Текст книги "Самый обычный день. 86 рассказов"
Автор книги: Ким Мунзо
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
Я никогда постоянством не отличался, внесем в это дело ясность с самого начала. Не знаю, является эта моя особенность врожденной или благоприобретенной, как принято в таких случаях говорить, в силу жизненных обстоятельств. Даже в детстве я часто переходил из одной школы в другую (впрочем, по здравом размышлении, это ничего не доказывает, потому что, с одной стороны, это могло явиться причиной моего последующего непостоянства, но с другой стороны, все может быть совсем наоборот: в результате непостоянства, впитанного с молоком матери, я часто переходил из одной школы в другую; так что оставим, пожалуй, эти бесплодные рассуждения). Мой отец был точно таким же – я имею в виду, как я; а мать, напротив, была женщиной, отличавшейся постоянством и непреклонностью: всю жизнь она одна несла на себе заботы по дому. Такова женская доля, – говорила она и вдыхала столько воздуху, что казалось, в комнате образовывался вакуум, а ее бюст раздувался так, словно готов был вот-вот лопнуть. Я думаю, сегодня она бы заговорила по-другому, потому что времена переменились, а она всегда была воплощением приспособляемости к окружающему миру. До первого причастия мне страшно нравилось играть в прятки и в шашки, я мог проводить за этими играми целые дни. Потом мне это приелось, и я с ума сходил по пятнашкам и шахматам, хотя они тоже довольно быстро мне наскучили (не знаю, кто сказал, что игра, в которой оба игрока согласны выполнять одинаковые правила, бесполезна и скучна, потому что интерес возникает только тогда, когда игроки не приходят к согласию даже в вопросе норм). Я поступил на механико-математический факультет, но, как этого и следовало ожидать, не закончил даже первый курс, потому что стал играть в рок-группе, напрочь забыв о каких-либо механизмах. С месяц все шло прекрасно, но на второй меня выгнали за постоянные опоздания. К счастью, я нашел работу на пуговичной фабрике и стал работать на условиях почасовой оплаты. Через некоторое время, когда меня должны были перевести в штат, выяснилось, что это невозможно – я еще не отслужил в армии. Мне ничего другого не оставалось, как записаться добровольцем. Если подумать хорошенько, военный дух был мне скорее по душе: я видел кое-какие фильмы, и жизнь военных смотрелась в них совсем недурно. Меня отправили в Сарагосу, как почти всех моих сверстников. Не буду вам рассказывать о моих похождениях новобранца, это слишком пошло. Скажу только, что я познакомился с одной косноязычной девицей, которая давала себя лапать и не слишком меня останавливала. Слава богу, когда до нее дошло, что она беременна, я уже плыл в Голландию с джаз-бандом. Все музыканты вечно были пьяны в стельку, и не имело никакого значения, опаздываешь ты или нет. Надо сказать, что и наша музыка большого значения не имела, никто на нас не обращал особого внимания. Эта история длилась все лето, а потом меня повязали и посадили в кутузку (но вовсе не за фри-джаз, а потому что нашли у меня в сумке пакет разной дряни – целый набор всяких кислот и чуть-чуть героина; я всем этим приторговывал, чтобы получить небольшую добавку к зарплате, следуя вредным советам Лу Рида[23]23
Американский рок-музыкант.
[Закрыть], и вот вам результат). Год спустя меня привезли на границу страны и там отпустили (день был пасмурный, и дул сильный ветер, сгибавший флагштоки и серебривший влажную зелень фламандских лугов). Через какое-то время я вернулся на поезде домой, в основном из-за полного отсутствия денег, к тому же я надеялся, что история с девицей из Арагона уже благополучно забылась. Так оно, спасибо тебе, Господи, и случилось. Благодаря заботам моего дяди из Сабаделя мне удалось получить пособие по безработице. Жизнь виделась мне в розовых тонах: можно ни хрена не делать и получать пособие. Но однажды я познакомился с одним типом из какой-то там социалистической партии. Он меня забросал такими аргументами, что я раскаялся в том, что занимал в жизни столь созерцательную позицию. Когда раскаяние окончательно одолело меня, он предложил мне работу в рекламном агентстве, к которому он сам имел какое-то отношение. Работа оказалась тоскливой: надо было писать тексты для клиентов-невротиков, которые сами не знали, что им было нужно, и как только возникали какие-нибудь проблемы, они отказывались от наших услуг. Кризис, оправдывались они, и я не знаю, о каком именно кризисе они говорили (с тех самых пор, как я родился, кто-нибудь рядом со мной всегда твердит о кризисе). Но однажды утром нас – секретаршу господина директора и меня – застали на месте преступления, когда мы удовлетворяли свои здоровые сексуальные инстинкты. Проступок сам по себе довольно серьезный, вероятно, не имел бы трагических последствий, если бы открытие не сделал сам господин директор (сопровождаемый уважаемыми членами административного совета) и именно в тот момент, когда вся процессия входила в зал заседаний, чтобы провести последнее собрание перед ежегодной ассамблеей. Надо сказать, что мы с секретаршей развлекались (извините мне подобное выражение) прямо на длинном лакированном столе, имевшем форму вытянутого овала, который стоял в зале заседаний, под равнодушными взглядами вереницы бывших генеральных директоров предприятия (к счастью, все они уже отошли в мир иной), которые наблюдали за нами через тусклые стекла своих вычурных золоченых рам. Нас уволили. Когда мы очутились на улице, не зная, что можно предпринять в подобной ситуации, я почувствовал себя обязанным угостить ее завтраком. Она так сильно плакала, что люди вокруг начали смотреть на меня с осуждением, подозревая в каком-нибудь исключительно жестоком детоубийстве. Моя работа… говорила она, всхлипывала и снова принималась плакать. Я воспользовался предлогом и отправился в туалет, а потом смылся оттуда через узкое окошко, как это делал один актер в итало-американском фильме, не помню, цветной он был или черно-белый. Такой печальный финал, сказал я себе, ожидает все чересчур бурные любовные истории. И я говорю «любовные», потому что очень любил эту девушку и смог полюбить другую только через месяц, когда поступил работать в цирк жонглером (это место я получил благодаря моему дяде из Сабаделя, о котором я уже упоминал раньше, – у него была текстильная фабрика, а в свободное от работы время он занимался иглоукалыванием). Ну так вот, я влюбился в укротительницу тигров (в единственную в Европе укротительницу тигров, как значилось на афише). Она была высокой блондинкой с голубыми глазами и говорила с немецким акцентом (на самом деле девица была из Нарбонна и такая ушлая, что пробы некуда ставить). Ее настоящее имя было Луиза, но все называли ее Ульрикой, что звучало гораздо лучше – нордически и дерзко. Я бегал за ней как сумасшедший, посылал ей розы, гвоздики и конфеты, подглядывал в ее освещенное окно, когда она раздевалась перед сном (и иногда мне удавалось разглядеть ее силуэт, мягко покачивающиеся груди, пушок между ног). Наконец однажды вечером (цирк остановился на окраине города Эльче: нас окружал южный пейзаж, серую горную гряду расцветили оранжевые отсветы, а луна казалась серебряной монетой) я решил объясниться ей в любви, переполнявшей все мое существо. Тук-тук-тук – постучался я в дверь ее вагончика, поднявшись по лесенке. Внутри было темно, и никто мне не ответил. Я стал искать ее по всему нашему лагерю. И наконец обнаружил в клетке с тиграми в обнимку с одним из животных. Сидя у двери клетки (за моей спиной без конца слышались вскрики наслаждения, которые издавала она, и оргазмический рев тигра), я решил, что, раз уж так все вышло, работать жонглером мне не судьба. На следующее утро я, обессиленный и взмокший от пота, был уже далеко от цирка и шагал – ноги мои горели огнем – под палящим солнцем с идиотским букетом цветов в руке, от которого я тут же избавился. После этого я работал официантом и диктором на телевидении, ночным портье и индустриальным дизайнером, торговал цветами, был метрдотелем в заштатном ресторане, рыбаком у берегов Исландии и мажордомом. Как я сейчас понимаю, все то, о чем я успел вам рассказать, не имеет ничего общего с дальнейшими событиями моей жизни. Но, возможно, имеет отношение к моему настоящему. Сам не знаю точно. Я не только не отличаюсь постоянством, но к тому же вечно во всем сомневаюсь. Мне просто хотелось рассказать вам, что однажды, когда я был в отпуске в Кадакесе, я умер. Мое воображение всегда рисовало мне смерть в виде тяжелого сна: сознание гаснет, и ты погружаешься в холодную пустоту. И вот незадача: я не заметил совершенно никакой разницы. В голове у меня по-прежнему толкутся разные мысли, и хотя я уже не могу умереть от голода, мне все время так хочется есть, что я не могу сдержаться, и поэтому мне приходится работать и даже, наверное, больше, чем раньше. Совершенно естественно, о процессах гниения говорить не приходится. Тогда, скажите, какая разница между жизнью и смертью? Я пересмотрел всего Бергмана (одну только «Седьмую печать» видел семь раз) и перечитал всего Эсприу. Ни у того, ни у другого я ничего не понял. Я заинтересовался этими книгами и фильмами, потому что там – как говорят – речь идет о смерти. Раньше я очень переживал, а теперь успокоился: на днях я познакомился с человеком, который умер уже два раза. Мы с ним очень подружились, на выходные отправляемся в Ситжес снимать девиц и решили открыть магазин колбас. Правда, мне гораздо больше улыбается магазин сыров на французский манер, хотя я уверен, что и он мне быстро наскучит. А пока, сами видите, я сочиняю рассказы.
«Оливетти», «Мулинекс», «Шаффото» и «Мори»[24]24
«Оливетти», «Мулинекс», «Шаффото» и «Мори» – названия компаний, производящих соответственно компьютеры, бытовую технику, котлы и нагреватели.
[Закрыть]
Два голицейских еврея встречаются на станции у вагона железной дороги. Один из них спрашивает: «Куда ты едешь?» Второй отвечает: «В Краков». Первый вспылил: «Ну, посуди сам, какой ты лгун! Когда ты говоришь, что едешь в Краков, то ты ведь хочешь, чтоб я подумал, что ты едешь в Лемберг. А теперь я знаю, что ты действительно едешь в Краков. Почему же ты лжешь?»
Сочинение
Как я провел воскресенье. – В воскресенье весь день ярко светило солнце, и я ходил гулять с папой и с мамой. Мама была в бежевом платье и в кофточке цвета слоновой кости, а папа в синем пуловере цвета мундиров английских военных летчиков, в серых брюках и белой рубашке с расстегнутым воротом. А на мне был свитер с высоким воротом, тоже синий, как у папы, но немного посветлее, коричневая куртка и брюки – тоже коричневые, но чуть-чуть светлее, чем куртка, и красные кроссовки. На маме были светлые туфли, а на папе – черные. Утром мы сначала погуляли, а потом пошли завтракать в кондитерскую «Балморал»[27]27
Знаменитая кондитерская в фешенебельном районе Барселоны.
[Закрыть]. Мы пили горячий шоколад со взбитыми сливками и ели сладкий пирог с кремом, а я попросил круассаны. Потом мы пошли смотреть цветы, и их было много-много: и красные, и желтые, и белые, и розовые, и даже синие – папа сказал, что это их покрасили, – и растения с зелеными и с лиловыми листьями, и птицы: большие и маленькие; а потом папа пошел в киоск и купил газету. А еще мы ходили и смотрели на витрины магазинов, и один раз, когда мы долго-долго стояли около витрины, где было много свитеров, папа сказал маме, чтобы она поторапливалась. Потом на одной площади мы сели на зеленую лавочку, на которой сидела какая-то пожилая женщина с седыми волосами и румяными-румяными щеками, прямо как помидоры. Она кормила голубей семенами вики и была очень похожа на мою бабушку, а папа все время читал свою газету – я попросил разрешения посмотреть картинки, и он дал мне половину страниц, только попросил их не мять. Потом, когда мы уже шли домой, мама сказала, что ей надоело, что папа читает не переставая, – это она сказала, потому что папа не отрывал глаз от своей газеты, – и что это невыносимо: он читает газету дома, за завтраком и за обедом, и на улице, когда сидит в баре или когда идет куда-нибудь, и во время наших прогулок. А папа ей ничего не ответил и продолжал читать, и тут мама его обозвала, а потом, по-моему, об этом пожалела и поцеловала меня. А потом, пока мама на кухне готовила рис, папа сказал, чтобы я не обращал на нее внимания. На обед был бульон с рисом, который мне не нравится, и мясо с жареными сладкими перцами. Жареные перцы я очень люблю, а мясо – нет: оно слишком сырое, но мама говорит, что так вкуснее, а мне такое не нравится. Вот в школе – другое дело, там нам дают мясо сильно зажаренное – даже с корочкой. В школе мне никогда не нравится первое. Но зато дома мне наливают немного вина в газировку. В школе этого не делают. Потом, после обеда, пришли дядя и тетя с моим двоюродным братом. Дядя и тетя начали разговаривать с родителями в гостиной и пить кофе, а мы с двоюродным братом пошли в сад играть в солдатиков и в настольный футбол, и в мяч, и в пожарников, и в звездные войны; и тут двоюродный брат стал делать всякие глупости, потому что проигрывал. Я его не переношу, этого двоюродного брата, потому что он проигрывать не умеет, и мне пришлось влепить ему хорошую оплеуху, а он давай реветь на весь сад, и тут пришла мама, и тетя пришла, и дядя; и мама спросила: что случилось? И прежде чем я успел ей ответить, двоюродный брат сказал: он меня стукнул. И мама дала мне пощечину, и я тоже разревелся, и мы все вернулись в гостиную. Мама держала меня за руку крепко-крепко, а папа читал свою газету и курил сигару, которую ему подарил дядя. Тут мама и говорит папе: дети там, в саду, смертным боем друг друга бьют, а ты тут сидишь себе спокойно и в ус не дуешь. Тетя сказала, что ничего страшного не случилось, но мама ей ответила, что он всегда так и что иногда ее терпение лопается. Потом дядя и тетя собрались уходить, и пока мы прощались в прихожей, мой двоюродный брат показал мне язык, а я – ему; а папа включил телевизор, потому что показывали футбол. Мама сказала, чтобы он перевел на второй канал, где шел какой-то фильм, но папа ответил, что он хочет смотреть футбол и фильма ей не будет.
Потом я пошел в сад навестить куклу, которую я там похоронил под деревом; я ее выкопал и погладил по головке, а потом отругал за то, что она с грязными руками садится за стол, а потом снова ее закопал и пошел на кухню, где мама плакала, и я попросил ее не плакать. Потом я сел на диван рядом с папой и немножко посмотрел футбол, но мне стало скучно, и я посмотрел на папу. Мне показалось, что он тоже не смотрел на экран и мысли у него были где-то далеко-далеко. Потом показывали рекламу – это мне больше всего нравится, – а потом второй тайм матча, и я пошел к маме, которая готовила ужин; и потом мы ужинали и смотрели мультфильм и новости, и какое-то старое кино, в котором играет одна красивая актриса со светлыми волосами и с большими сиськами – не знаю, как ее зовут. Но в это время меня отправили спать, потому что было уже поздно, и я поднялся по лестнице в свою комнату и, лежа в кровати, слушал, как папа и мама спорили, но из-за телевизора не мог разобрать, о чем они говорили. Потом они стали друг на друга кричать, и я встал с кровати и хотел подойти поближе к двери, чтобы расслышать их слова, но кругом было темно – только лунный свет лился через окно, которое выходило в сад, – и оттого, что было темно, я споткнулся и быстро опять нырнул в кровать – вдруг они придут в мою комнату посмотреть, что это был за шум, но они не пришли. Я слушал, как они продолжали спорить. Теперь я их слышал гораздо лучше, потому что, наверное, они выключили телевизор; и папа говорил маме, чтобы она оставила его в покое, и называл ее всякими словами, и говорил, что у нее нет никаких интересов. А мама тоже его по-всякому обзывала и говорила то ли, что она уйдет, то ли, чтобы он уходил, и называла имя какой-то женщины и ругала ее; а потом я услышал, как разбилось что-то стеклянное, а потом они уже кричали так громко, что ни одного слова нельзя было разобрать, а после я услышал страшный крик, самый-самый громкий, а потом все стало тихо. И тут я услышал какой-то шорох, как бывает, когда отодвигают диван во время уборки, и стук двери, которая вела в сад. И тогда я снова встал с кровати, услышал шум в саду и посмотрел в окно; ноги у меня озябли, потому что я ходил босиком, а снаружи было темно и ничего не было видно, но мне показалось, что папа копает землю около дерева, и я испугался, что он найдет куклу и накажет меня, и я опять лег в постель и хорошенько накрылся одеялом, даже с головой, съежился в темноте под одеялом и крепко зажмурил глаза. Я услышал, что в саду больше никто не копал и что кто-то поднимается по лестнице. Я притворился, что сплю, и услышал, как открылась дверь моей комнаты, и почувствовал, что на меня кто-то смотрит, но я никого не мог увидеть, потому что притворился спящим, и поэтому ничего не видел. Потом дверь закрыли, и я уснул, а назавтра – вчера – папа сказал, что мама ушла из дома, а потом пришли какие-то дяди, которые задавали разные вопросы, а я не знал, что надо отвечать, и все время плакал; и меня отвезли домой к дяде и тете, и мой двоюродный брат все время дерется, но это уже было после воскресенья.
«Томсон», «Браун», «Корберо», «Филишейв»[28]28Торговые марки различных бытовых приборов.
[Закрыть]…
Как только Поль закрыл входную дверь, он сразу испытал облегчение. Поездка на этот раз оказалась утомительнее, чем обычно, словно всем вдруг захотелось постоянно создавать ему ненужные проблемы. Он повесил плащ на вешалку (и когда увидел на ней слой пыли, ему пришло в голову, что не помешало бы сделать хорошую уборку во всей квартире), нажал кнопку на электрическом счетчике, открыл кран, который перекрывал воду, выключил свет в нескольких комнатах и обследовал все помещения одно за другим. Потом Поль раздвинул занавески в гостиной: окруженный кольцом заснеженных гор, городок прятался в долине, и его дома казались игрушечными, как в рождественском вертепе.
На одной из полок он обнаружил бутылку коньяка и сделал из нее глоток. Потом поставил на стол пишущую машинку в чехле и кейс с бумагами и книгами. Из этого же кейса он вынул пакет с креветками, отнес его на кухню и положил на мраморный стол. Ему хотелось есть, и он чувствовал себя как осел из притчи: его одновременно тянуло начать писать и приготовить обед. На застекленной веранде он открыл вентили на газовой трубе и на отопительном котле, а потом попробовал включить колонку. Ни одна из трех попыток не увенчалась успехом: пламя гасло. Поль на всякий случай перечитал инструкции над включателем: «1. Ouvrir le robinet d’arrêt gaz situé au bas de l’appareil. 2. Pousser ce bouton à fond et tourner vers le droit. Allumer la veilleuse. Attendre environ 15 secondes. Pousser de nouveau à fond en tournant vers la gauche puis relâcher»[30]30
«1. Откройте вентиль, расположенный в нижней части агрегата.
2. Нажмите кнопку до упора и поверните ее вправо. Зажгите огонь. Подождите примерно 15 секунд. Снова нажмите на кнопку до упора, поверните ее влево и медленно отпустите» (фр.).
[Закрыть]. Этот самый robinet d’arrêt gaz уже был открыт. Он еще раз нажал ce bouton a fond и повернул его влево, а потом медленно relâcher. Огонек снова потух.
Поль решил подождать немного, а потом повторить попытку. Он пошел на кухню, кое-как навел там порядок и включил холодильник. Потом налил воды в формочку для льда и засунул пакет с креветками на одну из полок, собрал пустые бутылки и положил их в корзинку. Всюду лежал слой пыли. В гостиной он снял чехлы с дивана, подмел пол, протер тряпкой мебель. В спальне достал из шкафа чистое белье, перевернул матрас и застелил кровать. В кабинете он тоже подмел пол и стер пыль с книг.
К вечеру он вдруг понял, что за всеми этими заботами напрочь забыл об обеде, и решил приготовить джамбалайю[31]31
Джамбалайя – блюдо из риса с ветчиной или колбасными изделиями, овощами и морепродуктами.
[Закрыть] на ужин. После уборки Поль чувствовал себя потным и грязным. Нужно было срочно принять душ. На застекленной веранде он снова попробовал включить колонку. Он нажал на кнопку до упора, повернул ее вправо и отпустил; потом нажал еще раз, вернул в исходное положение и медленно-медленно отпустил: пламя исчезло. Четыре следующие попытки тоже закончились неудачей. Делать было нечего. Его последние сомнения рассеялись: колонка не работала.
Он принял холодный душ (хотя ему казалось совершенно нелепым стоять под ледяной струей, когда за окном виднелись только снежные просторы), оделся, взял корзину с бутылками и пошел в городок. Там Поль купил сливочное масло, молоко, ветчину, перцы, помидоры, лук, чеснок, петрушку и хлеб. Однако вустерского соуса ему нигде найти не удалось; следовало бы привезти его с собой – как он это сделал с креветками. Можно, конечно, заменить его соевым соусом (который, как это ни странно, нашелся в магазине городка) и уксусом: другого выхода не оставалось.
Он пополдничал в баре: не столько чтобы утолить голод, сколько ради того, чтобы иметь повод спросить у хозяина бара, не знает ли тот какого-нибудь мастера, который бы мог починить ему газовую колонку. Да, хозяин знал кое-кого, кто мог это сделать, правда этот «кое-кто» в тот момент находился в отъезде и должен был вернуться только завтра. Но Поль не должен беспокоиться – хозяин бара сам все устроит: на следующее утро, как только местный умелец появится, сообщит ему о колонке, и ремонт будет сделан в один момент.
Вернувшись домой, Поль разложил покупки, снял чехол с пишущей машинки и поставил ее посередине стола. Справа он положил стопку чистых листов, слева – необходимые ему книги. За окном (сумерки спускались быстро) снег казался голубоватым, а небо приобретало пепельно-серый оттенок. После полдника он не чувствовал голода и решил начать готовить ужин после девяти вечера. Можно было сесть за машинку и поработать пару часиков. Он начал писать.
Постепенно все листы – дописанные только до середины – оказались в мусорной корзине. Он убрал машинку и закурил. Огней в городке почти не было видно, магазины в основном уже закрылись; горело только желтое окно бара да прожекторы дискотеки. От холода у него задеревенела спина. Не питая особых надежд на успех, он опять попробовал включить колонку: снова и снова совершал необходимые действия, но ничего не добился. Разозлившись, Поль стукнул по колонке кулаком и вспомнил, что, когда он был маленьким, его отец включал японский транзистор (первый, который появился у них в доме) ударом кулака. Может быть, колонка (правда, не японская, а французская) тоже отреагирует на такое обращение? Он снова стукнул по колонке, на этот раз – сильнее. Жестяной короб загремел, и ему показалось, что внутри что-то загудело. Окрыленный надеждой, Поль стал повторять все необходимые действия. Однако, когда наступал момент relâcher ce bouton, пламя потухало.
Он нанес по колонке третий удар кулаком, такой сильный, что табличка со словами ШАФФОТО И МОРИ упала на пол. Поль пришел в ужас. На жестяном коробе образовалась вмятина, и гудение внутри агрегата слышалось все сильнее. Стараясь отстранить лицо как можно дальше от колонки, он стал снова действовать по инструкции – надежды провести ночь в тепле смешивались в его душе со страхом: вдруг газ сейчас рванет. На этот раз его упорство увенчалось успехом: когда он отпустил кнопку, пламя не потухло – маленький дрожащий язычок покачивался как ни в чем не бывало. Поль почувствовал досаду: видимо, раньше он что-то делал неправильно, раз теперь все получилось так просто. Посмотрев на вмятину в коробе, он поднял с пола табличку и пошел открывать краны на батареях.
Немного успокоившись, он включил телевизор. По экрану бежали полоски. Поль подвинул немного антенну. Полоски превратились в поле мерцающих точек, словно за стеклом шел дождь со снегом. В этом городишке с приемом передач вечно возникали проблемы. Он нажал на кнопку настройки телевизора. Наконец ему показалось, что изображение стало если и не безукоризненным, то хотя бы сносным, учитывая погодные условия и местность, где располагался городок. Показывали футбольный матч, а это зрелище его не просто раздражало: оно вызывало у него приступ глубокой депрессии. Он нажал на кнопочку УВЧ. Изображение на экране пересекли полосы. Поль повторил все предпринятые раньше шаги: попытался снова настроить изображение, но на УВЧ это ему удавалось гораздо хуже, чем на других каналах. Неожиданно телевизор заговорил по-французски, и это навело его на мысль, что в этом городке, наверное, гораздо легче поймать французский канал УВЧ, чем испанский. Итак, он переориентировался и стал ловить французскую передачу. Она, однако, бесследно исчезла. Постепенно среди густого тумана стало вырисовываться лицо девушки, которое растаяло, стоило ему слегка тронуть кнопку. Поль настойчиво искал ее, но больше найти не смог: теперь на экране появился толстяк-ведущий, который обнимал какого-то парня, похожего на эстрадного певца и вручал ему кошмарную статуэтку. Оба шевелили губами, но из динамиков телевизора доносилось только шипение и скворчанье, словно кто-то жарил рыбу на сковороде. Поль медленно-медленно стал двигать рычажок и добился того, что звук – правда, очень тихий – достиг его ушей: говорили по-итальянски, программа шла без перевода и без субтитров. Это его озадачило. Он попробовал настроить изображение, но, если это ему удавалось, пропадал звук, а если голоса звучали нормально, то лица на экране покрывала коревая сыпь. Наконец ему удалось добиться золотой середины. Ведущий попрощался по-итальянски, а потом началась реклама на этом же языке. Его последние сомнения рассеялись: эта была РАИ[32]32
РАИ – итальянская государственная телерадиокорпорация.
[Закрыть]. (Однажды безоблачным летним днем ему удалось поймать итальянский канал на побережье. Но сейчас, зимой среди гор это казалось невероятным. К тому же обещали снежную бурю.) Однако спорить с очевидностью было нелепо: он налил себе вторую рюмку коньяку, почувствовал себя совершенно счастливым и выпил спиртное двумя глотками. Было зверски холодно. В голове мелькнула страшная мысль: наверное, пламя в колонке погасло. Поль вскочил с дивана и помчался на веранду. Огонь горел. Он вздохнул с облегчением. Но радоваться было рано: обойдя все комнаты, бедняга обнаружил, что батареи по-прежнему холодные.
Проходя мимо телевизора, он успел увидеть Орнеллу Ванони[33]33
Итальянская певица.
[Закрыть], исполнявшую что-то бразильское. Поль заторопился. Ему пришло в голову, что в обогревателе недостаточно воды (а может быть, ее было слишком много?). Он открыл вентиль, и стрелка начала медленно подниматься: 1, 2… Между 4 и 5 проходила красная полоса, которая всем своим видом словно хотела предупредить об опасности. Внутренности чудовища начали урчать; казалось, что отопление вот-вот включится. Поль еще немного повернул вентиль. Стрелка подошла к отметке 3. Он закрыл вентиль. Стрелка продолжала подниматься еще несколько секунд и, пройдя отметку 4, замерла. Он убедился в том, что вентиль плотно закрыт. Стрелка покачивалась, почти касаясь красной полосы. Урчание зверя стало громче, а потом превратилось в пронзительный свист: пламя разлилось по всем горелкам, и отопление заработало.
Поль проверил все батареи, одну за другой. Они еще не нагрелись, но трубы по всей квартире распевали так, что было совершенно очевидно – очень скоро его дом превратится в райский уголок. В ожидании этого момента он уселся перед телевизором: Орнелла Ванони улыбалась публике на прощание. Толстый ведущий обнял ее, подарил ей такую же кошмарную статуэтку и объявил небольшой перерыв, которым Поль воспользовался, чтобы еще раз проверить состояние батарей. В доме их было всего шесть, и четыре уже немного нагрелись. Одна из неисправных находилась в прихожей и погоды не делала. Зато вторая была в спальне. Поль проверил, открыт ли вентиль: все было в порядке. Он решил вывинтить винт из клапана, пошел за отверткой и нашел только маленькую. Ему пришлось нажимать на нее изо всех сил: отвертка изогнулась, как сверло, но винт проворачивался – он сорвал резьбу. Когда наконец ему удалось вынуть уплотнитель, из трубы хлынула вода: струя под давлением била фонтаном.
Он промок с головы до ног. Спальня в считаные секунды превратилась в бассейн. С большим трудом ему удалось вставить уплотнитель на место (при этом он обрызгал стены, которые до этого чудом спаслись от потопа), отключить батарею и оставить вентиль, из которого капала вода, в покое. В унынии Поль снял с себя мокрую одежду и надел пижаму. Потом собрал воду с пола, снял постельное белье и развесил его вместе со своей одеждой на стулья. Он обдумал возможные перспективы: можно было перекрыть воду и починить вентиль, но ему стоило такого труда включить колонку отопления, что не хотелось рисковать и давать возможность агрегату снова сыграть с ним злую шутку. Значит, следует считать батарею в спальне вышедшей из строя и дожидаться слесаря, которого пообещал ему прислать хозяин бара. А до его прихода ничего другого не остается, как спать в кровати под двумя одеялами или в гостиной в спальном мешке. Он пошел еще раз проведать колонку: она работала прекрасно.
В телевизоре пело трио негров. Поль посмотрел в окно: бар уже закрылся, и весь городок, за исключением дискотеки, погрузился во мглу. А что, если пойти спать? Денек выдался неспокойный. Если сейчас он ляжет спать, то завтра сможет работать со свежей головой. Однако ему было жалко лишиться канала итальянского телевидения (наверняка на следующий день его уже нельзя будет найти) и не хотелось откладывать джамбалайю. Не приняв никакого окончательного решения, он свернулся клубочком на диване. Не прошло и четверти часа, как он уже спал, и ему грезился банкет за накрытыми столами в залитых солнцем садах Нового Орлеана на фоне звона трамваев где-то вдали. Когда настало время подавать обед, повара начали кричать в негодовании: он, пришедший последним, почувствовал себя виноватым за опоздание и пустился наутек по улице в тени балконов с затейливыми решетками, не зная, где раздобыть соус. Повара беззвучно смеялись.
Его разбудило отсутствие звуков. Изображения на экране не было: телевизор отключился. Полю одновременно хотелось есть и спать. Из кухни доносился звук крошечных капель, но все краны были закрыты. Оказалось, что холодильник тоже вышел из строя. Лед, который успел в нем образоваться за несколько часов, медленно таял. Поль вынул штепсель из розетки и, прилагая титанические усилия, отодвинул агрегат от стены. Понять что-либо в иероглифах трубок и проводков было невозможно. Он поставил холодильник на место и подключил его снова: даже лампочка внутри не загоралась. Прежде чем уйти из кухни, он прошел на веранду и снова посмотрел на колонку: пламя горело, как положено.
Потом Поль достал из шкафа спальный мешок, залез в него и устроился на паркете как можно ближе к батарее. Некоторое время он вертелся с боку на бок, не находя удобного положения и раздумывая о том, что, вероятно, было бы лучше перевернуть матрас и лечь на него. Может быть, он и не промок насквозь, как ему показалось вначале. Впрочем, сейчас вставать было неохота.
