Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.2"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 75 страниц)

– Тогда пошли, – сказал Коля. – А то стыда не оберешься. Как на службу вернусь, не представляю!

– Может, лучше дождемся ночи? – спросил я.

– Нет, – сказала Нианила, – сейчас вы открыто придете, а ночью надо красться, как воры, и еще в милицию попадете.

Мы оделись и пошли в больницу. По дороге Колей овладела странная надежда, что мы сейчас поднимем документы и в них окажется, что у него с самого начала было два близнеца. И тогда не надо ревновать жену и оставаться на всю жизнь в неведении, ты ли отец одного из своих сыновей.

К счастью для Коли, он – существо ограниченное, и приземленное. Так что за пределы земных и реалистических объяснений он не пускался. Я же, шагая рядом с ним, не мог отделаться от тягостных подозрений, что тайна лишнего близнеца не так проста, как может показаться, и вряд ли объясняется ошибкой в документах или неверностью жены. К тому же Коля надоел мне, стараясь выяснить, а нет ли в природе примеров, чтобы самка рожала близнецов порциями. Ну может, не у людей, а у кошек или морских свинок? На что я не мог ответить. Черт их знает, морских свинок!

В больницу мы пришли около девяти, народу было мало. Я взял разговоры на себя, и Коля был мне благодарен.

Пожилая регистраторша была мне знакома, она приходилась приятельницей моей покойной мамы, и поэтому я говорил с ней почти доверительно.

– Дорогая Даша! – обратился я к ней, сунув голову в полукруглое окошко.

– Мы к тебе с несколько необычной просьбой.

Дарья Тихоновна высунула голову в окошко, узнала Колю и обрадовалась.

– Поздравляю тебя с первенцем! – сказала она. – Пускай растет богатырем на радость нашей Родине. Пускай им будет гордиться наш город, как новым Павликом Морозовым.

Дарья Тихоновна всю жизнь провела в пионерах. Сначала председателем совета дружины, потом пионервожатой, затем инструктором райкома комсомола по пионерским вопросам, а постепенно, через гороно и совет ветеранов, превратилась в почетную пионерку нашего города. Поэтому ей были свойственны восторженность и громкий голос.

При упоминании об отце Павлика Морозова Коля сразу слинял, сгорбился, исчез, а я затолкал лбом обратно голову Дарьи и перешел на другой, понятный ей тон:

– Слушай, Даша, у нас проблема.

– Давай, дружок, слушаем, – ответила Дарья.

– Ты, наверное, слышала по телевизору, что начался отбор в школу передового пионерского опыта?

– А что? Где?

– В самой Москве, – ответил я. – Записывают с рождения, с первого дня.

– Ну уж они в Москве перегибают палку! – заявила Даша.

– Актив, – прошептал я. – В наши тяжелые времена актив надо готовить с пеленок. Ты же знаешь, какие проблемы с активом.

– Не актив, а сплошная пассивность, – согласилась со мной Даша. Она встряхнула головой, и коротко остриженные скобкой седые волосы рассыпались по лбу.

– Решено создать при центральном совете пионерской организации спецшколу. Отобранных детей фиксируют с момента рождения, а затем подвергают специальному облучению. Нет, не пугайся, все под контролем. Облученные развиваются лучше других детей…

– Какое еще облучение! – рявкнул за моей спиной Коля. – Не позволю моим детям делать облучение.

– Но вот, ты же понимаешь. – Я сурово нахмурился, и Даша послушно прикрыла глаза.

– Сейчас ты дашь нам историю болезни Клавы Стадницкой. Мы спишем все данные на ребенка. Ведь на него отдельную карточку еще не завели?

– Сейчас посмотрим, – сказала Даша. Конечно, у нас в больнице все попроще, чем в каком-нибудь московском родильном доме, но все документы подшиты как положено.

Коля жужжал мне в ухо:

– Какое еще облучение?

Даша сказала:

– Видно, история болезни еще в родильном отделении или в консультации у Дины Иосифовны. Ты там, Сеня, посмотри.

– А Дина Иосифовна пришла?

– По расписанию с девяти.

– Ну тогда – будь готов! – Я сделал ей ручкой пионерский салют, и старая пионерка серьезно сделала мне ручкой в ответ.

– Всегда готов!

Я велел Коле сидеть внизу и ждать, а сам пошел в родильное отделение. Там была только сестра, незнакомая, она сказала, что документов на рожениц они не держат. Мне ничего не оставалось, как отправиться к Дине Иосифовне.

Я постучал.

Дверь открылась, и из кабинета вышла высокая рыжая худая женщина. Она уколола меня зеленым взглядом и пошла, хромая, прочь по коридору.

– Простите, – спросил я. – Вы Дину Иосифовну не видели?

– Я теперь Дина Иосифовна, – сказала женщина.

– А у вас нет истории болезни Клавдии Стадницкой? – спросил я.

Не оборачиваясь, та женщина помахала тетрадкой, которую держала в руке, и сказала:

– Получите в регистратуре.

Я все-таки заглянул в кабинет. В кабинете было пусто.

Конечно, та женщина не была Диной Иосифовной, но, с другой стороны, она уже не первый раз претендовала на место Дины Иосифовны. И конечно, она была связана с тайной близнецов.

Размышляя, я спустился на первый этаж. Коля все еще сидел на стуле у гардероба.

– Ты никого не видел? – спросил я.

– А кого я должен был видеть? – спросил Коля. Я не успел ответить, как меня окликнула Дарья:

– Сеня! Дина Иосифовна вернула мне Клавкину историю болезни. Она тебе нужна?

Дарья протянула мне в окошко историю болезни.

Мы с Колей отошли к окну.

Я перелистал страницы – оказывается, Клава переболела свинкой, у нее была грыжа и некоторые неприятности с менструальным циклом, – но я не стал задерживаться на мелких деталях – я листал и листал, пока не дошел до последней записи: «25 апреля 1988 года родила двух близнецов мужского пола, вес идентичен – четыре кило двенадцать граммов, длина тела…

– Ну вот, – сказал Коля, который читал через мое плечо. – Я же говорил, что она родила их вместе.

Он вытер со лба выступивший пот.

– Спасен, – пробормотал он.

– Да, ты спасен, – сказал я без убеждения. Ведь я-то был уверен в том, что еще позавчера у нас был лишь один близнец. А второй появился с опозданием.

Я сел на стул и перелистал все данные о близнецах. При том я внимательно посмотрел, не был ли вырван лист и заменен другим. Но следов подмены я не обнаружил. Да и не ждал особенно. Ведь если они самого младенца смогли нам подкинуть – неужели они страницу не смогут сделать чисто, как шпионский паспорт.

Я вернул историю болезни Даше, и она по моей просьбе выписала нам справку для ЗАГСа. Ведь нам надо получить на детей метрики.

Как мы вышли на улицу, Коля сразу отобрал у меня справки на близнецов. Он на глазах распухал от гордости.

Смешная вещь – судьба. Она на моих глазах играла человеком.

Навстречу нам шли два мужика, в подпитии, они видно работали или учились вместе с Колей. Один из них сказал:

– Говорят, ты богатыря родил?

– Не богатыря, – ответил Коля искренне, – а двух богатырей.

– Неужели близнецы? – спросил приятель. Коля вытащил из бумажника справку, и они втроем начали ее читать.

– Это надо обмыть, – сказал другой приятель.

– Давай справку назад, – сказал Коля и неуверенно поглядел на меня.

– В свете обстоятельств я бы вернулся домой. Порадовал бы Клаву.

– А чего Клавку радовать? Она уж свое отрадовалась, – сказал приятель.

– Мы тебе, дядя Семен, парня не отдадим.

– Тогда отдай справку.

– А что же мы тогда обмывать будем? – удивился второй приятель.

– Коля! – сказал я строгим голосом. Коля раздумывал. Потом протянул мне справку и сказал:

– Дядя Семен, вы справку домой отнесите, а мы с ребятами пойдем по пиву шарахнем.

– По пиву шарахнем, – поддержали его друзья. – Бочковое привезли, «Бавария», рязанского розлива, не то что наша бурда.

Только мы Колю и видели.

А я принес справку и положил ее перед Клавой.

Конечно, ее беспокоило исчезновение Коли в такой день, но справка ее утешила.

Она стала допрашивать меня, как удалось ее добыть? Кого я подкупил?

– Никого я не подкупал и никого не обманывал, – ответил я. – В твоей истории болезни и в самом деле написано, что ты родила близнецов.

– Но ведь я второго не рожала, – сказала Клава, правда, не очень уверенно.

Вот так на глазах и создаются легенды.

– А в справке написано, что рожала, – сказал я.

– Может, во сне? – спросила Клава. – Может, был наркоз?

– Значит, одного ты родила без наркоза, – съязвила моя жена, – а второго через несколько минут под наркозом. Может, ты его и зачинала под наркозом?

– Нет, что вы, Нианила Федоровна! – покраснела Клава.

Клава всегда хранила верность Коле, впрочем, на ее верность никто и не посягал.

Малыши лежали в кроватке, они казались здоровыми мальчиками, крупными, розовыми, нормальными детьми.

– Но один из них ненормальный, – сказал я Нианиле Федоровне, когда мы остались одни и пили чай.

– И должно же быть этому объяснение, – сказала Нианила. – Скорее всего мистическое.

В этом и заключалось наше противоречие. Я оставался на точке зрения, что все события в природе имеют объективное и научное объяснение. Однако Нианила как более эмоциональная натура допускала существование в природе мистических сил и даже колдовства. И если я, идя по улице VI Съезда Комсомола, видел приклеенное к столбу объявление о том, что в Веревкине начинаются выступления Члена международной Академии черной и белой магии, излечивающей заговорами и взглядом от онкологических и гинекологических заболеваний, а также наводящей и снимающей порчу, всемирно почитаемой Марьяны Форсаж, я лишь скептически улыбался, а моя жена, хотя на сеансы не ходила, задумчиво замечала:

– Что-то в этом должно быть. Дыма без огня не бывает.

– Так рассуждали обыватели и палачи в тридцать седьмом году! – резко отвечал я, но Нианила не вступала со мной в дискуссии, а принималась вязать мне очередной свитер.

– Надо понять, кому это выгодно, – сказал я.

– Вернее всего, дьяволу, – ответила моя супруга.

– Чепуха! – возмутился я. – Ты знаешь, что дьявола нет. Это научный факт.

– Научных фактов не существует, – отвечала Нила. – Они опровергаются высшими силами.

Таким образом наша дискуссия зашла в тупик.

– Я полагаю, – произнес я, отступая на заранее подготовленные позиции,

– что в этом деле может быть замешана американская разведка.

– Зачем ей замешиваться? – спросила Нианила Федоровна.

– Чтобы внедрить своего агента, – ответил я.

– С такого-то возраста у них агентами работают? – засмеялась моя жена.

– Что у них, повзрослее нету?

– Они его будут растить, – сказал я. – И никто не заподозрит в советском ребенке враждебного элемента.

– А он вырастет у нас, пойдет в пионеры, в школу и под влиянием нашего воспитания забудет, что был агентом…

– А когда подойдет срок, – ответил я, – у него в мозгу включится приборчик. И он начнет действовать.

– Ты начитался каких-то детективов, – возразила моя жена. – Если бы они могли вставлять приборчики в мозги, то все наши туристы и командированные в иностранные государства уже работали бы на американскую разведку.

– Вот именно! – сказал я, скорее из упрямства, чем по убеждению – Есть мнение, что большинство наших туристов и загранработников уже работают на них.

– И каков результат?

– А таков результат, – сказал я, – что у нас сплошные провалы с народным хозяйством, что мы, несмотря на обещания партии и правительства, все еще не живем при коммунизме.

– Ну, Хрущев это обещал не на сегодня, а на нынешнее поколение.

– И кем оказался? – спросил я с горькой улыбкой.

– А что такого?

– А такого, – сказал я, – что в нем обнаружился волюнтарист и авантюрист, и его пришлось снять с работы на пенсию.

– А ты в это поверил?

– Я стараюсь верить партии, – сказал я, – иначе жизнь теряет смысл.

Нианила была настроена мирно. Она не стала резко возражать, а наоборот, с некоторой задумчивостью произнесла:

– А представь себе, что это не американцы, а самый обыкновенный дьявол, враг рода человеческого.

– А дальше что?

– А дальше то, что вырастет дьявол в нашей среде, и мы его будем воспринимать как обыкновенного человека, а он тем временем будет губить наши души.

– Души можно губить у тех, у кого они есть, – возразил я. – А если мы воспитаны атеистами, то душ у нас нет и поэтому дьяволу у нас нечем поживиться.

– Не шути так, Сеня, – сказала моя жена. – Даже если ты и получил атеистическое воспитание, что меня очень огорчает, то это не значит, что ты должен плевать в души тем людям, в которых души есть. Например, мне.

– Но ты же была комсомолкой!

– И ты был крещен! – отрезала Нианила.

– Я был крещен в раннем детстве, когда не соображал, что со мной делают.

– А если бы сейчас?

– Если бы сейчас, я бы отказался.

– Почему?

– Потому что меня поперли бы с работы! Как можно доверять воспитание детей в советской школе человеку, который пошел и крестился.

– Ох, дожить бы до такого времени, – вздохнула моя жена, – когда снова будет не стыдно верить в бога и когда будут восстанавливать соборы…

Тут мной овладел смех, и я сказал:

– А наш секретарь райкома пойдет в церковь, возьмет свечку и будет молиться! Ха-ха-ха!

– Ой, не спеши с выводами, – сказала моя жена. – Господь видит, да не скоро скажет.

Вот такие споры и беседы происходили в нашей семье по поводу второго близнеца. И конечно же, споры эти, как любой русский спор, ни к чему не приводили. Спорщики оставались на своих позициях, только с некоторой внутренней обидой друг на друга.

2. 1988 ГОД

Время несется быстро. Простите за такое банальное заявление, но если постараться понять, как прошли первые двадцать лет жизни наших близнецов, то покажется, словно только вчера мы принесли их из родильного отделения.

Наверное, вы заметили мою оговорку – я сказал «близнецы». А ведь, пожалуй, за исключением меня и – в некоторой степени – моей супруги Нианилы Федоровны никто не сомневается, что они появились на свет одновременно. Правда, я вспоминаю, какой скандал закатила двадцать лет назад мать Коли Стадницкого, которая испугалась, не появится ли у Клавы еще несколько близнецов, которых та вынашивает специально для того, чтобы претендовать на жилплощадь Стадницких-старших. Смешно? Нет, не так смешно, как кажется, ибо тот конфликт закончился трагически. Свекровь, которая умела водить автомобиль и возила на старой «победе» картошку из своего подверевкинского имения, угнала «КамАЗ» и спрятала его в переулок, мимо которого Клава проходила на рынок за свежими продуктами. Завидев невестку, она погналась за ней на «КамАЗе». Клава отскочила в сторону, а старуха не справилась с управлением и врезалась в полуразрушенную еще в тридцатые годы церковь Аники Воина. И погибла, погубив при этом чужой грузовик.

А опасение ее оказались напрасными. Клава больше не родила ни одного близнеца. Как их было двое почти с самого начала, так и осталось.

Когда похоронили ее свекровь, на свете не осталось сомневающихся. Могли бы сомневаться Дина Иосифовна, та самая, первая, черная, низенькая, но ее заменила в консультации другая Дина Иосифовна, высокая, хромая и рыжая. Самое удивительное то, что, кроме меня, никто не увидал подмены. И даже Клава, которая носила к ней близнецов на проверку их здоровья и прибавки в весе. Я полагал, что она и есть резидент ЦРУ в нашем Веревкине, но доказать ничего не смог. Как-то на киносеансе я встретил нашего начальника районного ГБ и спросил, что он думает о докторе Дине Иосифовне. Больше я сказать не мог, потому что никогда не числил себя в доносчиках. Фомичев сказал «проверим», но больше со мной не заговаривал, а хромая продолжала работать в нашей больнице и никто не принимал мер. Ну скажите, как можно не заметить разницы между столь различными женщинами? И куда делась первая? Никто не дал мне ответа. А я полагал, что его следует искать в архивах ЦРУ.

Сначала я побаивался, не попытаются ли американцы похитить или даже уничтожить первого, настоящего близнеца. Но потом решил, что это не входит в их интересы. Наоборот, они будут стараться, чтобы оба близнеца выросли и тогда их шпион будет меньше заметен, как меньше заметен любой человек в толпе.

А раз так, то лже-Дина Иосифовна, без сомнения, сделает все, чтобы дети росли здоровыми. Даже если для этого понадобятся импортные лекарства.

Так и было.

Отражая общее стремление в обществе к русификации имен, близнецам дали имена исконно русские, не то что Эдики и Олеги моего поколения. Одного звали Кириллом, второго – Мефодием. А в просторечье – Кирюшей и Митей.

Мальчики были совершенно неразличимы. Даже мать отказывалась отыскать различие. А ведь вы знаете, что любая мать обладает инстинктом и различает всех своих детей.

Клава говорила мне:

– Поймите, Семен Семенович, я их отлично различаю. Они кое в чем разные. Но, к сожалению, я не знаю, к кому из них эти отличия относятся. Так что я их зову и смотрю, кто откликнется. Если на зов «Митя» прибежит Мефодий, я его сразу отличаю от Кирюши.

Коля гордился тем, что у него двойня. Да еще неразличимая. Правда, порой, особенно если выпьет, в его душе поднимались сомнения и даже страх. А мне он говорил так:

– Это, конечно, предмет для гордости, вы меня понимаете? Но в один прекрасный день он меня задушит.

– Кто? – спрашивал я, делая вид, что не понимаю.

– Тот самый, – отвечал он.

Но так случалось редко. Для всех окружающих лучше отца, чем Николай, не сыскать. И с Клавой они жили слаженно – не то чтобы в любви или согласии, но без скандалов.

Быстро проскочило беззаботное детство.

Митя и Кирюша пошли в школу. Учились они в школе N2, то есть я имел возможность наблюдать за ними практически каждый день. А от того, что мы жили с мальчиками на одном этаже и они с детства проводили в нашей квартирке немало времени, так как родители оставляли их на наше попечение, им трудно было называть меня Семеном Семеновичем, и бывали, особенно в младших классах, забавные случаи, когда они именовали меня дядей Сеней.

Мальчики сидели за одной партой и порой пользовались своим идеальным сходством для каверз или к своей выгоде. Один из них учил, к примеру, литературу, а другой делал математику. И если вызывали к доске Митю, то в случае необходимости выходил Кирюша.

Но постепенно, по крайней мере для меня, различие между близнецами стало сказываться все очевиднее. Уже к третьему классу обнаружилось, что Кирюша умнее, живее, непоседливее своего близнеца. Митя был скромнее, тише, аккуратнее и больше похож на своего обыкновенного папу.

Но попервоначалу это было очевидно лишь для меня и Клавы, с которой мы обсуждали эту проблему. Остальные видели только двух близнецов, а не двух индивидуумов.

Когда дети учились в третьем классе, случилось событие, для людей заметное, а для судеб человечества очень важное.

Однажды, когда я, закончив урок, который был, кстати, последним, вышел в коридор, я увидел высокого худого молодого человека, которого с некоторой натяжкой можно было бы назвать альбиносом. У него были светло-желтые волосы, белые ресницы, светлые глаза и розовая кожа. Нос выдавался вперед словно клюв пресноводной птицы, а подбородка почти не было – он был срезан, как у выродившихся королей Австро-Венгрии или Франции.

– Семен Семенович? – спросил он меня. Вроде бы спросил обыкновенно, но в движении туловища, в повороте головы что-то от заговорщика.

– К вашим услугам, – ответил я.

– Мне нужно поговорить с вами по конфиденциальному поводу, – сказал молодой человек.

Он говорил с акцентом, но правильно.

Я разумеется, удивился, но виду не подал и сказал, что можно и поговорить.

– Где здесь у вас есть уютное и тихое кафе, – спросил он, – где за чашкой кофе мы можем побеседовать инкогнито?

– Кафе у нас одно, – ответил я. – Называется оно «Кафе-шашлычная» и расположено на рынке. Но там дают пиво, и поэтому я не назвал бы его ни тихим, ни уютным.

– Что же делать? – спросил молодой человек, почесывая убегающий подбородок.

– Давайте пройдем в парк, погуляем там, – предложил я. С самого начала он показался мне серьезным человеком и его дело – не пустяковым. Молодой человек согласился, и мы пошли в городской, парк, который начинается за спиной памятника Двадцати шести Бакинским комиссарам и тянется до статуи Геркулеса с веслом.

Мы гуляли с молодым человеком, которого звали, как оказалось, Милан Свазеки, а прилетел он к нам из Чехословакии.

Он был представителем редкой науки – космической биологии, и прежде чем подойти ко мне, заглянул уже в женскую консультацию, где, на его счастье, познакомился с Дашей-пионеркой. Милана интересовала проблема, не зафиксировано ли в нашем городе необычных рождений десять лет назад, в конце апреля.

В ином случае Даша отправила бы Милана к заведующей, и та на всякий случай скрыла бы от Милана всю информацию. Хоть он был из социалистического лагеря, все же оставался подозрительным иностранцем. И несмотря на то что все документы, включая командировку из Пражской Академии наук и разрешение на посещение нашего Веревкина из Московской Академии наук, у Милана были в порядке, уехал бы он от нас несолоно хлебавши. Потому что не любят в нашем городе любопытствующих иностранцев. Правда, до приезда Милана таковых в нашем городе не наблюдалось.

Но Даша, добрая душа, была уже настолько глуховата и подслеповата, что, когда Милан показал ей командировочное удостоверение, она спутала его с Генеральным секретарем Комсомола товарищем Косаревым, репрессированным в конце тридцатых годов, потому что он был любимцем молодежи.

Вот и сказала ему Даша, что если кто и сможет рассказать о близнецах Стадницких, о которых она помнила, то это я – Семен Семенович, их сосед и учитель. А к Дине Иосифовне, врачихе, ходить не надо, так как она ведьма, летает на метле и оскорбляет тетю Дашу грубыми словами.

Милан решил воспользоваться советом пионерки Даши и отыскал меня.

И вот мы гуляли с ним по аллее нашего небольшого городского парка, с деревьев падали золотые и бурые листья, ветер был еще не очень холодным – стоял октябрь. Бабье лето уже завершилось, но неприятная осень еще не началась.

– Я буду с вами совершенно откровенен, – говорил Милан. – Меня интересует конкретная научная проблема, ответа на которую я еще не получил. Давайте сядем на лавочку, и я вам что-то покажу.

Мы сели на лавочку.

Он вынул из своего портфеля карту Западного полушария Земли» по которой была проведена широкая полоса наискосок. Словно полушарие было лицом, а полоса – пиратской повязкой через глаз.

– Мне пришлось столкнуться в моих исследованиях со странным феноменом,

– сказал Милан. – В апреле 1968 года Земля была охвачена поясом неизвестного космического газа, лишенного цвета и запаха, однако замеченного в обсерватории моего папы, у которого был лучший спектроскоп во всей Восточной Европе. Мой папа рассказал о странном феномене ряду своих коллег, но оказалось, что, кроме него, никто эту полосу не заметил. Ваш есть скучно?

– Мне есть очень интересно, – ответил я. Туманные подозрения начали шевелиться в моей душе.

– Мой папа написал статью и предложил ее для публикации в журнале «Космическая спектрография». Однако за день до публикации журнала здание типографии сгорело, и весь тираж номера исчез. У нас дома побывали воры и утащили все папины наблюдения. Папа же попал под машину.

– И погиб?

– Да, профессор Свазек погиб…

– Черный «мерседес»? – спросил я. – За рулем бритый негр?

– Нет, – сказал Милан. – Это была «шкода», а за рулем рыжая женщина с зелеными глазами.

– Может быть, – согласился я. – Может быть, и Дина Иосифовна.

– Что вы сказали?

– Продолжайте, продолжайте, – попросил я.

– Я тогда был небольшим ребенком, – сказал Милан. – Моя мама увезла меня в деревню. Мы жили простой жизнью. Рядом в доме жила несчастная женщина. Она была одинокая, без мужчины, совершенно невинная. Но незадолго до нашего приезда в деревню и смерти моего дорогого папы эта женщина Божена неожиданно дала рождение одному ребенку. Вы меня понимаете?

– Родила то есть?

– Да, она не была замужем, она не была беременная, но сделала рождение ребенка. Доктор сказал, что так не бывает, однако другие люди не сомневались. И женщина Божена была очень несчастливая. А когда я учился в Карловом университете, то я подружился с одной девушкой, которая рассказала мне о подобном случае в Брно. Однако там ребенка нашли в поле возле дороги, и он был уменьшенной копией совершенно холостого секретаря госхоза.

– И вы предположили козни ЦРУ? – спросил я.

– Какие еще козни? – не понял Милан.

– Американская разведка засылает в социалистический лагерь шпионов, чтобы они с грудного возраста внедрялись в нашу жизнь.

– Почему вы думаете такую чушь? – спросил мой чехословацкий знакомый.

– Но как вы это объясните?

– Я никак не объяснял, пока однажды в подполе не нашел сундук с дневником моего отца, который случайно не сгорел. Мой отец писал, что его покачивает… нет… как это по-русски? Потрясает состав газового пояса, который охватил Землю в те далекие апрельские дни. Он нес в себе чуждые хромосомы, и это выразилось…

– Я понимаю. Они убрали вашего отца!

– Но нет, не американцы! Американцы не умеют делать дети в небеременных женщинах!

– Но кто же?

– И я начал путешествие по этой полосе… – Милан провел длинным худым пальцем по лицу Земли. – И везде, где проходил этот пояс, на свет появились странные дети… и в некоторых случаях детей подменяли…

– Но зачем? – спросил я, все еще не в силах поверить, но в то же время уже готовый поверить, потому что несколько лет ломал себе голову, почему же в нашем доме появился лишний близнец?

– Я сейчас все объясню, – сказал Милан. – Я провел исследование и сравнил относительное положение ряда звезд и кометы Пунктуа-Горрэ…

Закончить фразу Милан не успел.

Все было решено в долю секунды.

Только что рядом со мной сидел молодой человек аристократической внешности, а в следующее мгновение на его месте я увидел метровую глыбу льда, которая рухнула с неба, раздробив в щепки скамейку, отбросив меня на несколько метров в сторону и полностью размозжив попавшего под нее Милана Свазека.

Только ноги и пальцы рук торчали из-под глыбы льда. Я не сразу поднялся на ноги – я был контужен. Я пытался закричать, позвать на помощь, но голос меня не слушался. И прошло несколько минут, прежде чем сбежались люди и стали стараться сдвинуть с тела чешского ученого ледяную глыбу.

– Что это? – спрашивали люди. – Откуда это?

– С неба, – говорили другие.

Наконец я нашел в себе силы, чтобы произнести нужные слова:

– Это ледяной метеорит. И это не просто ледяной метеорит, а убийство человека, который проник в тайну звездных пришельцев.

Люди оборачивались ко мне и многие готовы были счесть меня сумасшедшим, но им мешало это сделать то, что я тридцать лет проработал в школе N2, стал ее завучем и каждый второй в городке в то или иное время был моим учеником.

Кто-то побежал звать пожарную команду, которая располагалась как раз за углом, но пока бегали, откуда-то появилась ненавистная мне рыжая хромая Дина Иосифовна.

– Доктор идет! – закричали люди. – Доктор идет, расступитесь!

Дина Иосифовна поглядела на останки Милана и сказала:

– Никакой это не метеорит. Принюхайтесь.

Люди стали принюхиваться, и многие, в том числе и я, поняли, что от тающей глыбы пахнет мочой. И вернее всего, она не могла быть ледяным метеоритом из космоса.

– Разве вы не видите, – продолжала женщина-врач, – что это упало из туалета пролетающего мимо самолета.

– Такого размера из самолета? – крикнул я. – Постыдитесь, Дина Иосифовна!

Тут прибежали пожарные и с помощью ломов откатили глыбу льда в сторону. Еще сильнее стало пахнуть мочой.

На Милана Свазека было страшно смотреть.

Милана положили на носилки и отнесли в морг больницы.

Пока его уносили, кто-то позвонил в часть ПВО, которая стоит за оврагом. Оттуда приехали специалисты, с кем-то связались по рации и сказали, чтобы люди не волновались и расходились. А так как командир роты в этой части Володя Бутт был отцом моего ученика, кстати, очень хорошего и способного мальчика, то он сказал мне по секрету, что ледяная глыба оторвалась от космической станции «Салют», а вовсе не от самолета. По расчетам, она должна была превратиться в пар, не долетев до Земли, но случилось что-то, не поддающееся расчетам, из-за чего она даже не растаяла и достигла Земли в виде куска ледяного аммиака.

Я понял, что правды я здесь не добьюсь, и не стал спорить с командиром роты. Схваченный печалью, я пошел домой. На углу нашей улицы меня догнала рыжая докторша.

– Что он успел тебе рассказать? – спросила она зловещим шепотом.

Я знал, что должен сохранить свою жизнь, – иначе не удастся разоблачить наших недругов.

– К сожалению, – сказал я, глядя ей прямо в зеленые бесстыжие глаза, – он не успел мне ничего рассказать.

Я ускорил шаги и быстро оторвался от хромоножки. За пазухой у меня была спрятана карта газового пояса, которую я успел вынуть из пальцев моего погибшего соратника. Я смею называть его соратником, ибо у нас была общая цель и если из наших рядов выпадает один боец, другой должен занять его место.

Ужасная трагическая история на этом не закончилась, так как через неделю я встретил моего знакомого капитана Володю Бутта, и тот под особым секретом, под видом беседы об успехах его чада, сообщил мне, что ледяную глыбу, когда она растаяла, разлили по сосудам и отвезли на исследование в Звездный городок. Но по дороге спецгрузовик, который вез сосуды, попал в аварию…

– Понятно, – сказал я.

– Это была случайная авария, – возразил комроты, который не знал о предыдущих событиях и жертвах, если не считать смерти чешского гостя Милана Свазека, которую он тоже считал случайностью – ведь его убило глыбой льда, которая падала сама по себе, а не была направлена злодейской рукой. Рука руке рознь, хотел сказать я, но сдержался – все равно он мне не поверит.

– По счастливой случайности один из сосудов остался цел, – продолжал мой собеседник. – И его удалось отвезти в лабораторию. Так вот, оказалось…

– Оказалось, что никаких выбросов фекалиев со станции «Салют» не было и не могло быть, потому что она работает на замкнутом цикле, о чем знает каждый мальчишка, – твердо сказал я.

– Ну, Семен Семенович, вы прямо как в воду глядели! – заявил комроты. – Это была совершенно чуждая нам жидкость, и, вернее всего, это все же был метеорит, вечный странник в глубинах космоса, который случайно столкнулся с Землей.

– Чего и следовало ожидать, – сказал я удрученно. – Знаем мы эти случайности!

– Но вы не представляете, какая радость охватила весь наш научный мир!

– продолжал радостно капитан Бутт. – Это означает, что мы не одиноки во Вселенной. Где-то далеко у нас есть братья! Братья по разуму.

Кто-то вошел в учительскую, и комроты стал прощаться. Он приложил палец к губам, показывая, что информация, которую он мне передал, пока еще секретная. Я не стал спорить.

Хотя, надо признаться, мне хотелось выйти на площадь и закричать на всю нашу страну, на весь мир:

– Люди, будьте бдительны! На нас надвигается беда хуже американского империализма! Я должен принести мои извинения Центральному Разведывательному Управлению США, которое при всех его недостатках и подлостях не убивает невинных людей ледяными глыбами из космоса.