Текст книги "Дневники Кэрри"

Автор книги: Кэндес Бушнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Создания любви

На несколько следующих дней я решаю залечь на дно: пропускать общешкольные собрания, не ходить в кафетерий во время ланча – в общем, любыми способами избегать встречи с Донной Ла Донной. Но уже на третий день моего добровольного отшельничества Уолт выслеживает меня в библиотеке, где в секции самообслуживания, спрятавшись за этажерками, я читаю «Знаки любви» астролога Линды Гудман, тщетно пытаясь выяснить, есть ли у нас с Себастьяном совместное будущее. Проблема в том, что я не знаю, когда у него день рождения. Остается только надеяться, что он Овен, а не Скорпион, Потому что с первым меня ждет удача, а со вторым нет.

– Астрология? О нет. Только не ты, Кэрри, – говорит Уолт.

Я захлопываю книгу и кладу ее обратно на полку.

– А что не так с астрологией?

– Это глупо, – презрительно говорит Уолт, – думать, что можешь что-то предсказать только по знаку зодиака. Ты знаешь, сколько людей рождается каждый день? Два миллиона пятьсот девяносто девять. Как у двух миллионов пятисот девяноста девяти человек может, быть что-то общее?

– Тебе уже кто-нибудь говорил, что в последнее время у тебя ужасное настроение?

– О чем это ты? Я всегда такой.

– Это из-за разрыва с Мэгги, да?

– Нет, не из-за этого.

– Тогда из-за чего?

– Мэгги с самого утра рыдает, – неожиданно говорит он.

– Это из-за меня? – вздыхаю я.

– Не все крутится вокруг тебя, Брэдли. По-видимому, она поссорилась с Питером и поделала меня найти тебя. Она в женском туалете около химической лаборатории.

– Ты не должен бегать по ее поручениям.

– Мне не сложно, – говорит Уолт, как будто ситуация безнадежна. – Проще сделать то, что она просит, чем объяснять, почему я не буду этого делать.

С Уолтом что-то определенно не так, думаю я, когда бегу к Мэгги. Он всегда был немного саркастичным и циничным, и это мне в нем нравилось, но я никогда не замечала у него упаднического настроения, словно он несет на плечах гигантский камень и у него нет больше сил тащить его.

Я захожу в маленький туалет в старой части школы, которым сейчас уже вряд ли кто-нибудь пользуется: зеркало грязное, всей сантехнике уже лет шестьдесят, не меньше, кабинки списаны. Моя любимая надпись: «Хочешь хорошо провести время – звони Миртл». Ей, наверное, тоже шестьдесят лет. Интересно, когда в последний раз родители называли своего ребенка Миртл?

– Кто здесь? – кричит Мэгги.

– Это я.

– С тобой есть еще кто-нибудь?

– Нет.

– Хорошо, – говорит она и выходит из кабинки, ее лицо опухло и покрылось пятнами от плача.

– О господи, Мэгги, – говорю я и протягиваю ей бумажное полотенце.

Она высмаркивается и смотрит на меня.

– Я знаю, что сейчас ты думаешь только о Себастьяне, но мне нужна твоя помощь…

– О’кей, – осторожно говорю я.

– Потому что мне нужно пойти к… одному врачу. И я не могу сделать это одна.

– Конечно, – улыбаюсь я, радуясь, что мы, похоже, помирились. – Когда?

– Сейчас.

– Сейчас?

– Если у тебя нет занятия поинтересней…

– Нет, конечно. Но почему сейчас, Мэгги? – спрашиваю я с нарастающей тревогой. – И к какому врачу?

– Ну, ты знаешь, – говорит она, понижая голос. – Врачу, который занимается… эээ… женскими проблемами.

– Например, абортами? – не могу удержаться я.

Мэгги в панике:

– Даже не говори об этом.

– Ты…?

– Нет, – говорит она возбужденным шепотом. – Но я думала, что возможно, пока в понедельник не начались месячные.

– Вы что, не предохранялись?

– Не всегда можно спланировать, что, где и как, понимаешь, – пытается она защититься. – И он всегда успевает вытащить прежде, чем кончить.

– О, Мэгги. – Даже несмотря на то, что я никогда не занималась сексом, я кое-что в этом понимаю: во всяком случае мне точно известию, что прерванный половой акт не всегда помогает предотвратить беременность. И Мэгги тоже должна это знать. – Ты не пьешь противозачаточные?

– Пока нет, но собираюсь. – Она пристально смотрит на меня. – Вот почему мне нужно поехать к врачу в Ист-Хартфорд.

Ист-Хартфорд – это соседний с нашим город, но он считается очень криминальным, поэтому не пользуется популярностью и туда никто старается не ездить. Честно говоря, я не могу поверить, что там вообще может быть кабинет частного врача.

– Как ты нашла этого доктора?

– В «Желтых страницах». – По тому, как она-то говорит, я вижу, что она врет. – Я позвонила, записалась на 12:30. И ты должна поехать со мной, потому что ты единственный человек, кому я доверяю. Я ведь не могу поехать с Уолтом?

– Почему бы тебе не поехать с Питером? Он ведь тоже несет ответственность?

– Он сильно разозлился, – говорит Мэгги, – когда узнал, что, возможно, я залетела, страшно бесился и не разговаривал со мной целые сутки.

Что-то здесь не так.

– Но, Мэгги. – Я пытаюсь разобраться в ситуации. – Когда я видела тебя в воскресенье днем, ты сказала, что в ночь до этого ты первый раз занималась сексом с Питером…

– Я такого не говорила.

– Нет, говорила.

– Яне помню. – Она берет побольше бумажных полотенец и пытается спрятать за ними глаза.

– Это был не первый раз, так? – говорю я. Она качает головой. – Ты спала с ним и до этого.

– Той ночью, после «Эмеральд».

Я медленно киваю, иду к крошечному окну и выглядываю на улицу.

– Почему ты не сказала мне?

– О, Кэрри, я не могла, – плачет она. – Мне так жаль. Я хотела тебе рассказать, но я боялась… боялась, что все узнают. Все бы думали, что я потаскушка.

– Я бы никогда такого о тебе не подумала, пусть бы ты даже переспала с сотней мужчин.

Похоже, мои слова ее развеселили.

– Ты думаешь, женщина может переспать с сотней мужчин?

– Думаю, что да, но ей пришлось бы изрядно потрудиться. Представляешь, тебе бы пришлось каждую неделю заниматься сексом с разными парнями. И так в течение двух лет. У тебя бы не оставалось свободного времени ни на что другое.

Мэгги выкидывает полотенце, смотрит на себя в зеркало и умывается холодной водой:

– Это наверняка понравилось бы Питеру: он думает только о сексе.

Ни фига себе. Кто знал, что этот тупица Питер окажется таким извращенцем?

До врача нам нужно было ехать пятнадцать минут, мы уже проехали тридцать и до сих пор его не нашли. За это время мы чуть не врезались в две машины, когда сдавали задом, наехали на четыре бордюра и разбросали по дороге кучу картошки фри. По настоянию Мэгги мы заехали в «Макдоналдс», а когда вернулись в машину с едой, Мэгз так быстро тронулась, что вся моя картошка вылетела в окно.

Ну все, с меня достаточно! Я уже готова кричать, но не могу, не сейчас, когда я пытаюсь оставить одну из моих лучших подруг к какому-то ненормальному доктору, чтобы получить рецепт на противозачаточные таблетки. Поэтому я смотрю на часы, показываю Мэгги, что мы опаздываем, и ненавязчиво предлагаю заехать на заправку.

– Зачем? – спрашивает Мэгги.

– У них есть карты.

– Нам не нужна карта.

– Да что с тобой, подруга? – Я открываю бардачок в поисках сигарет, но он оказывается пуст. – И потом, нам нужны сигареты.

– Моя проклятая мамаша, – говорит Мэгги. – Она в очередной раз пытается бросить купить. Ненавижу.

К счастью, желание покурить пересиливает страх перед Ист-Хартфордом, и мы заезжаем на заправку. Мэгги сразу бежит в грязный туалет, а я пытаюсь выяснить у прыщавого заправщица, как нам найти врача. Я показываю ему кусочек бумаги, на котором написан адрес.

– Да, конечно, я знаю это место, – говорит он. – Прямо за углом.

Затем он демонстрирует мне свое умение складывать ладони таким образом, что тени, которые они отбрасывают, превращаются в животных.

– Заяц у тебя получается лучше всего, – говорю я.

– Я знаю, – отвечает он. – Я собираюсь уволиться отсюда и устраивать шоу теней на детских праздниках.

– Уверена, у тебя не будет отбоя от клиентов.

Неожиданно я чувствую какую-то нежность к этому милому прыщавому парню, который хочет устраивать шоу теней для детей. Он ничем не отличается от тех, кто учится в старшей школе Каслбери. Затем появляется Мэгги, и мы садимся в машину. Когда мы отъезжаем, я изображаю «лающую собаку».

– Что это было? – спрашивает Мэгги. – С каких это пор ты изображаешь руками тени животных?

С тех пор как ты решила заниматься сексом и не говорить мне об этом, хочу ответить я, но решаю, что лучше будет промолчать. Вместо этого я говорю:

– Я всегда их делала. Ты просто никогда не замечала.

Судя по адресу, кабинет врача находится на жилой улице с маленькими домами, прилепленными один к другому. Когда мы, наконец, находим сорок шестой номер, то замираем от удивления и недоверия: он ничем не отличается от соседних – маленькое голубое ранчо с красной дверью. Возможно, мы что-то перепутали? Но тут мы замечаем сбоку небольшую дверь с надписью, где говорится, что это частный врачебный кабинет. Когда путь пройден и остается только войти внутрь, Мэгги решает отступить. Похоже, она сильно испугана.

– Я не могу этого сделать, – говорит она, хватаясь за руль. – Я не могу туда пойти.

Знаю, что я должна быть обиженной на нее за то, что она заставила меня проделать весь этот путь в Ист-Хартфорд просто так, но вместо этого я понимаю, что именно она чувствует. Хочет уцепиться за прошлое, когда не было никаких проблем, и боится идти вперед, потому что не знает, что ее там ожидает. Хотя, вероятно, уже слишком поздно, чтобы отступать.

– Смотри, – говорю я, – я пойду внутрь все проверю. Если все в порядке, я вернусь за тобой. Если меня не будет через пять минут, вызывай полицию.

К двери прикреплен листочек, на котором написано, что нужно стучать громче. Я стучу так громко, что мне кажется, у меня на костяшках будут синяки. В двери приоткрывается щелка, и средних лет женщина в униформе медсестры высовывает голову:

– Да?

– У моей подруги запись.

– На что?

– Противозачаточные таблетки, – шепчу я.

– Вы и есть подруга? – спрашивает она.

– Нет, – говорю я, оборачиваясь. – Моя подруга в машине.

– Лучше бы она быстрее подошла. У доктора сегодня плотная запись.

– Хорошо, – говорю я, постоянно кивая. Я сейчас, наверное, похожа на игрушку с головой на пружине, которые водители грузовиков ставят на приборные доски своих машин.

– Или ведите свою «подругу», или заходите, – говорит медсестра.

Я поворачиваюсь и машу Мэгги. И впервые в жизни она сама, без уговоров, выходит из машины. Мы заходим внутрь в крошечную приемную, которая, возможно, раньше была комнатой для завтраков. Я делаю такой вывод, потому что на обоях изображены чайники. Здесь шесть металлических стульев, на одном из которых сидит девушка примерно нашего возраста, кофейный столик из МДФ с журналом для детей «Хайлайтс».

– Врач скоро вас примет. – Медсестра обращается к Мэгги и уходит.

Мы садимся. Я осматриваю девушку, которая с враждебностью уставилась на нас: ее волосы подстрижены по последней моде – короткие спереди и довольно длинные сзади, на веках нарисованы черные стрелки, напоминающие два крыла, из-за чего кажется, что глаза легко могут улететь с лица. Она выглядит крутой и жалкой одновременно. И еще мне кажется, что она хочет нас покусать. Я пытаюсь ей улыбнуться, но в ответ получаю свирепый взгляд. Она демонстративно берет «Хайлайтс», затем откладывает его и спрашивает:

– На что уставилась?

Я не переживу еще одну женскую схватку, поэтому отвечаю так мягко, как только могу:

– Ни на что.

– Да? – говорит она. – Лучше бы ты действительно смотрела ни на что.

– Я никуда не смотрю, клянусь.

Наконец, прежде чем это успевает зайти дальше, дверь открывается, и выходит медсестра, поддерживая другую молодую девушку за плечи. Девушка выглядит практически так же, как ее подруга, кроме того, что она бесшумно плачет и размазывает слезы ладонями по щекам.

– Ты в порядке, дорогая, – неожиданно добро говорит медсестра. – Доктор говорит, что все прошло хорошо. Никакого аспирина в течение трех дней. И никакого секса в течение по меньшей мере двух недель.

Девушка кивает. Ее подруга подпрыгивает к ней и кладет руки на лицо плачущей девушки:

– Все хорошо. Все будет хорошо.

И, бросив еще один свирепый взгляд в нашу сторону, она уводит подругу.

Медсестра качает головой и затем смотрит на Мэгги:

– Сейчас доктор вас примет.

– Мэгги, – шепчу я. – Тебе не обязательно это делать. Мы можем пойти куда-нибудь еще…

Но Мэгги уже встала, на ее лице читается решимость.

– Я должна это сделать.

– Правильно, дорогая, – говорит медсестра. – Лучше предохраняться, чем потом мучиться от последствий. Я бы хотела, чтобы все девушки предохранялись.

И по какой-то причине она смотрит прямо на меня. Спокойно, леди. Я еще девственница. Но возможно, уже недолго. Может, мне тоже нужны таблетки просто на всякий случай.

Проходит десять минут, и Мэгги, улыбаясь, выходит из кабинета, она выглядит так, словно с ее плеч упал тяжелый груз. Она не перестает благодарить медсестру, и это настолько затягивается, что я вынуждена напомнить, что нам нужно возвращаться в школу. Уже на улице Мэгги говорит мне:

– Это было так просто, я даже не раздевалась. Врач только спросил, когда у меня в последний раз были месячные.

– Отлично, – говорю я, садясь в машину. Я не могу избавиться от мыслей о рыдающей девушке. Она плакала от грусти или от облегчения? Или просто от испуга? В любом случае, это было ужасно. Я приоткрываю окно и закуриваю.

– Мэгз, – спрашиваю я. – Как ты узнала об этом месте? Только на этот раз скажи мне правду.

– Меня отправил сюда Питер.

– А он откуда его взял?

– От Донны ЛаДонны, – шепчет она.

Я киваю, выпуская сигаретный дым в холодный воздух. Наверное, я еще не готова ко всему этому.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Держись изо всех сил

– Мисси! – говорю я, стучась, в дверь ванной. – Мисси, мне тоже туда нужно.

Тишина.

– Я занята, – наконец говорит она.

– Чем?

– Не твое дело.

– Мисси, пожалуйста. Себастьян будет здесь уже через полчаса.

– И что? Он может подождать.

Нет, он не может, думаю я. Или это я не могу: я хочу быстрее уехать отсюда, из этого дома, из этого города. Всю неделю я твержу себе, что мне нужно «отсюда выбираться», но куда, как, когда – этого я пока не знаю. Может быть, я просто хочу убежать от себя, от своей жизни? В течение двух последних недель после происшествия в библиотеке две Джен постоянно преследуют меня. Они приходят на тренировки по плаванию, зажимают носы и мычат, когда я ныряю. Они ходят за мной на почту, в гипермаркет и даже в аптеку, где они наверняка получают незабываемые впечатления, наблюдая, как я покупаю тампоны. Вчера в своем школьном шкафчике я обнаружила открытку на лицевой стороне был изображен грустный бассет-хаунд с термометром в пасти и грелкой на голове, а внутри кто-то дописал «Не» перед напечатанным пожеланием «Поправляйся побыстрее», а в конце добавил: «Хотел бы, чтобы ты умерла».

– Донна никогда не сделала бы ничего подобного, – выступил в ее защиту Питер. Я, Мэгги и Мышь свирепо посмотрели на него, но он лишь развел руками. – Вы хотели услышать мое мнение, я его высказал.

– Кто-то еще хочет что-нибудь сказать? – спросила Мэгги. – Она единственная, у кого была причина подложить Кэрри открытку.

– Не обязательно, – сказал Питер. – Послушай, Кэрри. Я не хочу оскорбить твои чувства, но я уверен, что Донна ЛаДонна даже не знает, кто ты такая, какое ей дело до твоего шкафчика.

– Она знает, – протестует Мышь.

– С чего ты взял, что она не знает Кэрри? – шокирована Мэгги.

– Я не имею в виду, что она в буквально смысле не знает, кто такая Кэрри Брэдшоу. С этим, я думаю, проблем нет. Но Кэрри Брэдшоу не находится на первых строчках в списке вещей, до которых Донне есть дело.

– Спасибо большое, – сказала я Питеру.

Моя ненависть к нему усиливалась с каждой минутой. А еще меня все больше бесила Мэгги, потому что она встречалась с ним, и Мышь, потому что она дружила с ним. Но сейчас меня просто выводит из себя моя сестра Мисси, потому что занимает ванную.

– Я вхожу, – с угрозой в голосе говорю я и дергаю дверь. К моему удивлению, она не заперта, Мисси стоит в ванной: ее ноги намазаны средством для удаления волос «Нэр».

– Ты не возражаешь? – говорит она и задергивает шторку.

– Это ты не возражаешь? – спрашиваю я, отходя к зеркалу. – Ты уже здесь двадцать минут. Мне тоже нужно привести себя в порядок.

– Что с тобой такое?

– Ничего, – огрызаюсь я.

– Тебе бы лучше сменить настроение, или Себастьян не захочет с тобой никуда идти.

Я выбегаю из ванной, возвращаюсь в свою комнату, достаю «Консенсус» и открываю его на титульной странице, где красуется подпись ведьмы – Мэри Гордон Ховард. Я швыряю книгу под кровать, ложусь на спину и закрываю лицо руками.

Я бы даже не вспомнила про эту чертову книгу и чертову Мэри Гордон Ховард, если бы не провела последний час в поисках моей любимой французской сумки, доставшейся мне наследство от мамы. Это была очень дорогая сумка, но мама купила ее на свои деньги. И несмотря на то что она всегда говорила, что каждая женщина должна иметь одну хорошую сумку и одну хорошую пару обуви, мама рассказывала, что чувствовала себя ужасно, думая, что тратит так много денег на сумку, хотя могла бы найти им другое применение.

Сейчас эта сумка – одна из немногих вещей, которыми я дорожу больше всего на свете. Я достаю ее только в особых ситуациях, как драгоценное украшение, и после того как схожу с ней куда-нибудь, всегда укладываю обратно – сначала в хлопковый мешочек, а потом в оригинальную коробку, которую храню в глубине шкафа. Но сегодня коробки на месте не оказалось. Зато я нашла «Консенсус», который прятала там же.

Последний раз я доставала сумку шесть месяцев назад, когда мы с Лали ездили в Бостон. Лали все никак не могла оторвать взгляд от нее и даже спрашивала, могу ли я как-нибудь ее одолжить. Я сказала, что да, могу, даже несмотря на то что мне стало дурно, когда я представила Лали с сумкой моей мамы. Интересно, попросила бы она сумку, если бы знала, что та для меня значит? Я хорошо помню, как после поездки получше припрятала сумку, решив не доставать ее, пока не поеду в Нью-Йорк. Но затем Себастьян предложил поужинать в модном французском ресторане «Браунстоун» в Хартфорде, и мне показалось, что это как раз та особенная ситуация, для которой и нужна сумка. И сейчас она исчезла. Весь мой мир рухнул.

«Доррит», – вдруг подумала я. Она перешла от мелкого воровства моих сережек к крупному – сумке. И я бегом направляюсь к ее комнате. На этой неделе Доррит вела себя тихо, что само по себе подозрительно. Сейчас она лежит на кровати и разговаривает по телефону. На стене над кроватью – постер с изображением кошки, висящей на ветке дерева. «Держись изо всех сил», – гласит подпись.

Доррит прикрывает рукой микрофон телефона:

– Да?

– Ты не видела мою сумку?

Она отводит взгляд, что заставляет меня задуматься, что она действительно виновата.

– Какую сумку? Твою кожаную авоську? Я думаю, что видела ее на кухне.

– Мамину сумку.

– Эту… нет, не видела, – излишне невинно отвечает она.

– Разве ты не заперла ее в своем шкафу?

– Ее здесь нет. – Доррит пожимает плечами и пытается вернуться к телефонному разговору.

– Не возражаешь, если я обыщу твою комнату? – осторожно спрашиваю я.

– Валяй, – говорит она. Ну и хитра же она, понимает, что если откажет мне, то только усилит подозрения. Я осматриваю ее шкаф, комод, смотрю под кроватью. Ничего.

– Видишь? – триумфально говорит Доррит в таком тоне: ну-я-же-тебе-говорила. Но и в этот самый момент ее взгляд падает на гигантскую плюшевую панду, которая сидит на кресле-качалке в углу комнаты. Этот медведь – ровесник Доррит, это был подарок от меня на ее рождение.

– О нет, Доррит, – говорю я, качая головой. – Только не мистер Панда.

– Не трогай его! – кричит она, вскакивая с кровати и бросая телефон. Я хватаю мистера Панду и убегаю. Доррит следует за мной. Что-то мистер Панда стал подозрительно тяжелым, замечаю я, втаскивая его в свою комнату.

– Оставь его, – требует Доррит.

– Почему? – спрашиваю я. – Мистер Панда в чем-то провинился?

– Нет!

– А я думаю, да.

– Я обхожу медведя вокруг и вижу, что сзади он был распорот, а затем тщательно скреплен с помощью английских булавок.

– Что происходит?

К нам подбегает Мисси, с ее ног стекает пена.

– Это! – говорю я, расстегивая булавки.

– Кэрри, не надо, – плачет Доррит, когда я засовываю руку в игрушку. Первое, что я достаю, эта серебряный браслет, который я не видела уже много месяцев. За браслетом следует маленькая трубка, с помощью которой курят марихуану.

– Это не моя… Клянусь! Это моей подруги, Шэрил, – настаивает Доррит. – Она попросила меня спрятать.

– Ага, – говорю я, передавая трубку Мисси. И затем мои руки нащупывают мягкую зернистую кожу маминой сумки.

– Вот она! – восклицаю я, с размаху вытаскиваю ее на свет, кладу на кровать… и мы втроем с ужасом смотрим на то, что когда-то было дорогой французской сумкой.

Она испорчена. Вся передняя часть с маленьким накладным кармашком, где мама хранила чековую книжку и кредитные карточки, заляпана розовыми пятнами, цвет которых точь-в-точь совпадает с тоном лака на ногтях Доррит. Я слишком потрясена, чтобы что-то сказать.

– Доррит, как ты могла? – ругается Мисси. – Это была мамина сумка. Как ты могла ее испортить? Ты не могла, например, что-нибудь сделать со своей сумкой?

– Почему Кэрри должны были достаться все мамины вещи? – спрашивает Доррит.

– Не должны, – говорю я, удивляясь тому, насколько спокойно и разумно звучит мой голос.

– Мама оставила эту сумку Кэрри, потому что она старшая, – говорит Мисси.

– Нет, не поэтому, – причитает Доррит. – Она оставила ее Кэрри, потому что любила ее больше.

– Доррит, это неправда…

– Нет, правда. Мама хотела, чтобы Кэрри – во всем была похожа на нее. Кроме того, что мама умерла, а Кэрри до сих пор жива.

От этих слов Доррит внутри меня все сжимается. Она выбегает из комнаты, а я начинаю рыдать. Я не умею красиво плакать, как, например, героиня «Унесенных ветрам», хотя так, наверное, бывает только в кино. Мое лицо опухает, из носа течет, и я не могу дышать.

– Что сейчас сказала бы мама? – спрашиваю я Мисси между всхлипами.

– Ну, я думаю, сейчас она бы точно ничего не сказала, – отвечает Мисси.

И вот оно: черный юмор – что бы мы без него делали.

– Я имею в виду, – улыбаюсь я между иканием. – Это же просто сумка, так? Это не человек.

– Я думаю, что нам стоит раскрасить мистера Панду в розовый цвет, – говорит Мисси. – Давай проучим Доррит. Она оставила розовый лак открытым под раковиной, я чуть не перевернула его, когда искала «Нэр».

Я бегу в ванную.

– Что ты делаешь? – протестует Мисси, когда вместо мистера Панды я беру сумку и начинаю раскрашивать ее лаком. Когда процесс завершен, я поднимаю сумку наверх, чтобы получше рассмотреть, что получилось.

– Вот это круто, – говорит Мисси, одобрительно качая головой.

Мне тоже кажется, что получилось действительно очень здорово.

– Если это сделано преднамеренно, – говорю я, неожиданно кое-что понимая, – то это модно.

– О боже мой! Я обожаю твою сумку. – Старшая официантка в восторге от моей работы. На ней надеты полосатые леггинсы, а волосы скручены в маленькие пучки, напоминающие безе. – Я никогда: не видела ничего подобного. На ней твое имя? Кэрри?

Я киваю.

– Меня зовут Айлин, – говорит она. – Я бы хотела иметь такую же сумку с моим именем.

Она берет два меню и провожает нас к столику на двоих рядом с камином.

– Самое романтичное место в ресторане, – шепчет она, подавая нам меню. – Веселитесь, ребята.

– Постараемся, – говорит Себастьян, быстро разворачивая свою салфетку.

Я не выпускаю сумку из рук.

– Она тебе нравится?

– Это же просто ридикюль, Кэрри, – говорит он.

– Это, Себастьян, не просто ридикюль. И потом, ты не должен называть сумку ридикюлем. Ридикюли существовали в семнадцатом веке. В то время люди использовали для взаиморасчета не бумажные деньги, а монеты, они их складывали в ридикюли, а те прятали среди одежды, чтобы их не украли. Сумка же предназначена не только для того, чтобы носить в ней деньги или другие вещи, это еще и модный аксессуар, и его должны все видеть. И потом, это не просто какая-то старая сумка. Она принадлежала моей маме…

Тут я умолкаю, его совершенно не интересует происхождение моей сумки. Эх, мужчины, думаю я, открывая меню.

– Мне все-таки больше нравится обладательница сумки, чем сама сумка, – говорит он.

– Спасибо.

Я все равно немного обижена на него.

– Что ты будешь?

Я думаю, что мы должны вести себя, как взрослые, раз уже пришли в такой модный ресторан, поэтому решаю подумать, прежде чем сделать выбор.

– Я еще не решила.

– Официант? – говорит он. – Будьте добры, два «Мартини». С оливками вместо украшения из цедры апельсина.

Затем, он обращается ко мне:

– У них лучший «Мартини» в городе.

– Я бы хотела «Сингапурский слинг».

– Кэрри, – говорит он, – ты не можешь заказать «Сингапурский слинг».

– Почему?

– Потому что здесь принято пить «Мартини». К тому же «Сингапурский слинг» – это ребячество. – Он бросает на меня взгляд поверх меню. – И кстати, о ребячестве. Что с тобой сегодня происходит?

– Ничего.

– Хорошо. Тогда попробуй вести себя нормально.

Я открываю меню и начинаю его изучать.

– Здесь очень хорошо готовят отбивные из барашка, а французский луковый суп просто великолепен. Когда я жил во Франции, это было мое любимое блюдо. – Он смотрит на меня и улыбается: – Просто пытаюсь быть услужливым.

– Спасибо, – говорю я с легким сарказмом. И сразу же извиняюсь: – Прости меня.

Что со мной происходит? Почему у меня такое отвратительное настроение. Я никогда не вела себя так ужасно с Себастьяном.

– Итак, – говорит он, беря меня за руку. – Как прошла неделя?

– Ужасно, – отвечаю я, когда подходит официант с нашим «Мартини».

– Тост, – провозглашает Себастьян. – За ужасные недели.

Я делаю маленький глоток и осторожно ставлю бокал.

– Честно, Себастьян. Эта неделя была очень плохой.

– Из-за меня?

– Нет, не из-за тебя. Я имею в виду, не совсем из-за тебя. Просто Донна ЛаДонна ненавидит меня…

– Кэрри, – говорит он. – Если ты так воспринимаешь все, что происходит вокруг нас, то тебе не нужно со мной встречаться.

– Да нет же…

– В таком случае, хорошо.

– А что, когда ты с кем-то встречаешься, вокруг вас всегда разгораются скандалы?

Он откидывается назад и выглядит самодовольно:

– Как правило.

Ага, Себастьян любит драмы, я их тоже обожаю. Возможно, мы идеально подходим друг другу – нужно будет обсудить это с Мышью.

– Так как насчет французского лукового супа и отбивных из барашка? – спрашивает он и передает наш заказ официанту.

– Замечательно, – говорю я и улыбаюсь. Но все не так хорошо, как я пытаюсь изобразить: я не хочу французский луковый суп. Я ем лук и сыр всю свою жизнь, поэтому мне хотелось бы попробовать что-нибудь экзотическое, утонченное, например улиток, но уже поздно. Почему я всегда делаю то, что хочет Себастьян?

Я ставлю бокал, и в этот момент на наш столик чуть ли не падает пьяная женщина в красном платье с ярко-красными накрученными полосами. Она толкает меня и разливает половину моего напитка.

– Простите меня, любезная, – говорит она заплетающимся языком. Она делает шаг назад и осматривает нас с Себастьяном. – Романтики, – усмехается она и, шатаясь, отходит, пока я салфеткой промакиваю разлитый вермут.

– Что это было?

– Пьяная немолодая женщина, – пожимает плечами Себастьян. – Нет ничего хуже, чем слишком много выпившая женщина.

– Почему это?

– Да ладно, Кэрри. Все знают, что женщины не умеют пить.

– А мужчины умеют?

– Почему мы вообще это обсуждаем?

– Судя по всему, ты считаешь, что женщины еще не умеют водить машину и писать диссертации.

– Есть исключения: твоя подруга, Мышь.

Простите?

Принесли наш луковый суп, украшенный тертым сыром.

– Будь осторожна, – говорит он. – Горячо.

Я вздыхаю и начинаю дуть на ложку, полную липкого сыра.

– Знаешь, я все-таки хочу как-нибудь съездить во Францию.

– Я тебя отвезу, – говорит он. У него все так просто. – Может, у нас получится поехать следующим летом? – Затем, воодушевленный составлением плана, он наклоняется вперед: – Мы начнем с Парижа. Затем на поезде доедем до Бордо, это винная провинция. А после отправимся на юг Франции – Канны, Сен-Тропе…

Я представляю себе Эйфелеву башню, белую виллу на холме, скоростные лодки, бикини и глаза Себастьяна, серьезные и чувственные. Он смотрит прямо на меня. «Я люблю тебя, Кэрри, – шепчет он в моих мечтах. – Ты выйдешь за меня замуж?»

Я все еще надеялась поехать в Нью-Йорк этим летом, но если Себастьян хочет отвезти меня во Францию, то почему бы и нет.

– Добрый вечер.

– А?

Я поднимаю глаза и вижу блондинку с повязкой на голове и лошадиной улыбкой.

– Я вынуждена вас побеспокоить: почему у вас сумка стоит на столе?

– Прошу прощения? – Себастьян обращается к блондинке. Он снимает сумку со стола и кладет ее на пол. Женщина уходит, а Себастьян заказывает еще напитки. Но настроение испорчено, и, когда приносят наши отбивные, мы едим их в полном молчании.

– Эй, – говорю я. – Мы ведем себя, как старая женатая пара.

– Как это? – спрашивает он.

– Сидим, ужинаем вместе и при этом не разговариваем – воплощение одного из моих кошмаров. Когда я вижу подобные, едва смотрящие друг на друга пары в ресторане, мне становится за них обидно. Зачем, спрашивается, напрягаться идти куда-то? Если вам нечего друг другу сказать, почему бы просто не остаться дома и так же сидеть молчать?

– Возможно, в ресторане лучше еда.

– Смешно. – Я кладу свою вилку, тщательно вытираю рот и смотрю по сторонам. – Себастьян, что происходит?

– Что с тобой происходит?

– Ничего.

– Тогда все в порядке, – говорит он.

– Что-то не так, я чувствую.

– Я ем, хорошо? Я могу поесть свою отбивную без твоего непрерывного ворчания?

Я сжимаюсь от смущения и становлюсь крошечной. Я расширяю глаза и заставляю себя не моргать, чтобы не расплакаться. Но, черт, как же мне обидно.

– Конечно, – спокойно говорю я. Мы ссоримся? Как вообще это могло произойти? Я тыкаю вилкой мою отбивную, затем складываю приборы: – Я сдаюсь.

– Тебе не нравится барашек?

– Нет, он вкусный. Но ты из-за чего-то злишься на меня.

– Я не злюсь.

– Но ты точно выглядишь недовольным.

Теперь он откладывает свои приборы.

– Почему все девушки постоянно спрашивают «Что случилось?». Что, если все в порядке. Может, парень просто пытается поесть.

– Ты прав, – тихо говорю я и встаю.

В следующую секунду он начинает паниковать:

– Куда это ты собралась?

– В дамскую комнату.

Я иду в туалет, мою руки и тщательно рассматриваю себя в зеркале. Почему я так себя веду? Может, со мной что-то не так? И вдруг я понимаю, что напугана: я же не переживу, если с Себастьяном что-то случиться. Или, что еще хуже, он передумает и решит вернуться к Донне ЛаДонне, тогда я точно умру. Но важнее всего то, что завтра у меня свидание с Джорджем. Я хотела отказаться, но отец не позволил мне.