Текст книги "Самый обычный день. 86 рассказов"

Автор книги: Ким Мунзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Письмо

В среду в полдень он закрыл все двери и окна в кухне, открыл газ и лег навзничь на пол; смерть наступила немного позже. В пятницу утром, когда еще не приехали сотрудники похоронного бюро, почтальон принес письмо – на конверте не значился адрес отправителя. Четвероюродный брат, оказавшийся единственным родственником, которого удалось разыскать, уже некоторое время тому назад сослался на неотложные дела и уехал, сочтя, что дальнее родство оправдывало отъезд после одной проведенной около покойника ночи: от такого убежденного агностика, как он, кроме выполнения этого ритуала, нельзя было ничего больше требовать. Консьерж согласился взять письмо и, не зная, что с ним делать, положил его на грудь трупа. Сотрудники похоронного бюро приехали с опозданием и очень спешили. Они закрыли гроб и снесли его вниз по лестнице. Консьерж запер дверь квартиры. В письме, которое так никто и не прочитал, говорилось:

«Дорогое мое ничтожество!

Я все это время получала твои письма, но только пару дней назад нашла время их прочитать. И отвечаю тебе сейчас, но заруби себе на носу, что делаю это в первый и последний раз. У меня хватает своих дел, чтобы еще заниматься утешением таких нищих духом, как ты. Ты хочешь заморочить мне голову обещаниями и объяснениями в любви, которые сейчас совершенно не к месту и о которых тебя никто не просит. Ты паришь в облаках, хотя прекрасно знаешь, что я к тебе никогда не вернусь: мы с тобой уже дали друг другу все то немногое, что могли. И не приставай ко мне со своими жалостливыми историями. Тебе не хватает силы воли, сделай над собой усилие. Ты говоришь, что я ушла к Берту, потому что он удовлетворял меня в постели лучше, чем ты, и говоришь это так, словно хочешь меня этим оскорбить и заставить почувствовать себя проституткой. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что это меня заденет. Что ты себе вообразил? С Бертом мне действительно гораздо лучше – в этом ты как раз совершенно прав. Еще бы! Мне хотелось бы, чтобы ты имел возможность измерить, как сильно вы отличаетесь друг от друга, в том числе и умственно. И поскольку ты немного мазохист, я расскажу тебе, что стоит ему начать рассказывать мне шепотом о том, что он сделает со мной, как я становлюсь такой влажной, какой никогда с тобой не бывала. Я могу часами ласкать его, а когда мне это надоедает, даю ему кончить туда, куда мне заблагорассудится. Потом я могу просто начать все с самого начала. Он так на тебя не похож! У него есть то, что называют воображением, не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю. В ресторане, прямо посреди ужина, он просит меня снять трусики или сделать еще что-нибудь в этом роде – ты наверняка сочтешь это неуместным. (Для чего еще ему потребовалось снимать с нее трусики в ресторане? – думаешь ты в эту самую минуту.) А я просто с ума схожу от наслаждения, мне так не терпится, что мы покидаем ресторан почти бегом. На улице мы прижимаемся друг к другу, как подростки. Мы залезаем в чужие сады и катаемся там по траве; в любой момент нас могут застать врасплох – и это действует возбуждающе. Потом мы садимся в такси, и он продолжает щупать и гладить меня; мне приходится прятать лицо и кусать себе руку, чтобы таксист не понял, в чем дело. Берт сидит с серьезным выражением лица, словно его рука не делает ничего такого, а я кончаю раз за разом, пока все сиденье не промокает. Мы выходим из такси, нас разбирает смех, когда мы представляем себе выражение лица пассажиров, которые сядут в это такси после нас. Тебе пришлись по вкусу мои истории? Конечно, еще бы. Тебе же так нравится страдать… Ты всегда любил терзаться и страдать по любому поводу. А может быть, мои рассказы тебя возбуждают. Ты здорово возбудился, когда читал, как Берт меня лапает? Он меня лапает, и щупает, и сует мне свои пальцы всюду-всюду, во все дырочки, какие только находит, и мы занимаемся любовью в парках, в кинотеатрах и в маленьких гостиницах – в спешке, словно нам невмоготу добраться до дома. А когда приходим домой, то начинаем все снова! И я тоже его лапаю, лапаю везде: посреди улицы, в барах, на глазах у его друзей и у моих тоже, в машине, когда он ее ведет. В автобусе, когда там много народа, я запускаю руку ему под пальто, расстегиваю ширинку, сжимаю его твердый, упругий и горячий стержень и дрочу его, стараясь следовать ритму движения автобуса, пока любовный сок не изливается мне на пальцы. Я их облизываю, выходя из автобуса, и какой-то пассажир у двери смотрит на мои губы и пальцы и мгновение спустя понимает, что случилось, и удивленно улыбается. Можешь дрочить своего красавца, если хочется. А если, наоборот, тебе больно читать все это, ты прекрасно знаешь, что надо делать: не писать мне больше никогда. Если бы ты был нормальным мужчиной сейчас, когда прошло уже два месяца с тех пор, как мы перестали жить вместе, у тебя была бы новая подружка и ты бы щупал ей попку вместо того, чтобы пытаться вызвать у меня угрызения совести своими жалкими письмами. Чтобы немного утешить тебя (или, напротив, чтобы увеличить твои страдания), сообщаю, что я начала встречаться с одним очень миленьким мальчиком, и Берт немного ревнует, точно так же, как ты, когда я в первый раз сказала тебе, что встречаюсь с Бертом. Мне с этим мальчиком очень хорошо. Может быть, даже лучше, чем с Бертом, хотя это трудно себе представить. Сей факт мог бы послужить подтверждением твоей теории о том, что когда я подцепляю нового мальчика, то у меня голова идет кругом и мне кажется, что он гораздо лучше всех предыдущих, но потом, стоит мне как следует узнать его, всякий интерес к нему у меня пропадает. Может, ты и прав. Ну и что такого? Этот новенький совсем зеленый, и мне приходится всему его учить: как он должен лечь, что ему нужно со мной делать, как трогать меня языком, как обнимать. Я чувствую себя его покровительницей, почти его матерью. Наверное, во мне просыпается материнский инстинкт, кто бы мог подумать. Он нежный и сильный, как теленок: у меня во рту даже не все помещается. Наверное, это дело возраста: он такой нежный малыш… Хочешь еще что-нибудь обо мне узнать? Надеюсь, что нет. Что же касается твоих угроз покончить жизнь самоубийством, я тебе скажу следующее: это дурной вкус, и оригинальностью ты не отличаешься. Если ты собираешься шантажировать меня так же, как Тони, когда я бросила его ради тебя, то я хочу тебе напомнить: он по крайней мере свою угрозу выполнил, а я сильно сомневаюсь в том, что ты на такое способен. Так вот, дорогой, в ожидании отсутствия твоих писем, с тобой холодно прощается

К.»

Четыре четверти

Согласно словарю, «пунктуальным» называют человека, который совершает некое действие точно в назначенное время. Это следует понимать так: если вы условились о свидании в семь часов, ты пунктуален, если являешься ровно в семь. Тут никаких сомнений не возникает. Однако не совсем ясно, как определить человека, который, договорившись встретиться в семь, уже в шесть часов кружит по улицам неподалеку от места свидания, а в половине седьмого останавливается у газетного киоска, где должна произойти встреча, просто потому, что сегодня – пятница, а по пятницам киоски расцветают, словно сады по весне: все еженедельные издания появляются сразу; и если тебе приходится ждать кого-нибудь на улице, нет на свете более увлекательного занятия, чем медленно разглядывать обложки журналов (и книг, которые заполняют боковые витрины). Без четверти семь, однако, все без исключения обложки уже изучены; и поскольку ждать еще четверть часа, человеку не остается ничего другого, как купить журнал или газету и лениво перелистывать страницы. Когда он доходит до последней строчки последней колонки последней страницы (только ее – раздел «Досуг» – и стоит на самом деле читать), часы показывают семь, и у нашего героя нет никаких оснований чувствовать, что он устал ждать, – на самом деле ожидание еще даже не началось. Этим типом, которого можно считать пунктуальным (он находится на месте встречи ровно в назначенный час) и одновременно непунктуальным (он пришел на место свидания раньше времени, а значит, не точно в назначенное время), в данном случае являюсь я, и мне до сих пор неясно, как можно определить подобную патологическую непунктуальную пунктуальность, которой я страдаю с раннего детства, к собственному несчастью и к удивлению людей, с которыми договариваюсь встретиться, – как правило, все они исключительно непунктуальны. Быть непунктуальным означает, что если встреча назначена в семь, то ты можешь явиться в одну минуту восьмого, или в пять минут восьмого, или в четверть, или в половину восьмого, или в девять, или в десять. (То, что многие непунктуальные люди получают удовольствие, когда вынуждают других себя ждать, ясно как день – никаких доказательств это не требует.) Если же наконец человек, который должен был прийти на встречу, не приходит вообще, то он автоматически перестает быть непунктуальным, превращаясь в нахала или же нахалку. Если, на ваше счастье, вам известны привычки знакомого, которого вы ждете, то вы можете классифицировать его, отнеся к соответствующему разряду, и даже простить ему небольшое опоздание (или, напротив, удивиться его неожиданной пунктуальности, или начать с тревогой думать об аварии, которой не было). Если же вы не знаете, с какой точностью этот человек обычно является на свидания, в ближайшем будущем вас могут ожидать приключения и неожиданности. Не исключается также вероятность того, что на достаточно долгое время вам суждено превратиться в непоколебимый манекен, который прислоняется то к стене, то к фонарю, замышляя сладкую месть и классифицируя, чтобы хоть как-то развлечься, все случаи пунктуальности и непунктуальности, с которыми рок сталкивает нас на протяжении жизни.

Я оказался как раз в такой ситуации: мне совершенно ничего не было известно о привычках и воспитании девушки, которую я ждал (мы всегда встречались у ворот атомной электростанции, где я работаю, и она тоже: отсюда и наше знакомство). Так вот: к четверти восьмого я уже рассмотрел все обложки и прочитал не одно, а целых два периодических издания (для точности скажем, что это были газета и журнал). В половине восьмого я начал беспокоиться: что, если мы договорились встретиться в другом месте, или, может быть, в другое время; что, если она решила, что речь идет о другом месте или о другом времени; что, если это я в чем-то ошибся; что, если с ней приключилось несчастье, что, если она передумала и решила не приходить (а я-то пропылесосил ковер и поставил шампанское в холодильник, надеясь на безумную ночь!); что, если возникли автомобильные пробки в какой-то части города (тут, правда, я вспомнил, что у нее нет машины и, следовательно, пробки на улицах для нее не существовали); а может быть, это как раз метро перестало работать (поезда столкнулись, вагоны сошли с рельсов: трупы на перроне – и ее безжизненное тело среди них?); или какая-то иная причина не позволила ей прийти – ее мать задавило такси, отец упал в шахту лифта, младшего брата (кстати, был ли у нее какой-нибудь брат: старший или младший?) задержала полиция за спекуляцию цветными шариками. В девять часов вечера я стал подумывать о том, чтобы уйти восвояси. В четверть девятого киоск закрылся (и киоскер, опуская железную решетку, посмотрел на меня, как смотрят на привидение или на вора). Мне показалось, что не мешало бы выпить чашку кофе в баре, который находился прямо напротив киоска. В половине десятого я зашел туда и в тепле этого помещения вдруг понял, что снаружи собачий холод. А я проторчал на улице три часа! Я встал у стойки и с этой позиции (как говорится, надежда умирает последней) мог обозревать улицу и киоск, на тот случай, если она все-таки придет, побив национальный рекорд непунктуальности, хотя планка его очень высока. Я заказал кофе с молоком.

В десять вечера (вы, конечно, понимаете, что обычно события не происходят через равные пятнадцатиминутные отрезки, но уточнять каждую минуту мне кажется слишком большим занудством) я заплатил за кофе с молоком, повернулся к дверям и тут увидел за одним из столиков Хелену, которая смотрела на меня с улыбкой. (Не стоит, однако, радоваться раньше времени: весь этот вечер я ждал не Хелену, а другую девушку. Девушку, которую я ждал весь вечер, зовут Ханна. Кстати, я забыл представиться: меня зовут Хилари.) Хелена была моей подружкой во время учебы в университете: когда, год тому назад, мне выдали диплом, я ее бросил. Мы поцеловали друг друга в щеку.

– Как ты изменился…

– Да по-моему, не очень. А ты все такая же.

– Мы с тобой год не виделись, а такое впечатление, что гораздо больше. Мне кажется, ты потолстел. Чем ты занимаешься? Где работаешь? Расскажи мне о себе.

– Знаешь, я…

– Садись.

– …я уже собирался уходить.

– Что ты будешь пить?

– Да я уже выпил…

– Садись. Мне как-то не по себе, когда ты стоишь. Ты, мне кажется, вырос.

– Не говори ерунды! Как я могу вырасти в моем возрасте?

– Что ты будешь пить?

– Гмм. Коньяк.

Я придвинул стул к ее столику и сел. Вдруг я почувствовал, что мне совсем не хочется, чтобы Ханна появилась в этот момент и увидела меня с Хеленой. Меня одолевали сомнения – какой из вариантов выбрать: уйти из бара как можно скорее, рискуя встретиться с Ханной, которая как раз в этот момент могла подойти к киоску (это было маловероятно: безусловно, она принадлежала к породе нахалок), или остаться за столиком, рискуя, что Ханна появится немного позже, войдет в бар и застукает нас.

– Я видела, как ты вошел в бар полчаса назад.

Мне не пришло в голову спросить ее, почему она меня не окликнула. Я подумал, что не заметил, как она вошла (странно – ведь я провел около киоска весь вечер). Сколько же времени она провела в баре? Наверняка она наблюдала за мной, когда я торчал рядом с киоском, явно ожидая кого-то, кто никак не приходил и в конце концов совсем не пришел. (А она, возможно, тоже кого-то ждала? Спросит ли она меня об этом? И если спросит, что я должен ей ответить?)

– Ты давно здесь сидишь?

Будучи доморощенным стратегом, я задал этот вопрос первым.

– Некоторое время. На улице было так холодно, что я зашла выпить чего-нибудь горяченького.

Что означало для нее «некоторое время»? Какие критерии она использовала, чтобы определить, много времени прошло или мало? А ее слова о холоде на улице… Она надо мной издевалась? Мы замолчали на несколько мгновений или на одно мгновение, а может быть, на долю мгновения, но эти секунды показались мне долгими-долгими. Надо было что-нибудь ей сказать, но непредвиденные события (а эта встреча являлась таковым) всегда сбивают меня с толку. С ней, наверное, случилось нечто подобное, потому что я не ответил на ее вопрос, а она как будто этого и не заметила. Мы обменивались пустыми фразами. И вдруг Хелена заговорила серьезным тоном:

– Когда мы перестали встречаться, я себе места не находила. Мне было очень плохо. По-настоящему плохо. Не стоит говорить об этом еще раз: мы оба знаем, как было дело. Вот… Сама не знаю. Мы договорились ни в чем друг друга не упрекать. Хорошо. Просто мне хочется объяснить тебе, что я чувствовала себя отвратительно, но одновременно очень-очень хорошо и как-то странно: словно опять стала самой собой (я совсем не люблю подобные выражения – слова какие-то пошлые). Через несколько дней после того, как мы расстались, я пошла в кино одна, не помню, на какой фильм. Когда сеанс кончился, у выхода в фойе я обратила внимание на палас на полу: он был в красноватых тонах с крупными клетками. И мне показалось, что хотя я и раньше его там видела, но сейчас, впервые в жизни, могла его созерцать. Как будто раньше мне его созерцать никогда не приходилось. И хотя сердце у меня было разбито, я чувствовала себя уверенно, рассматривая этот палас, и серые диваны, и черные лакированные двери, и мне хотелось заговорить с кем-нибудь и подцепить какого-нибудь мальчика, который был бы очень романтичным, очень мягким, очень нежным. Не знаю, понятно ли я говорю: весь мир, неважно, хорош он или плох, открылся для меня; мне было очень скверно, очень, но это была я сама со своим скверным самочувствием. И потом, когда я вышла на улицу и увидела машины и людей, мне было очень приятно думать, что нет никакой необходимости оказаться в определенном месте в определенный час, чтобы встретиться с определенным человеком. Я могла, например, выпить оршад, или увидеть еще один фильм, или снова посмотреть тот же самый, или сесть на лавочку и дождаться, когда проедет мусороуборочная машина. Или встретиться с кем мне захочется, или побыть одной.

Я не раскрывал рта. Хелена замолчала на одно мгновение, наверное, только для того, чтобы перевести дыхание, потому что сразу после этого она продолжила;

– В последние месяцы я встречалась с одним парнем с нашего факультета (я еще не закончила учебу) – с Хербертом. Ты его, может быть, помнишь: такой высокий, рыжий и с огромным носом. Он еще играл в волейбол. Мы с ним виделись часто до прошлой недели, когда договорились встретиться, а он не явился.

– Вы договорились встретиться и он не пришел?

– Именно так. Потом, на следующий день, он позвонил и попросил прощения. Я ему поверила, потому что, оправдываясь, он мне не соврал (я сразу все проверила). Иногда такое случается и не имеет никакого значения. Но, однако, мне в тот день стало совершенно ясно, что между мной и Хербертом все давно кончилось: и совсем не из-за такой ерунды, как несостоявшееся свидание. Оно стало просто лакмусовой бумажкой: я вдруг все увидела совершенно ясно. И это ощущение, о котором я тебе говорила, – почувствовать себя снова в этом мире, я описала тебе так живо потому, что сейчас снова начинаю жить, и красноватый палас я на самом деле видела в кинотеатре сегодня вечером.

Пока Хелена говорила, я постепенно прощал ей гадости, которые она мне сделала в прошлом, – все вместе и каждую в отдельности: скажем так, я был снова в нее влюблен, в разумных пределах. Мне даже стало казаться странным, что я так ненавидел ее на протяжении последнего года. Она собралась уходить. Я намекнул ей, что мы могли бы встретиться. Хелена наклонила голову и посмотрела на меня с сомнением. Я настаивал: давай увидимся в понедельник.

– В понедельник я не могу.

– Мне тоже неудобно, совсем об этом забыл.

– Во вторник я занята.

– А я свободен, но если ты занята…

– В среду я тоже не могу.

– А в четверг? Нет, в четверг я сам не смогу. Давай в пятницу? В пятницу мне удобно.

– В пятницу никак. Знаешь почему? Каждый раз, когда я перестаю встречаться с кем-нибудь, то стараюсь заполнить свободное время разными курсами.

Когда мы с тобой расстались, я начала учить итальянский. А сейчас стала заниматься немецким.

– Ну послушай, тогда я просто не знаю…

– А завтра? Завтра мне удобно. А то придется ждать неизвестно сколько.

Мы договорились увидеться на следующий день: в этом же самом баре в семь часов вечера. Дома я обнаружил на автоответчике сообщение: Ханна не смогла прийти, потому что за полчаса до свидания почувствовала себя плохо. Она очень об этом сожалела. Девушка позвонила, когда меня уже не было дома: в шесть часов.

На следующий день, в субботу я проснулся поздно. Мне не удалось вспомнить, была ли Хелена очень непунктуальной или только чуть-чуть. На всякий случай я решил выступить в роли не слишком пунктуального человека – такое поведение позволяет скрыть твое нетерпение перед встречей: надо появиться в баре в семь часов и три минуты. Однако, будучи неисправимым непунктуально пунктуальным человеком, в шесть часов вечера я уже бродил неподалеку от назначенного места, глазея на витрины. Потом я купил пакетик каштанов и медленно ел их, стараясь каждый раз отыскать новую урну, чтобы выбросить туда скорлупки. Предельно точно следуя собственному решению, в три минуты восьмого я подошел к назначенному месту, мельком посмотрел на киоск и на киоскера (который ответил мне взглядом исподлобья, словно моя физиономия была ему хорошо знакома) и зашел в бар. Там я устроился за столиком и заказал анисовый ликер. Четверти часа проходили одна за другой, а Хелена не появлялась. В девять часов я вышел из бара и в киоске купил газету. Рядом со мной оказалась Ханна, которая тоже покупала газету, – она удивилась, увидев меня, и долго извинялась, что не смогла прийти накануне. Прижав руку к животу, она как бы указывала на виновника случившегося: у нее страшно разболелся желудок, видимо, проблемы с пищеварением. Но сейчас (к несчастью) ей было некогда, и мы договорились встретиться завтра. На следующий день я прождал ее только до половины девятого: Ханна не явилась. На углу я увидел Хелену, которая очень спешила: на бегу она попросила прощения за то, что не пришла на свидание накануне. Мы договорились о встрече на следующий день (она пообещала мне, что постарается перенести все дела, назначенные на это время). Назавтра она не пришла. Однако на противоположной стороне улицы я столкнулся с Ханной, которая пыталась взять то же самое такси, на которое хотел сесть я (в конце концов мы поехали вместе): она очень-очень извинялась и предложила встретиться на следующий день.

Назавтра, прождав напрасно довольно много времени, пока мне это не надоело, я пошел домой пешком, заглядывая по дороге в выставочные салоны. Стоя перед полотном Магритта, я увидел Хелену, которая попросила у меня прощения.

Я решил, что стал жертвой сговора: они были знакомы и издевались надо мной – каждый вечер подруги покатывались со смеху, рассказывая друг другу, где и как меня встретили и какое у меня было при этом выражение лица. Я играл с ними в эту игру целый месяц, а потом мне надоело. Однажды я сам не явился на встречу с одной из них. Вместо того чтобы зайти в бар, где мы договорились встретиться, я прошмыгнул в другой, на противоположной стороне улицы, и старался оттуда увидеть, не выжидает ли где-нибудь поблизости та, с которой я на сегодня не договаривался о встрече, чтобы пойти за мной, как только я выйду из бара, и чуть позже случайно столкнуться со мной на улице. Я сидел за стойкой, когда ко мне подошел парень, внешность которого показалась мне знакомой: он был высокий, рыжий и напоминал игрока в баскетбол.

– Ты, наверное, Хилари, – сказал он.

Я утвердительно кивнул и в свою очередь предположил, что его зовут Херберт и он раньше встречался с Хеленой. Мы разговорились. Он не пришел на свидание с Хеленой однажды, чуть больше месяца тому назад, по той же самой причине, по которой сегодня не явился на него я. Естественно, он был знаком и с Ханной и прошел через те же самые мытарства. Мы вспомнили учебу в университете (для меня факультет вот уже год, как остался в прошлом, а для него все еще был настоящим) и решили поужинать вместе. За ужином нас занимал вопрос: почему эти девицы так с нами поступали? А что, если они действуют по чьему-то указанию? Возможно, мы не были единственными, над кем издевались подобным образом, и весь город был полон таких же несчастных, как мы. Вероятно, речь шла о международном заговоре: женщины всех стран объединились, чтобы устроить грандиозный розыгрыш, который сведет с ума всех мужчин мира, а потом нанести им решающий удар и установить новый матриархат. Мы заказали третью бутылку шампанского. Надо было срочно известить весь мир о нашем открытии, организовать мужской фронт перед лицом этой опасности. Херберт предложил ответный план действий: один из нас должен был познакомиться с бывшей подружкой другого и назначить ей свидание, но не прийти – вместо него явится второй. Колесо завертится: все мужчины во всех странах мира договорятся встретиться со всеми женщинами, и ни те ни другие на свидания не придут.

Мы распрощались далеко за полночь и договорились увидеться на следующий день, чтобы уточнить детали нашей стратегии: в таком-то месте, в такой-то час. Естественно, назавтра, протрезвев, я не пошел на встречу.