Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.2"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 75 страниц)

11

Я не хотел возвращаться в наше отделение.

Мне все было противно.

Потому что жизнь прошла и кончилась неудачно. Надо было сказать Даше, каких мужей и детей подготовила ей судьба в лице очаровательной Марии Тихоновны. Но жалко человека.

А меня кто пожалеет?

За последние два дня я преодолел в себе страх перед Институтом. Меня воспитали таким робким: за пределы отделения – ни-ни! Нечего нам там смотреть. Мы – супермены, мы – герои! Паспорта? Какие еще паспорта? Мы живем в центре мира и не желаем его по пустякам покидать.

Здорово нас воспитывал Григорий Сергеевич!

Я поймал себя на том, что готов занять место скептика Лешеньки.

Значит, не так уж глубоко мы были кондиционированы, если я стал другим в считанные часы.

Теперь я уже не боялся.

Я не спеша шел по коридору. Не таясь, заглянул в палату к маршалу.

Рядом с ним у приборов дежурила молоденькая, незнакомая мне сестра.

– Как его фамилия? – спросил я, будто мне положено было задавать такие вопросы.

– Господин Муслимов, – пискнула сестра. – Акбар Махмудович.

– Правильно, – сказал я. – Коммерческий пациент?

В палате было полутемно, чтобы свет не мешал реципиенту.

– Я не знаю, – сказала сестра. – Спросите у завотделением.

– Спасибо, – кивнул я.

И сразу исчез, чтобы не отпечататься в ее памяти. Впрочем, это уже не так важно.

В следующей операционной горел яркий свет.

Дверь приоткрылась, и, когда оттуда выходила хирургическая сестра, я увидел в щель самого Костандиева – ведущего хирурга. «Он – господь бог трансплантации, – сказал как-то про него Григорий Сергеевич. – Он берется только за сложнейшие операции.

Что случилось?

Неужели «Наутилусу» суждено лишиться еще одного матроса? Кто из нас? Почему мне не сказали?

Я поспешил в отделение.

Только не я!

Я испугался?

Да, я испугался. До сегодняшнего дня мне было все равно – умереть или жить. Лучше погибнуть настоящим самураем. А теперь я хочу жить?

Я очень хочу жить.

Я буквально ворвался в наше отделение.

На табуретке возле кладовки сидела, скорчившись, санитарка Оксана. Она тихо плакала, и ее узкие плечи крупно дрожали. Я даже не сразу ее узнал.

– Ты что? – спросил я.

– Иди, дурачок, иди, – ответила она не сразу.

Что еще случилось?!

Должно было что-то случиться. Мой мир начал рушиться, а я ехал верхом на лавине и знал, что в любой момент она накроет меня с головой.

– Ленку жалко!

– Кого?

– Ленку нашу.

– Что случилось?

– Под машину попала.

– Когда?

– А как «бегунок» оформила, вышла, и тут же на улице, перед больницей… И сбежал, гаденыш. Даже номера никто не запомнил! Ну кто на такой скорости по центру ездит? Их же вешать надо!

Только что, утром, она говорила с доктором. Ее уволили.

И сразу погибла?

И никому ничего о нас не расскажет?

Я хотел, чтобы она рассказала?

Да, оказывается, я этого хотел. В глубине души я надеялся, что Лена не станет молчать. Ведь если она сделала Володичке укол, она уже решилась.

Ребята собрались в нашей спальне.

Десять человек.

Нас осталось всего десять… Десять негритят резвились на просторе. Один из них утоп, ему купили гроб…

– Ты про Ленку слышал? – спросил Рыжий Барбос.

– Оксана сказала. Для кого готовят операционную?

– Готовят? – Я их удивил. Они об этом не слыхали. Василек сказал:

– А ты, Иванушка, сходи к своему доктору. Ты же с ним дружишь! Он тебе и скажет: нужна нам головка Рыжего Барбоса.

– Помолчи! – рассердился Барбос.

– Я не дружу с доктором, – отрезал я. – Я ваш брат.

– А я уж начал сомневаться, – сказал Василек.

– Не лезь к Ваньке, – сказал Черный Барбос. – Будем между собой кусаться, им легче будет нас сожрать. Они же бессовестные.

Кто-то должен был первым сказать такое слово. Слово упало как камень. Но не разбилось. Только пол прогнулся.

– Они Ленку убили, – сказал Костик.

– Может, случайность, – засомневался Барбос. – Она отвыкла ходить по улице. Все-таки год на казарменном положении.

– А они разве не выходят? – спросил Василек.

– Мне кажется, что только доктора могут выходить. Но точно не знаю.

Мне хотелось повеситься. Сначала Дашка с ее глупой свадьбой, потом Лена, да к тому же собственные братья относятся к тебе как к врагу.

– Для кого же готовят операционную? – подумал вслух Василек. – Может, ты, Иван, сходишь спросишь?

– Ну почему я?

– Не обсуждается, – заявил Костик.

Я пошел в ординаторскую. А почему я должен стесняться? Речь идет о нашей жизни.

До ординаторской я не дошел, потому что в коридоре сразу встретил доктора Блоха.

Он брел, глядя под ноги. И чуть пошатывался.

– Простите, – сказал я. – Для кого готовят операционную? Он не ожидал услышать мой голос и не увидел сразу. Его шатнуло, и он оперся ладонью о стену.

– Операционную? Мне не доложились. Но думаю, что не для нас. Спроси Ленку.

– Что вы говорите! – испугался я. – Лена же погибла. Оказывается, он об этом не знал.

– Ладно, – сказал он, – шуточки. – И бессмысленно улыбнулся.

– Лену убили, – сказал я.

– Лену убить нельзя. Убивать плохо. Не мели чепуху.

– А нас убивать можно? – спросил я.

– Кого вас? – Доктор отпустил стену, но, видно, она стала валиться на него, потому что он пошатнулся и повис на мне. От доктора пахло плохими мужскими духами. Ботинки были не чищены. Раньше я не обращал на это внимания, я вообще на Блоха обращал внимание только в отсутствие кумира.

– Разве я – не человек?

– Ты?

Эту задачку Блох был не в силах решить. Но его мучила мысль…

– Ленка, ты говоришь? Она где?

– Ее убили. Полковники убили, – сказал я.

– Нет никаких полковников.

– Полковники убили, – услышал я за спиной голос Костика. – Мы больше знаем, чем нам положено.

– А мне, – сообщил нам Блох, – все это надоело. Вы не поверите!

Говорил он с трудом.

– Слушайте меня внимательно, – сказал я, прижав его к стене. За моей спиной стоял Костик. И это было хорошо. Он лучше умел выражать мысли. Я был талантливым, а он умным. В пределах одного клона.

– Слушайте! Ответьте на один вопрос. Только на один. Для кого готовят операционную?

– Это не маршал, – доверительно сказал Блох. – Это большие деньги. Так что ваш Лешенька погиб зазря. А я уйду.

– Никуда ты не уйдешь, – остановил его Костик. – Лена уже пыталась уйти.

– Для кого готовят вторую операционную? Для кого из нас?

– Для кого из нас? – тупо повторил Блох. И тут подошел заведующий отделением.

– Отпустите его, – сказал Григорий Сергеевич. – Вы совершенно распустились.

Непонятно было, к кому относился последний упрек. Но в его голосе было столько власти, что даже Блох протрезвел. Отпустил стену и выпрямился.

– Тебя, Иван, интересует, для кого предназначена вторая операционная? Для этого совсем необязательно мордовать лечащего врача. Я предупреждал тебя, Иван, что твои приключения закончатся плохо. Эта операционная не имеет отношения к вашему клону. И немыслимо подозревать меня в том, что я могу что-то утаить от вас. Эта операционная готовится для девицы, которая пищит на сцене под нелепым псевдонимом Травиата и которой месяц назад президент вручил орден «За заслуги перед Отечеством». Потому что она – национальное достояние Федерации.

– Травиата? – В моем голосе, видно, прозвучало столько всего, что Костик тревожно спросил:

– Ты чего, Ваня?

– Надеюсь, тебе есть о чем подумать, Ваня, – сказал Григорий Сергеевич.

Он протянул длинную руку, схватил за плечо своего помощника и повлек к ординаторской.

– Вы хотите сказать?… – спросил я.

– Именно это я и хотел сказать.

– Но этого быть не может!

– Поверь мне – это решение ученого совета. И я не в силах его изменить. Завтра операция.

– Мне надо вам все объяснить!

– Ой, только не это, – раздраженно бросил доктор. – Мне все это ужасно надоело.

– Ему надоело! – Блох поднял палец к потолку. – На-до-е-ло!

Григорий Сергеевич потащил Блоха по коридору и, когда спиной почувствовал, что я все-таки иду следом, крикнул, не оборачиваясь:

– Я тебе не помогу! Уйди! Я с тобой вообще разговаривать больше не желаю!

Доктора исчезли за дверью, а Костик удержал меня за локоть.

– В самом деле, пустой номер. А что, твою красотку принесут на алтарь Отечества?

– А она, дура, думает, что ее готовят к счастливому браку.

– Браки заключаются на небесах, – заметил Костик.

У нас у всех вместо чувства юмора получилось чувство иронии.

– Там совокупятся ваши физиологически неполноценные души, – закончил он сентенцию.

– Души не бывают неполноценными, – возразил я.

– Что будешь делать? – спросил Костик.

– Думаю.

– Думай скорей. Ужин близится.

– Она решила, что мы с ней должны пожениться, – признался я. – И ей Мария Тихоновна разрешила. Значит, их главврач уже знала, что Дашку выбрали. Назначили на операцию.

– Сердце?

– Сердце.

– Сволочи!

Клон на глазах терял лояльность к власти. Это было плохо для власти, но куда хуже для клона.

– Мы становимся людьми, – сказал я. Костик кивнул.

– Я пойду к Марии Тихоновне, – заявил я.

– И ничего не добьешься.

– Я скажу ей, что если они не остановятся, то я уйду в город, у нас ведь даже паспорта есть.

– В охране, у полковника, а он скажет, что тебя не существует.

– Но вы-то меня поддержите?

– А не проще им будет нас усыпить – и в мусоросборник?

– Через пять минут здесь будет полно охранников.

– Я побегу к своим, – сказал Костик. – Мы постараемся закрыться. И будем думать. Тем более что многих придется убеждать. Ведь у нас один добрый всемогущий бог – Григорий Сергеевич.

– Я еще вчера был его рабом… И погубил Лешеньку.

– Лешеньку погубил его язык. Беги, пока не поздно. Только не к врачихе. Лучше постарайся проникнуть к ним в клон и рассказать девочкам, какая на самом деле их ожидает семейная жизнь.

Он толкнул меня в сторону хирургии.

И убежал к спальням.

Так началась война клона и людей. Хотя разве это война…

12

Он еще не успел скрыться с глаз, как я уже сообразил, куда пойду.

Туда, где меня не будут искать. Никто не подумает, что я смогу туда направиться.

Я быстро прошел по коридору между операционными. Там уже было людно, но никаких сигналов еще не поступало. Наверное, охране было приказано изъять меня без шума.

Они опасались лишних свидетелей. Возможно, в бригаде хирургов были люди, которые не подозревали, что чужие органы попадают в наш Институт не случайно, а выращиваются вместе с людьми.

Ах, как много было болтовни по поводу появления на свет овечки Долли! Клонирование опасно! Клонирование ужасно! Не ходите, дети, в Африку гулять! Так будут создавать солдат!

Пока что солдат создавать нерационально, потому что ценность нынешнего солдата определяется не его мышцами, а знаниями, которые передать клону сразу не удается. Может, когда-нибудь научатся, и тогда сперма полковника «N» станет продаваться на международных рынках по цене бриллиантов. А пока оказалось, что деньги под клонирование можно получить, если клон тоже будет платить за право существовать.

Я дошел до боксов.

Прошел мимо палаты с маршалом, который оказался другим. Возможно, старшим лейтенантом запаса, не более того. А вот в одном из дальнейших боксов должна лежать, и ее готовят к операции, сама певица Травиата, кумир толпы.

Я отыскал ее бокс.

По оживлению вокруг нее, по суете, закрывающей мне путь внутрь.

Напротив и чуть наискосок была кладовка.

Такие кладовки появляются в нужном месте и в нужный момент, чтобы герой авантюрного романа мог в них спрятаться и дождаться того момента, когда коридор опустеет.

Так случилось и со мной. В конце концов я и есть герой авантюрного романа.

Напротив палаты, в которой поместили Травиату, и чуть наискосок был стенной шкаф, где хранились щетки, швабры, пылесос, банки с краской от какого-то из последних ремонтов и еще масса ненужных вещей, которые не давали возможности уютно устроиться, но по крайней мере помогли мне укрыться от преследования. Охрана отчаянно искала меня по закоулкам нашего отделения, перевернула все у женщин, в бассейне – где только они не рылись! Даже в кабинетах врачей, но вот хирургическое отделение, особенно тот отсек, который был выделен для завтрашней операции, казался им бесперспективным.

Я даже соснул немного. Потому что суета в коридоре никак не утихала.

Движение времени было для меня условным.

Я вылавливал какие-то мгновения, но точно о его течении не знал. Например, уже глубоко вечером в коридоре остановились две сестры, одна из них уходила домой и стала говорить товарке, что спешит, потому что боится опоздать на метро. Метро, я слышал, закрывают за полночь. Я пытался считать, вспоминал стихи, дремал…

Наконец я убедил себя, что пора идти.

Позже Институт уже начнет просыпаться.

Тело мое, хоть и затекло, умоляло меня еще повременить, ему так не хотелось решений и поступков.

Я вылез.

Постоял, готовый в любой момент нырнуть обратно в чуланчик.

Никого. Даже в концах коридора никого.

Я медленно открыл дверь в палату.

На обыкновенной койке лежала обыкновенная девушка.

Она была совсем не похожа на ту Травиату, которую я видел по телевизору и в журналах.

А похожа она была на Дашу.

Волосы прямые, русые. А почему она блондинка на сцене? Лицо бледное, скорее миловидное, но не более того.

Она была подключена к капельнице, за кроватью стояли мониторы – видно, они хотели перед операцией знать все, что происходит у нее внутри.

Я подошел к кровати.

Кровать была высокая. Куда выше той койки, на которой мы чуть было не поженились с Дашей.

Когда я подошел к ней. Травиата открыла глаза.

– Я не сплю, – сказала она. – Извините. Я знаю, что нужно спать, но ничего не получается.

– Это хорошо, – сказал я. – А как тебя вообще зовут?

– Вообще? Полина.

– А в самом деле?

– И в самом деле… Лариса, а что, не нравится?

– Нормально.

Она устало прикрыла глаза.

Я смотрел на нее и думал: ну ничего в ней особенного, тем более того, что показывают по телевизору. Даже имени у нее своего нет.

– Дышать трудно, – сказала она, приподняла слабую руку, показала на монитор. – Видишь, как прыгает?

– Вижу.

– Мне должны операцию сделать, – сказала она. – А сейчас состояние стабильное.

– А что у тебя?

– У меня врожденный порок, а недавно в нем что-то случилось, и у меня уже клиническая смерть была, честное слово!

Она же совсем еще молодая!

– Мне сердце будут пересаживать, – сказала Травиата. – Интересно, я завтра могу проснуться, а могу и не проснуться. А ты тоже здесь лежишь?

– Нет, – сказал я. – Я здесь работаю.

– А ты садись, – предложила Травиата. – Посиди со мной. Я сестру отпустила поспать. Представляешь, она призналась, что на свадьбе гуляла у подруги и совсем не спала. А сказать никому нельзя – выгонят. Смешно?

У Травиаты был южный говор, она даже ударения ставила неправильно.

– Ты с юга?

– Не, – сказала она, – с Краснодара. А ты?

– Я здешний.

– А я Москву не люблю, – призналась Травиата.

Я понял, что мне хочется говорить с ней и, может, даже подружиться. Хорошая девочка, нормальная. Но у меня совсем мало времени.

– У меня здесь квартира есть и коттедж в Барвихе. Я маму сюда хотела привезти, а она не поехала. У нее там хозяйство. Я ей говорю: на фига тебе хозяйство? А она мне говорит: ты лучше мне материально помогай, а я буду в банк деньги дожить. А то пропадет твой голосок, на что жить будем? Смешно?

Я пожал плечами.

– Ты замужем? – спросил я.

– А ты разве не читал в журналах? Ну, ты смешной. Я же разошлась. Он миллионер, такие букеты мне приносил! Но я в кино решила устроиться, а он стал к режиссеру ревновать, дурачок какой-то, у нас ведь за все платить надо.

– Ты с какого года?

– Я уже не молодая, но только кажусь молодой. Мне скоро двадцать два. А ты чего спрашиваешь?

– А моей девушке восемнадцать, – сказал я.

– Смешно! Когда мне восемнадцать было, кто меня знал? В самодеятельности выступала.

– А ты знаешь, откуда тебе сердце возьмут?

– Ой, я думала об этом! Честное слово, думала. Я думала, а вдруг это мужское сердце, тогда у меня волосы будут расти! Ужас какой-то! Или плохой человек. Я не переживу.

– Но ведь не откажешься?

– Тебя как зовут?

– Иваном.

– Ваня, а ты бы отказался? Я так жить хочу!

– Только ты одна жить хочешь?

Она не совсем поняла мой вопрос, закрыла глаза, лоб у нее был мокрый, она устала. Я взглянул на монитор. Сердце ее билось чаще, но мельче.

– Мое искусство миллионам людей нужно, – сказала она наконец. – Ты не представляешь, как меня все любят! Я сознание вчера потеряла на сцене, говорят, некоторые хотели покончить с собой, а сюда меня перевезли по личному указанию министра здравоохранения. У него мое дело на контроле.

– Так тебе не сказали про сердце?

– Я же тебе говорю, что мандражу! – В голосе возникла и Умерла визгливая нотка. – Иди, я спать буду. В меня столько накачали наркоты, даже удивительно, что я с тобой разговариваю.

– А я знаю, чье сердце.

Когда я сказал эту короткую фразу, мне сразу стало легче, как Цезарь, перешел Рубикон. Теперь можно расправиться с сенаторами.

– Что ты говоришь, Ванечка?

Как женщина, она почувствовала по моему тону: дело плохо.

– Я люблю эту девушку.

– Ты любил ее? Ужас какой-то. Она умерла, да?

Я не смог ответить, а воображение певицы вдруг понесло ее:

– А твоя девушка красивая, да, добрая? Ой, как хорошо! Мне повезло, в натуре. А я так боялась… А что с ней, под машину попала?

– Она живая, – сказал я. – И даже не знает, что завтра умрет.

– Кончай хохмить!

Ее сердце екнуло, и монитор показал лишний пик.

– Я не шучу. Стал бы я шутить. Подумай – здесь и сейчас. Разве это место для шуток?

– Тогда хоть объясни!

– Ты про клон слышала? Про клонирование?

– Овечка Долли, да? Мне Крутой предлагал такой псевдоним взять, а ребята освистали. Это пускай Свиридова про свою овечку пищит.

– Погоди, послушай меня. Клоны уже есть. Я сам из клона.

– Что это?

– Берут клетки донора, отца, и выращивают их в пробирках. Сколько смогут, столько и выращивают. Я знаю, что сначала нас было двадцать семь. Девять забраковали – процент ненормальности очень велик. Восемнадцать осталось. Нас было восемнадцать, и мы были одним клоном, то есть абсолютно одинаковые! Правда, абсолютного ничего нет, но ты бы нас не различила.

Вдруг она захихикала, лицо сразу ожило, стало таким милым и лукавым.

– Вас в одинаковых колясочках возили, – сказала она.

– Нет, – ответил я. – Мы сразу родились взрослыми. Два года назад. Мы родились в том возрасте, в каком был наш донор, наш отец. Ему было восемнадцать, и его никто не знает.

– И вы ничего не знали?

– В следующий раз объясню, – пообещал я. – Кое-что знали, кое-чему нас учили. Мы – часть большой научной программы.

– А где Долли?

– Если заболел очень большой, знаменитый человек или очень нужный нашей стране, то мы приходим на помощь. Мы… отдаем свою печень, сердце, глаза, чтобы спасти человека.

– Но ведь так погибнуть можно!

– Нас было восемнадцать, а осталось десять.

– Это ужасно!

– Были такие стихи поэта Тихонова: «Не все ли равно, сказал он, где. Пожалуй, спокойней лежать в воде».

– Ты смеешься, да?

– Какой уж тут смех. В соседней палате лежит маршал, летчик, великий человек. Лешенька из нашего клона отдал ему свою печень.

– Да точно врешь!

И я подумал – вот она встанет, захочет проверить, пойдет в соседнюю палату, а там совсем другой, коммерческий пациент. Но она же не пойдет.

– И еще есть другой клон, женский. Там есть девушка, которую я люблю. Она должна завтра отдать тебе свое сердце.

– Помолчи ты со своими глупостями! А то я кричать буду.

– Почему?

– Потому что ты нарочно меня пугаешь. Тебе деньги нужны?

– Ты не веришь?

– Так я тебе и поверила!

– Ты откажешься от операции?

– Никогда не откажуся! Врешь ты все.

– Мою девушку зовут Дашей. Она на тебя немножко похожа. Только не умеет петь. А может, просто не училась петь.

– Так не бывает, – сказала Травиата. Да какая она Травиата – точно, Лариса.

– Почему?

– Потому что их всех давно бы посадили.

– Лариса, – сказал я. – Об этом же не пишут в газетах. Об этом вообще не говорят. Этого нет. И меня нет.

– А у тебя паспорт есть? – спросила Лариса.

– Он лежит в отделе безопасности Института, – сказал я. – Мне так говорили.

– Никто никогда не станет убивать человека.

– А для меня в этом не было ничего удивительного. Я только недавно подумал, что это неправильно. Нас так научили, что человек должен уметь жертвовать собой ради народа, ради родины. Ты знаешь об Александре Матросове, о Гастелло?

– Я знаю про японские харакири, – вдруг сказала Лариса.

– Ничего общего. У нас высокая цель. Я был в этом уверен, но сейчас уже не так уверен. Даже не из-за себя. А потому что моя Даша и ты – вы ничем не отличаетесь. Только ты свое уже пожила, и в «Мерседесе» каталась, и коттедж построила, а Дашка ничего не видела, но очень хочет выйти замуж и родить ребеночка.

– Ой, я тоже хочу ребеночка, – тихо сказала Травиата. – Только мне нельзя. – Она коснулась длинными тонкими пальцами груди слева, показывая, что виновато больное сердце.

– Ты откажешься от операции!

– Не говори глупостей, Ваня, – сказала она. – Ты псих, но должен понимать, никто меня слушать не будет. Они сделают как надо, даже если бы ты не придумывал, а в самом деле такая фабрика работала, чтобы из людей людей делать. Они же в этом никогда не признаются.

– Тогда уходи, – сказал я.

– Как так – уходи?

– Вставай и уходи.

– Мне нельзя вставать, я умру.

Ну почему я заранее все не продумал? Я решил было, что расскажу правду Травиате, она поймет и уйдет из Института. И Дашку не тронут.

– Но что мне делать? – взмолился я.

– Пускай Даша твоя уходит!

– Она не уйдет. Она мне, как и ты, не поверит.

– Это все твои фантазии. Нет никакой Даши…

– Откажись, а?

– А теперь я и не подумаю. Мне жить хочется, а ты все врешь.

– И пускай Даша умрет?

На мониторе ее сердце билось, как азбука Морзе, – часто и мелко…

– А если бы была, – произнесла Травиата с трудом. – Ой, как больно! Если бы была, я бы все равно согласилась. Я – великая певица, меня вся страна любит, а твоя Даша – искусственная овечка, которую и сделали специально для того, чтоб использовать…

Не знаю, что меня подняло с табуретки, на которой я сидел.

– Нет, – прошипел я, сам не слыша своих слов, – ты этого не сделаешь!

Я рванулся к ней, чтобы убить. Не верите? Я сам теперь не верю, но я хотел только одного – убить ее, чтобы спасти Дашку.

– Ой, как больно! – Она вяло отбивалась, а я отбросил ее руки, чтобы дотянуться до горла.

– Доктора… спаси…

Я клянусь, что не дотронулся до ее шеи.

Но она, видно, думала, что дотронулся.

Она затрепетала, мелко, с хрипом, и мне стало страшно, как будто я ее убил.

Все еще склоняясь над ней, я обернулся к монитору.

Его пересекала прямая линия, как граница моря.

Рот Ларисы был полуоткрыт, и глаза неподвижно смотрели на меня.

И тогда я понял, что убил ее.

Ее сердце было таким слабым, что ему хватило испуга.

Я кинулся бежать из палаты.

Через секунду пойдет сигнал с центрального пульта.

Я побежал в другую сторону, к нашему отделению.

Мимо операционных и палат.

И когда меня схватили охранники на входе в наше отделение, я уже пришел в себя настолько, что сообразил: Даша спасена. Сегодня спасена. Некому отдать ее сердце.

Меня там, в палате, не было. Умру, но не сознаюсь. Ведь Травиата умерла сама по себе.

Значит, мне повезло?

Меня били, толкали, и какой-то из них все повторял, что мне не жить на свете.

Они втолкнули меня в бельевую.

Там уже собрались все наши. Весь клон.

Избитые, в наручниках, некоторые в крови.

– Нас убьют? – спросил Рыжий Барбос у охранников.

– А ты как думал? – сказал полковник, который стоял в дверях за спинами своих подручных. Дверь захлопнулась.

– Ох мы и дрались! – радостно сообщил Костик. Слепой Кузьма сказал:

– Я палку о кого-то сломал.

Они говорили все вместе, им так хотелось похвастаться своим новым бойцовским статусом. Они не понимали, что нас в самом деле лучше убить. Нужен несчастный случай – пожар или пищевое отравление. Но чтобы мы исчезли. Я хотел сказать, что мы должны дорого отдать свою жизнь. Так говорится в кино.

Но дверь открылась – и трех минут ведь не прошло с начала моего заточения.

Там стоял доктор Блох.

Пьяный, но не настолько пьяный, как утром.

– Выходи, узники тела и совести, – загадочно заявил он. Мы вышли, но осторожно, как выходит к кормушке битая псина.

– Вам все равно не поверят, но жить будете.

Из кабинета Григория Сергеевича вынесли носилки. Носилки были покрыты простыней, и головы не видно.

– Как так? – спросил Костик.

– Цианистый калий, – пояснил Блох.

– А можно в женское отделение? – спросил я.

– И не мечтай. Ты далеко не уйдешь. Тебя перехватят. И могут убить.

– При попытке к бегству, – глупо засмеялся Костик. Но я не обиделся. Костик был напуган.

– Я надеюсь, – сказал Блох, – что о девушках позаботятся. Он приложил указательный палец к губам, словно мы играли в прятки.

На черной лестнице, куда он выпустил нас, открыв дверь своим ключом, никто не встретился. Мы помогали спуститься тем, кому было трудно.

– Держитесь вместе, – сказал Блох.

Калитка в тихий переулок, зажатый между высокими глухими заборами, была не заперта.

– Уходите. Вот деньги, – сказал Блох. – На первое время хватит.

Блох захлопнул калитку. Мы остались одни.