Текст книги "Противоядие от алчности"

Автор книги: Кэролайн Роу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава третья
Жирона

Четверг, 10 апреля

Ниже по течению реки Тер, на верфях Жироны, столяр по имени Румеу взял наждачный камень и провел им по деревянной доске, с которой работал. Доска имела закругленную форму, наподобие полумесяца, и была гладкой на ощупь. Румеу установил ее на положенное место на носу широкого галиота и закрепил.

Он был доволен жизнью. Они работали от восхода до заката, а плата, даже по нынешним временам, у старших плотников и их помощников была отличная. Еще два дня работы с корпусом, и тот будет закончен, можно будет заняться его обшивкой. Но ему уже обещали добавить еще несколько недель для подгонки.

Королевство готовилось к войне против сардинцев, и в городе проходила переоснастка части флота Его Величества. Дон Педро намеревался погрузить на суда свои войска, чтобы решить все вопросы с мятежным островом, но многие из его судов получили повреждения из-за непогоды и действий противника во время прошлогоднего морского сражения с генуэзцами, поэтому требовалось некоторое время, чтобы закончить необходимый ремонт.

Тем утром небрежные и ленивые работники были распущены по домам, хотя судостроителей не хватало. Из тех, кто остался, главный управляющий верфи отобрал самых опытных и трудолюбивых мастеров, чтобы продолжать работы до тех пор, пока суда не будут готовы отправиться вниз по реке на соединение с остальной частью флота, стоящей в Росасе. «Конечно, для кого-то война – это ужас, – размышлял Румеу, – но это и прекрасная возможность подзаработать для тех, кто строит и восстанавливает суда».

Только он выбрал еще одну доску, как заметил, что уже довольно быстро темнеет. Он пометил доску и спрятал ее подальше, после чего спрятал свои инструменты и пожелал товарищам доброй ночи.

– Румеу, пошли, выпьем по стаканчику, – предложил один из них.

– Меня жена ждет дома, – ответил он. – И есть я хочу не меньше, чем пить.

– Один стаканчик, чтобы отпраздновать нашу удачу, а затем и мы пойдем по домам ужинать.

Ближайшая к верфи таверна была маленькой и скромной. Когда Румеу и его приятели вошли внутрь, в ней уже было полно народа. Получившие расчет рабочие уже сидели в таверне, переваривая горькую новость о том, что для них работы больше нет. Когда вновь прибывшие вошли, в зале воцарилась тишина; они кивнули бывшим товарищам и сели на скамью в самом дальнем углу.

– Взгляни на это с другой стороны, – говоривший обратился к жилистому, маленькому человечку. – Сейчас же Страстная неделя? У тебя будет время подготовить свою душу к Пасхе. Что-то я не заметил, чтобы ты особенно голодал в Великий пост.

– Ты обвиняешь меня в том, что я не пощусь? Здесь? Я несколько недель жил на разбавленном вине и жидком супе матушки Бенедикты.

– Да, это похоже на покаяние, – проворчал другой.

– Благодаря этой малости я избавлен по крайней мере от пятисот лет чистилища, – заметил жилистый человечек, осушая свой стакан.

– Теперь, когда работы больше нет, у нас будет много поводов для воздержания, – сказал низенький, почти квадратный человек, лысый и краснолицый. – Все стонут, что некому работать, но теперь, когда мы без работы, нас нанимают? Нет. Нас выбросили на улицу, наши дети голодные, жены постоянно жалуются, что нет денег. С этим надо что-то делать.

– Да вы испортили хорошего леса больше, чем поместится в брюхе этого галиота, – заметил опрятный, худощавый парень, – вот вас и рассчитали.

– Да? А ты? – спросил приземистый.

– Я умею не слишком много, это все знают, но то, что я делаю, я делаю хорошо, – ответил худощавый с ленивой усмешкой. – Мне нравится, когда деньги идут в руки, но если увольняют, то я всегда знаю, за что.

Приземистый мужчина поднялся на ноги и, покачиваясь, встал у стола, уперевшись животом в край столешницы, чтобы удерживать вертикальное положение.

– Так ты говоришь, что я не знаю своего дела?

– Точно, – сказал худощавый, зевая. – Ты не знаешь своего дела.

Приземистый мужчина выпрямился, потянулся через стол и, ухватив бывшего товарища за куртку, поднял его на ноги. Узкий стол наклонился, по нему потекла струйка вина. Худощавый пнул скамью, стоявшую позади него, откинул голову назад и боднул бывшего приятеля в живот. Приземистый согнулся и упал, опрокинув еще троих, сидевших с его стороны стола.

– И драться ты тоже не умеешь, – добавил худощавый.

В глубине зала матушка Бенедикта завизжала и в отчаянии всплеснула руками, но на нее никто не обращая внимания. Тогда она направилась туда, где стояли бочки с вином, и извлекла из-за них большую деревянную дубинку.

– Вон отсюда, – завопила она. – Я не потерплю драк в моей таверне. Катитесь отсюда, пока я не разбила вам головы. – Она размахивала тяжелой палицей с такой легкостью, словно это была деревянная ложка.

– Вы расстраиваете матушку Бенедикту, – произнес чей-то голос. Его подвыпивший владелец поднялся на ноги. – Пошли отсюда, друзья. Хотите сделать доброе дело? Пошли в еврейский квартал и окрестим несколько евреев.

И они с веселым смехом вывалились на улицу.

Румеу посмотрел на своих приятелей и покачал головой.

– Мне пора, – сказал он, отодвигая недопитый стакан вина.

– Пойдешь с ними?

– Пожалуй, нет, – рассудительно сказал он. – Это всегда плохо кончается.

Он вышел в прохладный весенний вечер, но, вместо того чтобы идти прямо к своему опрятному домику в Сан-Фелиу, направился в город и зашагал по крутому холму к дворцу епископа.

В тот вечер у молодого Саломо де Местре не было особых причин выходить за пределы еврейского квартала. Любые христианские праздники могли кончиться погромом, но Страстная и Пасхальная недели были самыми тяжелыми. Все двери и окна нужно было держать зарешеченными или закрытыми ставнями, включая задние ворота с их неизменным привратником.

Но Саломо был влюблен. В то утро он решил купить подарок своей возлюбленной, поскольку занятия с Юсуфом, учеником лекаря, закончились еще днем. Он знал, что у городского коробейника появились новые и очень красивые ленты. Некоторые из них были широкими, красивого, чистого, темно-красного цвета, который будет чудесно смотреться в ее волосах. Он пообещал себе, что вернется задолго до того, как город проснется от послеполуденной дремы.

Но он не обратил внимания на беспокойство коробейника. Когда он пришел, то увидел, что ленты сложены в короба, а палатка закрыта. Саломо потребовалось довольно много времени, чтобы убедить продавца, что его усилия по выкладыванию товара окупятся, а затем прийти к соглашению о цене.

Он с триумфом покинул палатку торговца, неся пакет с лентами, предусмотрительно спрятанный под куртку. На обратном пути, завернув за первый же угол, ему пришлось остановиться. На его пути стояла группа из шести или семи рабочих с верфи, смеявшихся и поддерживающих друг друга, поскольку все они были пьяны, хотя и в различной степени.

– Еврей! – завопил один из них.

– Хватайте его!

– Тащите его к реке и крестите, – скомандовал другой.

– К реке!

Саломо не был ни слабаком, ни трусом, но семеро против одного – это было явно слишком много для невооруженного человека. Он развернулся и бросился бежать.

Саломо был быстр, молод и совершенно трезв. Его преследователи двигались намного медленнее из-за большого количества выпитого и некоторой неопределенности цели. Он оставил их далеко позади, свернул за угол, но споткнулся о груду сломанных корзин, брошенных на улице.

Румеу тоже двигался очень быстро. Он добрался до казарм стражи епископа в то же самое время, когда рабочие с верфи вышли за ворота и, пошатываясь, отправились через город. К тому времени, когда патруль встретился с пьяной компанией, те уже тащили Саломо де Местре на мост через реку Онъяр. При виде стражников самые трезвые бросили свою жертву и убежали; трое оставшихся были слишком ошеломлены и плохо стояли на ногах, чтобы думать о побеге; их арестовали. Саломо был помят, смущен, но цел, он даже не потерял кошелек и ленты. Его проводили к задним воротам еврейского квартала.

– Где были стражники? – спросил Беренгер, епископ Жироны, когда ему сообщили о происшествии.

– Городские стражники играли в кости перед воротами еврейского квартала, они как раз приканчивали бурдюк вина, – сказал капитан. – Наш патруль был в другой части города. Ясно, что необходимо больше патрулей. Я удвою их число.

Жирона, пятница, 18 апреля

– Дорогой друг! – кричал торговец зерном, по виду вполне преуспевающий, своему приятелю, который занимался продажей овечьей шерсти. – Я только что вернулся. Какие новости?

– Есть множество новостей из Барселоны, – сказал торговец шерстью. – На верфях работа идет полным ходом, настроение в городе отличное. Уверен, что ваша торговля на подъеме.

– Все вполне хорошо. С этими недостачами, остатками и правительственным контролем за ценами трудно прилично заработать на торговле зерном, – сказал он. – Епископ по-прежнему собирается ехать в Таррагону? – добавил он. – Когда я уезжал, еще высказывались сомнения, поедет ли он.

– К сожалению, поедет.

– И когда он отправляется?

– Во вторник, на рассвете, как я слышал, – сказал торговец шерстью. – И берет с собой господина Исаака, своего врача. Мне это не нравится.

– А в чем дело?

– Господин Исаак – и мой врач тоже. Дорога в Таррагону длинная, проходит по горам. Такой путь за один день не осилишь. Их не будет целый месяц или даже больше. Много чего может произойти за это время.

– Возможно, он оставит заботиться о нас свою красавицу дочь. – Торговец заговорщически подмигнул другу.

Торговец шерстью не поддался на похотливый намек.

– Он берет с собой жену и дочь, – натянуто произнес он, – и ученика. Будем надеяться, что никто не заболеет до его возвращения.

– А кто остается вместо епископа, чтобы заниматься делами епархии? Монтерранес?

– Нет. Дон Арно де Корнильяно.

– Это невозможно, – сказал торговец зерном. В его голосе прозвучала смесь гнева и недоверия. – Не могу поверить.

– Почему вы так говорите? Это странно, но не невозможно.

– Да он терпеть не может его преосвященство. И он такой хилый! Удивляюсь, что кто-то может всерьез рассчитывать на него.

– Я говорил об этом отцу Бернату, – сказал торговец шерстью. – И этот добрый монах заметил, что ему предстоит подписывать документы, а не достраивать собор, а для этого его сил достаточно.

– Но почему на этот пост назначили худшего из врагов епископа?

– А почему бы и нет? Это означает, что он будет очень занят и ему некогда будет устраивать епископу различные пакости. К тому же его преосвященство сейчас в большей опасности, чем до вашего отъезда, друг мой. По крайней мере таковы слухи.

– Печально слышать это, друг мой. Помимо своей непредсказуемости дон Арно, прежде чем решить пойти позавтракать, может привести сотню различных доводов против. У меня дело в епископском суде – это может привести к большим затратам.

– Нам всем нелегко, друг мой. Я теряю врача, у вас затягивается решение дела.

И эти двое преуспевающих торговцев, жалуясь друг другу, принялись прогуливаться по городской площади под теплым весенним солнцем, нагуливая аппетит перед предстоящим сытным обедом.

Над рекой Галлигант и пригородом Сан-Фелиу возвышалась северная стена городских башен Жироны; кафедральный собор Святой Девы Марии, не считая нужным прятаться под защитой стены, возносился к небу над холмом, на котором он был построен. С другой стороны городской стены одиноко высилась церковь Сан-Фелиу, острые шпили которой отчаянно тянулись вверх, бросая вызов огромному собору. Немного к северо-востоку от города располагалось бенедиктинское аббатство Святого Пере Гальигантского, поражающее своим тяжеловесным симметричным изяществом.

Все три строения застыли в послеполуденной тишине. Но по площади перед церковью Святого Пере, расположенной внутри образованного ими треугольника, нервно вышагивал взад-вперед аббат монастыря Сан-Фелиу, человек по природе своей нетерпеливый, честолюбивый и беспокойный. Он не обращал внимания ни на окружающий мир с его красотой, ни даже на давящую тяжесть каменных построек. Если бы не его одеяние и тонзура, то в ладно скроенных шоссах и куртке дон Видаль де Блан с блестящими каштановыми волосами, уложенными по последней моде, возможно, мог бы стать украшением двора. На коне, с мечом в руке, он мог бы повести на врага полк отчаянных рубак. Но, несмотря на свою благородную родословную и дух воина, дон Видаль был предназначен церкви и теперь полностью принадлежал монастырю. Он был воинственным служителем церкви, твердым в вере, преданным ей до последней капли крови. И в тот момент, если судить по выражению его лица, его воинственность неудержимо рвалась наружу. Дон Видаль был сердит.

– Он не заслуживает звания епископа. Этот человек – настоящий позор. Для города, для епархии, для самой святой матери церкви, – произнес монах в серой рясе, смиренно стоявший на ступеньках лестницы, ведущей в церковь. Он бросил взгляд на аббата, чтобы оценить его реакцию на это заявление, и снова опустил глаза.

Дон Видаль остановился.

– Нет, – наконец произнес он. – Не вы первый приходите ко мне с подобными историями, но откровенная ложь или ненадежные известия будут дурной помощью нашей матери Церкви при и так уже не слишком удачно сложившихся обстоятельствах. Аббатиса действовала глупо, но я не думаю, что она забыла свои клятвы. Епископ может действовать необдуманно и даже беспечно, иногда он бывает небрежен, но он не злой человек, и к тому же он не навлек позора на Церковь.

Он нахмурился и отвернулся от монаха. По мосту пробежала собака. Где-то неподалеку мрачно засвистел какой-то работяга. Внезапно аббат быстро пересек площадь и двинулся в направлении маленького кладбища.

– Пойдемте, – позвал он монаха. – Расскажите-ка мне все еще раз, отец, но на сей раз внимательно взвешивайте каждое слово и постарайтесь не украшать свой рассказ излишними намеками на злой умысел.

Запыхавшийся монах в попытке догнать стремительно удаляющегося аббата едва расслышал эти последние слова.

Епископ Беренгер взял в руки череп, унаследованный им от своего предшественника, и посмотрел в его пустые глазницы.

– Будьте уверены, Бернат, – сказал он своему секретарю, – я правильно оцениваю ситуацию. Я слышал эти дикие слухи и знаю, что они могут доставить мне множество неприятностей. К тому же они не помогут аббатисе. Но я не могу поверить, что их распространяет дон Видаль. – Он покачал головой.

– Нет, – сказал Бернат са Фригола. – Сомневаюсь, что какой-либо из этих слухов был пущен доном Видалем. Но теперь, когда он наделен такой большой властью, тот, кто желает снискать его расположения, передает ему подобные россказни. И он искренне возмущен тем, что, насколько ему известно, вы ничего не сделали для того, чтобы убедить аббатису Эликсенду отдать сестру Агнет в руки правосудия. Как вы знаете, он написал об этом Его Величеству и архиепископу.

– Я сказал аббатисе монастыря Святого Даниила, что ей надо сделать. Она намерена отправить сестру Агнет в монастырь Святой Девы в Таррагоне. На это требуется некоторое время.

– Десять месяцев? – спросил Франсес Монтерранес, один из его самых близких советников. – Позволю себе напомнить вашему преосвященству, что Его Величество весьма сердит. Подозреваю, что он назначил дона Видаля своим поверенным в Каталонии для того, чтобы напомнить вам о своем неудовольствии.

– Вы так думаете, Франсес? – спросил Беренгер. – Признаюсь, эта мысль также посещала меня, но я полагал, что Его Величество сделал этот выбор, основываясь на умении дона Видаля руководить.

– Конечно, – вежливо ответил Франсес. – Но в провинции есть и другие люди, не менее опытные в подобных делах.

– Я думаю, – сказал Бернат, – что на пути в Таррагону вам стоит запланировать остановку в Барселоне. Поговорите с Его Величеством. Уверьте его в преданности вашего преосвященства и в вашем непреклонном решении предать эту монахиню суровому суду.

– Ерунда, – сказал Беренгер. – Это увеличит поездку по крайней мере еще на два дня. – Он встал. – Пора по-дружески побеседовать с нашим дорогим аббатом.

– Вы уверены, что это мудро, ваше преосвященство? – спросил Бернат.

– Конечно. Мой врач сказал, что мне нужно понемногу двигаться. Я прогуляюсь отсюда до Сан-Фелиу. Вы можете сопровождать меня, если хотите.

– Господин Беренгер! – сердечно приветствовал его аббат.

– Дон Видаль, – ответил епископ. – Надеюсь, вы в добром здравии?

– Да, конечно.

– Я приехал, чтобы попросить у вас помощи в одном очень важном деле, – запросто произнес епископ. Его секретарь с трудом подавил желание вцепиться в своего господина и вытолкнуть его из комнаты прежде, чем тот скажет что-то совсем уж неуместное. – Из-за затрат, понесенных вследствие беспорядков на Страстной неделе, совет города желает уменьшить число стражников, защищающих еврейский квартал, и удвоить оплату за охрану. Это означает, как вы понимаете, что как евреи короля, так и евреи епархии будут платить городу намного больше, и при этом их безопасность только уменьшится. Я понимаю, что вы еще не вступили на пост доверенного лица Его Величества, но…

– Я понимаю вас. Я уже здесь и, в некотором смысле, ответственен за принимаемые решения. Вы говорили с ними?

– Да, и весьма серьезно.

– Как их духовный наставник. Что ж, тогда я буду говорить с ними как их временный правитель. Это низкая попытка забрать себе налоги, причитающиеся епархии и короне. Это решение находится в прямом противоречии с законом и общепринятыми правилами, господин Беренгер.

– Вы совершенно правы, дон Видаль.

– Особенно теперь, когда Его Величество изыскивает средства для того, чтобы переоборудовать суда – к большой выгоде города, кстати. К тому же те стражники, которых они выделили, бесполезны – и это еще самое лучшее, что о них можно сказать. Вы можете гарантировать, что будут выделены дополнительные люди, чтобы…

И два титана принялись обсуждать особый и рассчитанный на долгое время план защиты города.

Глава четвертая
За пределами Фигуэрес на Виа-Августа

Понедельник, 21 апреля

Гостиница, притаившаяся у дороги на достаточном расстоянии как от Жироны, так и от Фигуэрес, не походила на дворец. Она была маленькой, грязной и шумной. Но она была дешевле прочих, к тому же старая, построенная еще римлянами дорога на восток через горные перевалы к Перпиньяну, Монпелье и Авиньону проходила мимо ее порога. В тот понедельник таверна при гостинице была переполнена местными арендаторами, путешественниками и прочими посетителями, про которых трудно сказать что-либо определенное. Музыкант играл нечто громкое и веселое в надежде получить от приезжих монету-другую, или по крайней мере бесплатную выпивку. Большая часть посетителей слушала его с удовольствием, но всем им больше нравилось вливать в глотку оплаченное ими вино, и они явно не торопились делиться с музыкантом.

В торце одного из длинных, установленных на козлах столов, около огня, молча сидели три путешественника – Родриго де Лансия, монах Норберт и элегантный молодой человек не старше двадцати лет. Округлое лицо монаха осунулось и выглядело более измученным, чем месяц назад в Авиньоне. Молодой человек и Родриго подняли головы от своих тарелок с супом, хлеба и сыра, отмечая появление нового гостя и его трех огромных, неуклюжих спутников. Это был Гонсалво. Дон Родриго холодно улыбнулся.

– Дон Родриго, – закричал Гонсалво, спеша присоединиться к ним. – Я услышал, что вы едете впереди, и начал нещадно нахлестывать мою бедную лошадку. Эй, хозяйка! Стакан вина и кусок этого превосходного сыра.

– Добрый вечер, дон Гонсалво. Похоже, вы в отличном настроении.

– В самом наилучшем, – сказал он. – Чем ближе я к дому, тем лучше у меня настроение. А вы едете не в Барселону, дон Родриго?

– Увы, нет, – сказал Родриго, хотя на его лице было написано отнюдь не огорчение. – Я еду повидать кузена, и покину вас завтра на рассвете.

– У вас есть новости по делу вашего кузена? – спросил вновь прибывший достаточно громко, так, что его могли слышать все присутствующие в зале.

– Решение находится в руках Его Величества, поэтому мне ничего не известно, – натянуто ответил он.

– Как раз сейчас в Барселону посылают решение и по моему делу, – прошептал Гонсалво, наклоняясь вперед. – Каждый раз, когда я вижу несущегося во весь опор всадника, мне кажется, что это он везет его. Поэтому я и еду туда, вместо того чтобы отправиться домой.

Родриго ничего не ответил.

Гонсалво поднял стакан и поприветствовал монаха.

– За вас, отец, – бодро произнес он. – Последний раз мы встречались в Авиньоне, не так ли? Был сильный, холодный ветер, как я помню. Сейчас, у огня, разговаривать намного приятнее.

Монах поднял глаза и кивнул, а затем вновь принялся разглядывать стоявшую перед ним нетронутую еду.

Гонсалво повернулся к элегантному молодому человеку.

– А вы, сеньор, тоже путешествуете? Если я не ошибаюсь, я и вас видел в Авиньоне?

– Я был там почти год назад. Если вы были в городе в то время, то, возможно, мы действительно могли там повстречаться. После этого я все время был в Монпелье, сеньор, – вежливо сказал он, – пополняя запасы мудрости и опустошая кошелек. Я еду из Фигуэрес в Жирону, чтобы навестить дядю.

– Ну, тогда вам недолго осталось, – сказал здоровяк. – Вы были бы слишком медлительным попутчиком, господин, – добавил он с грубоватой усмешкой. – С такой скоростью мне понадобился бы год, чтобы добраться до дома.

– Мне пришлось сильно задержаться с отъездом, сеньор, а я предпочитаю не ездить по ночам, поэтому мы встретились случайно. Меня зовут Фортунат, – сказал он, слегка поклонившись.

На его лице промелькнула кривая усмешка, как будто он усматривал в этом какую-то забавную шутку.

– А я – Гонсалво. Без сомнения, вы уже встречались с доном Родриго и добрым монахом, отцом Норбертом. Мы все трое приехали из Авиньона.

– Но не вместе, – заметил монах и снова замолчал.

– До сих пор не вместе, – ответит он. – Хотя я рад буду вашей компании. Я еду со своими слугами. Но когда приходит время для веселых песен или забавных рассказов, это совершенно бесполезные мужланы.

Монах сделал знак, чтобы принесли еще вина.

Плотная и энергичная жена владельца гостиницы, выказывающая прибыльным клиентам незаурядное терпение и уравновешенность, поспешила наполнить их стаканы, а затем отнесла быстро пустеющий кувшин с вином к скамье, в другом углу у камина, чтобы наполнить последний оставшийся пустым стакан. Сидевший там тощий, жилистый человек, неотрывно глядевший на пылающие угли, выглядел не слишком хорошо. Она остановилась.

Он был явно не в себе. Она узнала его; он нередко ездил этой дорогой, и она никогда не видела, чтобы он пил в одиночестве. Она опустила кувшин.

– Приветствую вас, сеньор, – сказала она. – Вы больны? Да вы на себя не похожи.

Он поднял голову и безучастно посмотрел на нее.

Она приложила ладонь к его лбу и щекам. Они горели. Она быстро оттянула его тунику и осмотрела верхнюю часть груди в поисках сыпи или иных отметин. Ничего подобного не было. Он прижал одну руку к животу и, не говоря ни слова, кивнул головой.

– Иди сюда, Жоан, – резко сказала она сидевшему неподалеку крупному парню. – Гонцу нездоровится. Ты и По, помогите ему добраться до комнаты наверху. Да поживей! – Она проследила, чтобы они выполнили ее приказ, а затем поискала глазами мужа. – Позаботься о комнате, ты, ленивый пес, – сказала она, и в ее голосе послышалось скорее озабоченность, чем раздражение. – Гонцу нехорошо. Посмотри, что с ним.

– Но…

– Ты что, хочешь, чтобы он здесь помер? Пользы нам от этого будет немного. Кроме того, он всегда был спокойным, жизнерадостным господином, и платил без разговоров. Я сделаю для него все, что в моих силах.

Она взяла воду, полотенца и бренди, приказала, чтобы помощница по кухне принесла немного бульона, захватив свечи и фонарь, и быстро поднялась по лестнице.

Страдания гонца усиливались, началась лихорадка. Жена трактирщика делала все, что было в ее силах, но смоченная холодной водой ткань, бульон и бренди ему не помогли. Некоторое время он, казалось, дремал, но затем широко открыл глаза.

– Приведите священника, – сказал он. – Во имя Господа, женщина, пожалуйста, приведи священника. У меня здесь есть серебро…

– Оставьте серебро себе, – резко сказала она. – Я не возьму за это деньги. – У нее было не так много примет, но эта была одна из них. Требовать деньги у умирающего за то, чтобы привести священника, – она была уверена, что это сулит ужасные несчастья. Кроме того, ей это не составляло труда. – Внизу есть монах, – сказала она. – Я лучше приведу его, пока он еще держится на ногах и способен понимать, что вы говорите.

Она подошла вовремя. Монах как раз поднимал четвертый стакан вина и собирался осушить его, намереваясь таким способом забыть о своих неприятностях, когда она протянула руку и выхватила у него стакан.

– Отец мой, – сказала она. – Наверху лежит умирающий, которому очень нужен священник.

Он посмотрел на нее снизу вверх с выражением глубокого горя, но встал, стряхнул пыль со своего серого одеяния и собрался.

– Веди меня к нему, – сказал он с заметным достоинством.

Он ополоснул лицо и руки холодной водой, вытер их и сел у кровати, чтобы предложить всю возможную помощь и утешение умирающему человеку, который то бредил, то ненадолго приходил в себя, то рассуждал ясно, то не понимал, где он. Жена владельца гостиницы отступила в дальний угол – компромисс между вежливостью и любопытством, и села там, довольствуясь тем, что может немного отдохнуть от работы.

Некоторое время слушалось только тихое бормотание священника и гонца, и женщина заснула. Она спала, когда брат Норберт обратился к ней.

– Оставьте нас ненадолго, добрая женщина, – сказал он.

Когда комната опустела, умирающий прошептал:

– Я готов любому рассказать о своих грехах, но это – совсем другое дело.

– Нечто худшее? – мягко спросил монах.

– Нет, – сказал он и остановился, чтобы отдышаться. – Обвинение. Священное обвинение, отец. Наклонитесь ближе, я скажу вам это на ухо.

Тот наклонился, приблизив свое ухо ко рту умирающего.

Когда монах позвал жену трактирщика, умирающий уже находился при последнем издыхании. Монах встал, но лежащий человек протянул руку и схватил его за рукав.

– Отец, поклянитесь, что вы сами передадите ему это. Вы можете взять мою лошадь. Она небольшая, серая.

Лицо монаха, все еще красное от вина, начало сильно бледнеть, пока не сравнялось цветом с лицом умирающего.

– Поклянитесь.

– Клянусь, – нерешительно сказал он.

– Помолитесь за меня.

Монах снова тяжело сел на стул и положил руку на грудь умершего.

Когда все разошлись – некоторые по домам, а путешествующие по комнатам, надеясь спокойно заснуть в своей постели, брат Норберт остался в таверне. Он сидел возле угасающего камина, поставив перед собой свечу. Он вынул из сумки бумагу, перо и чернила и начал, не отрываясь, писать уверенной, привыкшей к этой работе рукой, пока не заполнил два листа. Время от времени он останавливался, размышляя. Он быстро перечитал написанное, сделав несколько небольших поправок. Затем он аккуратно и плотно скрутил свиток и беспомощно огляделся. У него не было воска. Единственная стоявшая перед ним свеча была сальной, а жир для печати не годится. Тогда он вытащил из своей сумки длинную ленту и обмотал ею листы. Затем он сунул руку в рукав и вытащил обернутый в кожу пакет с красной печатью. Он попытался приподнять край, чтобы вставить письмо внутрь, но затем передумал. Он спрятал пакет обратно в рукав, а письмо сунул за пояс. Затем собрал все свои вещи и отправился в конюшню, чтобы найти серую кобылу гонца.

С первыми лучами рассвета жена владельца гостиницы посмотрела на мертвеца, лежавшего на кровати, зевнула, пробормотала «Отче наш», перекрестилась и покинула его, считая, что теперь, когда рассвело, его душа в безопасности. Только она отправилась на кухню, Гонсалво и Родриго вошли в тускло освещенную комнату, где лежал умерший. Гонсалво распотрошил сумку посыльного, вывалив содержимое на скамью.

– Смена белья, – сказал он, – теплый шерстяной капюшон и прочая мелочь.

– Те документы и не должны лежать вместе с его имуществом, – резко заметил Родриго. – Они будут в сумке с официальными документами. Такие вещи держат при себе.

Мужчины тревожно посмотрели друг друга. Затем Родриго подошел к кровати и провел рукой под матрацем и в складках постельного белья, а затем обыскал тело. Почти сразу он выпрямился, держа в руке довольно большую запечатанную сумку. Он вручил ее Гонсалво, а затем очень осторожно уложил руки мертвеца, придав им необходимое положение. Он расправил постельное белье, подхватил свой мешок и, не глядя на своего спутника, отправился на конюшню.

Из окна гостиницы, выходящего на конюшню, за их передвижениями наблюдал элегантный молодой человек.

Двое мужчин проехали пару миль в сторону Жироны, после чего остановились на обочине.

– Я скоро буду вынужден оставить вас, дон Гонсалво, – произнес Родриго. – Давайте посмотрим, что там было.

Гонсалво спешился и отцепил сумку посыльного от седла. Он сел на большой валун и тяжело вздохнул.

– Эта ночь показалась мне слишком утомительной, дон Родриго, – сказал он. – Я уже не так молод, как вы.

Родриго присел перед ним на корточки и открыл сумку. Он просмотрел ее содержимое, а затем огорченно бросил на землю. Там лежало несколько дюжин различных бумаг – письма и прочие документы. Они распечатывали по очереди каждый пакет, внимательно прочитывали его при свете дня и отбрасывали в сторону. Гонсалво взял последний и развернул его.

– Что это?

– Кажется, письмо, – тупо произнес он. – Наших бумаг здесь нет. Ни одной.

– Чтобы дьяволы взяли этого проклятого гонца, – сказал Родриго. – Он же говорил той распутной девке, служанке из предыдущей гостиницы, что везет их. Бедняга, на вино голова у него была крепкая, но женщины всегда были его слабостью.

– Возможно, кто-то взял их прежде, чем мы смогли туда войти, – заметил Гонсалво.

– Вполне вероятно, – сказал Родриго. – В конюшне не было его кобылы. Только один человек мог… – Он замолк, заслышав приближающийся равномерный перестук копыт.

– Смотрите. Это молодой господин Фортунат, – сказал Гонсалво.

– Да, это я, – сказал молодой человек. – А что это вы сидите у дороги посреди разбросанных документов и пергаментов?

– Мы позаимствовали сумку гонца, – сказал Гонсалво.

– А поскольку это – наше личное дело, – сердито сказал Родриго, – то мы…

– Мы искали предназначенные нам документы, – прервал его Гонсалво. – Нам показалось глупым поехать прочь и оставить их. Бедняга умер этой ночью, как вы знаете.

– Нет, я этого не знал, – сказал Фортунат. – Да упокоится его душа с миром, – добавил он, осеняя себя крестом. – И вы нашли свои документы?