Текст книги "Самый обычный день. 86 рассказов"

Автор книги: Ким Мунзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Какофония

С незапамятных времен А. всегда хотелось проехаться по улице Бальмес в направлении, противоположном разрешенному: или по ошибке (веселой ночью, после того как все дела закончены), или сознательно (чтобы разбить оковы повседневности). Он представлял себе нарастающую волну автомобилей – разноцветное полчище, кипящее раскрытыми в негодовании ртами: нервозные фары, отскакивающие вправо и влево, чтобы избежать столкновения с ним, и – как следствие этого – сталкивающиеся друг с другом. Самая масштабная катастрофа в истории, концентрический хаос, который захватывает улицу за улицей, район за районом, город за городом, выплескивается с одного континента на другой, вспенивает море…

Вот и сейчас он испытывал подобное желание. Несмотря на это (и тут он прищелкнул языком по нёбу, чтобы не так сильно ощущать зеленоватый привкус желчи), А. поехал по улице Бальмес точно так, как предписывали правила: в сторону моря – только что перед ним промелькнула площадь Ротонда. Он выпил коктейль на склоне горы, среди пальм, сидя в шезлонге цвета беж, как раз там, где проходит последний на планете трамвай и растерянный пианист из последних сил снова и снова играет на блестящем рояле Three little word’s[35]35
  Песня, написанная в 1930 г., которую исполнял Бинг Кросби.


[Закрыть], постоянно ошибаясь.

Около станции Путчет ему пришлось притормозить из-за дурацкого светофора. Он включил радио и попробовал настроить его. Когда А. нашел Бенни Гудмена, это подняло его настроение. Он прибавил звук. Светофор переключился на зеленый, и в голове его мелькнула мысль об анилиновых красках. Пересекая улицу Митре, он перестроился в другой ряд и нажал на педаль газа, словно топтал ногой палые листья. Напротив двери бара и книжного магазина «Кристал Сити» он припарковал машину прямо на тротуаре и вошел внутрь. За стойкой сидела девушка и читала журналы. Все столики были свободны, кроме одного. Он заказал кофе и стал рыться на книжных полках: чего здесь только не было, начиная от трактатов по географии Страны Басков и кончая загадками пыльного Египта. Он полистал The last tycoon[36]36
  «Последний магнат» (англ.). Незаконченный роман американского писателя Ф. С. Фицджеральда.


[Закрыть] и выпил кофе маленькими глотками. Потом расплатился за кофе и за книгу и вышел на улицу. Через Виа-Аугуста он проехал на красный свет.

А. почувствовал себя очень одиноким. Ему пришло в голову поужинать еще раз. Он посмотрел на часы: до встречи с Б. оставалось полчаса. А. закурил и представил себя курящим три сигареты сразу. Он зажег еще две сигареты и тоже засунул их в рот. Представляя себе, что подумают люди из проезжающих машин, увидя его, он улыбнулся и почувствовал себя удовлетворенным. Ему пришло в голову, что в этом мире нет ничего хорошего или плохого, все на один лад. Фонари один за другим вертикально погружались под землю; было холодно.

Подъезжая к улице Травесера, он задумался: может быть, свернуть налево и затеряться в улочках Грасии? Решение пришло слишком поздно, он уже проезжал мимо улицы Гранада, и в голове его уже роились новые сомнения: что, если припарковаться на Тусет и съесть яичницу, сидя в кресле из белого кожзаменителя? На перекрестке с Диагональю ему показалось, что он будет ехать по этой улице вечно.

Как только зеленый сигнал для пешеходов начал подмигивать, А. нажал на газ. Замешкавшийся водитель, который ехал в сторону площади Масья, крутанул руль, чтобы избежать столкновения с ним, нажал на клаксон, обругал его последними словами и врезался в урну. А. прибавил газ, оставляя позади улицы и бесцветные светофоры. Он нагло пересек проспект Гран-Виа на красный свет (спровоцировав два столкновения, несколько ранений, сирены «скорой помощи» и падающую звезду – правда, это случилось несколькими минутами позже). На глаза ему попалась кондитерская «Дель Сигне». Двери и окна были закрыты, и А. засомневался: может быть, в этот поздний час там, внутри, пекли торты. Ему представилось, как он направляет машину на дверь, проламывает ее и въезжает в пекарню – там он поприветствует кондитеров, а потом смоется через заднюю дверь, стряхивая муку с рукавов. Вот и неправда, что ему придется ехать по улице Бальмес вечно: он пересек сплошную линию и оказался на бульваре Рамбла. У дверей пивного бара «Бавьера» А. остановил машину и устроился за одним из столиков на тротуаре. Прохожих почти не было. Он зевнул.

Б. опоздала; на ней был белый джемпер и узкие синие брюки. А. представил себе ее задницу и посмотрел на часы.

– Точность не твоя черта.

– Ты представить себе не можешь, что в городе творится. Я приехала на такси, нам пришлось свернуть на Параллель, а там такие толпы выходят из театров и полиция к тому же устроила облаву на улице Ноу. Совсем с ума посходили – закрыли оба бара, и «Марсель» и «Лондон». И нам не разрешили проехать на Рамблу, пришлось мне идти пешком от самого Собора.

А. подумалось, что вот уже лет десять, наверное, как он не был в «Лондоне». Он вспомнил одного приятеля, ночь, дискотеку Enfant terrible, полицейский участок, булочную, где ранним утром продавали сладкие слоеные булки. Ему пришло в голову, что годы летят. Б. продолжала:

– …словно хотят заставить нас подчиниться. Ты сам подумай: в нашем-то возрасте, когда каждый из нас уже стал маленьким хозяином одной маленькой правды. И нечего делать такое пресное выражение лица. Ты заметил, что каждый считает себя пупом земли? На днях Тебия сказала мне…

А. захотелось пить. Он сделал знак официанту, который притворялся, будто не замечает их. Б. говорила и говорила, словно задалась целью не дать собеседнику промолвить хотя бы словечко:

– …а у Риба полно денег (и для него это самое главное в жизни, единственная его цель); а Жоан трахается каждую ночь с новой девицей (потому что считает самым важным в жизни иметь возможность соблазнять каждый вечер новую девицу и думает, что тот, кто тратит время на другие дела, – просто идиот); а Марсель ест не переставая (и не понимает тех, кто способен оторваться от хорошо накрытого стола); а…

А. представил себе, как было бы здорово промчаться молнией вниз по Рамбле и броситься в воду. Официант обслуживал людей за четвертым от них столиком.

– …проглатывает одну книгу за другой; а Манель принимает амфетаминов больше всех в их компании (заметь, больше всех; он – на первом месте); а Марта – дура (самая большая дура во всем подъезде, она – на первом месте); а Пере и Нурия страшно любят друг друга (потому что видели много-много фильмов с Дорис Дей и им принадлежит рекорд верности в районе), а Щавье – интроверт (возможно, самый одинокий интроверт во всей стране); а Мария – экстравертка, самая…

А. опустил голову. Он представил себе, как машина минует тротуар возле памятника Колумбу и мчится к лестнице, как Б. кричит, как автомобиль катится, потеряв управление, переворачивается набок и тихо погружается в маслянистую воду, мутную от нефти.

– …а Эужени смотрит телевизор больше всех в нашей провинции (у него провинциальный рекорд), а сеньор Пере очень много работает (как никто другой в их мастерской), а Октави заливает за воротник без меры (и страшно гордится тем, что он – самый большой пьяница в их семье), а Томас проглатывает один фильм за другим, а Маноло – авангард рабочего класса, а Игназия – оппортунистка, а Эулалия – радикалка, а Артур – голубой, а сеньор Жауме – гетеросексуал и тем счастлив, а Андреу – поэт, а Фина – мерзлячка. И все идет хорошо, потому что все мы разные. У каждого из нас свой способ поведения: сколько голов, столько умов и столько же пупов.

А. воспользовался тем, что Б. замолчала на минутку, чтобы перевести дыхание:

– Может, пойдем в другое место, где нас будут обслуживать?

Они поднялись из-за стола как раз в тот момент, когда официант наконец решил подойти к ним. Он посмотрел на них с негодованием и что-то проворчал. А. и Б. сели в машину, сделали круг по площади и поехали в сторону университета. Возле перекрестка с улицей Бальмес А. затормозил. Сейчас у него в глазах не только проваливались под землю фонари, но и рассыпались в прах дома.

Он повернул направо, а это означало, что машина ехала по улице Бальмес в гору, и крики, смех и рассуждения Б. об опасности сливались с руганью редких пешеходов, которые от скуки готовы были прицепиться к любому пустяку. Когда едешь по улице против движения, – пришло в голову А., – то светофоры исчезают. Миновав Гран-Виа, они увидели первую встречную машину: водитель и пассажиры посмотрели на них с изумлением. На отрезке до Диагонали на их пути попалось еще семь автомобилей (все они без каких-либо проблем перестроились в другой ряд). Когда они пересекли Виа-Аугуста, ехать в гору стало можно на законном основании, и светофоры опять стали смотреть им в лицо. Они поднялись до проспекта Тибидабо, и, когда добрались до того места, где замирает трамвай, все бары оказались уже закрытыми. А. подумал, что проехать вверх по улице Бальмес на рассвете, когда машин так мало, было как-то нечестно. Они припарковали машину и, опершись на перила над обрывом, стали смотреть на город, который растекался (и одновременно сгущался) в сторону моря, у которого нет границ. Три часа спустя стало потихоньку всходить солнце.

Воздушные шарики

Он провел первые двадцать лет своей жизни в цирке, бесконечно переезжая с места на место, и ни разу за все эти годы не побывал дважды в одном и том же городе. Существовал ли когда-нибудь еще цирк, который был бы столь же неумерен в своих странствиях? Его родители были акробатами, и детство для него прошло в бесконечной смене пейзажей. Проходило несколько недель, и он вынужден был опять заводить дружбу с новыми карликами и клоунами, с укротителями и львами, с пони, гимнастами, жонглерами, слонами и с новым человеком-ядром. Ему довелось познакомиться с тремя Буффало Биллами и с двумя индийскими танцовщицами, которые позволяли метателю ножей точными бросками обвести свой силуэт. В четырнадцать лет он влюбился в девушку, которая три вечера подряд сидела во втором ряду. На третий день (когда влюбленный помогал дрессировщице собачек) незнакомка подмигнула ему, и он весь залился краской, но не сообразил, как ей ответить. Когда же ему пришел в голову способ познакомиться с девушкой, было поздно: караван цирковых вагончиков уже тронулся в путь по шоссе, направляясь в следующий город.

Цирк закрылся, когда ему было двадцать лет. Объяснения его хозяев были неоригинальны: конкуренция кинематографа и телевидения покончила с цирком навсегда. Кто смог, устроился в другие цирки, но всем места не хватило. Наш молодой герой смог бы найти себе работу (и затмить не только своих родителей, но и самых выдающихся акробатов мира), но решил испытать на себе прелести пресловутого сидячего образа жизни.

Он стал работать чиновником в конторе одной из железнодорожных компаний. На протяжении двадцати лет он ни разу не выезжал из города, в котором обосновался. Каждый день он проверял, исправлял и составлял расписания поездов и никогда не испытывал ни малейшей тоски, читая названия городов на билетах. Тот же самый человек, который за первые двадцать лет исколесил полпланеты, провел следующие двадцать безвылазно в тихом доме и в железнодорожной конторе, куда он ходил каждый день одной и той же дорогой. В первые вечера, когда новоиспеченный чиновник сидел, скучая, дома, ему вспоминались города, в которых он побывал в прошлом, уходящем сейчас все дальше и дальше. Наверное, вкус к сидячему образу жизни появляется, когда ты сидишь на одном месте, – думал он: может быть, нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Очень скоро наш герой потерял не только способность противостоять повседневности, которая засасывала его, но и (и это было куда серьезнее) умение грезить наяву. Однако каждую ночь в его снах, четких как гравюры, возникали образы иной жизни, которые были не чем иным, как повторением его собственного прошлого с отставанием на двадцать лет. Таким образом (переживая каждую ночь в сновидениях все, что случилось однажды двадцать лет назад), когда ему исполнилось сорок, он увидел во сне, как цирк закрывал свои двери и как он решил испытать прелести сидячего образа жизни. От этого кошмара он проснулся весь в поту, тяжело дыша, уставившись выпученными глазами в потолок, который, казалось, готов был обвалиться на него. Пробудившись от двадцатилетней спячки, он собрал чемоданы и на вокзале сел на первый проходивший поезд.

Его путь лежал из одной страны в другую. С самого начала он решил наверстать потерянное время: его не интересовали места, в которых он уже побывал в молодости, и ездить в знакомые города ему было незачем. Через десять лет, прожив на свете полвека, наш путешественник уже посетил половину той половины мира, которую он не успел повидать в детстве и юности. Ему было ясно, что каждое его прощание с каким-нибудь городом было прощанием навсегда. А любое первое впечатление от какого-нибудь пейзажа неотвратимо становилось одновременно последним.

Еще через десять лет на планете для него не осталось незнакомых мест. Невозможно было найти хоть какой-то уголок, где бы он не побывал раньше. В последние годы наш путешественник стал замечать, что, чем больше он видел, тем меньше грезил. И вот теперь, когда практически весь мир был ему знаком, он почти перестал видеть сны. Более того – воспоминания тоже улетучивались. Он постарался припомнить, в каком городе он впервые в своей жизни поцеловал девушку, свою кузину-гимнастку. Сомнения охватили его: в Берлине это случилось или в Гданьске? Он спросил себя, достаточно ли внимательным был его взгляд все эти годы. Если да, то колебания в таком важном вопросе казались ему недопустимыми. Он стал отдавать себе отчет в том, что ему стоило большого труда вспомнить отдельные пейзажи, архитектурные памятники: некоторые площади исчезали из его памяти, а излучины рек то и дело преподносили ему сюрпризы. В его голове возник вопрос: стоило ли объезжать весь земной шар, чтобы потом ничего не помнить?

Его засасывала воронка отчаяния. Сейчас, когда он ждал поезда, который должен был отвезти его в Парму (первый город в его длинном-длинном списке городов; его образы реже всего всплывали у него в памяти, возможно, именно потому, что он родился там), наш герой понял, что ему с каждым днем все труднее вспомнить лицо своей матери: оно виделось ему расплывчатым, как отражение на глади воды, если тронуть ее рукой. Сидя на деревянной скамейке, он рассматривал траву, которая росла между рельсами. И вдруг его взгляд утратил связь с мыслями в голове: название травы стерлось, а потом (как страницы плохо переплетенной книги под порывами ветра) стали улетать из кладовых его памяти имена всех прочих трав. Он спросил себя, что это за маленькие зеленые нити. Голова у него шла кругом. И тут на глаза ему попалась цирковая афиша: огромная, потрепанная ветром, она висела прямо напротив его скамейки, за железнодорожным полотном, на стене дома. Он обрадовался и подумал, что будет здорово зайти и снова усесться под шатром после стольких лет. Надо только посмотреть, где и когда будет представление. Однако, когда его взгляд снова устремился на афишу, он уже не понимал, что означает это белое раскрашенное лицо: на месте одного глаза был крестик, а на месте другого – вертикальная палочка, на голове какой-то блестящий фунтик, огромный нос и губы, расплывшиеся в двойной улыбке.

На перроне не было ни души. Он откинулся назад, оперся затылком на спинку скамьи, закрыл глаза, зевнул, а потом посмотрел по сторонам и пожаловался сам себе: «Я не знаю даже города, в котором родился…» До него донесся звук открывающейся двери: какая-то женщина высунула голову, огляделась по сторонам и снова скрылась. Когда же дверь со стуком захлопнулась, ему уже не удалось вспомнить, открывалась ли она раньше. Он не знал ни кто туда вошел, если вообще кто-нибудь входил, ни что такое дверь.

Он едва-едва успел спросить себя, что с ним происходит. Ему вспомнилось (этот образ, возникший в его мозгу, был таким четким, что бедняга даже засомневался, не явь ли он) серое озеро под белесым небом на фоне влажной сельвы. Сразу после этого (и было очевидно, что образы, которые пролетали мимо как воздушные шарики, из которых вырывается воздух, уже не подчинялись ему) перед мысленным взором возникла дешевая гостиница, пахнущая пылью, с белыми стенами и тяжелой деревянной мебелью в духе кубизма. Потом все образы исчезли: память погасла: все превратилось в черный прямоугольник. Он забыл название города, куда ехал, с удивлением посмотрел на станцию и не понял ни где находился, ни что представляли собой эти параллельные металлические линии, которые терялись вдали по правую и левую сторону горизонта. Когда появился поезд, он не смог вспомнить, что это такое. Локомотив не был для него ни машиной, ни чудовищем, потому что ни то, ни другое слово уже не имели для него никакого значения. Поскольку чувство страха тоже стерлось в его памяти, он не стал убегать.

Север и Юг

С. взбежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки, стараясь укротить колотившееся сердце. Бедняга нервничал и не знал, как поступить. На последнем пролете он постарался взять себя в руки и тут сообразил, что на самом деле внешне в его облике могло показаться подозрительным только учащенное дыхание. С. сделал несколько глубоких вдохов, опасливо открыл дверь и стал прислушиваться к тишине, пытаясь что-нибудь разузнать. Он отдавал себе отчет в том, что вся его жизнь могла рухнуть в один момент, превратиться в груду щебня, и предотвратить эту беду казалось ему невозможным. Но сейчас, однако, не время жаловаться или говорить о том, что надо было сделать (и чего он не сделал, потому что в решающий момент человек не должен распускать нюни). В конце концов, нам дана только одна жизнь, максимум – две; и то, что пол и потолок дали трещину и фундамент, на котором в течение многих лет он строил свое существование, рушился, было самой минимальной расплатой за содеянное. Он сам завел себя в этот тупик, и сейчас водоворот угрожающе засасывал его, и бездонная глубина омута готова была поглотить его навсегда. С. сел в кресло и запрокинул голову назад.

Он представил себе всю ярость Ю., ее раскрытый в напряжении рот, ее глаза, которые пристально смотрят ему в лицо, словно она его не узнает, словно первый раз в жизни видит это пресмыкающееся, которое тихонько кашляет перед ней. Ему захотелось отвести глаза от этого взгляда, который обжигал его кожу. Никаких других ее реакций представить себе он пока не мог: потом ему виделся только фонтан, из которого били бешеные струи различных возможностей. С. знал, что теперь уже никогда ему не дадут половинку конфеты, не будет джема по утрам в воскресенье, вечерних прогулок, поцелуев в лифте, смеха на ипподроме, двух билетов в кино, спрятанных иногда под шляпой, а иногда под салфеткой. Начиналось время утренних заморозков, резкого звона будильника, пустых вечеров, когда лев мечется по своей ставшей слишком просторной клетке, монах запирается в свою келью, а на пыльное чучело птицы набрасывается моль.

Хотя, конечно, со временем иней растечется водой и начнется футбол по четвергам, карточные баталии по субботам, банки из-под пива под кроватью, ноги на столе, завтрак с шампанским перед тем, как отправиться спать. И не только это: навсегда уйдут в прошлое визиты сморщенных родственников и друзей-умников, которые стряхивают пепел на паркет во время званых ужинов. Не будет больше чулок на диване, бестактных советов, волос в раковине умывальника, непомерных требований. Некоторое время С. ходил взад и вперед по квартире, пока голова у него не пошла кругом; его тошнило, но одновременно хотелось есть. Он умылся, расставил книги на полке и занялся регулировкой скорости проигрывателя.

И в это самое время он услышал шаги Ю.: она торопливо поднималась по лестнице, вставляла ключ в замочную скважину и открывала дверь. Как дети, которые, желая спрятаться, закрывают глаза ладошками, С. не стал смотреть в ее сторону, он услышал, как Ю. бросила пальто и шляпу на стул и сказала «привет». Ее взгляд не прожигал его насквозь и был гораздо слабее, чем он предполагал ранее. В замешательстве он поднял глаза и встретился с ней взглядом: Ю. нервничала и старалась укротить сильно бьющееся сердце. С. растерялся: он предусмотрел все ловушки, в которые мог попасться, но никак не предвидел этого неожиданного перемирия. Было совершенно ясно, что ни тот ни другой не хотели заводить разговора о случившемся, потому что оба чувствовали себя одинаково растерянными. С. понял, что, даже не начавшись, уже кончилась игра в покер и не будет ног на столе, футбола по четвергам, банок из-под пива под кроватью и завтраков с шампанским перед тем, как отправиться спать. Конечно, теперь возвратятся половинки конфет, джем по утрам в воскресенье, два билета в кино, спрятанные под шляпой. Но также, правда, и волосы в раковине умывальника, чулки на диване, бестактные советы, визиты сморщенных родственников и друзей-умников, которые стряхивают пепел на паркет во время званых ужинов, непомерные требования и нередко рука, сжимающая нож. Он поднялся (и ему стало совершенно очевидно, что все те мысли, которые промелькнули в его голове, одновременно пронеслись в ее мозгу); их щеки соединились, они поздоровались еще раз и поцеловались, сжимая друг друга в яростных объятиях.