Текст книги "Шантажистка"

Автор книги: Кит А. Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

13

Какую-то секунду мне кажется, будто я сплю и это лишь дурной сон. Но женщина подтаскивает стул и усаживается рядом, и реальность кошмара становится очевидной.

– Как прошел день? – осведомляется она невинным тоном.

– Убирайся, – рявкаю я.

– Да не переживай ты так. Я ненадолго.

Наверное, явилась позлорадствовать. Что ж, ее ожидает разочарование. Может, битву она и выиграла, но победа в войне остается за мной. Эта мысль сразу придает мне уверенности.

– Ненадолго или нет, твои визиты мне уже надоели. Так что, будь добра, уходи.

– Ах, тебе не понравилась закуска?

– Какая еще закуска?

– Видео было лишь закуской, Уильям. Основное блюдо еще впереди.

«Опять она за свое!»

– Ты уже начинаешь серьезно действовать мне на нервы. Когда же ты оставишь меня в покое?

– О, ответ на это тебе известен, и мое предложение по-прежнему в силе.

– Да ты просто бредишь! И лишь понапрасну тратишь время.

– Возможно. Но у меня для тебя подарочек. То самое основное блюдо!

Габби достает из сумочки серебряную шкатулку. Медленно, с нарочитой осторожностью ставит ее на стол и откидывается на спинку стула.

– Ну и зачем мне этот хлам? – фыркаю я и пожимаю плечами.

– Если честно, это мой козырь для торга, а вовсе не подарок. Оставляю его тебе на двадцать четыре часа, после чего, смею надеяться, ты уже будешь готов принять мое предложение. Иначе мои требования возрастут.

Видя мое озадаченное выражение лица, женщина по пунктам разъясняет угрозу:

– Через двадцать четыре часа ты согласишься продать Хансворт-Холл за один фунт. Если нет, мое предложение увеличится до двух фунтов, но тогда тебе придется отдать и квартиру на Темпл-авеню.

– Что-что? Откуда тебе известно про мою квартиру?

– У меня есть источники.

По природе человек я отнюдь не агрессивный, но эта чертова баба воистину испытывает мое терпение.

– Ни. За. Что! – отрезаю я. – Да я лучше раздарю свою недвижимость, чем продам тебе за какую угодно цену!

Габби встает и стучит наманикюренным ноготком по крышке шкатулки.

– Я бы на твоем месте заглянула сюда, прежде чем принимать опрометчивые решения. До завтра.

Она одаривает меня выразительным взглядом и уходит, прежде чем я успеваю найти достойный ответ.

Делаю несколько жадных глотков пива, а затем пару глубоких вдохов. Пока я пытаюсь успокоиться, взгляд мой падает на оставленную шкатулку. Размером не больше книжки, вещица смахивает на серебряную, хотя, судя по налету, скорее это олово. Узор на крышке нанесен станочным гравированием, что относит поделку к послевоенному периоду. Стало быть, ценности вещица собой не представляет. Впрочем, по мнению Габби, ценно ее содержимое.

Продолжаю разглядывать шкатулку, не осмеливаясь заглянуть под крышку, и тут подают мой ужин. Сейчас я только рад отвлечься.

– Заказывал пюре с колбасками?

Поднимаю взгляд на нависшую фигуру официанта.

– Фрэнк поставил вас и на обслуживание столиков?

– Да уж, без дела сидеть не дает, – отвечает Клемент и ставит поднос рядом со шкатулкой.

После моей благодарности за доставленную еду великан, вопреки моим ожиданиям, не удаляется, но склоняется над столом и рассматривает шкатулку.

– «Будь собой», – бормочет он.

– Простите?

– Надпись тут. Это же латынь, верно?

Подаюсь вперед и в тусклом свете кое-как разбираю среди выгравированных завитушек на крышке слова «Qui Estis».

– Да, верно, – отвечаю я, стараясь скрыть удивление. – Знаете латынь?

– Ни бум-бум.

– Но…

– Не спрашивай. А что за шкатулка?

– Понятия не имею. Помните женщину, что приходила сюда прошлым вечером?

– Шельму-то?

– Ее самую. Она-то и дала мне эту штуковину.

Прекратив изводить меня вопросами, Клемент медленно проводит пальцем по крышке шкатулки, задумчиво разглядывая безделушку. На несколько секунд воцаряется неловкое молчание, однако я не испытываю ни малейшего желания интересоваться мотивами его странного поведения.

Внезапно он возвращается в реальность и пристально смотрит на меня:

– Дай знать, если что понадобится.

– Обязательно, спасибо.

Великан направляется к стойке, но вдруг останавливается:

– Я имею в виду, Билл, если понадобится что угодно. Просто дай знать, договорились?

Что-то в интонации Клемента наводит меня на мысль, что подразумевает он нечто большее, нежели специи к блюду. Впрочем, прежде чем я собираюсь с духом поинтересоваться, как далеко простирается его предложение, он уже уходит.

Решаю, что открыть шкатулку я пока не готов, и минут пять ковыряюсь вилкой в тарелке. Ларчик, однако, не дает мне покоя, так и притягивая взгляд. Что еще хуже, один его вид наполняет меня безотчетным страхом. Неприятное ощущение окончательно перебивает остатки аппетита, и в конце концов я сдаюсь и откладываю вилку и нож.

Делаю еще один глоток пива и смотрю на вещицу. Ни дать ни взять ящик Пандоры.

«Уильям, соберись».

И то верно. Какой бы козырь Габби ни припрятала в рукаве, неведением я ничего не добьюсь. Решительно открываю крышку.

Не знаю, что я ожидал под ней обнаружить, но точно не конверт кремового цвета с надписанным моим именем. В голову сразу же приходит мысль, что письмо от Габби, вот только зачем вручать его в оловянной шкатулке?

Беру конверт и внимательно рассматриваю. Судя по плотной качественной бумаге, отправитель знает толк в высокосортной канцелярской продукции. Но если это письмо шантажистки, разве не лучше использовать обычный конверт, владельца которого практически невозможно вычислить?

Я начинаю догадываться, что письмо вовсе не от Габби.

Клапан конверта загнут вовнутрь, а не заклеен. Открываю его и извлекаю одиночный листок такой же дорогой писчей бумаги. Медленно разворачиваю послание.

– Боже мой!

Мне требуется всего лишь мгновение для осознания, что же я держу в руках: отцовский именной бланк с вытисненными сусалью титулом и адресом. Ниже шесть абзацев рукописного текста и дата.

– 21 ноября 1999 года, – произношу я шепотом.

Значение этой даты мне трудно недооценить: на следующий день отец умер. И тогда я осознаю всю значимость обнаруженного послания. Что бы ни говорилось в этих шести абзацах, в них выражены последние мысли отца.

Расправляю письмо на столе и принимаюсь за чтение.

Мой дорогой Уильям!

Мне столь многое нужно сказать тебе, однако времени осталось совсем мало. Боюсь, разум мой уже угасает, но все же попытаюсь изъясняться внятно. Сын мой, с прискорбием вынужден сообщить тебе, что отведенный мне срок практически вышел. Страха перед смертью я не испытываю, удручает лишь то, что я больше никогда тебя не увижу. Даже при своем слабом здоровье я был бы у тебя хоть завтра, но не знаю, где ты. С радостью проехал бы хоть полмира, лишь бы провести последний день рядом с тобой. И я вымаливал бы у тебя прощение за то, что так подвел тебя. Что так подвел твою мать. Увы, этому не бывать, и мне приходится доверить свое признание бумаге.

Ты даже не представляешь, как я любил твою мать. Она была моим миром, и когда ее не стало, возможно, вместе с ней умерла и какая-то часть меня. Однако это отнюдь не извиняет меня за то, как ужасно я с тобой обошелся. Ведь я оттолкнул тебя в тот момент, когда ты нуждался во мне более всего. Никогда не стал бы просить прощения, ибо поведение мое непростительно, и теперь я несу на себе тяжесть своих поступков. Я только рад этому тяжкому бремени – это самое меньшее, чего я заслуживаю.

Больше всего на свете мне хотелось бы на этом и закончить письмо, однако приходится его продолжать. Грех мой велик, и, если я хочу обрести покой, вынужден молить тебя помочь мне в этом. Мне не подобрать ни слов, ни извинений, чтобы передать свой стыд о том, в чем я сейчас признаюсь. Пожалуйста, приготовься.

Много лет назад я совершил ошибку. Я позволил похоти и алкоголю затуманить свой разум, пускай всего лишь на одну злополучную ночь. Возможно, ты помнишь мою секретаршу, Сьюзан Дэвис. Мы были на партийном съезде в Борнмуте, и со стыдом вынужден признаться, что в последнюю ночь я переспал со Сьюзан.

Если бы мое постыдное поведение только этим и ограничилось, возможно, я и не стал бы рассказывать тебе об измене. Однако история на этом отнюдь не закончилась. Девять месяцев спустя после нашей ночи Сьюзан родила. Один лишь факт существования ребенка поставил бы крест и на моем браке, и на моей карьере. И я решил, что не стану лишаться ни того, ни другого. Я обеспечил финансовую поддержку ребенка, но и только. С тех пор я уже не чувствовал себя достойным любви твоей матери.

Для меня уже поздно, но я хочу, чтобы ты знал: ты не одинок в этом мире, и род Хаксли с тобой не угаснет. Я всецело понимаю, каким шоком окажется для тебя эта новость. Поверь, я очень и очень об этом сожалею.

По щеке у меня скатывается и падает на бумагу одинокая слезинка. Не знаю, вызвана ли она гневом или печалью. Я перечитываю письмо снова и снова. За первой слезой следуют другие, и вот уже под ложечкой у меня набухает тугой узел боли, каковой я прежде никогда не испытывал. Вместе с болью приходит и осознание ранящей истины. Предательство отцом матери уже само по себе трудно снести, однако его поразительное откровение о моем единокровном брате или сестре – удар куда более жестокий.

Все эти годы я провел в одиночестве – единственный ребенок без родителей, сирота. Таковым я себя считал. И все это время где-то жил мой брат или сестра, почти наверняка даже не подозревавший о моем существовании. И как только отец мог скрыть от меня такое?

На мой разум обрушивается град вопросов, и два бьют ощутимее остальных: где письмо находилось все эти годы и как оно оказалось у Габби? Если бы я прочел его вскорости после смерти отца – а именно на это он, несомненно, и рассчитывал, – я бы уже давно установил отношения со своим отчужденным братом или сестрой. Столько лет прошло, столько времени потеряно!

На протяжении долгих минут я так и сижу в самом темном углу «Фицджеральда» – сбитый с толку, потрясенный, переполненный печалью. И разгневанный. Гнев едва ли не парализует меня. И направлено это чувство отнюдь не на отца – хотя, видит Бог, уж родитель-то мой гнева заслуживает. Нет, моя ярость обращена на женщину, которая не только скрывала от меня тайну, но и решила воспользоваться ею для шантажа.

Достаю из кармана смартфон и тут же чертыхаюсь на непривычный вид экрана. И еще больше раздражаюсь, пытаясь извлечь номер Габби из ее текстового сообщения. Дважды мне приходится останавливаться и брать себя в руки. Наконец, с третьей попытки все-таки удается сделать звонок. После четырех гудков она отвечает:

– Быстро ты. Готов заключить сделку?

– Откуда оно у тебя? – рычу я.

– Что? Письмо?

– Не морочь мне голову, а не то, ей-богу, врежу тебе. Так откуда оно у тебя?

– Не важно, откуда. Важно, Уильям, куда оно отправится потом.

– Что это значит?

– Я выдвинула тебе свои условия. Завтра ты даешь согласие на продажу особняка. Нет – условия меняются, и к особняку добавляется квартира. Снова нет – и я рассказываю все журналистам, и тогда папочкин маленький секрет становится достоянием гласности. И учти, Уильям, я вовсе не морочу тебе голову.

И с этим Габби отключается. Я снова набираю ее номер, однако на этот раз автоответчик предлагает оставить сообщение.

Швыряю телефон на стол и, чтоб хоть как-то унять ярость, стискиваю виски пальцами. Гнев – эмоция деструктивная, блокирующая рациональное мышление и ясный взгляд на вещи. Хочется перевернуть вверх тормашками стол и зайтись криком. К счастью, разум у меня не совсем помутился, и я лишь смотрю на письмо, одновременно делая серию глубоких вдохов.

– Билл?

Нервно вскидываю взгляд и вижу, что надо мной возвышается Клемент.

– Закончил с едой? – спрашивает он.

Киваю и возвращаюсь к письму.

– Братан, ты в порядке? Выглядишь так, будто приведение увидел.

Мне не хочется ссориться с Клементом, но он сейчас совсем некстати.

– Если не возражаете, я предпочел бы побыть один.

Но он отодвигает стул и садится.

– Боюсь, возражаю, Билл. Противоречит моим служебным обязанностям.

Я удивленно смотрю на него.

– Долго объяснять, – бросает он вместо объяснений.

Опускаю голову, надеясь, что до него дойдет.

– Не хочешь рассказать, что стряслось?

«Просто уйди!»

– Что-то связанное с этим? – Стучит пальцем по письму Клемент.

Я хватаю письмо и прячу в карман пиджака.

– Для политика ты не особенно-то разговорчив.

– Кто вам сказал, что я политик? – агрессивно вскидываюсь я, подстегиваемый обострившейся паранойей.

– Фрэнк.

– А, ну да.

За столиком снова воцаряется молчание, и музыкальный автомат запускает новую пластинку. Клемент, похоже, готов ждать, пока я не заговорю сам. Долго ждать не приходится.

– Со всем уважением, Клемент, не думаю, что вы можете мне помочь.

Великан подается вперед и кладет локти на стол.

– Может, и смогу. Может, и нет. Как же я могу сказать, если не знаю, что тебя так взбесило.

Вплоть да знакомства с Габби я мнил себя превосходным знатоком людей. Как-никак, за десятилетие работы в политике сталкиваешься и с самыми худшими, и с самыми лучшими представителями человеческого рода. Однако Клемент для меня полнейшая загадка: на вид само олицетворение неприятностей, и в то же время ему нельзя отказать в некоторой притягательности. Его сиплый голос и грубоватая манера кажутся обнадеживающими, искренними.

Не задумываясь, я выпаливаю:

– Меня шантажируют.

Голубые глаза немного расширяются, их выражение смягчается.

– Та женщина?

– Да.

– Что-то связанное с этим письмом?

– Да.

– Черт побери, Билл. Может, прекратим эту угадайку, и ты мне что-нибудь расскажешь?

Как бы мне сейчас ни хотелось выговориться, не уверен, что Клемент именно тот человек, которому стоит изливать душу.

– Не поймите меня превратно, Клемент, я ценю ваши благие намерения, но сомневаюсь, что вы в состоянии мне помочь. Вообще-то, я думаю, настало время обратиться в полицию.

– Думаешь? А чего до сих пор не накатал заяву?

Хороший вопрос.

– Потому что надеялся, что удастся обойтись без полиции. У этой женщины имеется… хм, некая информация, и мне очень не хотелось бы, чтобы она ее обнародовала. Если обратиться в полицию, слухи наверняка просочатся в прессу. Когда в деле замешан политик, всегда найдется кто-то, готовый продать свою душу. По правде говоря, я оказался перед выбором из двух зол.

– Насколько понимаю, это вот письмо часть ее шантажа?

– Да. Не могу даже представить, что будет, если она его опубликует.

Великан откидывается на спинку стула и задумчиво поглаживает усы. Через несколько секунд он делится умозаключением:

– Что ж, Билл, вылечить глупость не в моих силах, но вот указать ей на дверь я в состоянии.

– Простите?

– Без обид, братан, но мне представлялось, что вы, политики, более сообразительные.

– А?

– Письмо, – вздыхает Клемент. – На ксерокопию как будто не похоже.

– Нет, сусаль на бланке…

Черт побери, из-за вспышки гнева я проглядел очевидное!

– Это… это подлинник! – выпаливаю я.

– Вот-вот. Я, конечно же, не юрист, но очень сомневаюсь, что газеты бросятся печатать новость на основании копии, поскольку в суде эта бумажка яйца выеденного не стоит. Ты подашь на них иск за клевету, и крыть им будет нечем. И что она будет делать без подлинника?

Да уж, кажется, Габби дала маху. Должно быть, понимая, что копия отцовского письма не убедит меня в его подлинности, решилась отдать мне оригинал.

– Клемент, да я бы вас расцеловал, если бы не подозревал, что это закончится насилием!

– Верно, Билл, ты совершенно не в моем вкусе.

– Огромное спасибо! И как же это я сам не сообразил?

Великан встает из-за стола.

– Да не за что. Что-нибудь закажешь?

– Нет, благодарю. Но позвольте мне угостить вас выпивкой!

– Не, дружище, не стоит. У меня тут еще уйма дел.

Он забирает мой поднос и, кивнув на прощанье, удаляется.

Я провожаю его взглядом и допиваю пиво. Как ни велико искушение повторить, сейчас мне необходима ясная голова. Пускай даже на данный момент благодаря подсказке Клемента план Габби, считай, сорван, если я что и узнал об этой женщине, так это то, что легко она не сдается. Тем не менее шантаж для меня уже не самая животрепещущая проблема.

Шесть абзацев накарябанного текста разом разрушили все, во что я верил. И открыли правду: мой отец был подлецом и трусом, а несчастная мать даже не подозревала о его омерзительнейшей измене. И как насчет моего позабытого брата или сестры? Где теперь этот человек? Кто он? И знает ли правду о своем отце?

А для получения ответов на все эти вопросы прежде всего необходимо ответить на главный: что делать дальше?

14

Сон мой зыбкий и прерывистый, и в конце концов я оставляю попытки нормально заснуть, хотя до рассвета еще целый час.

Выбираюсь из постели и направляюсь на кухню. В чае кофеина явно недостаточно для моего состояния, и потому я делаю чашку крепчайшего кофе и перебираюсь в гостиную. Лондон за окнами дремлет в своей обычной манере: полный покой и тишина столице неведомы. Прямо зеркальное отражение моего сознания с тех самых пор, как прошлым вечером я покинул «Фицджеральд».

Темный и горький кофе, в свою очередь, являет собой весьма уместную аналогию моему настроению. Гнев уступил место угрюмой горечи, горечи на грани едва ли не скорби. Повод для которой, полагаю, у меня очень даже имеется. Быть может, я подсознательно оплакиваю отца – каким я его знал, а не того мерзавца, которым он оказался. Или же горюю об упущенных годах общения с братом (или сестрой?), скрытым от меня, как непристойный секрет.

Вся моя жизнь представляется мне в другом свете. Карьеру я избрал отнюдь не по зову сердца, но ради осуществления желаний человека уже умершего – и потому неспособного стать свидетелем осуществления своих желаний. Движимый слепым чувством долга, я отдал десять лет своей жизни служению делу, для меня отныне замаранному и опороченному.

С новым знанием тень моего отца становится еще длиннее и темнее, и передо мной встает гипотетический вопрос: поставленный перед выбором, предпочту ли я, чтобы отцовский секрет таковым и оставался? Нет, решаю я. Правда, какой бы неприглядной она ни была, есть правда. И пускай и запоздало, но, быть может, у меня все еще есть возможность обратить ее на пользу. Я должен переступить через эту тень.

Кофеин укрепляет мой дух, и я заключаю, что нет смысла упиваться жалостью к себе. Не в моем характере сидеть и зализывать раны. И если я действительно хочу, чтобы они затянулись, необходимо лекарство. Вторая чашка кофе пробуждает меня окончательно, и с рассветом начинает оформляться стратегия. Как говаривал отец, «ничего не делая, ничего не залатаешь».

Впихиваю в себя завтрак и незадолго до восьми покидаю квартиру.

Короткая поездка в метро воспринимается уже совершенно по-другому, когда я смотрю на своих попутчиков с осознанием, что любой из них может быть моим утраченным родственником. Ловлю себя на том, что, вопреки ничтожной статистической вероятности, ищу в каждом пассажире физическое сходство со мной. Впрочем, до меня быстро доходит, что скорее я нарвусь на удар по носу, нежели переживу трогательную сцену воссоединения семьи.

Поезд прибывает на «Вестминстер», и меня вместе с толпой выносит на платформу.

Пятнадцатью минутами позже мой решительный настрой сталкивается с первым за день затруднением в виде компьютера. Клянусь, однажды скину проклятую штуковину с Вестминстерского моста. И если в этот самый момент внизу случится проплывать Биллу Гейтсу и его расплющит, буду считать правосудие свершившимся.

Наконец компьютер оживает, и я приступаю к первому пункту своего стратегического плана: поискам той, кто способна предоставить ответы на мои вопросы – Сьюзан Дэвис.

Сначала делаю запрос в «Фейсбуке», и вся серьезность задачи немедленно становится очевидной. Черт, папаша мог бы выбрать для утех женщину и с менее распространенным именем. Поиск на «Сьюзан Дэвис» выдает сотни результатов, а единственная имеющаяся у меня дополнительная информация – приблизительный возраст. Сдаюсь и пробую «Гугл» и «Твиттер». Та же история.

Раздраженно откидываюсь на спинку кресла и матерюсь.

– Уильям, выбирайте выражения.

Я так и подскакиваю на месте: оказывается, моя секретарша уже здесь.

– Простите, Роза. Вы этого не слышали.

– Разумеется, не слышала, – улыбается она. – Чаю?

Пока она занимается напитком, тупо смотрю в пустоту, надеясь, что меня посетит вдохновение. Неужели так сложно разыскать человека, при всех современных технологиях?

И тут кое-что в стопке входящих документов наводит меня на мысль. Это напоминание о скором окончании испытательного срока Розы. Но дело не в самом письме, а в имени отправителя – Джудит Диксон.

Джудит уже четыре десятилетия работает консультантом по найму персонала и внештатных сотрудников. Большинству и невдомек, что каждый депутат парламента формально является нанимателем и мы должны сами подбирать себе персонал. Поскольку большинство из нас ничего не смыслит в кадровых вопросах, мы обыкновенно прибегаем к услугам консультантов вроде Джудит. В моем случае она следит, чтобы я соблюдал все инструкции и договорные обязательства, связанные с наймом сотрудников.

А к Джудит я обращаюсь в первую очередь потому, что она работала еще с моим отцом. При грамотном подходе а вполне могу рассчитывать на ее одолжение. Записываю на листок ее имя и электронный адрес.

– Готовы заняться ежедневником? – спрашивает Роза, ставя чашку мне на стол.

– Разумеется.

Буквально через пару минут секретарша напоминает, что в девять тридцать меня ожидают слушания в парламентском комитете, и я немедленно понимаю, что все мои планы, по сути, сорваны. Одна из моих женщин-коллег как-то заметила, что подобные мероприятия длятся дольше и мучительнее родов. Насчет второго утверждать не берусь, но первое абсолютно точно. Только этого заседания мне сегодня и не хватало. Однако ничего не попишешь.

Терпение не входит в число моих добродетелей, и после нескольких потерянных десятилетий мне необходимо поговорить с Сьюзан Дэвис как можно скорее. Потому перед уходом на слушания я решаю запустить план в действие.

– Роза, я хотел бы попросить вас кое-что сделать для меня.

– О, разумеется.

Вручаю ей листок с адресом Джудит.

– Не могли бы вы написать Джудит Диксон и попросить ее об одолжении? Мне нужен последний числящийся в ее картотеке адрес бывшего личного секретаря моего отца, Сьюзан Дэвис.

– Разве это не сведения конфиденциального характера?

– Были бы, если бы Сьюзан по-прежнему работала на моего отца. Передайте Джудит, что я обнаружил среди отцовских вещей старые фотографии Сьюзан и хотел бы их отдать ей. Уверен, она будет рада помочь.

– Хорошо, я займусь этим.

– И не откладывайте, пожалуйста. Было бы неплохо получить адрес до обеда.

Испытываю укол вины за свои ухищрения, однако цель оправдывает средства. Пускай мой отец отвернулся от Сьюзан, но я, узнав правду, так поступать не намерен.

Роза заверяет, что первым делом займется моей просьбой. Обсуждение распорядка дня закончено, и я направляюсь в зал заседаний. Вопреки моим надеждам, что вчерашний абсурд с видео уже предан забвению, меня встречает внезапно воцарившаяся тишина. Я даже не обращаю внимания и принимаюсь болтать с парой более зрелых коллег. Перешептывания, толчки локтем и смешки вскоре прекращаются.

Начинаются слушания скверно, вследствие того обстоятельства, что они не начинаются вовсе. Приходится ждать председательницу, которую угораздило застрять в такси в пробке в нескольких километрах к западу от Вестминстера.

Через полчаса она наконец-то появляется, и мы приступаем к делу. К счастью, задержка оборачивается благом: стремясь наверстать упущенное время, слушания движутся гораздо быстрее обычного, и все заканчивается еще до обеда. В любой другой день я, скорее всего, ощущал бы удовлетворение от проделанной работы, но сегодня не такой день. В кои-то веки мои личные нужды важнее государственных.

В начале первого я возвращаюсь в свой офис и буквально с порога набрасываюсь на Розу:

– Получили адрес?

– Да. После увольнения отсюда Сьюзан Дэвис переехала, но Джудит удалось отыскать ее нынешний адрес в пенсионных документах.

– Превосходно. Роза, вы моя спасительница!

Женщина слегка краснеет, как это частенько бывает с ней после моих похвал, и вручает мне клочок бумаги с адресом Сьюзан. И тогда я обнаруживаю, что проживает женщина отнюдь не в Лондоне.

– Сандаун? – исторгаю я стон. – В графстве Айл-оф-Уайт?

– Именно так.

– А ее телефон вы, случайно, не выяснили?

– Я догадалась, что он вам понадобится, и проверила. Боюсь, номер не внесен в телефонный справочник, или у нее просто нет городского телефона.

Результаты, конечно же, не идеальные, однако, с учетом тридцатилeтней давности событий, рассчитывать на другие было бы просто глупо.

– Ладно, пустяки. Спасибо, Роза.

Я усаживаюсь за рабочий стол и обдумываю следующий шаг. Что ж, отсутствие телефонного номера не оставляет мне выбора: со Сьюзан Дэвис я могу связаться лишь посредством личного визита. К счастью, завтра у меня по графику еженедельная поездка в свой избирательный округ, и мне не предстоит каких-либо не терпящих отлагательства дел. Так что утром сяду на поезд до Портсмута, откуда на пароме доберусь до острова. Если повезет, в Сандаун прибуду еще до обеда.

– Роза, не могли бы вы перенести все, что у меня назначено на завтра? Будьте так добры.

– Да, конечно.

Итак, план утвержден, и до меня внезапно доходит; что от чреватого грандиозными последствиями ответа меня отделяет менее двадцати четырех часов. Ведь помимо брата или сестры у меня могут обнаружиться племянники и племянницы – целая семья, о существовании которой я даже не догадывался! Как будто вполне реалистичные надежды, разве нет?

Тем не менее не стоит чересчур распаляться. Да и вообще, сейчас меня занимает более насущный вопрос – обед.

– Пойду прогуляюсь да перехвачу сандвич. Вернусь через полчаса.

Роза выглядывает из-за монитора и кивает. У меня мелькает мысль пригласить ее с собой, но страх отказа немедленно ставит крест на затее. Быть может, уладив вопрос со Сьюзан, я приглашу Розу на ужин, под предлогом окончания ее испытательного срока. Посмотрим.

Дохожу до бутербродной, делаю свой обычный заказ и направляюсь в Сент-Джеймсский парк. Осень продолжает радовать теплой погодой, и народу в парке гораздо больше, чем можно было бы ожидать в конце октября. Мне удается отыскать незанятую скамейку, и я принимаюсь за трапезу.

Как раз когда я впиваюсь зубами в сандвич, мимо проходит какой-то парень с красавцем лабрадором шоколадного окраса. Пес чует запах моего обеда и резво меняет траекторию движения. Он явно оптимист, поскольку усаживается передо мной в ожидании подачки.

– Прошу прощения, – тараторит подоспевший хозяин. – Он у меня что мусорный бак, когда дело касается еды.

– Да все в порядке. Он любит куриный салат?

– Бенсон любит все подряд, – смеется парень.

Отламываю кусочек от сандвича и протягиваю Бенсону. Он берет его на удивление осторожно, и я вознаграждаю пса за манеры, погладив его по голове. Хозяин благодарит и отзывает питомца, и они продолжают прогулку. Бенсон, готов поспорить, голод не утолил и надеется повстречать еще какого-нибудь щедрого отдыхающего.

Я доедаю сандвич, предаваясь мечтам, что однажды и сам заведу собаку. По окончании, с позволения сказать, политической карьеры возьму и загляну в местный приют для бездомных животных да найду там своего Бенсона. Почему бы и нет.

Мир грез разом развеивается, когда кто-то усаживается рядом со мной.

– Добрый день, Уильям.

Этот голос уже настолько въелся в мою память, что я даже не удосуживаюсь повернуть голову в сторону его обладательницы.

– Габби, тебе когда-нибудь говорили, что ты прямо как пресловутый банный лист?

– Не-а, только с цветком сравнивали.

– Ты следишь за мной, что ли?

– Для этого и сыщиком не нужно быть. Ты почти каждый день наведываешься в одну и ту же забегаловку.

– Что тебе нужно?

Габби пододвигается поближе.

– Уильям, какая же у тебя ужасная память! Сегодня мы с тобой заключаем сделку.

– Не думаю.

– Тебе известны последствия отказа.

Ее игры мне уже вконец осточертели, и я решаю положить им конец:

– Да делай что хочешь. Мне вправду плевать.

– Тебе плевать на репутацию отца и каким позором обернется для него его грязная тайна?

Мудрое указание Клемента я, разумеется, не позабыл и потому полон уверенности. И даже если Габби и повезет найти газету, которая захочет напечатать скандальную историю, подтверждаемую лишь ксерокопией, я успею переговорить со Сьюзан Дэвис еще до публикации. Как-никак, я хочу исправить ошибки отца, а не предать их забвению.

– Еще раз повторяю: мне плевать.

Несколько секунд женщина молчит. Похоже, крыть ей больше нечем. Но тут она достает из внутреннего кармана куртки какой-то конверт и протягивает мне.

– Загляни-ка сюда.

Я смотрю на конверт, однако брать и не думаю.

Габби склоняется ко мне и шепчет:

– До десерта мы тогда так и не добрались, так что это вместо него. И, поверь мне, на вкус он сладко-горький.

Каждой своей частичкой хочу встать и уйти, вот только любопытство – лошадка норовистая. Я выхватываю конверт и вскрываю его.

Сперва мне попадается зернистая черно-белая фотография завернутого в одеяльце спящего младенца в кроватке-корзинке. Ребенку от силы несколько месяцев.

– Кто это? – выпаливаю я.

– Твоя сестричка. Миленькая, не правда ли? Для внебрачного-то ребенка.

Я вновь сосредотачиваюсь на снимке, и моего гнева как не бывало. Как бы ни хотелось мне разглядеть в девочке какие-нибудь отличительные черты, однозначно отождествляющие ее с Хаксли, увы, все младенцы для меня одинаковы. И все же из-за одного вида крошечной сестры к горлу у меня подступает ком.

Поворачиваюсь к Габби и, стараясь не выдать волнение, спрашиваю:

– Откуда у тебя эта фотография?

– Ответ в конверте.

Извлекаю сложенный листок бумаги кремового цвета и с бьющимся сердцем осторожно разворачиваю.

– Свидетельство о рождении? – бормочу я себе под нос.

– Точнее, копия свидетельства о рождении твоей сестры.

Теперь я знаю имя сестры: Габриэлла Анна Дэвис. В свидетельстве указана дата ее рождения, сейчас ей немногим более тридцати лет. Далее в документе значатся имена родителей: Сьюзан Вероника Дэвис и Чарльз Огастас Хаксли.

Моя рука с бумагой падает на колени, пока я пытаюсь свести все воедино. Внезапно у меня появляется не только доказательство неверности отца, но и существования его внебрачного ребенка, моей сестры. Вот только я решительно не понимаю, как эта информация поможет Габби вынудить меня к сделке.

И тут она прочищает горло – очевидно, чтобы на этот вопрос и ответить.

– Так как, понял, что к чему?

Озадаченно поворачиваюсь к ней.

– Что-что?

– Тогда вот тебе маленькая подсказка. Какой сокращенный вариант имени Габриэлла?

Женщина не сводит с меня глаз, и мне тут же вспоминается момент нашего знакомства в конференц-зале «Монтгомери». Тогдашняя искра узнавания, которому я так и не нашел объяснения, теперь обращается во вспышку яростного пламени.