Текст книги "Тринадцать ящиков Пандоры"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Святослав Логинов,Владимир Аренев,Мария Галина,Томаш Колодзейчак,Сергей Легеза,Алекс Шварцман,Рафал Кошик,Ник Средин,Юлия Новакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Но Томас мог смотреть только на кругляш монеты, висящей на шее у «зеленого». Золотой британский шиллинг.

17 июня. Послеобедье

Он никак не мог успокоиться. Стоило сесть, прикрыть глаза – и начиналось снова. Потолок давил, в груди вспухал горячий колючий шарик.

Бренди горчил больше обычного, а чай приторно отдавал корицей.

Наконец Томас встал и, набросив на рубаху сюртук, вышел за дверь.

Вверх, вверх, направо, по галерее вокруг внутреннего дворика, где мраморные плиты складывались в текучие узоры: от темно-розового до синевато-голубого. За второй аркой – налево и до резных двустворчатых дверей в конце коридора.

Запах сухой пыльной бумаги подействовал успокаивающе. Как всегда, впрочем.

Шкафы в библиотеке вставали под потолок, а в проемах напротив окон висели картины. Обычные английские пейзажи середины минувшего века, когда казалось, что наибольшие проблемы – это противостояние Франции и беспорядки в колониях.

Томас прошелся пальцем по корешкам: Байрон, Вордсворт, романы сэра Вальтера Скотта, «История Англии» Юма, «Герои и героическое в истории, в особенности в стране Ксанад» Карлейля.

И – совершенно неожиданно – довольно редкое издание «Путешествия в Ксанад с приложением странствия по Альфу до Срединного моря» Александра Бернса. О книге Томасу приходилось слышать, но видеть – не доводилось. А этот экземпляр отпечатан был, похоже, специально для сэра Артура: желтоватый велень, гладкий и теплый на ощупь, гравюры, переложенные рисовой калькой, виньетки, рисунки…

Говорили, что нынче Бернс с миссией в Кабуле – будто земная дикость могла как-то компенсировать ему дикость другую, волшебную и неистовую, дикость красной воды Альфа и золотистого неба Ксанада.

Томас подошел под лампу, развернул книгу. Он листал, отмечая бросающееся в глаза. Первое путешествие Кольриджа – которое тот принял за опиумный бред, а потом увидел на своем столе ветку с фиолетовыми разлапистыми листьями. Описание Альпорона, оставленное майором Смоллетом – тем, что создал в этом городе аванпост для дальнейшего освоения Ксанада. Короткое изложение «Переговоров-в-беседке», в результате которых сэр Артур получил от местных властителей привилегии для Британской короны…

Потом он зацепился взглядом за знакомое: «Железный лес», – и стал читать внимательней.

«Местные, когда расспрашиваешь о развалинах в Железном лесу, говорят исключительно экивоками. Однако в легендах, которые мне довелось слышать в Альпороне, рассказывают столько всякого, что оставить Железный лес – и скрытый там древний город – без внимания было совершенно немыслимо. Не в силах противостоять искушению, я отправился к развалинам вместе с проводниками – отчаянными задирами, которые, впрочем, под кроной леса быстро впали в меланхолию».

Он перевернул страницу и увидел гравюру.

Сердце забилось сильнее.

На гравюре был изображен колодец: тяжелый сруб, обомшелые грубые камни, давящие в землю так, что, казалось, во тьме колодца должна проступать не вода, но кровь – черная, маслянистая, будто ближневосточная «нафта». И еще там были развалины, которые стягивались к колодцу, словно железные опилки к магниту.

Томас присмотрелся: внизу гравюры сплетались в литеры «А» и «В». Похоже, ее делал сам автор, с натуры.

Томас пробежал глазами текст, почти не видя букв: внимание то и дело отвлекалось на грубый обомшелый сруб.

Выхватывал почти нехотя: «ночные кошмары», «проводники в смертельном страхе», «попытаться спуститься», «я не сумел отговорить», «принялись выбирать веревку, но было поздно», «посиневшие губы и язык».

А потом целый абзац целиком: «В полевых условиях секцию тела провести затруднительно, потому доктор Стоун, исходя из признаков смерти, каковую он полагал смертью от удушения, ограничился исследованием дыхательного тракта, легких и сердца. И тогда выяснилось следующее: в сердце сержанта, попав туда непонятным образом, оказался драгоценный камень зеленого окраса, примерно в сорок пять карат, закупоривший камеру и ставший, по всей видимости, причиной смерти. По настоянию проводников (дело едва не дошло до бунта) камень мы выбросили назад в колодец».

А на полях рядом с этим абзацем стояла едва видимая тонкая пометка цанговым карандашом. Знак вопросительный – и знак восклицательный.

17 июня. Вечер

– «Амар» на нашем языке означает «стоящий в тени», «скрытый».

Макги хохотнул, оценив иронию ситуации.

Ирландец вообще подрастерял собранность и спокойствие: то начинал метаться от стены к стене, то без конца поправлял обшлаг, ворот, полы мундира. Рядом с невозмутимым «зеленым» ему было явно не по себе.

Томас же, напротив, чувствовал легкость: словно все случившееся в комнатах полковника Хэвиджа сняло негласные запреты, наложенные обстоятельствами и обществом. Словно один вид миссис Хэвидж… теперь, наверное, следовало говорить «вдовы Хэвидж»?.. самый вид превращения человека в демона отменял договоренности, которыми его спеленывали с рождения.

Подумалось: лишь если боги существуют, мы становимся по-настоящему свободными. Только перед лицом чего-то, что превосходит человеческое настолько же, насколько мы превосходим муравья или лист дерева, это человеческое обретет смысл. И сэр Артур прав насчет открытия Ксанада – пусть не так, как кажется ему, но прав.

– В твоем имени, Амар, – сказал он, поскольку «зеленый» явно ждал реакции, – наверняка скрыты смыслы, о которых мы, пришельцы, не догадываемся?

Амар почтительно поклонился – а сидя на невысокой квадратной скамеечке, заменявшей местным стулья, сделать это было непросто.

– Господин-фанча Томас, боги одарили вас острым умом. Из меня готовили… боюсь, я могу неверно подобрать слова… охотника на демонов? Выслеживателя духов?

– Следопыта? – подсказал Томас, а «зеленый» истово закивал.

– Следопыт, да. Хорошее, верное слово. Я ходил в облаках. Меня кормили мясом демонов. Кровью богов. Меня учили петь погоду, я умею различать тринадцать Криков-у-Ворот, я знаю имена трав и имена птиц.

– Тебя учили убивать демонов?

Амар посмотрел, не понимая.

– Как можно убивать демонов? Их смерти не в руках людей: чтобы убить полужизнь, нужно стать полумертвым. А когда ты полумертв – ты уже не человек.

Логика туземца от Томаса ускользала, но что там говорил об особенностях здешних земель наш торгаш? Новая логика для нового мира?

– Что же ты делаешь как следопыт?

Амар похлопал себя по животу – местные так поступали в ситуациях, когда британец пожал бы плечами.

– Я слежу. Выслеживаю. Иду по следу. Смотрю на оставленные знаки и решаю – какой это бог.

– Зачем же ты набросился на госпожу Хэвидж со своими тесаками? Ведь сам говоришь: демона невозможно убить. А ты дрался – и дрался хорошо.

Макги кивнул:

– Как сущий дьявол, тьфу-тьфу-тьфу. Я и не ожидал, что местные так умеют, сэр. Помню, сэр, схлестнулись мы раз с французиками: бонапартова гвардия, кивера, усищи…

Томас кашлянул, и ирландец замолчал на полуслове. Хмыкнул смущенно. И снова закружил по комнате, качая головой и бормоча себе под нос.

Амар же оставался бесстрастен.

– Я спасал господина фанча-ону. Кричащая-под-Землей могла убить его. Я не мог убить ее, но мог спасти господина фанча-ону.

– Так ты гнался за демоном, что вселился в госпожу Хэвидж? За ней ты следил?

Амар покачал головой:

– Нет. Я следил не за ней.

– А за кем же?

– За демоном.

Томас с досадой хлопнул себя по бедру: проклятая волшебная страна плотно оплетала, погребая все под ворохом слов, где каждое было понятным, но вместе они становились мишурой, волглой паутиной, цепляющейся к лицу.

– Амар, а не рассказать ли тебе все самому? – спросил он, стараясь говорить медленно и доброжелательно.

– Я – следопыт, – начал Амар снова. – Лучший в роду. Почти никогда не ошибаюсь, читаю следы, приметы. Наш род связан с Живущим-на-Третьем-Небе, тот посылает знаки и сны. Сновидцы их снят, а потом толкуют, что увидали. И они послали меня на север: сказали – иди, ищи демонов, живущих в городе иных людей у моря над рекой. И я пришел, увидел следы, выследил демона. Одного. Их несколько рядом, но важен лишь один. Почти бог, очень сильный. Поэтому я пришел во дворец большого господина фанча-ону Артура: демон здесь, но я потерял след. А сегодня нашел. И этот след я вижу на вас, господин-фанча Томас.

17 июня. Сумерки и позже

Когда проклятущий ирландец отнял пистолет от затылка, а шиллинг откатился и упал с ребра на бок, коротко прозвенев и по-прежнему сияя девственной белизной, – Амар прикоснулся к шиллингу другому, золотому, у себя на груди. Небо уже потускнело настолько, чтобы в стеклах проступили не скалы над Альфом, а они трое: могли теперь взглянуть друг другу в глаза, пусть только в отражении. Потом Амар ушел, а слуга, неслышно ступая, принес чай, сдобу и кувшинчик молока из здешнего папоротника, отдающего корицей и кардамоном. Макги, смущенно потоптавшись, сбежал на широкий балкон, а Томас удостоверился, что руки уже не дрожат, – и только тогда почувствовал, как возникший в груди после слов Амара раскаленный шар начал остывать, подергиваться серой окалиной. Словно чугунное каторжное ядро – незаметное, пока не начнешь двигаться, думать, делать. Невыносимое чувство, но Томас ему обрадовался, поскольку оно означало, что он – все еще человек. Лишь человек. Мелкий, ничтожный, мошка в зенице Господней, паразит на теле творцов этого мира.

И в этом было его мгновение ничем не замутненного, неистового счастья.

Он налил чаю, плеснул в чашку молока. Бросил щипчиками кусок тростникового сахара – тростник был едва ли не единственной культурой, принявшейся здесь; только цвет получаемого сахара был не коричневым, но красным. Растворяясь в чае с молоком, окрашивал напиток в нежный фиолет. Томас тщательно размешал, следя, как фиолетовые спирали собираются в точку, – а потом отставил чашку и поднялся сам.

Вдохнул, выдохнул. Сосчитал до трех. И тут из-за двери балкона шагнул Фицпатрик. И выглядел он так, что Томаса словно ледяной водой окатило.

Рука ирландца снова лежала на рукояти пистолета.

– Кто-то пытается пролезть в комнаты покойного полковника, – сказал он и бросился к дверям.

Томас рванулся следом.

Сержант был быстрее: уже на лестнице прыгнул через три ступеньки, завернул за угол и исчез. Томас ссыпался следом, чуть не подвернув ногу.

Из-за угла коротко взревело, кто-то захрипел, а Фицпатрик произнес вдруг сдавленно: «Су-ука».

Скрип подошв по камню пола, треск рвущейся материи.

Томас вылетел в коридор – и на него сразу же, спиной вперед, упал ирландец. Томас, крякнув, бросил Фицпатрика вправо, на стену; одновременно же, оттолкнувшись от сержанта, нырнул головой вперед, в ноги тому, кто стоял под дверью.

Сверху тяжело прошел литой металл. Томас покатился, ударяя стоящего под обе голени. Получил коленями в спину и башмаком по пальцам, застонал, дернулся, стараясь приподняться, но тут сверху упал Фицпатрик.

Колено уперлось Томасу в почку, давило: он с сипом втянул воздух и перевалился на бок, одновременно хватая мелькающую перед лицом ногу, выворачивая ее вверх и в сторону.

– Держу, держу… – шипел Фицпатрик. – Вот же сволочь верткая…

Томас сумел выскользнуть из-под двух тел, лягнул вслепую, все еще вцепившись в брыкающуюся ногу. Видимо, попал, потому что боровшийся с ними охнул и заскулил.

– Все, все, – триумфально бормотал сержант. – Взяли. Уходим? – оглянулся и, не дожидаясь ответа, поволок человека, заломив ему руку, к лестнице.

Томас осмотрел коридор, поднял подсвечник. От черной лестницы слышались быстрые легкие шаги: слуги, похоже, шли поглядеть, что происходит.

Подсвечник он забрал с собой.

Уже в комнате Уильяма Кронненфельда, адъютанта покойного полковника Хэвиджа, стошнило. Он казался маленьким, рябым; сидел, раскинув ноги и свесив голову. Отер ладонью рот и попытался отодвинуться назад.

Фицпатрик ткнул ему в руки флягу.

Уильям, все так же не поднимая головы, приложился к горлышку, закашлялся, перегнулся и едва не сблевал снова.

– Может, теперь, – произнес Томас с едва сдерживаемой яростью, – вы потрудитесь объяснить, что здесь, демоны меня побери, происходит?

Уильям выдохнул, запрокинул голову и какое-то время сидел, закрыв глаза.

– Не стоит, – просипел наконец, – не стоит так говорить. В этой земле нужно оставаться осторожным со словами, сэр.

Фицпатрик шагнул, присел за его спиной, положил руку адъютанту на плечо.

– Слушай… – начал, клокоча горлом, но Томас отмахнулся, и ирландец замолчал, не отпустив, впрочем, плеча плененного ими юноши.

На правой скуле Фицпатрика наливался кровоподтек – там, где Уильям саданул его подсвечником.

– Зачем вы пробирались в комнаты покойного Хэвиджа? – снова начал Томас.

Адъютант полковника пошевелился, посмотрел на руку ирландца.

– Вы позволите, сэр?

Фицпатрик убрал руку, встал и демонстративно шагнул в сторону.

Уильям же Кронненфельд принялся стягивать сюртук – неуклюже, словно позабыв, как следует двигать руками.

– Я хочу показать вам кое-что, сэр, – говорил, путаясь в рукавах.

Повернулся боком, неловко задирая рубаху.

– Видите?

Сперва Томас даже не понял, на что следует смотреть, и только когда присвистнул Макги, с глаз будто упали шоры и сплетенья сизого, серого и зеленого сложились в одно целое. Макги опасливо приблизил руку, но касаться не стал.

– Холодное, – проговорил и отер пальцы о полу.

А в сизых изгибах располосованной плоти Уильяма Кронненфельда запульсировало, захлюпало, жадно разевая пасть.

– Я должен был умереть, – сказал адъютант Хэвиджа. – Когда тварь, что вселилась в госпожу Франческу, ударила меня… она вырвала кусок плоти, а в дыре, говорят, можно было увидеть, как бьется сердце. Но я пришел в себя излеченным… если это можно назвать излечением. Я… мне… мне нужно выяснить, что я теперь такое.

Он замолчал, переводя дыхание.

– И все же, – Томас чувствовал, что губы сделались как деревянные. – Что вы делали в его комнатах?

– Я хотел увидеться с госпожой Франческой. Хотел… поговорить… иногда одержимые помнят, что было, когда в них вселилась эта местная чертовщина.

– Ну да, – протянул Фицпатрик. – И именно для этого вы прихватили кинжал с серебряной насечкой.

– Кстати, об этом, – вмешался Томас. – Откуда он у вас, Уильям?

– Мне… мне его подарили. Верней, одолжили. Один человек. Я рассказал ему, что знал и о чем догадался, а он дал мне свой кинжал. Сказал, это наверняка меня защитит в случае чего. И насечка – если вы присмотритесь – на нем не серебряная. Она золотая.

Томас закаменел. Неужели все настолько просто? Был мертв, потому что одержим?

– И кто же… – закашлялся, начал снова. – И кто же этот человек?

Кронненфельд глянул на него, на Фицпатрика.

– Я не уверен, что имею право рассказывать вам.

– Его звали Александр Холл, не так ли?

– Откуда вы… – на Уильяма было жалко смотреть.

– Похоже, – проговорил Томас, поднимаясь, – нам следует поговорить подробно и без свидетелей. В саду найдется уединенное местечко?

Уильям Кронненфельд пожал плечами.

– Шепчущая Беседка, над Альфом, в обсидиановом кругу. Но я не понимаю…

Томас обронил через плечо:

– Александр Холл, чиновник по особым поручениям при Министерстве колоний и личный порученец премьер-министра, прибыл в Лондон, пройдя сквозь завесу, мертвым. А из-за некоторых бумаг, которые нашли при нем, сюда прибыли мы.

18 июня. …и далее

– Я беседовал с солдатами по просьбе покойного сэра полковника: он был напряжен в те дни, перед самой отсылкой экспедиции в Железный лес. Подолгу говорил со всеми: с местными, с инженерами, с господином Бладджетом. И потом, когда мы уже отправились… Так вот, каждый второй из тех, кто пробыл здесь более полугода, жаловался на дурные сны, а каждый пятый время от времени страдал приступами лунатизма.

– И при чем здесь все это?

– Сэр, может, вы слыхали – во Франции некто Сен-Симон, провозгласив начало века позитивного знания, попытался соорудить науку, которая занималась бы общественным упорядочиванием. Назвал ее социономикой, а его последователи возносят эту придумку на вершину всех прочих дисциплин. Грозятся, что человечество теперь пробьется сквозь завесы британской мистики с помощью выверенного рационального метода, а не рифмуя «розы – грозы».

– Просто у лягушатников нет поэтов, – вмешался Макги.

– Французы многословны и велеречивы, но мне запала в голову одна их идея: что эпохи развития разума соразмерны тому, как человечество описывает мир в данный момент. Прибегает ли оно к идее божества или ему достаточно геологии с химией.

– К чему это вы ведете? – Макги был неугомонен.

– К тому, что если в нашем мире для описания сути явлений хватает науки, то здесь, в Благословенной Земле, открытой поэтами, любому рано или поздно приходится учитывать сверхъестественное. И человеческому – слишком человеческому – здесь остается все меньше места. Мы, конечно, это отрицаем, делаем вид, что все это лишь сказки дикарей, но госпожа Франческа права: мы возвращаемся к позабытым суевериям и впускаем их себе в плоть и кровь. И уже не важно, насколько здешние боги реальны, – довольно и того, чтобы реальными их считали мы сами.

– Погодите-погодите, – перебил его Томас. – Вы хотите сказать, будто…

И замолчал, сосредоточенно глядя куда-то над головой Уильяма Кронненфельда, где мерцали – желтым, зеленым, оранжевым – ночные светляки в кроне деревьев над прудом. Слова молодого Уильяма пугали не на шутку: если подумать, под ними распахивалась бездна.

– Мы здесь вот без малого тридцать лет, – снова заговорил юноша. – Мы заражаемся этим миром, но – что куда опасней – заражаем и его тоже. До того, как сюда стали прибывать солдаты из Йоркшира, никто и слыхом не слыхивал о брауни. А едва на острове Трубка срубили форт, заселив его шотландцами и поставив над ними капитана Гейвигана, сразу стали приходить свидетельства о женщине в белом, рыдающей на скалах перед близкой смертью кого-то из наших людей. Понимаете? Шотландские суеверия говорят о баньши – так вот же вам по вере вашей!

Одновременно с последними его словами сквозь беседку подул ветер – странно жаркий даже для здешней ночи. Но Томаса передернуло, словно в лицо ему дохнуло из ледяных подземных глубин.

– Это удивительная идея, – сказал он хрипло. – Получается, поверь мы всем сердцем, что солнцу должно вставать на юге, – все бы так и случилось?

Уильям помотал головой – и тут же застонал, ухватившись за подмышку. Отдернул ладонь, вытер пальцы.

– Вовсе не обязательно, сэр. Но уж одно неизбежно: здесь тогда начнут рассказывать сказки о том, как однажды человек повелел солнцу взойти на юге – и светило его послушалось.

– Как уже рассказывают сказки о Человеке-в-Терниях, – сказал задумчиво Томас.

– А вот об этом, сэр, – очень серьезно произнес юноша, – я стараюсь даже не думать.

– О чем именно вы сообщили Александру Холлу, Уильям? – спросил Томас.

Кронненберг обессиленно откинулся на резное дерево беседки.

– Я рассказал ему обо всем, сэр. О том, что, если верить собранным конфидентами полковника Хэвиджа хроникам, люди здесь уже без малого две тысячи лет не воюют друг с другом. Что у местных почти не бывало – до нашего прихода – завистников, как и преступлений на этой почве. Есть убийства, но нет зависти и этой черной соседской ненависти к тому, кто живет лучше тебя. О рассказах наших разведчиков, возвращающихся с юга и с востока, – измененных настолько, что приходится убеждать их, что они – это они. О том, что базальтовые истуканы в Железном лесу, поставленные в дьявол-знает-когдашние допотопные времена, слишком напоминают кивера русских гренадеров – а русские пытаются протоптать виршами тропку в другие миры, и куда-то же они уходят! О том, наконец, что однажды мы изменим Ксанад настолько, чтобы тот сотворил для нас самое желанное: нас в улучшенном виде. Народ богоизбранный. Вот только сперва всегда является Моисей, а не Иисус Навин. И тогда… тогда…

Адъютант Хэвиджа говорил все быстрее и неразборчивей, голова его начала подергиваться, и Макги поднялся с корточек и отшагнул в сторону, глядя крайне подозрительно. А Томас наклонился и отвесил мальчишке оплеуху.

– Придите же в себя, – произнес с неожиданной для себя самого брезгливостью.

– Вы не понимаете, – прошептал адъютант. – Если он воплотится… Семь казней египетских… Горящий куст, купина…

Томас поморщился и встряхнул адъютанта сильнее:

– Погодите, Уильям, мне необходимо узнать: кому было известно, что вы беседовали с Александром Холлом? Кто-то же видел вас тогда, верно? Мне нужно знать имена, это чрезвычайно важно.

Кронненберг дышал уже ровнее, румянец начинал сходить с его щек. Он мутно глянул на Томаса.

– Да-да, я понимаю.

– И кто же?

– Что?

– Дьявол вас раздери, Уильям, вы издеваетесь над нами?

– Вовсе нет. О чем вы спрашивали?

– Кто знал о вашем разговоре с Александром Холлом?

– Ах это… Нет, я не думаю, что это важно, – Уильям махнул пренебрежительно, а Томас заметил, что изменился не только тембр его голоса, но и жесты, мельчайшие движения лица и тела. – Он – просто лошадка, маленький пони. Его задача была – доставить порученное. И, кажется, он не сумел даже этого. А вот это… существо… которое врезано в мою плоть… оно говорит со мной. Не словами, но как бы образами, вспышками… отголосками моих собственных мыслей, буквами на изнанке век… И оно… кажется, оно желает говорить с вами.

Фицпатрик вдруг подался вперед, взмахнул рукою:

– Лови!

Уильям поймал брошенную монетку, повертел в пальцах: шиллинг серебрился, будто форель в ручье. По губам его мелькнула измученная улыбка.

– Я не одержим, – сказал. – Я… взнуздан, наверное, так было бы правильнее сказать. Так не желаете ли, господин Элрой, выслушать то, что это… создание… хочет вам сказать?

18 июня. За час до рассвета

Дверь скрипнула: Томасу показалось, будто услышать ее должны и на противоположном крыле дворца. Однако обошлось: голоса Фицпатрика и обоих солдат не прервались, гудели размеренно.

Интересно, что она скажет.

Он вспомнил грацию, с которой мадам Франческа двигалась, нападая на Фицпатрика: такая бывает у насекомых. У богомола, например.

А самки богомолов жрут своих самцов…

За дверью было темно – но стоило сделать пару шагов и развести тяжелые завесы, как пришлось жмуриться: луна заглядывала в окна, отражалась в зеркалах, дрожала неисчислимыми тенями.

Госпожа Франческа лежала, как неживая: поверх покрывал, одетая, с руками вдоль тела. Казалась вырезанной из мыльного камня. Сколько Томас ни присматривался, не сумел понять: поднимается ли ее грудь в такт дыханию.

– Мадам… – позвал он неуверенно. Весь его запал, разожженный словами Уильяма Кронненфельда, вдруг ушел, словно вода в песок.

Он вынул из кармана шиллинг. Покрутил в пальцах. Прикрыл глаза, тут же распахнул их снова: показалось, что в комнате стоит еще кто-то. Выругался мысленно – и наклонился над постелью, положил серебряный кругляш на тыльную сторону запястья госпожи Франчески.

Посчитал до трех, а потом до шести. Осторожно, пытаясь не прикасаться к матовой коже, забрал монету – такую же белую в свете лун.

Перевел дыхание – оказалось, все это время он не дышал.

Было тихо.

Томас так и не решился прикоснуться к лежащей на постели женщине – и не решился больше заговорить. Потом увидел на столе тетрадь, исписанную мелким округлым почерком. Сверху страниц были даты, какие-то рисунки.

С этой-то добычей и выскользнул за дверь, поднялся в свои комнаты, сел под канделябр с толстыми красноватыми свечами.

От аромата благовоний кружилась голова.

«Бладджет полагает, что Ксанад – новая Индия и смысл его тот же: тянуть в Метрополию все новые и новые богатства, – писала госпожа Франческа. – Нет ничего более ложного. Потому что Ксанад может поглотить нас без остатка. И не думаю, что на это уйдет много времени. Арчи считает такие мысли лишь результатом легкой истерии, к которой якобы склонны в тропических условиях женщины, но, думаю, мой муж неправ. Он и сам достаточно изменился, даже не понимая этого. И прежде всего потому, что это не рождается изнутри, но приходит снаружи. Одержимость? Возможно. Только не хотелось бы мне узнать тех демонов, что навевают такие мысли».

Он, ведомый озарением, быстро пролистал страницы, добираясь до дат, когда в Ксанаде находился Александр Холл. Отчего-то казалось, что не может не быть описаний этого. И не ошибся.

«„Чиновник по особым поручениям“, так сказал Арчи, – писала госпожа Франческа. – Боюсь даже представить, что это может значить: как вообще, так и для нас нынче. Впрочем, вряд ли этот Холл способен разобраться хоть в чем-то; и, кажется, дела Компании его интересуют меньше всего – к облегчению нашего купчишки и к моему разочарованию. Уж если король присылает чиновника, снабдив его полномочиями, которые, по слухам, у этого Холла имеются, как не ожидать потрясения основ и попрания дракона? А так все может закончиться традиционным обихаживанием сэра Артура да пустыми застольными разговорами. Это, впрочем, вовсе не повод не пытаться рассказать ему хоть что-то. Пусть даже иносказательно. Решено! За завтрашним ужином устрою подобие диспута!»

Томас перевернул страницу, ища следующую запись, – но наткнулся лишь на выдранный листок и несколько густо замазанных чернилами слов. Пониже значилось:

«Чувствую себя дурой: за то, как пошли дела за ужином, и за то, что я понаписывала здесь вчера, в раздерганных чувствах. Только вот теперь мне кажется, что капитан Холл не настолько прост, как он хотел бы казаться. Это его замечание касательно божьего избранничества… Если подумать, оно проливает совершенно новый свет на то, что я узнала о Человеке-в-Терниях. Но каков Бладджет! Эта его выходка с перстнем… Неужто подкупать и покупаться – до сих пор ходкая монета коридоров Министерства колоний? Ну, по крайней мере, утешусь, что я была выслушана».

Тогда он пролистал дневник насквозь, цепляясь за знакомые имена или названия. В дневнике было довольно много о Человеке-в-Терниях: записи легенд, рассказов местных, даже пара набросков, сделанных рукою уверенной и не лишенной мастерства. О муже госпожа Франческа писала с искренней любовью, а о сэре Артуре – с обожанием. Герцог, казалось, покорял людей в Ксанаде с той же легкостью, с какой некогда побивал армии маратхов. На господина Бладджета то и дело встречались жалобы – то завуалированные, то явственные и однозначные. Похоже, вдова полковника Хэвиджа питала к господину негоцианту чувства столь же невозвышенные, как и тот – к ней. Вот только причиной, как чудилось Томасу, были вовсе не торговые операции Ксанадской Торговой компании, а что-то связанное с местной теологией и верованиями. Что-то…

Томас встряхнул головой, поняв, что едва не клюнул носом в стол. Глаза слипались. Отложив дневник в сторону и задув свечи, он на ощупь добрался до постели и рухнул, не раздеваясь.

Бладджет, подумал он еще, почти засыпая. Бладджет – вот с кем нужно поговорить.

И нырнул в сон, будто в омут.

18 июня. На заре

Сперва он подумал, что снова попал в тот сон, где разговаривают демоны, а ладони, когда проснешься, полны пепла.

Но вокруг не было ни реки Альф, ни города Альпорон, ни золотого неба, ни даже зеленой луны.

А были улицы Лондона, черная вода Темзы и Тауэрский мост. Было сияние перестроенных Джоном Нэшем улиц с глыбой Букингемского дворца и перспективой уходящих вдаль и вверх террас. Были зеленоватые огоньки техно-кэбов и движимые психокинетической силой платформы с серебряными истуканами-гвардейцами.

Но тут было что-то еще, что-то, что делало Лондон-из-сна удивительно непохожим на город, который Томас покинул всего несколько дней назад.

Этот Лондон был… живым. Люди здесь тоже были, но оставались только тенями, скользящими вдали от зеленовато-туманного, заливавшего улицы света. Свет этот что-то напоминал Томасу, но что именно, тот не мог вспомнить.

А потом – рывком – надвинулся Риджентс-парк, и Томас понял, что не так. Деревья в парке были не платанами и дубами – там стояли чешуйчатые черные стволы с темно-красной листвой. Деревья страны Ксанад.

А под ними змеились тени: живые, упругие, – но и медленные, пребывающие в постоянном движении.

Шевелился, казалось, весь парк.

Сам Томас парил выше уличных фонарей и смотрел, как прыгает в темноте под фасадом дома психокинетическая платформа. Туда, где пробирался один из припоздавших прохожих. С нее сходит фигура в серебристом доспехе, а глаза гвардейца за откинутым забралом светятся тем же зеленоватым светом, что и фонари над дорогой.

Тем же светом, что и луна над красными водами реки Альф.

Гвардеец, держа наготове психокинетический метатель, рявкнул что-то, чего Томас не разобрал. Прохожий замер, покорно поднял руку, раскрыв ее ладонью к серебристому истукану. С внутренней стороны запястья у человека поблескивал драгоценный камень, утопленный в теплую человеческую плоть.

Такой же, только поярче, был и в плоти гвардейца.

Камни приблизились, блеснула короткая вспышка, прохожий забился в короткой судороге – и вдруг скорчился, высох, превратился в обтянутый кожей скелет, рухнул на землю. На его месте встала чуть светящаяся человекоподобная фигура: стояла, колеблясь, потом рассеялась зеленоватым туманом, втянулась под серебряную броню гвардейца.

Томас почувствовал страх – да что там, ужас, обездвиживающий и отбирающий голос. Хотел крикнуть, пошевелиться – и не мог; чувствовал, что еще миг, полмига, и он сам расточится, словно тень (дух? душа? естество?) несчастного лондонского прохожего.

Но лишь проснулся с колотящимся в горле сердцем.

И уже выскальзывая из сна, уже открывая глаза под сияние нового дня в стране Ксанад, Томас вспомнил, где он видел такие камни: на безделицах, что вывозила из Волшебной Страны Ксанадская Торговая компания.

На «умных вещах».

18 июня. Утро

– Скверно выглядите, сэр.

Томас смерил ирландца тяжелым взглядом, но не нашел на лице его и тени усмешки.

– Как там наш Уильям? – спросил хрипло. Остановил жестом начавшего было отвечать Фицпатрика, подхватил серебренный графин, припал: вода потекла даже за воротник. Постоял, запрокинув лицо к потолку, снова повернулся к ирландцу. Повел приглашающе донцем графина.

– Спит, – ответил сержант. – И спит неспокойно, сэр. Однако серебро в его ладони остается серебром.

– Как и у госпожи Франчески, – задумчиво проговорил Томас.

Прошелся к столу, взгляд зацепился за лежащий подле подсвечника, оправленный в кожу дневник вдовы Хэвиджа. Была ведь вчера какая-то мысль. Что-то же он хотел сделать, спросить… И почти сразу вспомнил.

– Сержант, – сказал, стоя к Фицпатрику боком, – а было ли на Александре Холле кольцо?

Макги задумался, почесал нос, смешно оттопыривая губу.

– Перстень, сэр, – сказал наконец. – С сапфиром. Камешек – очень так себе, инклюз, да к тому же треснувший.

– Интересно… – протянул Томас, не обращая внимания на взгляды, какие бросал на него ирландец.