Текст книги "Иллюзия убийства"

Автор книги: Кэрол Макклири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

19

После того как мы становимся на якорь в Исмаилии, мистер Селус и я садимся на ялик, чтобы доплыть до берега. Лодочники, охотящиеся за пассажирами, собрались у опущенного трапа и подняли галдеж, но стоило только мистеру Селусу прикрикнуть на них, как они замолкают, и устанавливается порядок.

Я не знаю, что он сказал – видимо, что-то на арабском, – но уверена, что свое действие возымели его внушительный вид и властный голос. Несомненно, на решение египтян вести себя цивилизованно повлиял и длинноствольный шестизарядный револьвер, висящий в кобуре у него на поясе.

– Рассчитываете подстрелить крупного зверя?

– Так, предосторожность. Лоцман сообщил, что в стране усиливаются беспорядки, но, правда, в Исмаилии пока спокойно.

Я вижу, что он хотел еще что-то добавить, но раздумал. Я же не ухожу от темы.

– Вы намеревались поведать мне, что взяли револьвер, поскольку я могу быть Ионой? [18]18
  Когда библейский пророк Иона совершал плавание на корабле, начался шторм. Он признался, что буря поднялась из-за него, и попросил выбросить его за борт. Матросы так и сделали, и море тут же успокоилось. Затем Иону проглотила большая рыба, но через три дня выпустила на берег.


[Закрыть]Надеюсь, я не навлеку беду.

– Я собирался выразить надежду, что наша небольшая экскурсия на берег улучшит вам настроение.

– Я тоже на это надеюсь.

Лорд Уортон смотрит вниз, стоя у перил, как отплывает наш ялик, и машет Фредерику. Встретившись со мной взглядом, он кивает и мне, а я отвечаю ему легкой улыбкой, которая не отражается в моих глазах. Если бы лорд взглянул в них, то понял бы, что я о нем думаю.

Как обычно, его манеры высокомерны и снисходительны. Я чувствую, что он смотрит сверху вниз, не только потому что стоит на гораздо более высоком судне.

Исмаильский залив – горячий, спокойный и ровный. У меня ощущение, будто я на деревянной тарелке плыву в кастрюле с горячей водой. Фредерик – он настаивает, чтобы я именно так обращалась к нему, не говоря «мистер» или «сэр», – благоразумно предложил мне очень большой зонт для защиты от солнца.

А самого Селуса от палящих лучей защищает широкополая шляпа-сафари, которая более круглая и мягкая, чем ковбойская. Она немного напоминает шляпы аргентинских гаучо. На нем легкая желто-коричневая рубашка с брюками и хорошо поношенные коричневые сапоги до колен.

– От змей, – говорит он, заметив, что я смотрю на сапоги, – в джунглях. Но думаю, в Исмаилии меня не укусят.

Нищие, акробаты и продавцы безделушек на берегу соперничают между собой, добиваясь от нас внимания и денег. Фокусник демонстрирует нам ловкость рук с исчезающими в платке бусами, и я вознаграждаю его монеткой.

– Вы знаете, что несколько фокусников из Средиземноморья сели на пароход в Порт-Саиде? – спрашивает Фредерик.

– Нет. А зачем?

– Как мне сказали, едут на сбор фокусников в Нью-Йорке. Один из сверхъестественно богатых американских воровских баронов пригласил лучших фокусников мира, чтобы они показали свои способности. Весьма значительная денежная премия ждет того факира, чей трюк останется не разгаданным коллегией судей.

– Может быть, один из этих фокусников покажет нам, как мистер Кливленд умудряется быть одновременно мертвым и живым.

Он останавливается и внимательно смотрит мне в глаза:

– Как мне убедить вас, что я действительно говорил с Джоном Кливлендом?

– Я считаю, вы ошибаетесь, что говорили с ним самим, а вы считаете, что я ошибаюсь, будто он умер у меня на руках. – Смахнув невидимую пушинку с его рубашки, я смотрю ему в глаза со всей искренностью. – Решить этот вопрос можно, если попросить одного из магов, севших на пароход, вызвать Кливленда пред наши очи.

– Будьте осторожны в своих мечтах. Случались и более странные вещи.

Фредерик нанимает экипаж, который отвозит нас в город. Исмаилия спокойнее и меньше, чем Порт-Саид; пароход останавливается здесь только потому, что правительственный почтовый контракт требует этого. Улицы немощеные и больше изрезаны колеями, чем в средиземноморском порту, но зато на них нет толп, алчущих крови чужеземцев.

Я замечаю редакцию англоязычной газеты «Исмаилия пост», располагающуюся в одном здании с телеграфом, что не является редкостью, поскольку все внегородские новости приходят по телеграфу.

– Я стараюсь засвидетельствовать свое уважение органам печати, когда у меня есть такая возможность, – говорю я Фредерику, уверенная, что, как внимательный джентльмен, он предложит сделать короткую остановку.

Фредерик смотрит на здание, кивает:

– Да, конечно. – Вдруг он показывает на магазин музыкальных инструментов. – Те барабаны делают из обожженной глины, и на них натягиваются овечьи кишки. Они издают хороший звук.

Меня бросает в холод.

– Остановитесь! – негодую я.

Я привожу в удивление Фредерика и возницу, который осаживает лошадь и оглядывается на меня.

– Заберите это. – Я сую Селусу зонт и выхожу из экипажа, хлопнув дверцей за собой.

Фредерик серьезно смотрит на меня:

– Что вы делаете?

– Я видела ваш взгляд. Вы пытаетесь помешать мне пойти на телеграф. Вы пригласили меня, чтобы не дать мне отправить корреспонденцию о случае на рынке.

– Что бы вы ни думали, вам нужно понять, что вы рискуете попасть под арест за отправку телеграммы провокационного содержания.

– Я не собираюсь посылать телеграмму. Но когда мне будет нужно, вы меня не удержите.

Я останавливаю другой экипаж и говорю извозчику отвезти меня к берегу.

Я взбешена и готова выть на луну.

Держать меня на поводке и заткнуть мне рот – не иначе, придумал Уортон, самозваный и уверенный в своей правоте блюститель моего поведения. Это так похоже на него.

Я не собиралась посылать корреспонденцию. Я думала, но потом отказалась от этой мысли. Ведь я иностранка, находящаяся, по сути дела, в зоне военных действий, и знаю, что меня могут арестовать, если я напишу что-нибудь о разведчиках и правительственном прикрытии их деятельности. Кроме того, не имею всех фактов, и, если мой репортаж окажется недостоверным, репутация Нелли Блай как заслуживающего доверия журналиста будет навсегда запятнана.

Мало того, газетный мир Нью-Йорка – это поле битвы, на котором издатели сражаются за читателей и тиражи своей продукции, и Пулитцер выбросит меня из «Нью-Йорк уорлд» как вчерашнюю новость, если я ошибусь и дам его конкурентам повод поржать.

То же самое относится и к гонке, которую я затеяла. Если я окажусь за решеткой в Египте или меня задержат для допроса на несколько часов, а пароход в это время уйдет, кругосветка будет сорвана. А вместе с ней – испорчена моя карьера, да и вся жизнь. «Нью-Йорк уорлд» сделала мое путешествие ведущей темой, хвастаясь, что ее репортер успешно завершит его. Если я не побью восьмидесятидневный рекорд, то не только потерплю поражение и умру от стыда, но Пулитцер сделает все, чтобы я стала парией в журналистике.

К тому моменту как я добралась до берега и взяла лодку, чтобы приплыть на пароход, мой гнев улетучился, а зной и мрачные мысли породили усталость и беспокойство.

Я чувствую себя одинокой и беззащитной, на полмира вдали от друзей и семьи, и рядом ни одной родственной души. Господи, что бы я отдала, если бы человек, который пробивался через непроходимые джунгли и побеждал разъяренных зверей, стал моим другом и союзником! Вместо этого с каждым словом, с каждым шагом нас все больше разделяет непреодолимая пропасть.

Меня везут в лодке к пароходу, и я вдруг осознаю, что более всего тревожит меня один вопрос.

Когда ожидать новой неприятности?

20

«Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий», [19]19
  Эдгар По. Ворон. Пер. М. Зенкевича.


[Закрыть]– звучит у меня в ушах, когда я совершаю вечерний моцион от носа до кормы парохода. Вероятно, строка из стихотворения Эдгара По вспомнилась мне, потому что Ворон постучал в дверь влюбленного, скорбящего о смерти прекрасной Ленор, ночью, когда был «декабрь ненастный».

Декабрь пришел и ко мне, и его первый день действительно ненастный: темные и зловещие облака, заволакивающие небо надо мной, навевают тоску. Несмотря на легкое дуновение воздуха от движения парохода, на меня давит тяжелый зной, принесенный из Аравийской пустыни.

Темноту затянутого облаками ночного неба не рассеивает бледный призрак полной луны, вызывающий в памяти слова моей матушки, что призраки – это духи, оставшиеся на земле, поскольку они не закончили дела и им нужна помощь, чтобы перейти в потусторонний мир.

Конечно, Джон Кливленд – это призрак, поселившийся на чердаке моего сознания, и я никак не помогла его духу обрести покой. Я не хочу, чтобы с ним произошло то же самое, что с героем Эдгара По, чья душа так и не восстала из тени Ворона.

«Все, прекрати это!» Застонав, я ударяю ладонью себя по лбу – надо же наконец образумиться. Не знаю, почему мне всегда на ум лезут эти странные мысли. Я слишком суеверна и уверена в том, что есть феномены, не воспринимаемые моими пятью чувствами. Я даже стала задумываться, не навлекла ли на себя какое-нибудь древнее египетское проклятие, разбив и выбросив за борт скарабея?

Впрочем, мне нечего бояться угроз из мира духов – у меня полно их в этом мире. Мне просто нужно не витать в облаках и напоминать себе, что человек, подстроивший смерть мистера Кливленда, по очереди просовывает ноги в штанины, как и все остальные люди. Лицо в иллюминаторе – это был реальный человек, пытавшийся напугать меня, а призраков создают на сцене с помощью зеркал.

Дойдя до носовой части парохода, я быстро оглядываюсь назад, чтобы убедиться, не следит ли кто-нибудь за мной, потому что не хочу дать капитану повод выбросить меня за борт. Несмотря на надпись «Проход запрещен», я пролезаю под веревкой.

На носу мало кто бывает. Он огорожен веревкой от пассажиров, потому что там находятся механизмы для подъема якоря и парусов. И здесь велика опасность, что тебя смоет за борт крутой волной.

Мне нравится во время вечерних прогулок приходить сюда. При движении судна ветер здесь всегда свежий независимо оттого, откуда дует – с правого или левого борта. И если не поднимают или опускают якорь, это самое спокойное место на пароходе. В непогоду я иногда украдкой пробираюсь на нос и представляю, будто я верхом на гигантском морском животном – когда пароход ныряет глубоко в волны, а потом взлетает вверх, меня обдает брызгами соленой морской воды.

Насколько мне известно, не я одна нарушаю приказ капитана. Женщина в черном, также любительница ночных прогулок по палубе, наведывается в эту часть судна. Зная, что она желает уединения, я не выхожу на нос, когда вижу ее там. Я рада, что этой женщины нет сегодня, ибо мне нужно побыть одной.

Вдалеке от палубных огней меня окружает полночная темнота. Я осторожно переступаю через цепи и стальные канаты, обхожу большие лебедки и спасательные шлюпки. И вот я на самом носу парохода, в своем тихом и спокойном мирке. Вдруг я сознаю, как устала, и, облокотившись на перила, позволяю теплому ветру трепать мои волосы и одежду.

Я что-то слышу позади себя и, обернувшись, вижу человека, выскакивающего из-под брезента, покрывающего спасательную шлюпку, – египтянина в одной набедренной повязке.

Какой большой нож!

Пронзительно закричав, я бросаюсь в обратную сторону от носа, но цепляюсь ногой за канат, тянущийся между механизмами, и ничком падаю на палубу. Египтянин тоже спотыкается о канат и с испуганным криком валится слева от меня.

Я в панике вскакиваю, и он уже на ногах, все с тем же ножом в руке.

Визжа что есть силы, пытаюсь бежать, но ноги путаются и я падаю боком, ударившись головой о металлический кожух какого-то механизма. Египтянин с ножом набрасывается на меня, отчего я снова стукаюсь о кожух и падаю на спину.

Вдруг я слышу крики, топот и понимаю, что кто-то еще вступил в схватку.

Я поднимаю руки, чтобы закрыть лицо, и сворачиваюсь калачиком, а вокруг меня продолжается какая-то возня. Но вот она внезапно прекращается, и я слышу отчаянный крик. Я поднимаю голову и вижу две темные фигуры у перил. Одна из них переваливается за борт. По ее очертаниям мне кажется, что это мой почти голый противник.

Слишком темно, чтобы разобрать, кто второй человек. Ясно только, что это мужчина. Он уходит, а я остаюсь лежать одна на палубе. Голова кружится как волчок.

Кто-то снова наклоняется надо мной, и я от неожиданности вскрикиваю.

– Что с вами? – спрашивает по-английски женский голос.

Акцент не английский, но европейский – по-моему, французский.

От женской фигуры с вуалью на голове повеяло духами. Сначала мне кажется, что это леди Уортон, но лицо под вуалью достаточно близко, и я понимаю – не она.

– Я, я… – Мне трудно оценить свое состояние. Я еще лежу на спине, и перед глазами все плывет.

– Что здесь происходит? – спрашивает приближающийся голос.

По нему я узнаю старшего помощника капитана.

Женщина тут же уходит.

Мне помогают встать на ноги, и я чувствую витающий в воздухе запах духов. Уверена, это была женщина в черном, которая поздно вечером прохаживается по палубе.

Ее черты вызывают навязчивое ощущение, что они мне знакомы, но я не могу их связать с каким-то конкретным человеком. Конечно, я ошиблась, приняв ее за эксцентричную миссис Винчестер, которая гораздо старше и менее элегантна, чем только что виденная мной женщина.

Несомненно и то, что человек, пытавшийся убить меня в Танисе, вернулся, чтобы довести дело до конца.

Вопросы кружатся в голове, как она сама.

Кто мой спаситель? Очевидно только, что он не пожелал задержаться, дабы услышать мои слова благодарности, потому что хотел сохранить в тайне свою личность. Так же поступила и женщина в черном.

Кто-то снова пытался убить меня. Тайно проник на пароход и подстерегал меня – значит, действовал по заранее продуманному плану. Неужели все махдистское движение всполошилось из-за того, что мне в руки попал ключ из скарабея?

21

– Мисс Блай, в связи с заявлением, сделанным вами моему старшему помощнику о том, что вы стали свидетельницей падения человека за борт, мы провели перекличку команды и пассажиров, и все оказались в наличии. Все.

Зубы капитана стиснуты, и он не в очень хорошем расположении духа.

Меня отвели в судовой лазарет для осмотра. Явившийся туда капитан заявил, что нападение на пассажира на пароходе – чрезвычайное происшествие, и он обязан их не допускать.

– Я сказала вашему помощнику, что на меня напал египтянин в набедренной повязке.

– У нас на борту нет египтян, даже безбилетников. И, любезная, насколько мне известно, никто из пассажиров не ходит в набедренной повязке.

– Это значит, что нападавший, кем бы он ни был, уже за бортом.

Судовой врач, который суетится в своем медицинском кабинете, подыскивая мазь для моих ссадин, говорит:

– Бывали случаи, когда грабители поднимались по якорной цепи во время…

– Мы были в движении, доктор, – одергивает его капитан. – На борту «Виктории» нет грабителей.

– Разумеется, капитан, – тут же соглашается врач.

– А как насчет свидетелей? – спрашиваю я. – Мужчина, пришедший мне на помощь, женщина, которая…

– Нет никого, кто бы видел это мнимое происшествие.

– Мнимое? Вы хотите сказать, что я все выдумала?

– Я просто даю здравое объяснение тому, о чем вы сообщили. Вы вошли в опасную зону, споткнулись и ударились головой. Эти факты неоспоримы. Что касается вашего утверждения, будто на вас напал человек с ножом, и кто-то ему помешал, то пока ведется расследование. Ранее вы заявили моему помощнику, что у вас потемнело в глазах после удара головой и что вы видели только расплывчатые темные фигуры вокруг себя. Это точное изложение сказанного вами?

– Я в самом деле стукнулась головой, но…

– Доктор, какие повреждения получила эта молодая женщина, нарушив запрет входить в закрытую зону на носу судна?

– Несколько ссадин и ушиб головы.

– Ушиб головы! Тот факт, что она потеряла ориентацию, и у нее на какое-то время потемнело в глазах, означает, что это был достаточно сильный ушиб, не так ли?

– Да, конечно. Возможно, даже сотрясение мозга.

Мне стало ясно, что доктор потерял чувство долга.

– Я стукнулась головой, потому что на меня напали!

– Дорогая, – говорит судовой врач, нанося мазь на ссадину у меня на руке, – боюсь, вы так сильно ушиблись при падении, что у вас произошел провал памяти. Не удивлюсь, если провалы памяти будут повторяться несколько дней. Вам еще очень повезло.

– Могут ли быть какие-нибудь серьезные последствия для здоровья мисс Блай в дальнейшем? – спрашивает капитан.

– Нет, хотя я не исключаю краткосрочного эффекта. Насколько серьезного, сказать не берусь, но полагаю, что при соблюдении покоя через несколько дней мисс Блай придет в нормальное состояние. Ну а пока у нее могут возникать галлюцинации.

– Галлюцинации!

Эти двое подпрыгивают при моем восклицании. Если бы мистер Селус, великий охотник, слышал его, сравнил бы его с воем раненой болотной кошки.

Я в упор смотрю на капитана.

– Это было нападение на меня. Покушение на убийство.

Лицо капитана наливается краской; кажется, его сейчас хватит удар. Я искренне надеюсь, что он не свалится замертво.

Но к капитану быстро возвращается присутствие духа и он поворачивается к врачу с многозначительным взглядом:

– Вы должны помнить: нас предупреждали, что эта молодая женщина страдает от слишком большого воображения, близкого к паранойе. Я подозреваю, что мы имеем дело со случаем женской истерии, вызванной ушибом головы. Не было ни нападавшего, ни отважного спасителя. Все это плод фантазии впечатлительной молодой женщины, начитавшейся романов ужасов. Вы согласны, доктор?

– Само собой разумеется.

Капитан резко поворачивается влево, как на военном параде, рывком открывает дверь лазарета, выходит, хлопая ею.

Но прежде чем она закрывается, зеркало на стене отражает двух человек, стоящих в коридоре перед лазаретом.

Лорд Уортон и Фредерик Селус.

Я слезаю со стола для обследования, чтобы достойно встретить двух клеветников, но врач хватает меня за руку.

– Мисс Блай, вы на борту судна. По морским законам на вас распространяется власть капитана, которая может быть применена без особых ограничений. – Он по-отечески улыбается мне. – Если вы будете создавать проблемы, капитан высадит вас в следующем порту и вам придется завершать свое кругосветное путешествие вплавь.

22

От приступов ярости меня бросает то в жар, то в холод, когда я направляюсь к каюте женщины в черном, которая наклонялась надо мной на носу парохода.

Истеричная женщина – надо же! Ух уж эти напыщенные, невоспитанные козлы. Зла на них не хватает!

Я могу понять рвение капитана защитить репутацию своего судна, но только до тех пор, пока это не идет в ущерб правде и моему доброму имени.

Я воздержусь от конфронтации с капитаном, потому что судовой врач прав: меня могут ссадить с парохода, и расплатой за это станет срыв моего кругосветного путешествия. Но я не могу оставить без внимания покушение на мою жизнь и позволить запятнать мою репутацию. Появление перед дверью лазарета Селуса с Уортоном говорит, какую сторону снова занял отважный охотник. Война объявлена, границы проведены, и нельзя отступать ни на шаг.

Мне понадобятся союзники в предстоящих битвах, и женщина, пришедшая мне на помощь, кажется наиболее подходящей – и единственной – кандидатурой на данный момент, поскольку мужчина, скинувший моего обидчика за борт, не желает проявлять себя.

Я не слишком хотела идти с визитом к этой женщине, зная, какой предельно замкнутый образ жизни она ведет, однако мне нужно обязательно выяснить, что ей удалось заметить на носу судна.

Видела ли она борьбу? Если да, то я могла бы опровергнуть обвинения в «женской истеричности», которыми капитан запятнал мою репутацию.

Да и вопрос о том, кого я все же видела под вуалью, крепко засел в моем сознании и не дает покоя. Внешность этой женщины вызывает в моей памяти определенный отклик, но какой именно?

И я решаюсь идти в лобовую атаку.

Остановившись на секунду перед каютой, я делаю глубокий вдох и приказываю себе успокоиться. Врываться, как к Селусу, – только настроить эту женщину против себя.

Я тихо стучу в дверь и жду ответа. Никто не выходит.

Снова жду, постучав чуть сильнее.

Еще сильнее, почти колочу, потому что женщина, вероятно, спит.

«Все ясно, – говорю я себе, – она не собирается открывать дверь».

Неужели капитан предупредил, что я могу навестить ее? Или эта дама настолько ревностно оберегает свою личную жизнь от вмешательства посторонних, что не откроет дверь, даже если пароход начнет тонуть?

Я борюсь с искушением крикнуть, что мы тонем. Но лучше этого не делать, потому что, если я спровоцирую панику, капитан только укрепится в своем мнении о моем психическом состоянии и высадит меня на берег с багажом в следующем же порту.

– Ну ладно. – Дверь не откроется на мой стук. Это ясно.

Справившись с желанием хорошенько пнуть ее ногой, я собираюсь уйти, но останавливаюсь. Непреодолимый импульс заставляет развернуться и нажать на дверную ручку.

Та поворачивается, и, толкнув дверь, я открываю ее.

Посередине каюты в длинном черном домашнем платье возлежит женщина на вельветовом покрывале, накинутом на закрытую крышку гроба. Рядом с гробом стоит высокий золотой канделябр со свечами, по которым, как слезы, стекают небольшие капли воска.

Струйка дыма медленно поднимается от сигареты в мундштуке, когда женщина отрывает глаза от журнала и смотрит на меня.

– Как вы посмели?!

– Я, я…

Она спускается с крышки гроба и идет ко мне, конечно, для того чтобы захлопнуть дверь у меня перед носом.

Я взираю на даму, парализованная от изумления. Это невозможно. Это невероятно. Этого не может быть.

– О Боже, вы… вы…

Она пронзительно визжит и хватает мою руку, рывком тянет на себя и захлопывает дверь позади меня.