Текст книги "Шантажистка"

Автор книги: Кит А. Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

«Нет… Ни за что… Не может быть…»

– В чем дело, Уильям? – воркует Габби. – А я-то думала, ты обрадуешься, наконец-то познакомившись со своей младшей сестренкой.

15

Словно бы услышав заумную шуточку, пытаюсь переварить откровение, каким бы очевидным оно ни казалось. Вот только когда все части головоломки складываются воедино, мне не до смеха. Что я испытываю, так это шок. Шок столь ужасный, что потрясение быстро сменяется отрицанием:

– Что? Нет… Это же… Да ты сошла с ума! Как ты смеешь!

Она кладет мне руку на плечо и спокойно продолжает:

– Давай-ка я разложу все по полочкам, чтобы у тебя не оставалось сомнений. Сьюзан Дэвис – моя мать, Чарльз Хаксли – мой отец, а ты, Уильям, следовательно, мой брат. – Тут ее улыбка растягивается до ушей. – Ах да, и еще, как ты наверняка помнишь, недолго был моим любовником.

Голова у меня идет кругом, к горлу подступает тошнота. Я жадно хватаю воздух, однако недавно съеденный сандвич и остатки завтрака уже устремляются по пищеводу вверх. Успеваю отвернуться в сторону, прежде чем изо рта извергается фонтан рвоты. За ним немедленно следует второй. Спазмы прекращаются, только когда в желудке ничего не остается.

– Врешь! – выпаливаю я, задыхаясь.

Габби достает из кармана куртки паспорт, раскрывает на первой странице и сует мне под нос. Фотография явно ее, а четкие черные буквы неумолимо складываются в «Габриэлла Анна Дэвис».

– Убедился? – усмехается женщина и убирает документ.

Я вытаскиваю из кармана платок, вытираю рот и задаю единственный вопрос, который приходит мне в голову:

– Почему?

– Мне казалось, я ясно дала тебе понять свои мотивы. Мне нужны Хансворт-Холл и квартира.

– Но почему ты… Это же какой больной на голову нужно быть…

– Если ты о нашей ночи в гостинице, – перебивает Габби, – то это была моя страховка.

– Страховка? Черт побери, да мы занимались сексом!

– Гадость, согласна, вот только без нее было никак. Ты мог бы избежать этой мерзости, если бы был послушным мальчиком и внял моим предыдущим угрозам. Но ты заупрямился, и теперь тебе только себя и остается винить.

Нарисованная в моем воображении картинка счастливой семьи разлетается на сотню осколков, разбитая молотком чудовищного извращения.

Никогда в жизни мне так не хотелось оказаться как можно дальше от другого человека. Встаю и бреду прочь.

– Ты куда собрался?

– Подальше от тебя. Видеть тебя больше не желаю!

– Сядь, Уильям!

Продолжаю удаляться.

– На твоем месте я бы осталась! – кричит Габби мне вслед. – Тебе не кажется, что мое разоблачение придаст тому видео дополнительную пикантность?

Ее слова словно аркан останавливают меня. Я медленно разворачиваюсь.

– Что ты сказала?

– Видео сомнительного содержания – это одно. Но вот видео, как ты занимаешься сексом с собственной сестрой, – это уже совсем другое.

Я нервно оглядываюсь по сторонам, надеясь, что поблизости никого нет.

– Зачем же тебе рассказывать об этом? – выдавливаю я. – Для тебя это такой же грязный секрет, как и для меня!

– Разница в том, что я не знала, что ты мой брат. Но ты-то знал, и все равно меня трахнул, правда ведь, Уильям?

– Что-что? Ах ты, лживая…

– Как думаешь, кому скорее поверят? Политику или невинной бедняжке с жалостливой историей? Брошенная при рождении папашей, богатым министром, и опороченная чокнутым братцем, у которого явно проблемы с женщинами? Тебе уже за сорок, но ты все еще холостяк – в глазах общественности выглядеть будет скверно. Да это будет настоящая сенсация! И ты ни за что не докажешь, что я знала о нашем родстве.

Я в жизни никому умышленно не причинял боль, уж тем более женщинам, но сейчас руки у меня так и чешутся придушить Габби. Увы, при всей соблазнительности идеи, душегубство проблемы не решит. Пожалуй, сейчас самое время пустить в ход свои дипломатические способности. Я подавляю клокочущую ярость и меняю подход:

– Почему ты так со мной поступаешь?

– Сядь, и я все объясню.

Она выжидающе смотрит на меня с невиннейшим выражением лица. Да уж, такое кого угодно одурачит.

Я прикидываю возможные варианты и признаю, что выбор у меня весьма ограничен. Неохотно возвращаюсь к скамейке и снова усаживаюсь.

– У тебя две минуты.

Габби разворачивается, чтобы смотреть мне в глаза.

– Твой отец бросил мою мать, бросил меня.

– Это я знаю и совершенно не извиняю его поступок, но это нисколько не оправдывает твои действия!

– Разве?

– Черт подери, Габби, это же ты заманила меня в постель! Можно сколько угодно говорить о вероломстве моего отца…

– О вероломстве нашего отца, – перебивает она.

– Да хоть так, хоть эдак, твой поступок переходит все границы. Нет ему никакого оправдания!

На этот раз немедленных возражений не следует. Габби отворачивается и смотрит вдаль. Проходит несколько секунд, прежде чем она заговаривает вновь.

– Каким у тебя было детство, Уильям?

– Что?

– Простой же вопрос. Каково тебе было учиться в дорогих частных школах, жить в огромном особняке? Каково было избалованному мальчику ни в чем не знать отказа?

– Все было совсем не так! – возмущаюсь я.

– Да ну? Судя по тому, что я читала о твоей семье, именно так все и было.

– Я был единственным ребенком. Я был одинок.

– Ой-ой, бедненький Уильям, – фыркает Габби. – Наверно, было ужасно.

– Да, ужасно.

– Хрена с два! – взрывается вдруг она. Мой ответ как будто задевает ее за живое, и она уже не скрывает злости. – А хочешь знать, как росла я? Как мы переезжали из одной замызганной квартиры в другую, как я меняла одну дерьмовую школу на другую? Как меня дразнили за поношенную одежду, и как часто мне приходилось ложиться спать голодной?

– А как же письмо? В нем говорится, что отец финансово обеспечивал вас.

– Ага, конечно. Политики-то ведь сама честность. Если он что и заплатил матери, этого было совершенно недостаточно.

Похоже, я только что докопался до корня гнева Габби. При всей гнусности ее поступков, ее мотив можно понять. Окажись я на ее месте – расти в бедности, в то время как сводный брат наслаждается всеми прелестями богатства, – думаю, тоже озлобился бы.

– Так все дело в мести, да? Хочешь выяснить, что я готов отдать тебе во искупление поведения отца?

Женщина фыркает и разражается маниакальным смехом. Через пару секунд так же резко умолкает.

– Ах, Уильям, – сокрушенно вздыхает она. – Да ты и вправду умственно отсталый!

– Что-что?

– Да дело не в том, что ты готов отдать мне. А в том, что я могу забрать!

– Не понимаю…

– Я забираю у тебя Хансворт-Холл и квартиру, но это лишь денежная сторона вопроса. Если бы ты с самого начала делал, что я велела, может, на этом я бы и успокоилась. Но ты поступил так, как поступают все богатеи, и увильнул от моральной ответственности. Так что теперь одной только недвижимости мне мало. Я хочу отнять у тебя все, что твой отец отнял у нас – гордость, самоуважение, достоинство.

Сомнительно, что дальнейшие переговоры к чему-либо приведут.

– А если я откажусь?

– Газеты выложат целое состояние за мою историю. Я продам ее, и ты отправишься в тюрьму.

Ага, вот и моя очередь смеяться.

– В тюрьму? Вот уж не думаю!

– Ах, не думаешь? Что ж, спешу тебя уведомить, что инцест в нашей стране является преступлением. Если тебя признают виновным, отправишься за решетку на два года, насколько я понимаю.

– А, ну, удачи, – продолжаю ухмыляться я. – Тебе придется доказать, что я знал, кто ты такая.

– Тут ты прав, Уильям. Но, поскольку ты выкрикивал мое имя, пока жарил меня, не думаю, что присяжным потребуются дополнительные доказательства.

Еще одна часть изощренной ловушки, в которую меня угораздило угодить.

Габби склоняется ко мне, и я вижу искры ненависти в ее глазах.

– Уильям, я продумала все до мелочей, и, поверь мне, выбирать тебе только из двух вариантов. Либо я забираю твою недвижимость и оставляю тебя один на один со своим позором, либо продаю историю газетам и ты оправляешься в тюрьму. Выберешь второй вариант, я еще и по судам тебя затаскаю, чтобы получить свою часть отцовского наследства, и ты все равно будешь до конца своих дней жить в позоре – вот только так будет гораздо хуже, потому что все будут знать, что ты натворил.

Вот и конец игре. Она окончательно загнала меня в угол. Если бы не маячащая угроза разрушения моей жизни, я бы, пожалуй, даже восхитился ее хитростью. Остается только взывать к ее лучшим чувствам. Впрочем, особыми надеждами я себя не тешу.

– Послушай. Габби, я понимаю, что ты разгневана, и ты имеешь на это полное право, но, может, попробуем уладить по-другому?

– По-другому?

– С радостью отдам тебе квартиру в Блэкфрайарсе. Хочешь верь, хочешь нет, но деньги для меня не главное. И почему бы нам не попробовать постепенно наладить отношения? Возможно, со временем мне удастся доказать, что я лучше своего отца, и исправить нанесенный им ущерб?

– Так ты хочешь отдать мне квартиру?

– Да, и по доброй воле!

– А потом строить счастливую семью?

– Конечно, почему бы и нет?

Смех Габби не сулит ничего хорошего.

– Какой ты забавный, – отвечает она, отсмеявшись. – Так ни черта и не понял, но все равно забавный. Если я и хочу с тобой возиться, то только затем, чтобы видеть твои страдания. И уж точно мне даром не нужно постоянное напоминание о произошедшем в гостиничном номере. Да у меня мурашки по коже бегут от одной лишь мысли об этом!

Больше унизить меня, пожалуй, невозможно. И я перехожу к мольбам.

– Габби, пожалуйста…

– Ты только понапрасну сотрясаешь воздух и тратишь мое время, – огрызается она, уже без тени улыбки. – Мои условия тебе известны, и обсуждению они не подлежат. В течение семи дней ты переписываешь обе недвижимости на меня.

– Семь дней? Да как же, черт побери, такое возможно? Видишь ли, операции с недвижимостью несколько посложнее продажи чертовой машины!

– Наверняка у тебя есть личный поверенный. Вот и обратись к нему.

– Но это все равно невозможно!

Габби встает и протягивает мне клочок бумаги.

– Это контакт моего поверенного. И. Уильям, я отнюдь не блефую. Я уже переговорила с редактором одной центральной газеты, обрисовала вкратце свою историю. Ему не терпится узнать имена, и он готов выложить кругленькую сумму за эксклюзив. Если к следующей пятнице недвижимость не перейдет в мою собственность, в субботу твоя фотография будет красоваться на первой полосе. А перед этим я еще подам заявление в полицию, как ты обманом склонил меня к кровосмесительной связи.

И, уже уходя, через плечо, она наносит завершающий удар:

– Теперь я тебя грубо поимею… братец.

16

Даже не знаю, как долго я сижу, глядя в пространство. Из отрешенного состояния меня выводит замечание проходящего мимо старичка, мол, какой чудесный денек. Возможно, я в нецензурных выражениях попросил его оставить меня в покое, не помню. Словно у брошенного подле алтаря жениха, мысли мои мечутся между сиюминутным унижением и грядущим скандалом. В отличие от гипотетического жениха, однако, дрянная сука в мою жизнь еще вернется, через семь дней.

За десятилетие политической деятельности мне не единожды доводилось молча стоять и смотреть, как загоняют в угол какого-нибудь моего невезучего коллегу. Какими бы смышлеными ни были все эти мужчины и женщины, ими вертели, как того требовала политика партии, а они даже не отдавали в этом отчета, пока не становилось слишком поздно. Но по сравнению с коварством Габби ухищрения «главного кнута» выглядят жалким дилетантством. Уж меня-то развели знатно.

Пожалуй, удивляться здесь нечему. Мой отец пробил путь к министерскому портфелю, нисколько не стесняясь в средствах. И теперь мне очевидно, что Габби плоть от плоти своего отца. Впрочем, гены генами, но ради своих целей она скатилась в бездонную пропасть порока. Тут ей нет равных.

Как бы то ни было, эта оценка разрешению ситуации никак не способствует. Боюсь, разрешить ее вообще невозможно. Быстрый поиск по смартфону подтверждает мои худшие опасения: я действительно нарушил закон, и мне грозит два года. Даже если я перенесу тюрьму – что, вообще-то, смело можно отнести к разряду радужных мечтаний, – осуждение за подобное гнусное правонарушение обречет меня на пожизненный позор. Я превращусь в изгоя, и даже хуже – в изгоя практически без шансов найти работу и обзавестись серьезными отношениями. Коллеги и друзья от меня отвернутся, и от бесчестья мне будет не отмыться до конца своих дней. Да меня и после конца будут упоминать только как «того политика, что умышленно переспал с собственной сестрой».

Может, Габби и шельма, как ее охарактеризовал Клемент, но она права в том, что выбор мой сводится лишь к двум вариантам. Один из которых, впрочем, даже рассматривать не стоит.

Блефовать не на чем, туза в рукаве нет, и из игры не выйти. Возвращаться на работу сейчас выше моих сил, и что мне отчаянно требуется – выпить чего-нибудь покрепче.

Звоню Розе и, сославшись на недомогание, прошу ее отменить все встречи на сегодня. Сомневаюсь, впрочем, что мое отсутствие кого-то огорчит. Разве что секретарша искренне обеспокоена, и я уверяю ее, что всего лишь немного простудился и в понедельник вернусь к исполнению служебных обязанностей.

Теперь можно и выпить. В Блэкфрайарс направляюсь пешком, поскольку не хочу рисковать, что новый приступ тошноты застигнет меня в переполненном вагоне метро. Все-таки есть предел унижению, которое способен снести человек.

Я бреду по Лондону в полубессознательном состоянии. Улицы перехожу с полнейшим небрежением к собственной безопасности, под аккомпанемент гудков автомобилей и ругань велосипедистов. Я вовсе не намереваюсь сводить счеты с жизнью, но не буду сожалеть, если она закончится. Впрочем, какие сожаления могут быть в морге. В некотором роде моя жизнь и так закончена, и продолжение существования будет хуже вечности небытия. Участь хуже смерти или сама смерть – дилемма, разрешить которую способен лишь алкоголь.

К счастью или к сожалению, до Фернивал-стрит я добираюсь целым и невредимым. Крайне редко наведываюсь в «Фицджеральд» днем, но сегодня как раз такой день. Здесь тихо: несколько человек офисных тружеников за обедом да всегдашний пьяница Стивен.

– Привет, Уильям! – лучезарно улыбается Фрэнк. – И что привело тебя к нам средь бела дня?

– Бренди. Двойной.

– О, неудачный день?

– Хуже не бывает, Фрэнк.

Наверное, подобный навык оттачивается десятилетиями, поскольку владелец пивной прекрасно понимает, когда можно поболтать, а когда лучше заткнуться. Он ставит передо мной стакан и сразу открывает счет, не дожидаясь оплаты. Вперед, забвение зовет.

Бренди не производит желаемого эффекта, и спустя минуту после первого заказа на стойке возникает новая двойная порция. Я мгновенно приканчиваю и ее, и поскольку мой желудок пуст, на меня быстро нисходит легкое помутнение. В таком темпе я уже через час буду в стельку или, не приведи Господь, начну точить лясы со Стивеном. Заказываю еще стопку и несколько сбавляю обороты.

От дверей доносится раскатистый бас:

– Пинту, Фрэнк!

Оборачиваюсь и вижу неспешно направляющегося к стойке Клемента.

– Привет, Билл.

– Привет, Клемент.

Фрэнк наливает пиво, и я прошу записать его на мой счет. Я все еще должен Клементу выпивку за угощение во вторник. Пускай память у меня и дырявая, но долги я не забываю, особенно людям внушительного телосложения вроде него.

– Спасибо, Билл.

Бармен удаляется на кухню, и мы остаемся у стойки втроем: я, Стивен и Клемент. Настроения разговаривать с Клементом нет, но иначе придется терпеть пьяную болтовню Стивена до самого ухода.

Но тут Клемент сам заводит разговор:

– Как все прошло, с письмом и той женщиной?

– Плохо.

– Черт. Я думал, у тебя все под контролем.

– Я тоже так думал, но сильно недооценил ее коварство.

– Что ж, мое предложение по-прежнему в силе.

– Предложение?

– Ага. Я говорил, что помогу тебе, если нужно.

– А, ну да. Можете свести меня с надежным наемным убийцей?

– Возможно, но неужели все так плохо?

– Еще хуже, и, во избежание недоразумений, насчет убийцы я пошутил.

Со стыдом вынужден признать, что я действительно подумывал об убийстве Габби, хотя и быстро отказался от этой затеи. У меня самого ни за что не поднимется рука лишить кого-либо жизни, а если даже я и заплачу кому-нибудь за грязную работу, нисколько не сомневаюсь, что Габби предусмотрела и это, и мой секрет все равно будет разоблачен. В итоге вместо двух лет я могу отправиться в тюрьму на несколько десятилетий.

– Может, пойдем присядем? – предлагает Клемент.

Удаляться от стойки мне совсем не хочется, но и задевать его чувства тоже.

– Да, конечно.

Мы устраиваемся за столиком в углу.

– Ну, выкладывай, что теперь она отколола?

Рассказать ему? Может, мне и не помешало бы поплакаться кому-нибудь о своих горестях, но ведь я его совершенно не знаю.

Заметив мои колебания, великан спрашивает:

– Фрэнк не говорил тебе, чем я раньше зарабатывал на жизнь?

– Вроде что-то упоминал про работу в охране.

– Ага, типа того. Я был решалой.

– Кем?

– У людей возникали проблемы, а я помогал их решать. В основном, что называется, вне правового поля. Ну еще я присматривал кое за кем.

– А теперь вы разнорабочий?

– Все меняется. И времена тоже.

Не говоря уж о весьма сомнительных перечисленных навыках, мне не хочется впутывать его в свою историю в первую очередь потому, что я не понимаю его мотивов.

– Простите, Клемент, что спрашиваю, но почему вы предлагаете мне помощь?

– Ты не поверишь, если я скажу.

– Я сейчас готов поверить во что угодно.

Он припадает к бокалу и несколько секунд смотрит в никуда.

– Я – заблудшая душа, – наконец тихо произносит он.

Несомненно, это он образно, а не буквально.

– Хм, понятно. И как же вам поможет участие в моей судьбе?

– Скажем так, я задолжал обществу. Это своего рода епитимья.

При всей расплывчатости ответов, Клемент, по крайней мере, кажется искренним. Тем не менее мне ли не знать, что искренние слова – это одно, а искренние поступки – совсем другое.

– Я даже не знаю, Клемент.

– Слушай, Билл, у тебя возникла проблема, а я всего лишь предлагаю тебе помочь ее уладить. Если ты считаешь, что в состоянии справиться с ней сам, то какого черта нажираешься здесь посреди рабочего дня?

– Я вовсе не говорил, что в состоянии с ней справиться.

Как раз наоборот.

– Так какого черта ты здесь делаешь? Ведь от этого твои неприятности не исчезнут, а?

Хлебнув бренди, я признаю:

– Нет, не исчезнут.

– Вот именно. Ничего не делая, ничего не залатаешь, верно ведь?

Едва не поперхнувшись, недоверчиво переспрашиваю:

– Что… Как вы сказали?

– Ничего не делая, ничего не залатаешь.

В такой формулировке эту фразу я только от отца и слышал.

– Где вы это слышали?

– Фиг знает, – пожимает широкими плечами Клемент. – Просто пришло в голову.

Если бы я верил во всякие знаки судьбы, именно так и воспринял бы случайное цитирование великаном отцовского выражения. Бред, конечно же, но услышанное лишний раз подтверждает всю нелепость моего поведения: рассиживаюсь себе в баре и ничего не делаю.

Тем не менее в данный момент я стою перед выбором: довериться Клементу или нет. Делиться своим грязным секретом не кажется хорошей идеей, но другие идеи отсутствуют. А если он затеял надуть меня, без показаний Габби мои признания мало чего будут стоить. На кону несколько миллионов фунтов, но кроме проигрыша мне все равно ничего не светит.

Выхода нет, так что придется рискнуть. И все же я предпочитаю сделать это на своих условиях.

– Если, чисто гипотетически, вы сможете мне помочь, я вам заплачу.

– В этом нет нужды, Билл. Оплатишь только текущие расходы.

– Но я настаиваю. Если уж я собираюсь воспользоваться вашей… хм, компетентностью, то оставаться перед вами в долгу не намерен. Скажем, двести фунтов в день, плюс пять тысяч премиальных, если вам удастся навсегда избавить меня от этой чертовой бабы?

– Мне не нужны твои деньги.

– Нужны или нет, мне будет неловко, если ваше время и хлопоты останутся без вознаграждения. Это справедливо, и иначе я не согласен.

– Ладно, договорились. – Клемент протягивает мне руку. – Похоже, ты обзавелся решалой.

Я отвечаю на рукопожатие и молюсь про себя несуществующему Богу, что принял правильное решение.

Затем перехожу к крайне неприятному для меня пересказу трагических событий недели. Шокирующее откровение Габби я откладываю на самый последний момент.

– И сегодня в обед она объявилась в парке.

– Так.

– И кое-что мне сказала.

– Ну да.

Неловко ерзаю на стуле и с трудом выдавливаю:

– Она сказала… сказала, что приходится мне сестрой.

Клемент кривится, словно от вони:

– Них… себе!

– Точно.

Он недоверчиво качает головой, затем уточняет:

– Черт, Билл, ты вправду отодрал собственную сестру?

– Хм, да, но, во-первых, сестра она сводная, и, во-вторых, тогда я этого не знал.

– Да уж, вы, политики, вечно вляпываетесь во всякое дерьмо, но это уже чересчур!

– Еще раз повторяю, я этого не знал, так что, может, хватит об этом?

– Она хотя бы ничего была?

– Клемент!

– Ладно, молчу, – подмигивает он.

– Спасибо. Итак, теперь вам все известно, и вопрос в следующем: как мне ее остановить?

– Знаешь, где она живет?

– Боюсь, нет.

– Где работает?

– Увы, нет.

– Зависает?

– Нет.

Клемент глубоко вздыхает и поглаживает усы. Я смиренно, но без особой надежды ожидаю, когда он огласит свой план. По прошествии целой вечности он наконец-то прочищает горло и изрекает вердикт:

– М-да, дружище, ты в полном дерьме.

– Это я и так знаю. Будут какие-нибудь предложения, как мне из него выбраться?

– Ну, как мне видится, выследить ее не получится. А раз так, то и не сможем потолковать с ней по душам, чтобы наставить на путь истинный.

Лично мне сложно представить Клемента, играющего на тонких струнах души.

– И что же нам делать?

– Пожалуй, лучше всего начать с ее матери. Она тут главное заинтересованное лицо, но шума все эти годы не поднимала. Может, давно простила твоего старика, вот и урезонит свою чокнутую дочурку.

Предложение и вправду весьма дельное, и меня даже несколько задевает, что я не додумался до этого сам. Вряд ли Сьюзан Дэвис в курсе авантюры Габби, так что можно надеяться, что выходка дочери ее ужаснет и она вмешается.

– Верно подмечено. К счастью, адрес матери я знаю.

– Тогда, может, прямо сейчас и отправимся?

– Не спешите. Во-первых, она не местная, живет на острове Уайт. А во-вторых, вам не кажется, что лучше мне переговорить с ней один на один?

– А это уж смотря по обстоятельствам.

– В смысле?

– А вдруг ей все равно? Вы, политики, мните о себе, будто вас всякая лесная тварь послушается, вот только порой одних лишь слов недостаточно.

– Надеюсь, вы не предлагаете оказать на Сьюзан Дэвис физическое воздействие?

– Не-не, ни в коем случае. Никакого насилия над женщинами, тем более старухами. Я всего лишь хочу сказать, что порой человек призадумается, только если ему растолковать неприятные последствия.

– То есть угрожать? Прошу прощения, но я отказываюсь участвовать в подобном.

– Билл, да я вовсе не собираюсь угрожать старухе. Достаточно намекнуть. Сомневаюсь, что ей захочется, чтобы чувак вроде меня гонялся за ее дочей. Пускай подумает, будто именно этим дело и закончится, если она не вмешается. Откуда ей знать, что мы понятия не имеем, где эта Габби.

– Да, теперь я понял.

Однако я все еще не уверен. Если мне суждено вырваться из когтей Габби, я предпочел бы сохранить свою репутацию незапятнанной. Принимая помощь Клемента, я отнюдь не подписывался на запугивание старушек.

– Просто доверься мне, Билл. У меня большой опыт. Обещаю, все будет в ажуре.

В сложившихся обстоятельствах, пожалуй, остается довольствоваться заверениями Клемента.

– Ладно, поверю вам на слово, – вздыхаю я. – Когда предлагаете отправиться?

– Это поездка на целый день, так что придется отложить на завтра. Вдобавок сегодня я обещал Фрэнку подсобить за стойкой.

– Хорошо. Тогда встречаемся на Ватерлоо, скажем, в половину десятого?

– Лады. Еще стаканчик?

Я бы поддался искушению, если бы был уверен, что получится тихонечко сидеть да упиваться жалостью к себе. Вот только наверняка придется болтать о всякой чепухе, на что я совершенно не настроен.

– Нет, спасибо. Завтра предстоит трудный день, так что я лучше домой.

– Разумно, – кивает Клемент и встает. – Значит, до завтра.

Я вручаю ему две двадцатифунтовые банкноты.

– И закройте мой счет, пожалуйста. А на сдачу возьмите себе еще пива.

Он утвердительно хмыкает и направляется к барной стойке. Я смотрю ему вслед, и в этот момент музыкальный автомат заводит «Ни о чем не жалею» американцев «Уокер Бразерс».

Поздновато, думаю я.