Текст книги "Самый обычный день. 86 рассказов"

Автор книги: Ким Мунзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Через три четверти часа Поль признался себе в том, что у него бессонница. Отправившись на кухню, он приготовил себе ломоть хлеба с оливковым маслом и сахаром и съел его. Потом сел за машинку и начал писать, но, дойдя до середины листа, разорвал его, скомкал и бросил в мусорную корзинку. Потом он отрезал себе еще хлеба и ветчины и съел все это. Затем достал из сумки Candide ои l’optimism[34]34
  «Кандид, или Оптимизм» (фр.). – Философская повесть Вольтера.


[Закрыть], сел на стул на кухне и принялся за чтение.

Ровно через тринадцать минут потух свет. Поль зажег свечку и пошел проверить пробки: казалось, все было в порядке. Он посмотрел в окно: в городке не было видно ни одного огонька, что, однако, ни о чем не говорило: в пятом часу утра, естественно, все спали. Пришлось зажечь несколько свечей и вернуться к чтению.

Поль проснулся, когда уже рассвело: он уснул за книгой и теперь дрожал от холода. Бедняга зевнул и потянулся: его суставы наотрез отказывались сгибаться. Все батареи были ледяными. Убедившись в этом, он побежал к колонке: огонек горел, но термометр стоял на отметке ноль градусов. Поль открыл вентиль водопровода: 3, 4, 4 с половиной… Стрелка перевалила за красную черту. Из маленького патрубка, выведенного из дома наружу, начал сливаться избыток воды. Колонка зарычала, пламя колыхнулось, словно наконец решило разлиться по горелкам, но вместо этого потухло совсем.

Поль решил сварить себе кофе. Найдя банку, полную немолотых зерен, он вспомнил, что кофемолка испортилась в последний его приезд, и решил разогреть молоко в маленьком ковшике. В этот момент ему пришла в голову более привлекательная идея: он поставил ковшик на мраморный стол и взял с полки неглубокий глиняный горшок и кастрюлю. Газовые горелки зажглись сразу: по крайней мере, плита оказалась исправной. Поль почистил креветки и сварил их. Потом поставил горшок на огонь, растопил там масло, взял ветчину, порезал ее крупными кубиками и положил в горшок вместе с зеленым перцем, который предварительно мелко-мелко порезал. Несколько минут он помешивал все это в горшке, а затем добавил немного муки. Спустя еще некоторое время Поль добавил туда креветок, воду, помидоры, разрезанные на четыре части, лук и толченный вместе с петрушкой чеснок. Когда все это начало кипеть, он добавил рис, соль, чабрец, молотый красный перец, соевый соус и уксус. Потом накрыл горшок крышкой и убавил огонь. На протяжении получаса Поль внимательно следил, чтобы блюдо потихоньку кипело.

И тут в дверь позвонили: какой-то паренек явился от хозяина бара, чтобы починить колонку. Поль показал ему не только этот агрегат, но и все остальные устройства, которые ждали ремонта, включая батареи. Однако он слишком увлекся своими объяснениями. Это стало ему совершенно ясно, когда до его носа донесся предательский запах. Поль пошел на кухню и попытался выложить джамбалайю на блюдо, но она пристала ко дну горшка, а то немногое, что оказалось на блюде, было совершенно несъедобной кашей.

Он поставил ковшик с молоком на огонь, но в этот момент паренек позвал его и объяснил, что батарею испортить довольно трудно, если, конечно, не пытаться откручивать вентиль в противоположную сторону. На кухню Поль вернулся слишком поздно: молоко уже вскипело и убежало из ковшика, залив горелку. Он вяло выпил несколько глотков молока прямо из горлышка бутылки. Потом положил в тостер два ломтя хлеба, которые там обуглились.

Поль спрятался в туалете с твердым намерением не выходить оттуда, пока все приборы в радиусе одного километра от него не будут починены. Он дернул за цепочку – она разорвалась на три части. Его взгляд упал на зеркало: оттуда на него смотрел испуганный и небритый домовой. Поль взял электробритву и едва не совершил самой ужасной ошибки в своей жизни. Но вовремя посмотрел на маленькую машинку в своей руке и бросил ее в биде – перед ним блеснули ее страшные клыки.

За дверью туалета его уже ждал паренек. Они вдвоем убедились, что все приборы работают безукоризненно: колонка отопления, батареи, кофемолка, холодильник, тостер и электробритва. Цепочку от бачка парень временно – пока не будет куплена новая – заменил веревкой. Поль расплатился. Мастер ушел.

Побрившись, Поль сел за пишущую машинку. Его одолевала ярость: накануне он всю дорогу сюда мечтал, как приедет и немедленно сядет писать. Однако же с самого своего приезда он только и делал, что сражался с разными штуковинами, и не смог написать ни единой строчки. Понадеявшись на свою – неважнецкую, как оказалось, – память, Поль не записал ни одной мысли из тех, которые созрели в его голове по дороге сюда. И с тех пор как он вошел в дом, ему не удалось восстановить ни единого образа: в голове было пусто, все идеи исчезли. Теперь батареи работали на сто процентов, наполняя воздух излишней духотой. Поль закурил и начал нажимать на клавиши машинки, не сразу осознав, что именно хочет описать: всю эту вереницу мелких неприятностей, которые омрачали его существование на протяжении последних двадцати часов. Строчки лились сами собой: «…Поездка на этот раз оказалась утомительнее, чем обычно, словно всем вдруг захотелось постоянно создавать ему ненужные проблемы…» Поль остановился: за окном ослепительно светило солнце. На лбу у него выступили капли пота. Он снял с себя свитер, пошел на веранду и выключил колонку, уверенный в том, что этот жест не приведет к необратимым последствиям. Вернувшись к столу, Поль еще раз перечитал написанное: «…он снова попробовал включить колонку. Он нажал на кнопку до упора, повернул ее вправо и отпустил…» Теперь ему было совершенно ясно, что, чем больше строчек он напечатает, тем увереннее будет себя чувствовать. Надо будет описать все: с момента выезда из города и до прихода паренька; нет, лучше даже и все, что случилось потом, – дойти до этого самого момента, когда он, полностью наладив жизнь в доме, садился за пишущую машинку и находил способ выйти из тупика. Только освободившись от этого груза, он сможет начать писать то произведение, ради которого уединился здесь; и все идеи, которые во время поездки бурлили у него в голове, снова возникнут в идеальном порядке. Безо всякого труда он заполнит плотными кусками текста листы бумаги из правой стопки, а когда допишет последнюю страницу, то пойдет в городок и купит бутылку «Алельи» к великолепной джамбалайе, которую приготовит, чтобы отпраздновать победу. Вдруг одна из клавиш его «Оливетти» подскочила вверх в акробатическом прыжке. В считаные секунды пишущая машинка развалилась: от нее осталась только горка винтиков, планок и пружин.

Яблочный персик

Не могу пересказать вам содержание этого фильма; только помню (очень смутно), что там было полно избитых шуток и ненужной беготни. То главная героиня падала на пол с макаронами в руке, то какого-то парня заставали врасплох в трусах. Зрители смеялись, но вовсе не потому, что сюжет был комичным, а потому что все эти глупости делали фильм абсурдным. На задних рядах публика уже совсем распоясалась и стала отпускать шуточки куда более остроумные, чем диалоги на экране.

Я впервые увидел ее, когда посмотрел, кто сидит рядом со мной: у девушки был смуглый профиль, она жевала арахис и бросала скорлупки на пол. Моя соседка один раз кашлянула и один раз обернулась и посмотрела назад (но не на меня и вообще ни на кого конкретно), а потом зевнула, выходя из зала вместе с остальными зрителями.

К вечеру мне уже наскучило бродить по книжным магазинам. Я попробовал украсть какой-нибудь том с полки, но моя попытка успехом не увенчалась, а когда в таких делах меня постигает неудача, я впадаю в уныние и начинаю думать, как свести счеты с жизнью. Мне попался на глаза трактат по тригонометрии (это была единственная книга, которую можно было незаметно сунуть в карман, потому что она стояла в самом укромном уголке магазина), и в эту самую минуту я снова увидел ее. Теперь она была в желтых очках, и ее сообщнический взгляд ввел меня в сомнение: то ли девушка запомнила меня, когда мы сидели рядом пару часов назад (в кинотеатре), то ли прониклась сочувствием к моим страданиям клептомана. На какую-то долю секунды в ее взгляде мне привиделся упрек.

Следует ли говорить, что когда я снова увидел ее (поздним вечером в экзотическом ресторане: она сидела через два стола от меня в темном платье и гладила руку своего бесстрастного спутника), то подумал, что вне всякого сомнения не только снова увижу ее завтра (в театре), но и на протяжении всей следующей недели мы будем встречаться на улицах, в барах, магазинах и кинотеатрах и девушка будет страдать непонятным отсутствием памяти и пытаться создать у меня впечатление, что постоянно меняет свой род занятий? В конце концов (на коктейле, посвященном открытию выставки, на которую можно было совершенно спокойно не ходить) один общий знакомый представил нас друг другу. Девушка уверяла, что мы никогда раньше не встречались, и ее поведение (несмотря на то что вначале я воспринял его как пренебрежение к моей персоне) в конце концов меня удивило – она была настроена ко мне очень благожелательно. Мы поужинали вместе, и, чтобы не превращать этот рассказ в порнографический, скажу только, что, когда я проснулся, ее в комнате уже не оказалось. Осталась только записка: «Я тебе позвоню. Целую».

Все утро она не звонила. В тот же день к вечеру (я выходил из магазина, где купил себе новый нож для сыра) она прошла мимо – очень привлекательная в своих черных шортах, – не обращая на меня ни малейшего внимания. «Ты что, не узнаешь меня?» – взбунтовался я и ущипнул ее за ягодицу. Девушка посмотрела на меня с удивлением и влепила мне пощечину: четыре ее пальца из пяти отпечатались на моей щеке. Она обозвала меня бесстыдником и хулиганом, и эти характеристики явно не соответствовали ее многократно повторенным утверждениям о том, что мы незнакомы. Под градом оскорблений и тумаков, которыми меня наградила добрая половина жителей города (вставшая на ее сторону), я пустился наутек по боковому переулку, где (к еще большему моему удивлению) снова увидел ее в экстравагантной блузке и мини-юбке, красной и запредельно короткой. Улыбнувшись, она спросила, не хочу ли я пойти с ней, и, когда я спросил ее куда (совершенно идиотский вопрос, который можно объяснить только тем, что я был совершенно сбит с толку из-за того, что никак не мог найти приемлемого объяснения этой загадки – как она умудрилась так быстро переодеться), девушка окинула меня взглядом с головы до ног, презрительно щелкнула языком и повернулась ко мне спиной, а я воспользовался этим, чтобы смыться в сторону бульвара. Однако, совершенно естественно, она оказалась и на бульваре тоже – сидела на лавочке в синем платье – и к тому же, чтобы еще больше запутать меня, в то же самое время покупала мороженое, одетая в белые джинсы, в нескольких метрах от скамейки. Когда наступила ночь, моя знакомая уже была повсюду: то ли все женщины обладали ее лицом, то ли ее лицо отражалось в лицах всех женщин при свете луны, которая, как и все окружавшие меня предметы, ксерокопировалась бессчетное количество раз, придавая небу вид перфокарты. Не нужно было, следовательно, обладать недюжинным умом, чтобы догадаться, каким станет следующий шаг в этом вселенском заговоре: когда я остановился возле цирковой афиши, человек, который ее рассматривал, повернул голову в мою сторону одновременно со мной, и на какую-то долю секунды я задумался, с какой стороны зеркала нахожусь. Мой двойник с удивлением наблюдал, как я вытаскивал из кармана нож, меня же одолевали сомнения: а что, если, вонзая лезвие ему в грудь (этому человеку и всем тем, кто, подобно ему, были мною, мной не являясь), я всажу нож в свое собственное тело?

Дама цвета сомон

С самого начала мое сердце покорила ее манера скрещивать ноги. Очень осторожно, словно они были изо льда и могли разбиться, она приподняла одну из них и положила поверх другой: соединение их было полным – от колена и до щиколотки. Это было выше моих сил: мне сразу пришли в голову воспоминания о кузинах и тетушках, в мозгу всплыли фотографии двадцатых годов одной из бабушек в круглой шляпке и короткой юбке – ее ноги были скрещены точно так же, как у моей спутницы в вагоне. Через некоторое время незнакомка решила сменить позу, подняла ногу и вытянула ее вперед – на одну секунду вся нога (от самого лобка и до кончиков пальцев) замерла, прямая как стрела. Потом женщина повернула обе свои ноги, безупречно прекрасные, чуть набок. Подобное совершенство могло бы составить счастье любого смертного, если бы ему было предоставлено право приобщиться к ним (под словом «приобщиться» я имел в виду иметь возможность рассматривать их в любое время, ласкать их иногда, касаясь гладкой кожи под тонким шелком чулка…); отлучение же от этих ног грозило несчастьями и даже самоубийством; они могли стать поводом для бесконечных войн из-за этой новой Елены Прекрасной с ногами Марлен Дитрих, которая смотрела в окно на бесконечную череду зеленых лугов и на редкие домики на фоне занавеса, сотканного из наполовину бурых, наполовину белых деревьев.

В Хенефоссе поезд остановился, и нас попросили выйти из вагонов. Для меня так и осталось загадкой, почему нам пришлось пересесть в другой поезд, но поскольку никто из пассажиров не выказывал недовольства, я счел, что у железнодорожного ведомства были основания для такого решения. Вагоны, в которых мы приехали, сразу куда-то увезли, и через пять минут нам подали новые.

Все поспешили занять места, рассаживаясь так, как им было угодно. Я, оставив всякую надежду продолжать свои наблюдения за движениями ног незнакомки, пошел в один из дальних вагонов. Там я выбрал пустое купе, устроился в нем, достал из рюкзака синий путеводитель и погрузился в изучение рельефа местности и населенных пунктов, а также занялся поиском подходящих ресторанов. Однако мое спокойствие длилось недолго: кто-то открыл дверь купе, и с этой минуты начался приглушенный и непрерывный концерт детских голосов и вносимого багажа. Я занырнул поглубже в свою книгу, в которой перечислялись все качества селедки, которую ловили в районе прибрежных островов, но от чтения меня отвлекло ощущение на себе чужого взгляда. Я поднял голову. Прямо напротив меня какой-то мальчишка просил объяснить ему картинку в детском журнале у женщины, которая – по всей вероятности – приходилась ему матерью и не была расположена заниматься со своим отпрыском. Мой взгляд почти невольно пробежал по купе: на соседнем сиденье сидела великолепная женщина, та самая, чьи ноги покорили меня.

Меня это удивило. (Несмотря на то, что в поезде оставалось множество свободных мест, она оказалась рядом со мной!) Женщина смотрела перед собой, словно разглядывала мальчика, который продолжал требовать у матери объяснений. Я вернулся к своему путеводителю и селедкам.

В Сокне мать и сын сошли с поезда, и их место в купе занял какой-то старик. Когда поезд двинулся со станции, я почувствовал, как что-то давит на мою ногу. Она (женщина с ногами цвета сомон) прижимала одну из них к моей! Я не стал долго размышлять и не только уступил ее ласке, но и ответил ей, наблюдая за моей спутницей краешком глаза. Мне показалось, что она улыбнулась. Но что делать дальше? Я питал надежду на то, что в следующем большом городе старик сойдет, и мы останемся наедине. Однако мы проезжали одну станцию за другой, а он не двигался со своего места. Его глаза были закрыты, а голова склонилась к одной стороне подголовника. Он спал так самозабвенно, что я засомневался, не умер ли наш спутник. А что, если, пребывая в добром здравии, он просто проспит свою остановку? Что, если ему надо было выйти именно на этой станции, которую мы только что проехали, а он и не заметил, что уже прибыл на место? Может быть, разбудить этого человека означало оказать ему услугу? Однако, будучи иностранцем предусмотрительным, я предпочел промолчать, тем более что население нашего купе увеличилось: в нем появилась девушка лет двадцати с колоссальным рюкзаком и светлыми-светлыми глазами.

Моя нога по-прежнему пребывала в контакте с ногой моей прекрасной дамы: по-видимому, никто из нас не обладал достаточной смекалкой, чтобы измыслить способ исполнить наши желания. Спустя довольно много времени после того, как поезд снова тронулся, я собрался с силами и спросил ее, куда он едет. Сначала женщина даже не посмотрела в мою сторону, а когда я повторил свой вопрос, повернула ко мне лицо (в этот момент, видя ее черты так близко, я понял, что это была прекрасная зрелая женщина), улыбнулась своими полнокровными губами и ответила мне по-норвежски. (Надежды на то, что моя незнакомка принадлежит к той значительной части населения страны, для которой английский является вторым языком, моментально рухнули.) Я не знал, как поступить дальше. Женщина добавила еще что-то и теперь ждала от меня ответа, которого я не мог ей дать. Светлоглазая девушка читала модный журнал и выглядела совершенно отрешенной от окружающего мира. Однако старик, который ранее, казалось, спал мертвым сном, открыл глаза и взял на себя роль моего переводчика: дама извиняется, но она не говорит на моем языке. Мне хотелось объяснить ей, что язык, который она имела в виду, был на самом деле не моим, а просто позаимствованным, но я промолчал. Старик выразил готовность продолжать служить мне переводчиком. Меня это совсем смутило (мне представилось, как я, стоя на коленях, объясняюсь ей в любви через переводчика), я не смог ей ничего ответить, потом отказался от его услуг, поблагодарив за любезность. После этого наступило несколько неловкое молчание. Однако наши ноги по-прежнему касались друг друга. Старик снова закрыл глаза, но на этот раз ненадолго: доехав до Торпо, он попрощался и вышел.

Между Торпо и Олем я медленно накрыл руку женщины своей и кончиками пальцев погладил ее кожу. Мне показалось, что ее веки дрогнули. Она повернула ладонь так, что, когда мы сжали пальцы, кисти наших рук сомкнулись, словно скорлупа ореха. Девушка напротив нас с шумом перелистывала журнал и время от времени посматривала в окно. Потом она резко закрыла журнал и положила на соседнее сиденье. Наша соседка мельком посмотрела на нас – на пару секунд ее взор задержался на наших сжатых руках, – затем деликатно перевела взгляд на свой рюкзак, подтянула на нем какой-то ремешок, снова погрузилась в созерцание озер за окном и зевнула.

Сумерки никак не могли превратиться в ночную мглу. В Гуле в купе появился мужчина средних лет в зеленой форменной одежде, похожий на лесника. Мои возможности испарялись. Иного выхода у меня не оставалось: не выпуская руки своей спутницы, я встану и выйду в коридор, где мы сможем если и не поговорить, то по крайней мере лучше понять друг друга. Такой ход заключал в себе определенный риск: она могла не захотеть играть в мою игру и сказать что-нибудь непонятное для меня, но зато совершенно ясное для всех остальных пассажиров купе; это меня сильно тревожило. Я считал, что теперь имею право действовать, поскольку она сама сделала первый шаг, и, кроме того, единственная дерзость, которую позволил себе я (взять ее за руку), не вызвала у нее возражений. Меня, однако, немного раздражало то, что моя спутница не принимала во внимание неравенство нашего положения – я был чужаком в этой холодной стране. Хозяйкой положения являлась она и потому должна была сама решить, что нам делать. А может быть, ей было достаточно рукопожатий и касания наших ног?

Я встал, крепко сжимая ее руку. На протяжении одной секунды мне казалось, что она не поднимется со своего сиденья: в ее взгляде отразилось удивление, но потом она улыбнулась и вышла из двери купе первой. Мы прошли по коридору до самого конца вагона. Когда мы оказались лицом к лицу на площадке, она начала очень медленно произносить какие-то слова, которые, вероятно, казались ей чрезвычайно простыми, но для меня это звучало чересчур по-норвежски (теперь я вижу, что пошутил совершенно по-дурацки). Очевидно, надо было решить первым делом, какой языковой (тут я отказываюсь от возможности пошутить) барьер нам легче преодолеть. Произнося по слогам каждое слово, я назвал ей четыре приемлемых для меня варианта. Она меня поняла, потому что назвала в ответ три свои возможности, которые я тоже понял, к своему (и, предполагаю, ее тоже) несчастью, потому что ни один из трех ее языков не совпадал ни с одним из моих четырех. Как же тогда я мог сказать ей, что ее ноги сводят меня с ума; что я хочу обнять и приласкать ее, прежде чем она неожиданно исчезнет на какой-нибудь станции, что ее решение коснуться моей ноги первой было самым приятным событием в моей жизни за последнюю неделю? Мне оставался только поцелуй. Мы крепко поцеловались (это был наш первый поцелуй – увертюра к целой симфонии), заключив друг друга в объятия, которые продлились столько же времени, сколько затратил наш поезд, чтобы переехать через мост, и разжались, когда открылась дверь одного из купе. Наша молодая соседка закрывалась в туалете, расположенном (как я только что заметил) на той же вагонной площадке, где мы теряли время, целуясь, как подростки, вместо того чтобы перейти к более интересным занятиям. Пока девушка запирала дверь в туалет, мне стало ясно: надо было лишь дождаться, чтобы она вышла, и занять это любовное гнездышко, которое судьба поднесла нам на блюдечке.

Прошло десять минут, а девушка все не выходила. Меня возбуждала мысль о том, каким тайным удовольствиям она там предавалась. Мне не терпелось намекнуть на открывшуюся возможность моей незнакомой подруге, которая в этот момент настойчиво повторяла какие-то слова (то ли любви, то ли безумного желания) на всех доступных ей языках, пытаясь добиться от меня понимания, но все было напрасно: все звуки напоминали мне клокотание воды во время таяния снегов или раскаты эха во фьордах. А за окнами тянулись снежные равнины.

Прошло еще много-много минут, пришел контролер и попросил нас предъявить билеты. Мы оставили свои сумки в купе, и нам пришлось сходить за ними. Лесник уже сошел с поезда. Контролер сделал свое дело и тоже ушел. Мы снова сидели рядом и были одни. Как только я стал гладить ее колено, в купе вошла девушка, и я подумал, что, скорее всего, туалет теперь свободен. Желанный момент наступил. Я поднялся, чтобы пойти к выходу, но моя спутница сказала что-то, не поднимаясь с места. Наверное, физиономия у меня была очень растерянная, потому что девушка сочла себя обязанной перевести ее слова:

– Она говорит, что выходит на следующей станции.

Тормоза лязгнули пронзительнее, чем обычно, и поезд остановился. Я помог ей спустить с багажной полки ее чемодан. Моя незнакомка поцеловала меня на прощание в щеку и добавила еще несколько слов.

– Она сказала, – перевела девушка, – что ей очень жаль, что ваша встреча не произошла при более благоприятном стечении обстоятельств.

– Скажите ей, что я тоже сожалею об этом, – нашелся я.

Девушка перевела. Женщина моей мечты улыбнулась и исчезла в конце коридора.

Я присел на свое место на несколько секунд, но потом вдруг решил, что этот мир создан не для трусов: подхватив свой рюкзачок и большую сумку, я бросился к дверям. Девушка посмотрела на меня с удивлением. На перроне я почувствовал растерянность: женщины там не было и вообще не было никого. Я вошел в здание станции: там тоже царила пустота. Выйдя с другой стороны здания, я увидел безлюдную площадь с огнями неоновой рекламы. В десяти метрах от дверей вокзала моя бывшая соседка по купе, дама с кожей цвета сомон, обняла какого-то мужчину, поцеловала сопливого мальчишку и села в «фольксваген». Я бегом вернулся обратно: не хватало только отстать от поезда! Мне удалось вскочить на подножку, когда состав уже тронулся. Когда я вошел в купе, девушка уставилась на меня. Я положил сумку на полку, уселся поудобнее, глубоко вздохнул и снова вытащил путеводитель. Девушка села с ногами на сиденье, обняла свои колени и, продолжая глядеть на меня, рассмеялась. Как оказалось позже, в тот момент я неправильно понял причину этого смеха. Она сказала:

– Мне очень жаль, что я помешала вашему флирту, но мне пришлось спрятаться в туалете от контролера: я еду без билета.

Теперь она сидела, положив одну ногу на другую – они были безупречно прекрасны.

Рано утром девушка случайно выдала себя: когда она взяла рюкзак, чтобы достать сигареты, на пол упал ее билет. Я сделал вид, что смотрю в окно.