Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.2"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 75 страниц)

7. ЛЮБИМЕЦ В ЛЕСУ

Они гнались за нами несколько километров. Им было лучше, чем нам, – у них были фонари. Но мы успевали залечь, затаиться в чаще, главное – быть неподвижными. Если ты неподвижен, с вертолета тебя не разглядеть. Я устал нести малыша. Хоть он был маленьким, но оказался очень плотным и тяжелым. Он почувствовал, как мне тяжело, и сказал:

– Я сам побегу. Я хорошо бегаю.

Я опустил Сеню на землю. Он был бос, а земля – холодная, мокрая.

– Ничего, – сказал он, – я больше не простужусь. Ведь когда бегаешь, то тепло, правда?

Нам надо было отыскать какое-нибудь место, чтобы затаиться. Но я не знал, конечно, окрестностей питомника, к тому же нас гнали, как охотники гонят дичь.

Мы вышли к небольшой речке, над которой нависали ивы, уже выпустившие сережки. Я скорее догадывался, чем видел. Месяц был узок и давал слишком мало света. Я все время боялся, что малыш ушибет или порежет ногу, мне-то было лучше – на мне были башмаки, еще старые, гладиаторские.

Чуть ниже по течению речка разливалась широко и негромко журчала по камням – там был брод.

– Давай я тебя перенесу, – сказал я.

Сеня засмеялся.

– Я люблю воду, – сказал он. – Ты иди там, а мне лучше перебраться здесь.

И прыгнул в речку, в глубоком месте – и пропал с глаз – лишь круги по воде.

Я сначала испугался – потом вспомнил: ведь мой малыш – рыбка.

Я снял башмаки и пошел вброд. Камни попадали под ступни, они были острыми, и было больно. У того берега неожиданно стало глубже – я провалился по пояс, и пришлось поднять над головой мои пожитки. Сене, который уже перебрался на другой берег, это показалось очень смешным.

– Тише! – прикрикнул я на него. – Ты что, выдать нас захотел?

Мой тон обидел мальчика, и он замолчал. Так мы и шли дальше молча. Мне бы попросить у Сени прощения, но за эту ночь я страшно устал и перенервничал. И все видел голубое под лунным светом лицо Маруси.

Тот, дальний берег реки, был высоким, но пологим. От брода вверх вела широкая заросшая травой и кустами дорога.

Начало светать. Воздух стал синим и морозным. Сеня бегал вокруг меня, подпрыгивал, чтобы согреться – он вовсе не устал. Я понял, что погоня отстала – вот уже полчаса, как не слышно треска вертолетов и криков охотников.

Дорога, по которой мы шли, через полчаса привела нас в заброшенное человеческое поселение. В тот день я еще не знал, что такие поселения назывались деревнями.

Деревня состояла из одной широкой улицы, по которой раньше текла дорога, а теперь все заросло кустами и даже солидными, в обхват, березами и елями. Деревянные дома, окруженные невысокими заборами, попрятались в заросли, а ограды давно упали и исчезли в траве. У некоторых домов провалились крыши, другие покосились и даже рассыпались. Но один из них, сложенный из толстых бревен, показался мне еще крепким. Хотя стекла в окнах были выбиты.

– Давай здесь поспим, – сказал я Сене.

Сеня покрутил головой, принюхался – обоняние у него дьявольское.

– Можно, – сказал он. – Здесь никто не живет, кроме маленьких животных, которые разбежались.

Мы пробрались сквозь кусты к дому. Дверь была приоткрыта – так и вросла в сгнившие доски крыльца. Но внутри сохранился даже пол.

Окна в доме были маленькие, и к тому же разделенные на дольки. В одной из долек правого окошка сохранилось стекло.

Меня удивило странное, некогда белое сооружение, стоявшее в комнате. С одной стороны в нем была ниша, в которой лежал проржавевший лист железа. Во второй нише под ней сохранился серый пепел.

– Я думаю, что это была плита, – сообщил мне Сеня. – Внизу клали топливо, а сверху – кастрюли.

Я сунул руку в глубь ниши и натолкнулся пальцами на округлый предмет. Я вытащил его, оказалось – это металлический горшок. Целый чугунный горшок!

– Давай спать, – сказал Сеня. – Здесь хорошее место.

Я вытащил два сухаря и протянул один малышу.

– Завтра, – сказал он. – Проснемся и поедим. Мы будем ужасно голодные. А сейчас больше хочется спать.

Сеня был прав.

Ноги болели, голова раскалывалась. Надо было бы пойти наружу и нарвать травы и листьев, чтобы сделать нам подушки. Но сил на это не было. Мы постелили на пол халат, обнялись и накрылись моим одеялом, чтобы было теплее, и сразу заснули.

Я проснулся от того, что на меня кто-то смотрел.

Я лишь приоткрыл глаза – но не вскочил, ничем не показал, что я очнулся.

На полу, в метре от меня, сидело небольшое пушистое животное. У него были короткие треугольные уши, большие зеленые глаза, серая спина и голова, но белая грудь и белые лапы. Я вспомнил, что видел изображение этого животного в атласе в библиотеке Сийнико. Этот зверь был некогда домашним и назывался кошкой. С ликвидацией сельских поселений и организацией людей на новом уровне кошки были объявлены экологически неприемлемыми и подлежали уничтожению.

А здесь кошка выжила и даже пришла посмотреть на людей.

Я вовсе не испугался этого животного – оно и не собиралось на нас нападать, да и зубы у него были маленькими. Оно мне даже показалось красивым.

Я осторожно толкнул Сеню, который спал, прижавшись ко мне. Тот сразу проснулся, открыл глаза и обрадовался, увидев кошку.

Он поднялся. Кошка смотрела на него с удивлением, настороженно.

Она подпустила крадущегося Сеню на два шага, а потом легко отступила назад. Она не хотела, чтобы ее трогали.

Сеня остановился. Кошка вспрыгнула на подоконник и внимательно смотрела на нас.

– Не трогай ее, – сказал я. – Не пугай.

– Я знаю, – сказал Арсений, – она здесь живет, и мы будем теперь жить вместе.

Кошка сидела в окне, подсвеченная утренним солнцем. Солнце пробивалось сквозь раскрывающиеся листочки деревьев, и тени их были ажурными, как кружева, которые вязала по вечерам госпожа Яйблочко.

Было тепло, а днем станет еще теплее. Я порадовался, что мы убежали в теплое время. Зимой мы бы замерзли или нас нашли бы по следам.

Сеня подбежал к окну. Кошка спрыгнула с окна в заросли.

– Очень большое солнце! – сообщил Сеня. – Ты не представляешь, какой я голодный.

Тут я сообразил, что я тоже голодный.

– А у нас нет ни спичек, ни зажигалки, – сказал Сеня. – Значит, мы теперь будем есть все только холодное.

– Да, – вынужден был согласиться я. – Я так спешил, что почти не взял еды.

– Доставай сухари! – сказал Арсений. – А я принесу воды.

Он взял чугунный горшок и направился к двери.

– Я с тобой, – сказал я. – Далеко не убегай.

– Здесь вода близко, – откликнулся он. – Я воду чую.

Он убежал. Я вышел следом за ним. Я следил, как мальчик побежал вниз по улице – там, оказывается, протекал ручеек.

Я посмотрел вдоль деревни в другую сторону – вершину холма занимало двойное каменное здание. Низкая половина была похожа на большой дом, а высокая – на башню. Вершина башни обрушилась, но над низким домом была башенка с украшением сверху, похожим на луковицу, из которой криво вырастал крест.

Наверное, в этом доме жил начальник деревни, подумал я. Надо будет сходить туда.

Погони вроде бы не было – я ее не ощущал. Арсений, который возвращался от родника, прижимая к груди горшок с водой, также был спокоен. Кошка шла за ним в отдалении, как будто решала для себя сложную задачу, признать в нем друга или игнорировать.

Я стоял на пороге дома, смотрел, как поднимается мальчик с чугунком, и понимал, что я не представляю, как себя вести дальше. Даже если будет тепло, нам не выдержать здесь больше чем несколько дней – я не представлял, что мы будем есть. Да и зачем жить в этой деревне?

Надо уходить к городу, к людям.

А надо ли? Где мне найти людей, которые думают, как я, которые тоже хотят выгнать спонсоров и тех, кто помогает им править нами? А может быть, я один такой на всей Земле? Может быть, все довольны?

Так ничего и не решив, я взял у Сени чугунок и попробовал на вкус воду – вода была хрустальная, холодная. Потом Сеня полил мне на руки, и я ополоснулся. У нас было четыре сухаря. Два мы съели за завтраком, а два оставили на вечер. Мы положили сухари на полку, потому что не знали, что ест кошка – если она ест сухари, то лучше их держать от нее подальше.

Потом мы с Сеней пошли наверх, к каменному дому с крестом, но не дошли до дома, как Сеня углядел, что речка, которую мы переходили ночью, сливается с другой – широкой. Он сказал, что сбегает, поглядит. Он обещал быть осторожным.

Я вошел в каменный дом.

В нем было холодно. Через провал в крыше намело сугроб снега, который так и не растаял. На стенах дома были нарисованы картины, изображающие людей, одетых в простыни. Я попытался понять смысл в картинах, которые рассказывали какую-то историю, но не смог. Там же было еще несколько картин, нарисованных на деревянных досках. На них тоже были изображены древние люди. На двух или трех – женщина в платке, державшая на руках маленького ребенка.

Я злился, потому что не мог понять, зачем людям нужен такой дом.

Внутри было очень тихо, шум весеннего леса доносился сюда как комариный звон. Я услышал, как треснул сучок под ногой человека. Человек шел медленно. Это был не Сеня. Я сделал шаг к стене и замер. Шаги были слишком слабыми и вялыми, чтобы принадлежать моим преследователям, но все же в незнакомом месте нужно быть осторожным. Я вытащил до половины нож.

Темная согбенная фигура с палкой появилась в дверном проеме. Сразу было ясно, что это старый человек.

Я не стал окликать его. Пускай делает что хочет. А то еще испугается.

Старик прошел в центр зала и остановился, словно в нерешительности.

Лица его мне было не видно, потому что его черная ветхая одежда заканчивалась наверху капюшоном, в котором оно пряталось. Лишь серая борода висела, не касаясь впалой груди.

Глядя на картину, изображавшую женщину с ребенком, он принялся невнятно и быстро бормотать. Я различал отдельные слова, но не мог понять общего смысла его монолога. Старик говорил и говорил… и тут снаружи раздался детский крик:

– Тим, где ты? Дядя Ланселот…

Я невольно пошевелился, и старик резко обернулся ко мне.

Я видел, что он испугался – он был такой слабый и старый.

– Не бойтесь, – сказал я. – Я не желаю вам зла. Мы здесь вдвоем с мальчиком.

– Храни вас господь, – сказал старик. – Я уже никого не боюсь.

Солнечные лучи пробивались сквозь высокие окна, и когда старик обернулся ко мне, я увидел, что у него изможденное, мятое, желтое лицо, на котором ярко видны черные глаза. Рука, лежавшая на набалдашнике трости, раздулась в суставах и, как лицо, была покрыта морщинами.

– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Тим. Или рыцарь Ланселот. Мы с мальчиком Арсением бежали из питомника и прячемся здесь. Мы не знали, что вы здесь живете.

– А я не здесь – я в лесу живу, – сказал старик. – В церкви жить опасно – место высокое, открытое, сюда эти заваливаются.

– Кто такие – эти?

– Милиционеры, – сказал старик. – На рыбалку прилетают на своих вертолетах.

– Люди? – спросил я. – Не спонсоры?

– А жабам здесь чего делать? – сказал старик. – Жабы наших лесов не любят.

– А мы с Сеней здесь ночевали, – сказал я.

Видно, услышав наш разговор, в дом вошел Сеня и вовсе не испугался незнакомого старика. Он подбежал ко мне:

– Смотри! – Двумя руками он прижимал к груди чугунок, полный небольшими рыбками. Некоторые еще шевелились.

– Это еще откуда? – Только тут я заметил, что мальчишка совершенно мокрый.

– Там большая река! – торжествующе объявил Арсений. – Я в нее нырнул

– ты же знаешь, что я могу. Мне в воде даже лучше. Я их догнал, теперь у нас есть еда.

Он ждал похвалы. Он был горд собой.

– Молодец, – сказал я.

Мальчик поправил упавшую на лоб мокрую прядь волос. Старик со страхом смотрел на его перепончатую руку.

Он провел крест-накрест рукой перед своим лицом.

– Вы меня боитесь? – удивился малыш.

– Господь с тобой, – сказал старик. – Никого я не боюсь. Молитвой оберегу себя.

Но было ясно, что он боялся.

– Дай мне нож, – сказал Сеня.

– Зачем?

– Я почищу рыбу, сниму с нее чешую, выпотрошу. Мы же не дикие!

– Мы же не дикие, – улыбнулся я и отдал малышу нож.

Сеня помчался прочь из дома, который старик назвал церковью.

– А вы где живете? – спросил я.

– У меня землянка есть, в самой чаще. Меня не найдешь.

– Вас могут обидеть? – спросил я.

Старик даже не понял меня. Потом вдруг улыбнулся – а не улыбался он давно, и, по-моему, его морщинам стало больно.

– Меня и звери и птицы не опасаются, – сказал он. – Из рук моих едят. Я же здесь почти всю жизнь прожил.

– Как же так?

– Я в эти места пришел, чтобы приход принять, – сказал он, поведя рукой вокруг себя. – Батюшка помер, а люди здесь еще жили, и в лесу многие прятались. Потом кто умер, а кого вытравили, как крыс. И в деревне уже жить стало нельзя. Я в схимники ушел. Приду в храм, помолюсь и снова в лес.

– Храм, – повторил я, – помолюсь.

Старик наклонил голову.

– Молодой человек, а ты хоть знаешь, где стоишь?

– В храме, в церкви, – сказал я. – Вы же сказали.

– А что есть храм?

– Вот этот дом. Дом с картинами, – сказал я.

– А о Боге знаешь? – Старик стал строг. Я почувствовал свою вину.

– Не знаю, – ответил я.

– Темная, значит, душа, – сказал старик.

Я не стал спорить. Я сказал:

– Пойдемте в наш дом, там Сеня уже, наверно, почистил рыбу.

– Я мяса не ем, – сказал старик. – Уж лет пятьдесят как не ем.

– А что же вы едите?

– Что лес даст, что на грядке выращу, чем пчелы поделятся, – сказал старик.

Все же я уговорил старика пойти со мной. И я понял, что старик, хоть относится к нам не только с недоверием, но и с некоторой неприязнью, особенно к Сене из-за его пальцев, страшно стосковался по людям. И он пошел с нами.

Когда мы пришли, Сеня еще чистил рыбу – он не очень умел управляться с ножом. Я отобрал у него нож и сам принялся чистить и потрошить добычу. А осмелевший старик, которого звали Николаем, тем временем выпытал у нас, кто мы такие, отчего бежим и скрываемся.

Я очистил рыбу и еще раз спросил старика, не хочет ли он присоединиться к нам.

Сеня был горд собой – все же добытчик! Он взял одну рыбку и впился в нее зубами. Я же не посмел следовать его примеру, потому что раньше не ел сырой рыбы. К тому же стеснялся старика.

Дед Николай ахнул, глядя на Сеню.

– Что ж ты делаешь, чертяка! – закричал он.

– А что? Я голодный, – сказал Арсений.

– Сырую, да без соли! Что же, лень пожарить или сварить? Может, ты и не человек вовсе?

– Такой же, как мы с вами, – сказал я. – Только над ним делали операции.

– И очень хорошие! – с вызовом заявил мальчишка. – Если бы не я, кто бы рыбу поймал? А я еще и завтра поймаю.

– Рыбу есть сырую грех, – твердо заявил старик.

– У нас нет спичек, нет огня, – сказал я. – Мы не можем варить и жарить.

Старик надолго задумался. Малыш схрупал три рыбины и сказал:

– Соли нету. Безобразие, надо было с собой захватить.

Неожиданно старик заговорил:

– Сейчас пойдем ко мне. В землянке у меня переночуем. Там у меня огонь есть, и поесть что – будет.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Мы вас стесним.

– Пускай он сам живет, – сказал Сеня. – А мы – сами.

Старик ему не нравился, потому что тот не мог скрыть своей неприязни к рукам и ногам мальчика.

Мы молчали. Я размышлял. И не знаю, что бы придумал, но тут далеко-далеко послышался звук летящего вертолета. Первым его услышал Сеня

– вскочил.

– Летят, – сказал старик. – Они, конечно, здесь вас искать будут. Деревня для них – место известное. Они и решат, что вы здесь таитесь. Идемте, только быстро.

Я подхватил одеяло и прочие мои вещи, Сеня, все поняв, взял чугунок с остатками рыбы.

Отец Николай первым резво выскочил из дома и, стуча палкой по земле, затрусил к лесу, стараясь не выбегать на открытое место. Мы бежали следом.

Мы спешили не наверх к церкви, а взяли ниже, к берегу большой реки, под защиту тесно стоявших вековых елей. От опушки леса я обернулся и увидел, что вертолет опустился возле храма, из него выпрыгивали милиционеры и белые халаты – люди спонсора.

– Идем, идем, – торопил меня старец. – До моей землянки верст пять, да через болото.

Когда, проваливаясь в грязь, прыгая с кочки на кочку, мы пробирались через обширное, поросшее редкими осинами болото, я спросил отца Николая, зачем он спрятался в таких сырых местах? А он сказал:

– Они с собаками облавы устраивали, тех, кто из деревни недалеко ушел, на сухом месте скрывался – всех выследили и перетравили. А через болото не сунулись – оно же бескрайнее.

Через час мы выбрались на сухое место – на небольшой остров среди болота.

Остров был песчаным и покрыт шапкой могучих сосен.

Там и скрывалась землянка отца Николая – сухая, довольно большая, полная запасов, оставшихся еще с зимы.

Сеня не любил сидеть в землянке. Он шастал по болотам, по лесу, нырял в бездонные черные озера в еловых борах, ловил рыбу и раков. Его не интересовали бесконечные рассказы отца Николая, впервые за тридцать лет обретшего внимательного слушателя.

А я слушал. Рассказы старика были большим и многоцветным куском в мозаике, именуемой История Земли. Старик-отшельник, настоятель храма, в котором полвека никто не молился, рассказывал мне ее вечер за вечером, то сидя у очага, то работая на маленьких делянках, разбросанных по лесу так, чтобы не вызвать подозрений у дежурного вертолета.

Я узнал о боге и храмах, о людях, которые ему служили. Но я был поражен тем, что до прилета спонсоров у людей был не один бог, а много. Некоторые верили, что есть всемогущий бог Христос, а другие называли бога Магометом, а третьи – Буддой и страшно между собой ссорились и даже воевали, чтобы выяснить, какой из богов главнее. А еще у людей были антибоги, их называли дьяволами. Отец Николай был глубоко убежден, что спонсоры – порождение дьявола, а может быть, и сами дьяволы, которые присланы на Землю для наказания людям за то, что они вели себя неразумно, воевали между собой, не радели о своей Земле и совершали преступления.

Отец Николай весь находился в прошлом, в том времени, которое кончилось с прилетом спонсоров. Сам он того времени не застал, ему было примерно семьдесят лет – он делал зарубки на палочке, которую хранил в землянке, но потом эту палочку потерял. Но он помнил еще с детства времена, когда людей на Земле было много, когда в деревнях жили люди. О прилете спонсоров ему рассказывал отец, но сами спонсоры в эту деревню не прилетали. Оказывается, завоевание Земли прошло не в одночасье, как я себе представлял, а постепенно. Вначале была видимость сотрудничества, а если были конфликты, то их как-то улаживали. В течение многих лет спонсоры хоть и присутствовали на Земле и занимались спасением ее природы, продолжали чего-то опасаться. Лишь постепенно, год за годом, они набирали силу и решительность.

Истребление «лишних» людей, которые своим существованием угрожали природе, спонсоры вели руками милиции. В один несчастный день на деревню или село опускалось несколько вертолетов с милицией, которая забирала мужиков – говорили, на работы по контракту, на год, на два. И больше этих мужиков никто не видел. А на следующий год или через несколько месяцев то же случалось в другой деревне. Великая идея спасения Земли проводилась спонсорами последовательно, спокойно и неотвратимо. Жизнь наступила бедная и скудная, потому что нельзя было ездить в город, поезда больше не ходили, машины тоже – ездить разрешалось лишь милиции и верным друзьям спонсоров, тем, кто помогал им. И неизвестно было – есть иные города и страны или кончились. Осенью по деревням пролетали милиционеры и отбирали урожай. Мало кто убегал в лес – в деревне одни бабы, у них дети. Все ждали, когда вернутся мужчины, хоть и сами уже не верили, что вернутся. Милиционеры и пропагандисты проводили занятия. Бабы и дети научились петь возвышенные песни и читать стихи о Великом друге – спонсоре, о том, что пора спасать Мать-родину.

Отец Николай оставался в пустеющей деревне до последней возможности. В соседних деревнях, где еще оставались люди, он тоже исполнял службы – кого крестить, кого хоронить. Венчать было некого.

А потом случилось, что он был на Выселках, в двадцати километрах от Поленова, где и стоял храм, вернулся к себе – а в деревне ни одного живого человека. Будто всех корова языком слизала. Вывезли. Он кинулся в Серпухов. Но пройти туда не смог. Побывал там только через два года – когда Серпухов был уже пустой и зарос травой.

За последние полвека он людей-то видел раз или два. Но люди это были дикие, как звери. Он их боялся и прятался посреди болота.

В храм он ходил молиться. Храм не был нужен спонсорам – ни иконы, ни фрески не нужны. Спонсоры их как бы не видели. Впрочем, старик признался, что и он ни одного спонсора в глаза не видал. Господь уберег. Прожил жизнь, а спонсора не видал. Милицию видал, пропагандистов видал, а настоящего дьявола – нет.

Я внимательно и терпеливо слушал старика. Хоть он повторялся и с каждым днем порции нового в его речах уменьшались.

Рассказы отца Николая меня угнетали. Оказывается, уже пятьдесят лет назад в этих краях не осталось людей. А если так по всей стране и по всему миру? Если я опоздал родиться? Кто мои соратники: бывший служитель бога Иисуса и мальчик, который может плавать под водой? Даже мои друзья по школе гладиаторов уже мертвы…

А пока суть да дело, мы с Сеней продолжали жить в землянке у отца Николая. Наступило лето, болото подсохло, и старик стал втрое осторожен – он боялся, что с неба могут заметить дым от нашего очага. Арсений окреп, загорел – он больше любил воду, чем воздух.

Старик знал, какие грибы съедобные, а какие ядовитые. Он научил меня

– полагал, что это знание полезно, если я окажусь в лесу один, без друзей…

И еще я обзавелся зажигалкой – кремнем и огнивом.

Сеня и старик привыкли друг к другу, и отец Николай уже не считал мальчика исчадием ада. Сеня старика любил, но совсем не слушался.

Июнь был в самом разгаре, ночи стали совсем короткими, очень красиво пели маленькие птички, которых отец Николай называл соловьями. До августа, когда спонсоры начнут истреблять людей, оставалось всего два месяца. Я не мог далее жить в лесной землянке, потому что если погибнет Москва, людей в России останется совсем мало. Я не знал, к кому обратиться за помощью, но надеялся, что если я доберусь до Москвы, то обязательно кого-то найду. Я надеялся отыскать кого-нибудь в метро, а может быть, проникнуть в школу гладиаторов – ведь такие школы еще остались. Я должен ходить и рассказывать об опасности и предупреждать людей.

– Поймают тебя, – говорил мне на это отец Николай. – Народ у нас слабый, вымирающий, как зверь мамонт, сами же тебя властям сдадут. И станешь ты мучеником.

– Я не хочу быть мучеником, – сказал я.

У нас было плохо с солью, отец Николай использовал вместо нее золу от очага. Так что рыбу и грибы мне на дорогу мы сушили. У нас с Сеней было свое хозяйство – и неплохое. Мы собрали всякие вещи по деревенским домам – у нас были и кружки, и бутылки, и кастрюли, и горшки. С одеждой было хуже

– ткани почти не сохранились. Но я сделал Сене длинную распашонку из докторского халата, который унес из питомника. Может быть, эта одежда была не очень красивой, но Арсению она нравилась.

Остатков халата хватило мне на заплечную суму.

Сеня не хотел отпускать меня, но я обещал вернуться скоро. Я попросил отца Николая и Сенечку собирать и заготавливать на зиму побольше еды – ведь, может быть, я приведу с собой людей.

Я уже был почти готов к походу и решил начать его с бывшего города Серпухова, как случилось событие, изменившее мои планы.

Странный след я обнаружил возле деревни в низине, у родника.

Я возвращался с добычей, собранной по чердакам. На одном я отыскал сундук, в котором сохранились ремни, высохшие, но крепкие, а также резиновые подошвы. Я был рад такому улову.

День был жаркий, солнце стояло высоко. Я спустился к роднику.

И понял, что недавно здесь кто-то был.

Тонкие ветки у самой воды были сломаны, а на мокрой низине возле воды был виден странный след – будто к роднику подъезжал автомобиль на старых шинах.

Я сразу насторожился. Но вокруг стояла глубокая полуденная тягучая тишина. Жужжали насекомые, пели птицы. Как могла сюда заехать машина?

Я осторожно пошел в сторону, куда вел след. Я должен был выяснить, что это такое. Любой неизвестный здесь – смертельная опасность.

Я вновь увидел след наверху, в траве – трава была примята таким же колесом, как и у родника. Причем это случилось совсем недавно – ведь трава скоро поднимается и забывает о том, что ее примяли.

Следуя за незнакомцем, я вышел из деревни и бывшими огородами дошел до заросшей осиной пашни. Интуиция говорила мне, что чужой рядом.

Я достал кинжал. И замер, прижавшись боком к толстому стволу.

И тогда я услышал голос:

– Не бойтесь меня.

Голос был высоким, будто детским, и в то же время не настоящим – такие голоса звучат во сне, заманивая тебя в темную чащу леса.

Я повернулся в ту сторону, откуда он донесся. Сплошная листва лещины была недвижна.

– Я не сделаю вам зла, – сказал голос.

– Тогда выходите, – сказал я. – Почему вы прячетесь?

– Потому что вы можете испугаться и убить меня, – ответил голос.

– Почему я должен испугаться?

– Потому что вы меня раньше не видели.

– Смешно, – сказал я. – Мало ли кого я раньше не видел!

Между стеной листвы и мной была небольшая прогалина, метра в три, поросшая невысокой травой.

– Выходите, – сказал я. – А то получается неправильно: вы меня видите, а я вас – нет.

Листья раздались, и на поляну вывалилось чудовище, вид которого неизбежно должен вызвать отвращение у любого нормального человека.

Я отшатнулся от громадной, толстой, метра в полтора длиной, а толщиной в человеческий торс, мохнатой гусеницы, поднявшейся на задние ноги и шевелящей перед блестящим панцирным животом несколькими парами снабженных когтями передних лап. Глаза этого существа были стеклянными, большими и неподвижными.

Я отшатнулся, но не убежал.

– Вам страшно? – спросила гусеница. – Но я совершенно безобиден.

– Я знаю, – сказал я. – Это от неожиданности. Я и не знал, что вы бываете таким большим… то есть я не знал, что вы умеете говорить! Черт побери…

Ползун опустился, как бы садясь и изгибая в мою сторону нижнюю часть тела.

– Вы меня не боитесь, – сказал он утвердительно. – Вы меня знаете?

– Так вы же ползун! – сказал я.

– Нас так называют здесь, – согласился ползун. – Но я здесь один и я убежден, что мы с вами раньше не встречались.

– А я и не говорю, что встречались, – сказал я. – Только вы ползун, и я никогда не подозревал, что ползуны разумные. Мы же вас тысячами на переработку пускали!

– Что вы сказали?

– Я работал раньше, – сказал я, – на кондитерской фабрике. Там убивали таких как вы, маленьких. Только я не убивал – я грузил в контейнеры.

– Вы там были! – Голос ползуна поднялся до крещендо. – Вы это видели!

– Но ползуны несознательные, неразумные, – сказал я. – Я это видел. Я знаю.

– Вы там были! – простонал ползун.

Он был мною недоволен.

– А вы там тоже были? – спросил я. – И убежали, да?

После долгой паузы ползун сказал:

– Да.

– А почему вы разумный, а они нет?

– Скажите, – ползун отвернул голову от меня и стал столбиком, опираясь о землю двумя парами крепких, широко расставленных лап. – Скажите, а если вы родите маленького человека, совсем маленького, и сразу отнесете его на кондитерскую фабрику, он будет разумным?

– Это ваши дети?

– Это совсем маленькие, – сказал ползун. – Они еще не умеют говорить. Они еще не умеют думать. Им надо жить четыре года, пять лет, чтобы научиться говорить. Вы теперь понимаете?

– Так что же, получается, что спонсоры едят ваших детей?

– Вы тоже едите чужих детей, – сказал ползун невесело. – Вы едите рыб и животных, вы едите яйца птиц, которые еще не умеют говорить.

– Но мы не едим тех, кто разумный.

– А никто не знает, что маленький ползун будет когда-то разумным. Этого никому не говорят. Даже большинство спонсоров об этом не знают. Есть инкубаторы, в них выводят маленьких. Потом их немного растят. Потом их убивают. Это очень полезная пища, спонсоры ее кушают, но они не знают, что они кушают.

Я верил этой гусенице и не боялся ее. Но я же кидал убитых ползунов в контейнеры!..

– Вы не виноваты, – сказал ползун. – Вы не знали. Спонсоры кушают всех. Они кушают вашу планету, они кушали нашу планету.

– Но матери… где матери малышей?

– Мне сложно объяснить систему размножения, – сказал ползун. – Это надо изучать. Если интересно, я потом расскажу.

– Значит, взрослых ползунов здесь нет?

– Взрослый – я, – сказал ползун. – Они завозят сюда оплодотворенную икру – это экономично. И никто не знает.

– Но зачем? Разве на Земле мало пищи?

– Есть пища, а есть оптимальная пища, – сказал ползун, покачиваясь, как кобра, желающая нанести укус. – Наши дети – идеальная пища. Теперь ее потребуется больше. Людей станет еще меньше, а такой пищи надо больше.

– Вы знаете, что людей будет меньше?

– Я немного знаю.

– А почему вы здесь?

Живот у ползуна был хитиновый, блестящий, словно рачий хвост. А на боках и спине росла торчком шерсть. Ползун был некрасивый и даже страшный. Но я привык к ползунам. К тому же если чудовище с тобой разговаривает и даже жалуется тебе – трудно его бояться.

Ползун не хотел отвечать на мой вопрос. Если бы его глаза не были неподвижны, я бы сказал, что он рассматривает травинки.

– Я иду, – сказал ползун наконец.

– Неужели? И куда же вы идете?

– В Аркадию, – сказал ползун.

Это слово мне ничего не говорило.

– Где эта Аркадия? – спросил я.

– Далеко, – сказал ползун.

– Вы пойдете со мной? – спросил я.

– Куда?

– Я тут недалеко живу. Там мои друзья.

– Я не отвечу, – сказал ползун.

– Вместе лучше, – сказал я.

– Вместе лучше, – как эхо ответил ползун, но не двинулся с места.

– Вы идете?

– Нет, извините, – сказал ползун и опустился на лапы, превратившись в самую обыкновенную, правда, крупную гусеницу.

– Я пошел, – сказал я.

Ползун начал отходить от меня задом наперед.

Я подумал, как же он не доверяет людям – всем, потому что на нашей планете убивают его детей.

– Тогда счастливо оставаться, – сказал я, хотя расставался с ним с сожалением. Любое существо, встреченное мною, что-то может рассказать. И ползун тоже. Ведь где-то он скрывался, сбежав с кондитерской фабрики, в чем я почти не сомневался, где-то научился русскому языку, зачем-то попал в этот лес, кого-то ждет…

Ползун скрылся в зарослях, я не преследовал его.

Я повернулся и пошел прочь из леса. Сзади было тихо.

Я вышел к роднику, а от него, напившись, пошел к храму.

Пройдя несколько домов, я остановился.

Как легкомысленно с моей стороны уйти, ничего не узнав! Ведь недалеко отсюда, за болотом, наша землянка. Там старенький отец Николай и маленький мальчик. А если появление ползуна – одна из попыток выследить нас? И я так легко попался на его речи о зверском уничтожении маленьких ползунов?

Могу ли я ему верить?

Конечно же, ответ был отрицательным.