где-то далеко.

– В последний раз, когда мы обнимались, мне показалось, что она вот-вот растает. Бетци, она была такая худая.

– Понимаю. – «Он назвал меня по имени».

– …нужно научиться выпивать по пять галлонов воды^[18] за один присест, чтобы растянуть желудок, – договорил Дэнни.

Когда принесли тарелки, Бетц и Дэйв вначале не поняли, что это перед ними такое. Куски мяса были похожи на курганы; они казались огромными и блестящими, трудно было поверить, что это настоящая еда. Голографическая картинка возле вывески «СЪЕШЬТЕ НАШ БИФШТЕКС ЦЕЛИКОМ И НИЧЕГО HE ПЛАТИТЕ» была лишь жалким подобием того, с чем пришлось столкнуться в действительности. Теоретически пятьдесят унций – не так уж и много, но на практике куски оказались просто гигантскими. Трое официантов в передниках для барбекю и поварских колпаках нетвердой походкой подошли к столику и поставили перед компанией тарелки, где, кроме мяса, в изобилии лежал картофель фри и жареные кольца лука. На краешке, почти незаметная, примостилась крошечная щепотка нашинкованной капусты – жест вежливости в сторону поборников здоровой пищи. За соседними столиками ели свои гамбургеры или филе (на которые скидок не предлагалось) постоянные посетители; с изумлением смотрели они в сторону столика Аберкромби.

– Ну вот и ваш заказ. Удачи, ребята.

Когда первая пятидесятиунциевая порция опустилась на стол, Дэнни засмеялся:

– Великолепно!

Столик дрогнул, когда на него поставили еще две тарелки. Бетц и Дэйв обменялись взглядами. Дэйв пробормотал:

– Мы ни за что это все не съедим.

Дэнни закатал рукава.

Бетц прошептала:

– Что же делать?

Дэнни, сидевший напротив нее, повязал на шею огромную салфетку с логотипом «Бонанзарамы».

Дэйв мрачно ответил:

– Мы заплатим и попросим упаковать нам с собой все, что останется.

Отточенными движениями профессионала Дэнни разрезал бифштекс на бесчисленные маленькие кусочки.

– Да, а мне бы хватило одной картошки.

Порции были огромные, просто чудовищные. Бетц и Дэйв с напряженными лицами съели столько, сколько смогли, а бифштексы будто и не уменьшились. Почувствовав, что объелись, они отодвинули от себя тарелки. Дэйв подозвал официанта.

– Нам понадобятся пакеты, чтобы взять то, что осталось, с собой.

– Не говорите, что вас не предупреждали, – официант с усмешкой поспешил прочь.

Бетц согласилась:

– Нам этого на неделю хватит.

Дэнни все так же ел. Услышав разговор, он схватил сестру за руку. Она с изумлением подняла глаза. Рот у него был набит, щеки распирало непережеванное мясо, но ему все же удалось, с трудом выговаривая слова, произнести:

– Не спешите.

– Смотри, Дэйв!

За пятнадцать минут Дэнни успел уничтожить почти половину бифштекса. Еще через пятнадцать минут у него на тарелке ничего не осталось. Дэйв достал бумажник. «Да, круто, – подумала Бетц, – за одну порцию теперь платить не нужно».

Стол вздрогнул: это стукнул кулаком Дэнни. Она взглянула на него.

Кусочки бифштекса полетели в разные стороны. Дэнни, с полным ртом, умудрился-таки сказать всего одно слово:

– Нет!

Бетц не успела остановить его, и вот он уже отодвинул свою тарелку, взял с противоположного конца стола ее порцию и снова вооружился вилкой и ножом. Он решил не останавливаться. Он съест еще. Ей и Дэйву пришлось просидеть еще час, глядя, как Дэнни резал и глотал, глотал и резал. К тому времени все присутствующие в ресторане с интересом наблюдали за этим спектаклем. Посетители сели вполоборота, чтобы следить за тем, как ест Дэнни. В конце концов, именно для того и ходят в «Бонанзараму» – это же настоящий театр обжорства. Дэнни ел почти час, а завсегдатаи заказывали еще выпить и подбадривали его, потому что им, американцам, любителям спорта и личных рекордов в любом деле, уже стало ясно, что этот долговязый подросток способен на многое.

Казалось, что прошло уже несколько дней. Дэнни все резал и глотал и набивал рот новыми кусками, а посетители аплодировали, и по лицу Дэнни от напряжения текли слезы. Когда ему оставалось съесть последнюю четверть отбивной от пятидесятиунцевой порции Бетц, половина зрителей уже держали в руках мобильники и то подбадривали его, то во всех деталях сообщали друзьям и родственникам о происходящем, а когда Дэнни почти добил свою жертву и нарезал на кусочки последние десять унций, толпа наблюдателей была вне себя от волнения.

Наступил момент, когда Дэнни надолго остановился. Ну что, неужели парень сдался? Неужели это все, на что он способен?

Атмосфера в ресторане была накалена до предела. Женщины плакали. Кто-то кому-то отдавал деньги. На мгновение Дэнни замер; он не шевелился, но и вилку не опускал. Сможет ли он сделать это? Удастся ли ему? Многие постоянные посетители приходили сюда как раз за тем, чтобы взглянуть, как самоуверенные парни типа Дэнни пытаются справиться с задачей, а потом платят деньги и с позором сматываются.

– Нет, черт возьми, ничего у него не выйдет, – качали головами постоянные посетители. – Две порции по пятьдесят фунтов за один присест? Невозможно.

А потом откуда-то из глубины зала раздался мужской голос, прозвучавший сильно и резко:

– Давай, парень, ты можешь это сделать, – сказал он, и Дэнни смог.

Когда он доел второй бифштекс, ресторан содрогнулся от воплей восторга.

Дэйв поднялся. Всем своим видом он будто говорил: «Вот так так!»

– Ну ладно, воображуля, ты сделал это. Тебе и Бетц не надо платить за обед, и это неплохо. Сейчас я расплачусь за свою порцию и пойдем, о'кей?

Дэнни не двигался и ничего не говорил. «Наверно, у него нет сил», – подумала Бетц, но тут же заметила странный голубоватый блеск, мерцающий в глубине его глаз.

Дэйв слегка толкнул его.

– Ну что, мальчик, доволен? Счет, пожалуйста.

Дэнни не пошевелился, но Бетц почувствовала: внутри у него все бушует!

– Мальчик, говоришь?

Толпа расступилась, пропуская менеджера, в руках у которого была цифровая камера и два почетных значка с логотипом ресторана.

– Платить не надо, парень, – сказал он Дэйву. – Твой приятель съел две порции. Так что считайте, что пообедали бесплатно. За всю историю «Бонанзарамы» такого еще не случалось.

– Отлично, – улыбнувшись, Дэйв повернулся к приятелям: – пора, ребята, пойдем.

«Не надо», – подумала Бетц, и брат понял ее без слов, как это бывает у близнецов. Но он ее не послушал.

Дэнни пошевелился.

Рот у него все еще был набит, а глаза выпучились. Бетц была готова поклясться, что они раздуваются; он так набил рот, что для глаз места больше не оставалось; еще минута, и они выпрыгнут из глазниц и покатятся по щекам. «Пожалуйста, не надо». Она уже знала, что он сделает это. Из набитого рта Дэнни с трудом вырвался булькающий звук.

Говорить ему было тяжело, поэтому голос его стал совсем тоненьким, но его заявление, будто облепленное жиром, было понятно и однозначно:

– Нет!

Над столом уже нависли официанты, собиравшиеся убрать тарелки; их прислал менеджер, который в это время просматривал запись со своей цифровой камеры и собирался отослать ее на местный канал новостей. Красное лицо Дэнни было покрыто жиром, глаза казались стеклянными, и он почти не мог двигаться, но жестом он попросил их уйти. Похоже, он выбыл из игры, он… но нет, он снова готов к бою! Рука Дэнни огромной ленивой анакондой пронеслась через заставленный посудой стол, и он схватил тарелку Дэйва.

От рева толпы зазвенели все бокалы и кружки.

Дэйв взвыл.

– Теперь нам придется ждать, – кивнула Бетц. – Это надолго.

Так и вышло. Первый бифштекс был съеден довольно быстро. Второй дался труднее; во всем теле Дэнни чувствовалось невероятное напряжение. Когда дело дошло до третьего бифштекса, даже разрезать на кусочки было уже сложно, а когда Дэнни приступил к нему, Бетц стала подбадривать его, как предводительница болельщиков на соревнованиях:

– Не волнуйся, Дэнни, ты сможешь.

Брат ответил гордой и решительной улыбкой. Ей показалось, что он говорит:

– Я выдержу!

Он ел и ел без устали. Он ел не задумываясь. Он останавливался, приходил в себя и продолжал есть, и, когда она уже думала, что он наверняка не сможет проглотить ни кусочка, или умрет, если еще что-то съест, Дэнни все еще ел. А потом в тишине, которая в такие моменты наступает в любом виде спорта, Бетц услышала, как он шумно шлепнулся спиной об стену. Наступило долгое затишье. Дэнни закрыл глаза и опустил голову на грудь. А ведь победа была так близка, так близка! От бифштекса, который он хотел доесть, остался маленький кусок, не больше его ладони. Он уронил то, что было на вилке. Правая его рука опустилась. Скользкие, покрытые жиром пальцы разжались, и вилка упала на скатерть. Толпа зашевелилась.

– Он выдохся!

– Ну же, – еле слышно прошептала Бетц. «О чем я только думаю?» – давай-давай, у тебя получится.

Но Дэнни не шевелился. Взмокший от натуги, он сидел с набитым ртом, с трудом дыша; из расслабленных губ вываливались и скатывались по подбородку плохо пережеванные и совсем не прожеванные куски мяса, а болельщики, которые к этому моменту уже встали со своих мест, толпились вокруг столиков, делали последние ставки и что-то тихо бормотали друг другу. Справится ли он? Сможет ли он прийти в себя или игра окончена?

Менеджер прокричал:

– Дайте ему отдышаться!

Все затихли.

Менеджер осторожно потряс Дэнни за плечо.

– Парень, ты все, больше не можешь?

У Дэнни был так набит рот, что ответить он не мог. И он не шевелился.

– Ну ладно, – сказал менеджер, и толпа порывисто вздохнула как один человек. Те, кто стоял подальше, уже рылись в карманах, чтобы заплатить тем, с кем держали пари.

Официанты уже было собрались забрать тарелки.

Бетц подумала: «Нет!». А потом – близнецам часто приходят в голову одинаковые мысли – она услышала, как ее брат откуда-то из глубины своего существа говорит:

– Нет.

Менеджер похлопал Дэнни по плечу.

– Ты молодец, парень, – он повернулся к Дэйву. – Когда мальчик придет в себя, скажите ему, что он молодец.

И менеджер послал официанта за призовой футболкой.

Дэнни, все так же сидевший, пошевелился. Всем телом он говорил: «Нет».

Бетц вскочила и крикнула:

– Подождите!

Все обернулись.

– Еще не конец.

Зеваки начали толкаться, чтобы все получше увидеть. Кто это сказал?

Бетц встала на стул, чтобы все ее видели. И, четко выговаривая каждое слово, заявила:

– Так сказал мой брат!

Ресторан задрожал от криков восторга.

И тогда, встряхнувшись, как боксер, который не желает лежать даже тогда, когда его отправили в нокаут, Дэнни Аберкромби взял в руку вилку.

Люди закричали:

– Он снова готов сражаться!

У Бетц появилось странное чувство, будто она добилась своего, но оказалось, что желание было на самом деле не ее; это было желание Дэнни. «Ну пожалуйста, – взмолилась про себя Бетц, – пожалуйста, хоть сейчас остановись».

Но теперь, когда Дэнни снова принялся за дело, он уже ни за что не остановится. Он и не собирался. Несмотря на все трудности, он достиг многого, так что теперь не сойдет с дистанции. В этой игре он останется до победного конца.

– Еще кусочек! – кричали в один голос посетители. – Еще кусочек! Еще кусочек! – а Дэнни постепенно подбирался к цели.

Кричала Бетц. Под конец даже Дэйв начал кричать:

– Еще кусочек!

И наконец – блестящий финал!

– Еще кусочек!

Он сделал это.

Последний кусок исчез во рту у Дэнни Аберкромби, а минут через десять он все проглотил. Он справился. Вот и все. Пересечена финишная линия!

Бетц с Дэйвом вынесли Дэнни из ресторана под оглушительные крики восторга, которые действуют на победителя, как наркотик.

Ну вот, Дэнни снова победил, а что Бетц? «Господи, – она позволяет себе подумать такое только потому, что он спит и не слышит ее мыслей, – почему ему надо побеждать вот в этом?» Она гордится тем, что сделал ее брат, но по секрету считает, что его хобби отвратительно.

Но он об этом никогда не узнает, потому что она любит его.

Глава 6

– Всего капельку, – просит Преданная Сестра.

Всем телом она наклоняется вперед. С самыми искренними намерениями и с настойчивой улыбкой, Преданная Сестра с розовым личиком, одетая в землисто-бурый наряд, протягивает ложку. Зовут сестру Дарва. Дарва в этой новой религии послушница, то есть вроде стажера, а первое задание, которое дают здесь, в Веллмонте, таким, как она, – в некотором роде, это квалификационный экзамен, – надзирать за питанием пациентов. Этот сеанс только начинается.

Дела идут не особенно хорошо.

Тяжелая пациентка. Об этом свидетельствует и запись на листе с графиками, под кривой успехов. Синяя линия, отображающая реальный вес тела, проходит горизонтально, а ведь после того, как пациентка провела здесь несколько дней, линия должна резко устремиться вверх. Высоко-высоко над синей оптимистично взлетает вверх, будто насмехаясь над ответственной за питание сестрой, розовая линия, которой на графике обозначен ожидаемый вес. Дарва вздыхает. За все время, что она мучается со своим заданием, пациентка не прибавила ни унции. Если вот так пойдет дальше, она начнет худеть, и тогда Дарва, как выражаются в обителях Преданных Сестер по всей Америке, получит большие проблемы на свою задницу. Она касается ложкой плотно сжатых губ пациентки. От макарон исходит волна тепла, наполненная особыми ароматами: на кухне, чтобы больные соблазнились кушаньем, в блюда специально добавляют феромоны. Кто перед таким устоит?

Но девочка, пристегнутая к креслу-каталке с откинутой назад спинкой не открывает рот, а крепко сжимает челюсти.

– Ну давай, мне так нужно, чтобы ты поела. Всего одну ложечку. – Пациентка решительно отворачивается.

Преданная Сестра решительно делает ложкой зигзагообразное движение.

– Ты же знаешь, что тебя не выпустят из комнаты, пока ты не начнешь набирать вес, так почему бы тебе не поесть, ведь тогда ты сможешь выбраться отсюда и пообщаться с другими девочками? – Пациентка бросает на нее сердитый взгляд. – Тебе с ними очень понравится. Правда-правда.

Девочка явно страдает от одиночества, но для нее это мелочь по сравнению с той ценой, которую ей придется заплатить за общение.

– Да-да, – бодро говорит Дарва. – А теперь открой рот.

Худая девчонка качает головой.

На бритой голове послушницы блестят бусинки пота.

– Я не смогу выпустить тебя из кресла, пока ты не поешь, понятно? – Время идет. – Послушай, ведь все тебе есть необязательно.

У девочки напрягаются челюсти и шея, а Дарва щелкает переключателем, и макароны подогреваются прямо в ложке. Уже поздно.

– Если ты хоть что-нибудь съешь, мы внесем это в журнал, и я разрешу тебе спуститься вниз. – Преданная Сестра старается, чтобы ее слова прозвучали уверенно и убедительно, но ложка, направленная в сторону Энни Аберкромби, дрожит. Как и голос Преданной Сестры. Энни впервые отводит глаза от соблазнительных золотистых макарошек, горкой лежащих в ложке, и смотрит в лицо этой женщине. Если мысленно переодеть ее из безобразного бурого платья во что-нибудь другое и маркером подрисовать брови, то, наверное, Преданная Сестра, которой поручено кормить Энни Аберкромби, не будет ничем отличаться от старшеклассниц из ее школы. Господи, она плачет.

– Ну пожалуйста! Всего одну ложечку. Если ты ничего не съешь, меня отстранят от дел.

– Вот гадство-то, – говорит Энни. – Не плачь.

Стоит на минутку потерять бдительность, сказать хоть пару добрых слов, и вот что из этого выходит. Об твои зубы ударяется ложка. Ты слегка пугаешься и от этого расслабляешь сжатые челюсти.

И макароны у тебя во рту!

Сестра Дарва на выдохе произносит короткую молитву.

– О, слава Эрлу.

Рот Энни наполняют измельченные блендером макароны. Густые-густые от сливок и сыра, они прекрасны и отвратительны. За те три года, что она продержалась практически на одном твороге и салатных листьях, крайне редко отступая от своих правил, Энни даже близко не подходила к таким чудесным кушаньям. Теперь эта еда у нее во рту – и она в этом не виновата! Энни держит макароны во рту, вдыхая их аромат и давая себе клятву не глотать. Ей хочется, чтобы они покатились вниз, в желудок, она бы с таким удовольствием ощутила, как они туда опускаются, но она сделает все, чтобы не дать им туда попасть. Это так трудно. Это ужасно. Она здесь пленница. Так долго, с таким трудом училась она управлять хотя бы этой, единственной областью, так отчаянно старалась она удержать полученную власть, и вот она теряет контроль над собственным телом.

– Ну вот, милая. – Преданная Сестра гладит ее по горлу, но глотать Энни Аберкромби не станет. Не станет, и все!

Вот засада. Они шаг за шагом побеждают ее.

Ее держат в отделении анорексиков, как в тюрьме. Даже если Энни откажется поесть ради этой неуклюжей девицы в суровой бурой плащанице, подпоясанной веревкой, к которой прикреплен кожаный футляр с ритуальным штангенциркулем, она все равно потерпела поражение. Даже если ей удастся взять себя в руки сию же минуту, даже если она сможет, не обращая внимания на сигналы, которые посылает каждая клеточка ее тела, заставить себя выплюнуть макароны, калории все равно целыми полчищами маршируют внутрь. И днем и ночью они тысячами вторгаются в нее.

Они поступают внутривенно. Капельницу с жидкими питательными веществами приходится таскать за собой повсюду, даже в туалет.

– Молодчинка.

Энни угрюмо делает вид, что жует. На самом деле она разглядывает следы от иголок на руке, синяки, которые остались после того, как она раз за разом выдергивала иглу из вены, несмотря на предупреждения. С тех пор как она здесь, Энни, пусть это и больно, уже десяток раз вырывала из вены иглы для внутривенного питания. Она готова на все, лишь бы остановить безжалостное нашествие питательных веществ. Когда за ней приехал фургон, мама с папой со слезами клялись, что им сейчас еще больнее, чем ей, и что все делается ради ее блага. Они говорили, что Энни потом их благодарить будет, но это же просто чепуха, ведь Преданные Сестры ее погубят. Эти женщины убивают ее одиночеством, убивают своими воодушевляющими лекциями и книгами о гигиене, своими видеофильмами о здоровье и трубками от капельниц, которые обвивают ее, как ядовитые змеи. Ей нужно сорвать их с себя. Ей нужно вытащить и выбросить их, пока они еще не выполнили свою задачу. Она знает, что случается каждый раз, когда она отклеивает пластырь, закрепляющий иглу, и вынимает ее, но все равно делает все то же самое. В ту же минуту, когда она отрывает эту змею от своего тела, в кабинете срабатывает сигнализация. Преданная, отвечающая за пациентов, лежащих под капельницами, вбегает в палату, чтобы снова воткнуть иглу, оскалив большие прямоугольные зубы, сжав кулаки, будто перед дракой, – руки у нее грубые, с широкими костяшками. Каждый раз ей приходится отыскивать на вене новое место для укола, распечатывать новую иголку и вводить ее в вену Энни. Это борьба, и с каждым таким сражением Преданная свирепеет все больше. Теперь, когда на покрытых следами от уколов руках Энни уже не найти живого места. Преданная ввела девочке иглу с тыльной стороны ладони. Энни понимает, что если на руках и на ладонях колоть будет некуда, Преданная доберется до вен на щиколотках и ступнях. А потом, чего доброго, думает Энни, дело дойдет до артерий, куда и устремится все, чем ее накачивают при насильственном кормлении, и есть только одна возможность остановить это посягательство на права ее тела – ее осажденной крепости, ее последней цитадели! – убежать.

Самое плохое заключается в том, что Энни прибавляет в весе! И напрасно ей говорят, что это не так. Толстеешь уже от одних только запахов с кухни. Что бы там ни болтала Дарва, что бы ни было показано на этом чертовом графике, у Энни нет никаких сомнений. Она просто видит, как толстеет, пусть в комнате и нет зеркала. На ней просто нагромождается лишний вес. С каждой секундой она становится жирнее и отвратительнее. Так и чувствует, как гадкие жировые клетки расправляются у нее где-то на груди и ползут вниз, ее живот перестает быть плоским, тазовые кости заплывают безобразным жиром. Никак не справиться ей с этими калориями. Они просто витают в воздухе. Потоком вливаются внутривенно, рекой напирают в клубах идущего из монастырской кухни ароматного пара.

При всякой возможности она вскакивает с кровати и начинает бегать на месте, но это случается нечасто. Приходится дожидаться, пока Дарва махнет на нее рукой и уйдет. Потом ждать конца вечернего видеопоказа, потому что Преданная, отвечающая за эту часть программы, бдит до победного конца, пока не исполнят все песнопения, пока не завершат вечер «Звездным знаменем»^[19] и не выключат свет. Вчера вечером показывали «Историю Карен Карпентер»^[20]. Кто вообще такая эта Карен Карпентер? Считается, что рассказ о ее судьбе послужит предостережением, но с точки зрения Энни, Карен почти святая. Мученица, которая не побоялась умереть за свои убеждения. После видеосеанса и пения приходится сидеть и слушать проповедь Преданной Матери Имельды, на которой положено присутствовать перед сном. Потом она дожидается, когда погасят свет, и только тогда можно обмануть камеры системы наблюдения. Энни начинает бег, как только ноги касаются пушистого розового коврика возле кровати. Дверь открыта, но на шею Энни надет электронный ошейник. Она теряет сознание от удара током каждый раз, когда пытается выйти из палаты. Иначе она была бы уже далеко отсюда.

– Тебе нужно просто проглотить, – напоминает ей Преданная Сестра, в ее глазах слезы, а во рту драже «Тик-так».

– Смотри-ка, что там такое, – с трудом выговаривает Энни, поскольку рот у нее набит макаронами; если ей удастся заставить эту убогую женщину хотя бы на секунду отвести глаза, то можно будет сплюнуть изумительное вязкое кушанье в ладошку и спрятать под подушку. – За окном!

– Что там?

Все так же, с набитым ртом, она указывает рукой:

– Птица-кардинал!

– Нет там ничего.

В отличие от собак, которые сморят на ваш палец, а не туда, куда вы указали, упорная Дарва не сводит глаз с пациентки. Ходит эта жалкая Преданная Сестра неровной походкой, на больших ступнях со скрюченными пальцами и говорит тихо и монотонно. Печально произносит:

– Нет там никаких птиц. Окно заколочено.

С набитым ртом Энни говорит:

– Значит, змея. Я видела змею.

– Нет, ничего ты не видела. Ешь, – возражает Дарва и совершает серьезное нарушение правил: – У нас бывают большие неприятности, когда наши пациенты не едят.

«Пациенты, – думает Энни, – почему она называет меня этим безобразным словом, когда я вовсе не больна? Разве она не видит, что со мной все в порядке?» – Она качает головой.

– Ты должна.

Энни хрипло отвечает:

– Ничего я не должна.

– Должна. – Времени осталось мало. Если еще один день не даст результатов, их обеих вышвырнут на Вторую Фазу. Поэтому Преданная Сестра Дарва и сообщает вверенной ей пациентке всю правду. – Лучше проглоти это сейчас, а то мы с тобой обе дорого за это заплатим.

– М-м?

– Правда. – Дарва плачет. – Мы обе здесь проходим испытательный срок.

– М-м? – Глаза Энни тоже наполняются слезами; хотя девочка не жует и не глотает, она все же чувствует, как измельченные золотистые макароны, густо посыпанные сыром, сами скатываются ей в горло.

– Мы здесь на испытательном сроке, и я не шучу, – повторяет Дарва. Ей так же тревожно и плохо, как бедняжке Энни. – Если ты совсем не прибавишь в весе к пятнице, меня отстранят, а с тобой знаешь, что сделают?

Энни, прищурившись, с тревогой смотрит на нее.

– Сначала тебя отправят вниз.

Брови ее взлетают. Вниз!

– Да-да. – Теперь Дарва спешит воспользоваться благоприятным моментом, и вот она наносит решающий удар. – Потом тебе введут желудочную трубку.

Энни сама не заметила, как это произошло. Она проглотила еду. Это производит невероятный эффект. Тепло врывается в ее желудок и распространяется по всем венам.

– Бог мой!

– Не совсем бог, – откровенно объясняет Дарва.

Она говорит, чтобы заполнить напряженные мгновения, которые следуют после того, как пациентка, получив огромную дозу концентрированных углеводов и жиров, начинает трепетать в неконтролируемом трансе. Она говорит, чтобы скрыть обоюдное смущение, когда, в точном соответствии с текстом руководства, бедняжка Энни смотрит на стоящую на электроплитке миску, от которой поднимается пар, и ее прельщает мысль: а не попросить ли еще ложечку? Этот момент проходит. Она ждет, когда Энни спросит о том, что с ней происходит.

Энни не в силах говорить. Нахлынувшее ощущение что-то в ней перевернуло, так что она погрузилась в себя и размышляет.

– Наше дело не имеет отношения ни к какому богу, – заявляет Дарва. Улучив минуту, она снова наполняет ложку и пытается продолжить кормить пациентку. – Но оно связано с нашей религией.

– Это ужасное место имеет отношение к религии?

– Да, это последняя религия, – Дарва пытается сунуть девочке в рот еще одну ложечку. – Ты думаешь, что я тебя мучаю, но это не так. Я спасаю тебя.

Энни сжимает губы, и ее рот превращается в неумолимую прямую линию.

– Ну пожалуйста, еще ложечку?

Скорчив страшную гримасу, Энни качает головой.

Дарва опускает ложку. Может, на сегодня хватит одной ложки? Сегодня вечером убедим ее, как все это важно, и завтра станет легче ее кормить.

– Возвращение на путь истинный просто прекрасно, – убежденно говорит она. – И ты тоже будешь прекрасна.

– Нет, не буду.

– Да брось ты. Уступи. Сдайся перед лицом силы, и будешь рада.

– Как вы можете обратить меня в свою веру, если это не религия?

– Нет, религия, – говорит Дарва. – Просто в ней нет бога.

– Но это же безумие.

– Нет. – Послушница изо всех сил морщит открытый лоб, пытаясь сообразить, как же это объяснить. – Ведь невозможно доказать существование Бога, по крайней мере, никто не может быть в этом полностью уверен, понимаешь?

Энни качает головой.

– То есть, я хочу сказать, видел ли кто-нибудь Бога? Я имею в виду, видел ли его в последнее время кто-нибудь из наших знакомых?

– Не слышала о таком.

– Вот именно. О Боге мы знать не можем, но есть некоторые вещи, которые нам известны, и вот ими мы здесь и занимаемся. – Дарва делает размашистый жест. – Вот это – одна из них.

– Эта тюрьма?

– Твое тело. Оно есть храм.

Энни рассматривает мелкий ажурный узор из вен, пульсирующих под бледной кожей на щеках Дарвы, и рисунок, образованный расширенными порами вокруг ее носа. Энни поднимает голову. Да.

Дарва улавливает первый намек на согласие.

– Так вот, Бога мы найти не можем, но твое тело – храм…

– И что?

– Ergo voila, что и требовалось доказать, – торжествует сестра. – Все это. Вот это место. Мы с тобой здесь сидим, это и есть новая религия.

– Сидеть и толстеть?

– Стать прекрасной.

Невероятно. Энни Аберкромби, сидя напротив приставленной ее откармливать сестры, кивает.

– То есть это путь.

– Вот именно. Это стезя. – Впервые за сегодняшний день Дарва успокаивается. Пациентка почти на ее стороне. – Понимаешь, если помнить о нашем месте в мире и о расположении нашего мира во вселенной, то полагаться на Бога крайне ненадежно. Так почему бы нам не заняться тем, что мы видим и о чем мы уже знаем? Почему бы нам не посвятить себя тому, чем мы можем управлять?

Ошеломленная созвучием сказанного со своими собственными мыслями, Энни шепчет: