Текст книги "Шантажистка"

Автор книги: Кит А. Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

37

Бывший премьер-министр Великобритании Гарольд Уилсон как-то заметил: «Неделя в политике – срок значительный».

Можно смело утверждать, что минувшая неделя для меня тоже оказалась значительным сроком – как в политике, так и в остальном.

Рассеянное сияние заходящего солнца за окном моего кабинета – весьма подобающий аккомпанемент завершению карьеры. Бросаю взгляд на часы и задумываюсь о последних минутах за своим рабочим столом в Вестминстерском дворце. Впервые за десятилетие мне не нужно никому звонить, не нужно никуда спешить и не нужно принимать никаких решений. Строго говоря, с прошлой среды я оставался депутатом парламента лишь номинально. Именно в тот день я подал заявление об отставке и наивно полагал, что спокойно досижу до конца уведомительного срока. Не тут-то было.

Вопреки неоспоримым доказательствам моей невиновности, пресса продолжала проявлять ко мне настойчивый интерес. Потому-то мудрое руководство партии и приняло решение немедленно отправить меня в оплачиваемый отпуск перед увольнением. Так что явился я на рабочее место лишь чтобы освободить стол да попрощаться с немногими коллегами. И по завершении этих дел настает время распрощаться и с самим Вестминстером.

И я чувствую себя счастливым, правда. Потому что впервые за десятилетие у меня есть ощущение цели.

В прошлый четверг я ездил в Суррей пообедать с Габриэллой и мистером Дэвисом – или Кеном, как он теперь настаивает, чтобы я его называл. К моему удивлению, его изначальная рекомендация не уведомлять Габриэллу о моем родстве даже не вспоминалась. По завершении десерта разговор зашел обо мне, и Кен тактично сообщил дочери, что я прихожусь ей братом.

Даже не знаю, придумал ли он правдоподобное объяснение моего отсутствия все эти годы. В любом случае этого не понадобилось, поскольку моя вновь обретенная сестра была слишком взволнована, чтобы задаться вопросом, где я пропадал всю ее жизнь. Да и вообще, в первую очередь ее озаботила моя автоматическая задолженность ей подарков на целых тридцать дней рождения. Прения по данному вопросу завершились моим безоговорочным поражением, чему я был только рад и пообещал сестре исключительный подарок на следующий ее праздник.

В «Доме у ручья» я пробыл до вечера. Да я мог бы провести там хоть целую неделю! Габриэлла, уверен, лишь шутила о недоставшихся подарках, но даже полный их комплект из тридцати наименований померк бы по сравнению с тем единственным подарком, что в тот день получил я. Как бы ни глупо это звучало – как-никак, Габриэллу я еще едва знаю, – но я ощутил связь, доселе мне совершенно неведомую. Пускай Кен и приходится ей отцом, но ведь общие гены не скроешь.

Также я прошел краткий курс по болезни Габриэллы, начавшийся со строгого внушения за определение синдрома Дауна как болезни. На самом деле это лишь состояние, как верно исправила меня Габриэлла, причем состояние, совершенно не накладывающее на нее каких-либо ограничений. Сначала сестра коротко и ясно донесла до меня, что прежде всего она самостоятельная женщина, лишь по стечению обстоятельств имеющая синдром Дауна. А уж во время ее подробного описания своей жизни я не мог не заметить гордости в глазах Кена. Всего лишь за несколько часов я осознал, что недавний образ напуганной миниатюрной женщины совершенно не отражает истинный характер моей сестры. И тот факт, что она столь быстро отошла от потрясения, как раз и объясняется ее силой и положительным настроем.

Теперь мне понятно, почему Кен столь рьяно желает обеспечить благополучие дочери после своей смерти.

Габриэллу не нужно опекать, нужно заботиться о ней. И я пообещал ему заниматься этим до конца своих дней.

Возвращаясь к моим нынешним хлопотам: смена занятости подразумевает и смену места проживания. Я уже перевез большинство своих пожитков из квартиры в Блэкфрайарсе в Маршбертон, в то время как агентство по недвижимости заверило меня, что через несколько недель в квартире появится новый жилец. Хансворт-Холл, в свою очередь, снова сдан внаем – тем же самым людям, как минимум на пять последующих лет.

Тем не менее проживать в маршбертонском доме мне определенно пока не следует. Журналисты продолжают меня донимать, а тамошних жителей уже тошнит от вмешательства в их тихую деревенскую жизнь. Что ж, еще один довод в пользу ранее запланированного побега, и уже через несколько дней я уезжаю на остров Уайт. Хотя поначалу меня и терзали некоторые сомнения, в итоге я все же решил снова остановиться в гостинице «Сандаун-Бей». И вовсе не потому, что мне запала в душу отделка или же унылые номера отеля, но из жалости к Эмме и ее стараниям удержать заведение на плаву. Вряд ли, конечно же, моя клиентская поддержка на пару недель существенно изменит ее положение, но хоть чем-то ей помогу. Да и потом, во время моего прошлого визита туда Эмма составляла приятную компанию, а в мои намерения отнюдь не входит полный разрыв с цивилизацией.

Кое-кому, в отличие от меня, в ближайшее время навряд ли светит перспектива какого бы то ни было отпуска – я говорю о Розе. Отдаю ей должное, свое слово она сдержала и явилась с повинной в полицию. Меня подмывало сообщить ей о планах Эми присвоить себе добытые нечестным путем барыши, но в конце концов я отказался от затеи. Это было бы слишком жестоко, а проблем у нее и без того хватает.

Мой поверенный полагает, что Роза, скорее всего, отделается условным сроком, поскольку инициатором шантажа являлась ее сестра. И меня вполне устроит такое возмездие. Пускай тюрьмы она и избежит, однако дополнительным наказанием ей послужит то, что из-за судимости выбор работы у нее будет весьма ограниченным. Думаю, в душе Роза человек все-таки не плохой, и вид ее страданий, честно говоря, удовлетворения мне не доставит.

Что касается ее матери, я сдержал свое слово и организовал на следующей неделе перевод мисс Дуглас в частный дом престарелых. А помимо выплаты газетой существенной финансовой компенсации за клевету, я договорился с ними еще и о публикации моей статьи, которую и пишу в свободное время.

Пожалуй, оно и к лучшему, что я покидаю Вестминстер сегодня, поскольку в готовящейся статье я разношу в пух и прах политику партии и расходы на социальную помощь. Слишком долго – и виновны отнюдь не только мы – целые миллиарды спускаются на оружие и войны, в то время как у нас под носом неумолимо проигрывается куда более важная битва. Очень и очень сомневаюсь, что по пробуждении утром постояльцы «Обители с садом» в ожидании, пока перегруженный работой персонал не поможет им подняться с постели, благодарят судьбу, что наша страна обладает ядерным арсеналом, обеспечивающим их безопасность. В то время как добрые люди вроде Анны неустанно трудятся во благо нуждающихся, недостаточным финансированием мы практически сводим все их старания на нет.

Искренне надеюсь, что моя статья в достаточной степени осрамит распоряжающихся финансами.

Раз уж затронут финансовый вопрос, Клемент наотрез отказался принять обещанный гонорар. По возвращении из Суррея мы пропустили пару стаканчиков в «Фицджеральде», однако на празднество это походило мало. Хоть мы и разобрались с Эми, исход совершенно не отвечал нашим желаниям, а Клемента, как мне представляется, ее смерть и вовсе потрясла. Примерно через час он смылся из паба, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. К счастью, сегодня вечером я устраиваю отвальную у Фрэнка и Джини, и они заверили меня, что Клемент заглянет на вечеринку. У меня сложилось впечатление, что дружеские отношения не по его части, так что навряд ли мы будем поддерживать связь, но, по крайней мере, у меня будет возможность как следует отблагодарить его.

Но, как говорится, все когда-нибудь заканчивается – и хорошее, и плохое. О дурных чертах Клемента я ностальгировать, понятное дело, не буду, однако хорошего в нем оказалось куда больше, нежели поначалу виделось, так что мне определенно будет его не хватать.

Оглядываю напоследок кабинет и выключаю свет.

Забавно, но рутина воспринимается совсем иначе, когда знаешь, что она не повторится ни завтра, ни вообще никогда. Я неспешно бреду по промозглым улицам Лондона и словно в первый раз рассматриваю окружающую архитектуру и спешащих мимо прохожих. Лица юных красоток по-прежнему юны и по-прежнему красивы, но теперь я вижу их по-другому. Достаточно взглянуть повнимательнее, и за симпатичными личиками открываются все те же комплексы, те же страхи и те же раны, что и у всех прочих. И я уже не завидую их красоте и молодости, потому что теперь понимаю, что это не определяет ни их, ни отведенного им времени на земле.

В нашей замечательной стране проживает шестьдесят пять миллионов человек, и каждый из нас способен привнести в мир красоту. Равно как, увы, и уродство. За прошедшие две недели я вдоволь нагляделся и того, и другого.

Благодаря неспешному темпу я добираюсь до «Фицджеральда» как раз к половине шестого. Народу сегодня более обычного, поскольку Фрэнк, похоже, согнал всех завсегдатаев. Мое прибытие приветствуется радостными возгласами и десятками улыбок. Даже выпивоха Стивен в кои-то веки еще держится на ногах.

Подобный прием не может не радовать сердце и являет собой разительный контраст с несколькими электронными посланиями и небрежными рукопожатиями бывших вестминстерских коллег.

По пути к стойке я удостаиваюсь бесчисленных хлопков по спине. За прошедшие десять лет я так или иначе общался со всеми собравшимися, однако не могу похвастаться, что знаю их хорошо. Что ж, виноват в этом только я один. И все же мне очень приятно видеть, что все эти люди пришли попрощаться со мной. Я громогласно заказываю выпивку для всех присутствующих, и стены паба содрогаются от всеобщего ликования. Затем прошу Фрэнка открыть счет. Несомненно, кредитка существенно пострадает, но меня это совершенно не волнует.

Итак, музыкальный автомат запущен, напитки льются рекой, и я оглядываю зал в поисках человека, которого по-настоящему надеялся здесь увидеть. Безрезультатно, и я обращаюсь к Фрэнку за стойкой:

– Клемента не видел?

– Ох, прости, дружище. Собирался позвонить тебе и предупредить, да замотался. Он решил переехать.

– Что? Когда это он решил?

– Да в обед заходил попрощаться.

– И куда он уехал?

– Толком и не объяснил. Сказал только, что хочет быть поближе к дому.

– Поближе к дому? Я-то думал, что он родился и вырос в Лондоне.

– Я тоже так считал, но ты же его знаешь. Наш Клемент – сущая загадка.

– Эх, жалко-то как…

– Но он кое-что оставил тебе.

– Правда?

– Ага. Вроде Джини отдал. Погоди секунду, схожу заберу.

Если вдуматься, «жалко» совершенно не отражает моих чувств по поводу отсутствия Клемента. Ведь именно в этом пабе я с ним и познакомился, и мне так хотелось бы замкнуть круг. Пожалуй, больше это говорит о моей жизни, нежели его, но теперь я понимаю, что великан был одним из весьма немногих людей, на кого я действительно мог положиться. И если бы не его прагматизм и твердая решимость, этим вечером, скорее всего, я бы напивался совсем по другому поводу.

Вот только чувства эти явно не взаимные, и это очень ранит.

– Вот. – Фрэнк протягивает мне небольшой плоский пакет в оберточной бумаге.

Кладу его на стойку и с надеждой спрашиваю:

– Он просил передать что-нибудь на словах?

– Нет.

Отдираю полоску скотча на обертке и срываю бумагу. Моим глазам предстает нечто, смахивающее на оборотную сторону фоторамки. Я с любопытством переворачиваю вещицу. Это действительно черно-белый снимок, аккуратно вставленный в деревянную рамку.

На нем запечатлен ряд стоящих плечом к плечу шестерых мужчин в костюмах, и все как один поднимают бокалы. Через несколько секунд мне становится понятно, почему Клемент взял на себя труд поместить фотографию в рамку. Стоящий по центру мужчина поразительно напоминает моего отца, в возрасте сорока с небольшим. Но ошеломляет меня не только вид отца, но и место, где было сделано фото.

– Фрэнк, можно тебя на секундочку? – окликаю я через стойку.

Бармен неспешно подходит, и я демонстрирую ему снимок.

– Никогда не видел этой фотографии, – удивляется он.

– Но ее же явно сделали здесь?

Фрэнк внимательно рассматривает снимок.

– Ну да, вон, даже музыкальный автомат стоит.

Я указываю на мужчину в центре.

– Думаю, это мой отец.

– Вот как?

– Да, и чем больше смотрю, тем больше уверен. Пожалуй, здесь ему сорок с небольшим, так что снимок сделан где-то в начале семидесятых.

Бармен снова смотрит на фотографию.

– Похоже на правду. Твой старик ведь тоже был политиком?

– Целых сорок лет. Но я понятия не имел, что он наведывался в «Фицджеральд».

– Тогда это был закрытый клуб. Как мне рассказывали, пользовался особой популярностью среди политиков, предпочитавших шалить подальше от посторонних глаз. Кто бы мог подумать, что твой отец был его завсегдатаем!

– Просто невероятно. Целых десять лет ходил сюда и даже не догадывался…

Где Клемент раздобыл эту фотографию, выше моего разумения. И мне даже неловко, что он взял на себя такой труд. Увы, каким бы признаком внимания к моей персоне ни служил подарок, он лишь увеличивает мое сожаление, что я не могу поблагодарить его и достойно с ним попрощаться.

Я прошу Фрэнка припрятать снимок под прилавок, чтобы с ним ничего не случилось на гулянке.

Только на следующий день я замечаю самого фотографа – едва различимое отражение на оконном стекле возле музыкального автомата – здоровяка в джинсовом костюме с щегольскими усами в форме подковы.

Шесть месяцев спустя

38

С пододеяльниками я не лажу. И необходимость заправлять имеющиеся у нас двадцать четыре кровати воплощает для меня версию ада, которую я, естественно, всяческими способами пытаюсь избегать.

– Пойду-ка посмотрю, вдруг они уже приехали.

– Нет, не пойдешь, – пресекает мою малодушную попытку Эмма. – До приезда еще пятнадцать минут, а нам осталось заправить всего четыре кровати!

Отвечаю хмурым взглядом, но делать нечего, мученически запихиваю очередную подушку в наволочку.

– И нечего дуться, – добавляет она. – Ты все равно заправил только три.

– Да знаю я, но это сущая пытка, – притворно бушую я.

По свершении четвертого подвига неспешно подхожу к окну. Вид со второго этажа – прямо ежедневно сменяющаяся открытка, и сегодня нас радует чистое голубое небо и лучезарное солнце.

– Безупречно, – тихонько произношу я.

Вокруг моей талии обвивается рука, и ко мне прижимается Эмма.

– Во всех отношениях, – мурлычет она и чмокает меня в щеку.

Я поворачиваюсь и привлекаю женщину к себе.

– Спасибо… За поцелуй… И за все.

– Это я должна тебя благодарить, – отвечает она. – Поверить не могу, что мы сделали это!

Откровенно говоря, недоверие вызывает весьма многое из произошедшего за эти шесть месяцев.

Мой изначальный план провести в Сандауне две недели потерпел решительный крах. Две недели превратились в три, потом в четыре, а после серии судьбоносных решений плавно переросли в бессрочность. Почему-то считается, будто дело не стоит совмещать с удовольствием, однако в моем случае они совпали.

Все началось с идеи, зародившейся темным декабрьским вечером, когда мы сидели перед камином в комнате отдыха и смотрели старый фильм «Оливер?». Почему-то мне вспомнилась девушка, которую я повстречал в многоэтажке в Хаунслоу, и мои мысли обратились к ее сыну, а потом и к сотням тысяч детей из подобных микрорайонов по всему Лондону. Если их родители вынуждены полагаться на продуктовые банки, какова вероятность, что дети смогут поехать куда-нибудь на каникулы? Определенно, нулевая, заключил я.

Размышления эти наложились на мрачный прогноз Эммы касательно будущего ее гостиницы. В условиях падения спроса и необходимости полного косметического ремонта неизбежно должен был настать момент, когда «Сандаун-Бей» просто не сможет позволить себе принимать посетителей.

И тут я, с весьма приличной суммой на банковском счете по милости клеветнической газеты. Впервые в жизни я поверил, что боги пытаются указать мне верное направление.

Я поделился идеей с Эммой, и она ухватилась за нее обеими руками.

С поддержкой Эммы меня уже ничто не сдерживало, и я безотлагательно выкупил у ее матери, Доры, пятьдесят процентов акций гостиницы. Деньги позволили Доре наконец-то покинуть отсыревающую спальню: она приобрела квартиру в доме для пенсионеров в нескольких кварталах от отеля. Таким образом, сделка оказалась выгодной для обеих сторон.

Следующим шагом стало учреждение благотворительной организации и планирование переоборудования старого отеля в дом отдыха для детей из лондонских малообеспеченных семей. После нескольких встреч и тщательного изучения вопроса выяснилось, что ежегодно мы сможем помогать сотням детей, которые в большинстве случаев и моря-то никогда не видели, не говоря уж о каникулах на море.

Перед мыслью повлиять непосредственным и положительным образом на столь большое количество детских жизней устоять я никак не мог, как бы эгоистично это ни звучало.

К середине января все формальности были улажены, и нанятая фирма обещала приступить к ремонту уже в феврале. Эту веху я и Эмма отпраздновали ужином в ресторане. Так уж случилось, что тем вечером мы впервые поцеловались. А через три дня мы провели первую ночь в одной постели – и с тех пор ее разделяем.

Не погрешу против истины, если скажу, что Эмма в корне изменила мою жизнь и что та злосчастная поездка на остров Уайт в прошлом октябре обернулась сущим подарком судьбы. Кто бы мог подумать, что из столь безрадостной ситуации выйдет нечто столь замечательное!

– О чем задумался? – спрашивает Эмма.

– Да так, ни о чем. Просто поверить не могу, что всего через несколько минут к нам прибудут первые гости.

– Тогда лучше поторопиться, – смеется она. Действительно, для продолжительного поцелуя время у нас, пожалуй, еще остается.

– Фу! – прерывает нас возглас от дверей.

Мы отрываемся друг от друга и поворачиваемся.

– Немедленно прекратите свое ПВЧ! – неистовствует Габриэлла.

– О боже, что такое ПВЧ? – напускаю я на себя испуганный вид.

– Публичное выражение чувств, – назидательно объясняет сестра. – Это ужасно и должно быть запрещено!

– А, понял.

Я подхожу к ней и невинно осведомляюсь:

– Означает ли это, что я больше не могу обнимать свою сестренку?

Габриэлла пару секунд обдумывает дилемму и в конце концов с улыбкой заключает меня в объятья.

– Нет, это можно!

В компании двух самых невероятных женщин я спускаюсь в вестибюль.

Габриэлла и Эмма отправляются готовить напитки для наших первых гостей, а я встаю за стойку регистрации и внутренне собираюсь. Оглядываю вестибюль, а потом взгляд мой падает на две фотографии в рамках на стойке. На одной запечатлены шестеро мужчин в костюмах, на другой мы с Габриэллой – Кен сделал этот снимок через несколько недель после того злополучного дня в конюшне.

Оба фото вызывают у меня смешанные чувства.

Кен умер два с половиной месяца назад. К счастью, к тому времени мы с Габриэллой уже крепко сдружились. Порой я задаюсь вопросом, не держался ли Кен последние недели лишь для того, чтобы убедиться в обеспеченном будущем своей дочери. И мне доставляет удовольствие думать, что он отправился к создателю совершенно спокойным на этот счет.

Через две недели после похорон мы с Эммой спросили Габриэллу, не хочет ли она переехать в Сандаун и жить с нами. Даже не знаю, что бы я делал, откажись она, однако соблазн проживания на берегу моря оказался для сестры непреодолимым. Единственным ее условием был переезд Арчи, так что теперь коняга обитает в новой конюшне в нескольких километрах отсюда. Мне даже кажется, что Габриэлле доставило облегчение, что больше ей не придется наведываться в то место, где на нее покушалась Эми.

Так вот и вышло, что мы живем здесь эдакой состряпанной на коленке семьей. Пускай нас и соединили крайне неблагоприятные обстоятельства, именно благодаря этому мы так высоко и ценим свое нынешнее положение. И а не откажусь от него ни за какие сокровища в мире!

– Приехали! – вопит Габриэлла с другого конца вестибюля.

Я отрываю взгляд от фотографий и вижу подкативший ко входу автобус.

– Ну что ж, вперед!

Мы выходим наружу, где двадцать четыре распираемых от возбуждения ребенка уже покидают транспорт. Их сопровождают Дебби и Хлоя, две волонтерки из лондонской благотворительной организации, помогающей нашему предприятию. Мы пожимаем друг другу руки и ведем детей в вестибюль.

Несколько минут их приходится успокаивать, после чего я наконец-то могу выступить с приветственной речью.

– Доброе утро, дети. Меня зовут Уилл.

На меня устремляются двадцать четыре пары глаз неугомонных гостей. С широкими улыбками на взбудораженных личиках они хором отвечают:

– Доброе утро, Уилл!

– Я понимаю, что вам не терпится поскорее оказаться на пляже, так что сейчас покажем вам номера и сразу же отправимся к морю. Идет?

Ответом мне служит всеобщий вопль одобрения.

– Но сначала позвольте мне познакомить вас с двумя исключительными леди, которые будут за вами присматривать.

Я представляю им взволнованную Эмму и несколько сконфуженную Габриэллу. По своему состоянию она гораздо ближе к возрасту новых постояльцев, нежели мы, и, подозреваю, мое официальное упоминание «леди» пришлись ей не очень по вкусу.

– И последнее, прежде чем вы отправитесь в свои комнаты, – продолжаю я. – Поскольку вы наши самые первые гости, мне хотелось бы отметить наше официальное открытие.

По моему знаку Габриэлла и Эмма приносят подносы с апельсиновым напитком и обходят ребят. Наконец, в руке у каждою из них пластиковый стаканчик, и я беру последний и спрашиваю:

– Кто знает, что такое тост?

Девочка в первом ряду поднимает руку.

– Да, юная леди?

– Это поджаренный хлеб, так ведь? – неуверенно предлагает она.

– Хм, верно, но еще это то, что мы делаем, когда хотим отметить какое-нибудь знаменательное событие. В общем, я скажу несколько слов, а вы вот так поднимите свои стаканчики.

И я демонстрирую им, подняв свой.

– А потом все громко крикнете «ура». Поняли?

Дети кивают и хихикают.

Я прочищаю горло, и в вестибюле воцаряется тишина.

– Итак, мальчики и девочки. С огромным удовольствием и невероятной гордостью официально приветствую вас в «Доме Клемента»!

Двадцать четыре стаканчика устремляются вверх, раздается неистовое: «Ура!».

Бросаю взгляд на вторую фотографию на стойке и тихонько произношу свой личный тост:

– За тебя, мужик. Удачи!