Текст книги "Дневники Кэрри"

Автор книги: Кэндес Бушнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Стало быть, если бы она этого не сделала, ты бы по-прежнему с ней дружила?

– Не знаю. Возможно. Я никогда не была от нее в восторге. Она вечно такая надменная и самоуверенная. Вроде как все, что она делает, так круто.

– Да уж, – говорю я с горечью.

Фраза Лали «Я нужна ему» отдается звоном в ушах. Открываю ящичек для перчаток и достаю из него сигарету. Руки дрожат.

– Знаешь, что самое страшное? Если бы она это не сделала, я бы и сама по-прежнему с ней дружила.

– И что?

– Странно, не находишь? Дружишь с кем-то так долго, а потом раз – он делает что-то такое, и дружбе конец. А раньше этот кто-то был нормальным человеком. По крайней мере, ты так думал. Так что приходится гадать, всегда ли этот человек мог поступить с тобой плохо и просто ждал подходящего случая или это происходит неожиданно для него самого. Тогда, получается, человек остается нормальным, просто ты ему больше не можешь доверять.

– Кэрри, Лали так поступила, – говорит Мэгги так, словно ей приходится объяснять мне азбучную истину. – Значит, она плохой человек. Просто раньше ты этого не замечала. Но рано или поздно ты бы это поняла.

Мэгги притормаживает, когда в поле зрения появляется кирпичный фасад дома Себастьяна. Мы медленно проезжаем мимо. Красный пикап Лали стоит в проезде за желтым «Корветом» Себастьяна. Меня сводит судорога, словно я получила удар в живот.

– Я тебе говорила, – говорит Мэгги с видом триумфатора. – Надеюсь, теперь ты начнешь вести себя, как нормальный человек, и признаешь, что тебе нужно ее ненавидеть?

День второй. Я просыпаюсь злая и разбитая. Всю ночь мне снился сон, в котором я пыталась ударить Себастьяна по лицу, но никак не могла дотянуться.

Я лежала в постели, никак не решаясь встать. В голове не укладывается, что мне приходится жить в новых обстоятельствах. Это когда-нибудь закончится?

Они наверняка придут сегодня в школу. Я не могу не появляться в раздевалке и не ходить на математику два дня подряд.

Прибываю в школу. Решаю выкурить сигарету, прежде чем встретиться с ними. Вероятно, Себастьяну пришла в голову та же мысль. Когда я захожу в амбар, застаю их там вместе с Лали. Они с Уолтом сидят у стола для пикников.

– Привет, – говорит он как ни в чем не бывало.

– О, отлично! – восклицает Уолт нервно. – У тебя есть сигареты?

– Нет, – отвечаю я, прищуриваясь. – А у тебя?

Лали пока никак не реагирует на мое появление.

– Возьми у меня, – предлагает Себастьян, протягивая пачку.

Я смотрю на него с подозрением, но сигарету беру. Он открывает крышку зажигалки с изображением вставшей на дыбы лошади и дает мне прикурить.

– Спасибо, – говорю я, глубоко затягиваясь и выпуская дым.

Что они здесь делают? На секунду у меня возникает смутная надежда, что они пришли, чтобы извиниться, что Себастьян признает, какую он совершил ошибку, а то, что я видела два дня назад, не то, о чем я подумала. Но вместо этого он украдкой кладет ладонь на запястье Лали, потом спускается ниже и берет ее за руку. Она несмело поглядывает в мою сторону, на губах появляется неуверенная улыбка. Это тест, понимаю я. Они проверяют, как далеко можно зайти прежде, чем я взорвусь.

Я стараюсь не смотреть на них.

– Слушай, – говорит Себастьян Уолту. – Лали сообщила мне, что ты сделал серьезное заявление перед Новым годом…

– Ой, да заткнись ты, – обрывает его Уолт.

Он бросает сигарету и уходит. Я поднимаю руку, бросаю окурок на землю и давлю его ногой.

Уолт ждет меня на улице.

– Я хочу сказать тебе только одно слово, – говорит он. – Месть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Красивые картинки

Проходит неделя. Каждый раз, когда я встречаю Лали, мое сердце начинает биться учащенно, и становится страшно. Появляется чувство, что жизнь моя в опасности. Я старательно избегаю ее. На деле это означает, что мне приходится постоянно ее высматривать. Я обшариваю взглядом холл, ища глазами ее голову со взбитыми на макушке волосами. Мало того, я постоянно оглядываюсь, нет ли за спиной ее красного пикапа, и даже заглядываю под закрытые дверцы кабинок в туалете, проверяя, нет ли там знакомой обуви.

Я так хорошо знаю Лали. Мне знакома ее походка, я помню, как она размахивает руками возле лица, когда старается объяснить что-то важное, знаю, что ее передние зубы слишком вызывающе торчат вперед. В общем, я могу отличить Лали в толпе, даже если она будет от меня на расстоянии мили.

При всех моих предосторожностях мы дважды сталкиваемся лицом к лицу. Каждый раз у меня перехватывает дыхание, и мы стараемся не смотреть друг на друга, расходясь, как два безмолвных айсберга в тумане. Я постоянно слежу за Лали, когда она на меня не смотрит.

Мне не хочется наблюдать за ней, но я не могу себя преодолеть.

Они с Себастьяном больше не садятся рядом с нами во время ланча.

Они не каждый день ходят в школьную столовую. Иногда, поднимаясь в гору, на которой стоит наш амбар, я наблюдаю, как желтый «Корвет» Себастьяна отъезжает от школы, и вижу на пассажирском сиденье Лали. В столовой они теперь сидят с двумя Джен, Донной ЛаДонной, Синтией Вианде и Тимми Брюстером. Может быть, Себастьян всегда считал, что это его компания, но из-за меня не мог с ними общаться. Кто знает, возможно, именно поэтому он предпочел меня Лали.

Кстати, последнее время Джен Пи ведет себя странно. Однажды она села за наш стол во время ланча. Во время еды она хихикала и вела себя так, словно мы с ней закадычные подруги.

– Что произошло между тобой и Себастьяном? – спросила Она, сгорая от девичьего любопытства. – Мне казалось, у вас все хорошо.

На лице ее при этом воцарилось такое неискреннее, такое лицемерное выражение – просто любо-дорого посмотреть.

Потом она спросила Питера и Мэгги, не хотят ли они стать членами комитета по организации выпускного вечера для учеников старших классов.

– Конечно, – ответил Питер и повернулся к Мэгги за одобрением.

– Почему бы и нет! – воскликнула Мэгги.

Странно услышать такое от человека, который так ненавидит вечеринки, что не может заставить себя выйти из машины, чтобы пойти на одну из них. Иногда я спрашиваю себя, не начинаю ли я ненавидеть всех и каждого. На самом деле, есть только два человека, с которыми я могу находиться рядом, – Уолт и Мышь. С Уолтом мы над всеми насмехаемся. Свободное время мы проводим в своем амбаре. Мы смеемся над тупостью Тимми Брюстера, над родимым пятном на шее Джен Пи и над тем, как глупо со стороны Мэгги и Питера было согласиться вступить в комитет по организации вечера. Обсуждая выпускной, мы обещаем себе, что бойкотируем его, потом решаем, что все-таки пойдем, но все вместе, и оденемся при этом, как панки.

В среду после полудня Питер останавливается возле моего шкафчика, пока я копаюсь в нем.

– Эй, – спрашивает он голосом, который тут же вызывает подозрение, что он пытается сделать вид, будто ему неизвестно, что произошло между мной и Себастьяном. – Ты идешь на встречу авторов газеты?

– А что? – спрашиваю я, соображая, что, вероятно, спросить об этом его подговорила Мэгги.

– Подумал, ты захочешь пойти, – отвечает он, пожимая плечами. – Впрочем, не мое это дело.

Он уходит, а я продолжаю стоять, пристально глядя в глубину шкафчика. Потом я захлопываю дверь и бросаюсь вдогонку. Нет уж, я не дам ему так легко закончить разговор.

– Что ты думаешь по поводу Себастьяна и Лали? – спрашиваю я, догнав его.

– Я думаю, что мы в выпускном классе.

– В смысле?

– В смысле, не так уж все это и важно. Время, проведенное в выпускном классе, – для многих не самое лучшее воспоминание. Но это лишь короткий промежуток жизни. Через пять месяцев у нас начнется другая жизнь. Через пять месяцев у всех будут другие заботы.

Тут он не прав. Кое для кого пережитое останется в памяти надолго. Например, для меня.

Вслед за ним я поднимаюсь по лестнице в кабинет, где происходит встреча авторов. Никто, похоже, не удивлен тем, что я пришла. Я сажусь у стола. Мисс Смидженс кивает мне. Вероятно, она перестала придавать серьезное значение обязательному посещению. Первая половина года прошла, и, наверное, уже не стоит слишком сильно стараться.

Входит малышка Гейл и садится возле меня.

– Я расстроена, – говорит она.

О господи. Даже младшие знают обо мне и Себастьяне? Все хуже, чем я думала.

– Ты говорила, что напишешь статью о группе поддержки. Сказала, что выведешь Донну ЛаДонну на чистую воду. Ты вроде бы…

– Я много чего говорила, так ведь?

– Зачем же ты так сказала, если у тебя на самом деле не было намерения…

Я приложила палец к губам, чтобы она замолчала.

– Я не говорила, что не буду писать. Я просто пока не нашла для этого времени.

– Значит, ты все-таки напишешь?

– Посмотрим.

– Но…

Внезапно я понимаю, что больше не хочу терпеть приставания Гейл. Не думая, я делаю то, что мне всегда хотелось сделать, но я никогда себе этого не позволяла: собираю книги, встаю и ухожу. Легко и просто, даже ни с кем не попрощавшись.

Как хорошо.

Стуча каблуками, я сбегаю вниз по лестнице и выхожу на улицу, чтобы глотнуть холодного зимнего воздуха.

Что теперь?

Надо пойти в библиотеку. Это одно из немногих мест, где воздух не испорчен присутствием Себастьяна или Лали. Она никогда не любила ходить в библиотеку. А когда Себастьян однажды зашел туда со мной, я была счастлива.

Буду ли я когда-нибудь снова счастлива?

Не думаю.

Спустя несколько минут я осторожно пробираюсь через слякоть перед входом в библиотеку. Навстречу попадается несколько человек. Похоже, в библиотеке сегодня много посетителей. Милая библиотекарша, мисс Детутен, стоит возле лестницы.

– Привет, Кэрри, – говорит она. – Давненько тебя не было видно.

– Было много дел, – бормочу я.

– Ты пришла на занятия по фотографии? Если да, то поднимайся по лестнице.

Занятия по фотографии? Почему бы и нет? Я всегда этим интересовалась, хотя не могу сказать, что очень сильно.

Я поднимаюсь, чтобы заглянуть в помещение, где будет лекция. Комната небольшая, в ней стоит около двадцати складных стульев.

Большая часть уже занята людьми разного возраста. Наверное, занятия организованы специально для того, чтобы люди ходили в библиотеку. Я сажусь в последнем ряду. Возле стола стоит достаточно симпатичный лектор с темными волосами и тонкими усиками. На вид ему лет тридцать. Он оглядывает комнату и улыбается.

– Отлично. Похоже, все в сборе, – начинает он. – Меня зовут Тод Апскай. Я профессиональный фотограф, работаю в городе, точнее, в газете «Каслбери Ситизен». Я считаю себя фотохудожником, но также занимаюсь съемкой свадеб. Так что, если кто-нибудь из ваших знакомых собирается устроить свадьбу, вы можете смело направлять их ко мне.

Фотограф привычно улыбается, видимо, это его дежурная шутка. Публика одобрительно посмеивается.

– Курс рассчитан на двенадцать недель, – продолжает он. – Мы будем встречаться раз в неделю. К каждому занятию вы будете делать фотографии, печатать их и показывать мне, а потом мы будем обсуждать, что получилось и что…

Он обрывает фразу на полуслове и смотрит в конец комнаты. По лицу фотографа понятно, что он чем-то приятно удивлен.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть. О нет. Только не это. В дверях стоит Донна ЛаДонна. На ней толстый стеганый пуховик и наушники, отороченные кроличьим мехом.

Какого черта она здесь делает?

– Простите, я опоздала, – говорит она чуть слышно.

– Нет проблем, – отвечает Тод Апскай, улыбаясь необыкновенно широко. – Подыщите место и садитесь. Например, туда.

Фотограф указывает на пустой стул, стоящий рядом со мной.

Черт.

Пока Донна ЛаДонна снимала пуховик и наушники, приглаживала волосы и запихивала под стул сумку с камерой, я ни разу не вздохнула. Нет, это все не со мной происходит.

– Итак, – продолжает Тод Апскай, хлопая в ладоши, чтобы привлечь внимание всех присутствующих. – У кого есть камера?

Несколько человек, включая Донну, поднимают руки.

– У кого нет?

Я поднимаю руку, гадая, сколько времени понадобится, чтобы выбраться из комнаты.

– Отлично, – продолжает Тод. – Сейчас мы сформируем команды. Те, у кого есть камеры, выберут себе пару из тех, у кого камер нет. Например, вы, мисс, – кивает фотограф в сторону Донны. – Почему бы вам не взять в пару девушку, сидящую рядом?

Девушку?

– Когда пары сформируются, мы выйдем на улицу и сделаем снимки природы. Можно выбрать дерево, корень или что-нибудь другое. Главное, чтобы предмет как-то вас заинтересовал, чтобы заработало воображение. У вас пятнадцать минут, – заключает Тод.

Донна поворачивается ко мне, ее губы приоткрываются, на лице появляется улыбка. Возникает впечатление, что я смотрю в пасть аллигатора.

– Имей в виду, мне нравится фотографировать не меньше, чем тебе, – сообщаю я.

Донна поднимает камеру:

– Зачем ты решила пойти на эти курсы?

– А ты зачем? – отвечаю я вопросом на вопрос.

Большой вопрос, думаю я, пойду ли я на следующее занятие. Особенно теперь, когда я узнала, что на них ходит Донна.

– Если ты не догадалась, я собираюсь стать моделью.

– Я всегда считала, что модели находятся по другую сторону объектива.

Подбираю ветку и бросаю ее вверх что есть сил. Ветка крутится в воздухе и падает в двух футах от нас.

– Лучшие модели знают о фотографии все. Я знаю, ты высокого мнения о себе, но ты не единственная, кто выберется из Каслбери в будущем. Двоюродная сестра посоветовала мне стать моделью, она живет в Нью-Йорке. Я послала ей несколько фотографий, она перешлет их в «Эйлин Форд».

– А, ну да, – отвечаю я саркастически. – Желаю, чтобы твои мечты, сбылись. Надеюсь, ты станешь моделью и мы увидим твое лицо на обложке каждого журнала в нашей стране.

– Именно это я и планирую сделать.

– Да кто бы сомневался, – говорю я.

От моих слов так и веет цинизмом.

Донна снимает небольшой кустик с голыми ветками.

– Что ты имеешь в виду?

– Да ничего, – отвечаю я и протягиваю руку за камерой. На глаза мне попался пенек, который может получиться интересно. Он очень напоминает мою жизнь: такой же безжизненный, обрубленный и слегка подгнивший.

– Слушай, мисс сарказм, – отрывисто говорит Донна, – если ты пытаешься сказать, что я недостаточно красива…

– Что? – продолжаю ерничать я, пораженная тем, что Донна, оказывается, не так уж уверена в своей внешности. Похоже, у нее все-таки есть слабое место.

– Я позволю себе сообщить, что разные придурки уже пытались сказать мне что-то в этом роде.

– О, правда? – говорю я, сделав снимок и возвращая камеру.

Оказывается, находятся «придурки», которые говорят ей нелицеприятные вещи. Интересно, а как насчет тех гадостей, на которые не скупится она сама? Что насчет тех ребят, жизнь которых стала кошмаром благодаря Донне ЛаДонне?

– Прости, но большая часть людей именно так и полагает.

Когда я нервничаю, вечно начинаю использовать словечки вроде «полагать». Определенно, я слишком много читаю.

– Нет, ты меня прости, – отвечает Донна, – но ты не имеешь понятия о том, о чем говоришь.

– Рамона Маркуарт? – говорю я.

– Кто?

– Девочка, которая хотела стать членом команды болельщиц. Ты отвергла ее кандидатуру, потому что сочла слишком уродливой.

– Она? – спрашивает Донна удивленно.

– Тебе когда-нибудь в голову приходило, что, возможно, тем самым ты испортила ей жизнь?

Донна ухмыляется:

– Ты так думаешь?

– А как еще?

– Может быть, я избавила ее от позора. Что бы случилось, как ты думаешь, если бы я позволила ей выйти на поле? Люди жестоки, если ты еще до сих нор этого не поняла. Ее бы засмеяли. Парни сделали бы ее объектом шуток. Ребята ходят на футбол не ради того, чтобы смотреть на уродливых женщин.

– Ты шутишь, что ли? – спрашиваю я, делая вид, что ее слова меня не убедили. Хотя, на самом деле, она права. Возможно, не во всем. Ужасный мир. Однако я не готова разделить ее точку зрения. – Ты так и собираешься поступать в дальнейшей жизни? Постоянно оглядываться на то, что нравится парням? Это патетично.

Она самоуверенно улыбается:

– А что здесь такого? Это жизнь. И если в ней есть что-то патетичное, так это ты. Девушки, не способные найти парня, всегда считают, что с теми, кто может, что-то не так. Если бы ты была способна находить парней, уверена, мы бы с тобой здесь об этом не разговаривали.

– Ты думаешь?

– Я тебе скажу только два слова: Себастьян Кидд, – смеется она.

Мне приходится стиснуть зубы изо всех сил, чтобы удержаться. Я бы с удовольствием прыгнула на нее и разбила кулаком лицо, которое она считает таким красивым.

А потом меня разбирает смех:

– Он и тебя бросил, забыла?

Я мерзко ухмыляюсь:

– Помнится, на попытки испортить мне жизнь у тебя ушла большая часть весны. Ведь тогда я встречалась с Себастьяном, а не ты.

– Себастьян Кидд? – насмешливо говорит Донна. – Ты думаешь, мне есть дело до Себастьяна Кидда? Да, он ничего. Где-то даже сексуален. Но он у меня уже был! А значит, он бесполезен. Себастьян Кидд не оставил в моей жизни никакого следа.

– А зачем тогда было так напрягаться…

– Да, я хотела испортить тебе жизнь, потому что ты дура, – пожимает плечами Донна.

Я разве дура?

– Ну, в этом мы сходимся. Я о тебе такого же мнения.

– На самом деле, ты хуже, чем дура. Ты – сноб.

– Вот как?

– Если хочешь знать правду, – говорит она, – я тебя ненавижу с того дня, как мы впервые встретились в детском саду. И не я одна.

– С детского сада? – изумленно спрашиваю я.

– У тебя были красные туфельки «Мэри Джейн». И ты считала себя особенной. Ты думала, что лучше всех остальных. Потому что у тебя были красные туфельки, а у нас не было.

Да, я помню эти туфли. Мама подарила мне их в честь того, что я стала ходить в детский сад. Я их все время носила, даже спать в них пыталась лечь. Но это же были просто туфли.

Кто мог подумать, что они могут стать причиной такой ревности?

– Ты ненавидишь меня из-за туфель, которые я носила, когда мне было четыре года? – недоверчиво спрашиваю я.

– Нет, не из-за туфель, – возражает Донна. – Из-за отношения к жизни. Тебя и твою идеальную маленькую семью. Девочки Брэдшоу, – передразнивает она. – Разве они не прекрасны? А как хорошо воспитаны.

Да уж. Знала бы она.

Внезапно я чувствую усталость. Зачем девочки годами носят в душе такую чепуху? Интересно, с мальчиками такая же история?

На ум мне приходит Лали, и я ежусь. Донна смотрит на меня, издает победное восклицание и уходит в библиотеку.

А я остаюсь на месте и размышляю, что делать. Пойти домой? И все? Но если я уйду, значит, Донна ЛаДонна выиграла. Она решила, что курсы по фотографии – ее территория и, если я уйду, значит, ей удалось изгнать меня. Нет, я не дам ей одержать победу. Даже если мне придется терпеть ее общество раз в неделю.

Интересно, может в жизни произойти что-то худшее?

Я открываю тяжелую дверь, устало тащусь вверх по лестнице и сажусь рядом с Донной.

В течение последующего получаса, пока Тод Апскай толкует о выдержке и диафрагме, мы сидим рядом молча и отчаянно делаем вид, что не замечаем друг друга.

Точно так же, как с Лали.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Гордон

– Почему бы тебе об этом не написать? – спрашивает Джордж.

– Нет, – отвечаю я, отламывая тонкий, нежный кончик ветки. Я смотрю на него, растираю древесину между пальцами, потом бросаю в лес.

– А почему нет?

– Потому, – отвечаю я и быстро иду вперед по крутой горной тропе. Я слышу, как Джордж тяжело дышит от усилий позади. Я хватаюсь за молодое упругое деревце, и сила согнутого ствола выталкивает меня на вершину. – Я не для того хочу стать писательницей, чтобы писать о своей жизни. Скорее, я хотела бы этого избежать.

– Тогда не становись писательницей, – отвечает Джордж, отдуваясь.

Да уж.

– Меня тошнит от того, что каждый пытается сказать, что мне делать и чего не делать. Может быть, я буду не такой писательницей, какую ты себе представляешь? Думал об этом когда-нибудь?

– Эй, – отвечает он, – не надо так напрягаться.

– Нет, я буду напрягаться. И не буду слушать ни тебя, ни кого-либо другого. Знаешь почему? Все считают, что они, черт их возьми, знают все обо всем. На самом деле ни черта они не знают.

– Ну, извини, – говорит Джордж.

Его губы вытянуты в струнку. Видно, мои слова ему не по душе.

– Я просто хотел помочь.

Себастьян бы посмеялся надо мной, думаю я, издыхая. Мне было бы на какое-то время обидно, а потом я бы посмеялась вместе с ним. А Джордж все воспринимает всерьез.

Хотя он прав, конечно. Старается помочь. А Себастьяна нет. Он бросил меня, как Джордж и говорил.

Я должна быть благодарна Джорджу. По крайней мере, ему хватает такта не напоминать мне о том, что он говорил.

– Помнишь, я хотел познакомить тебя с сестрой бабушки? – спрашивает он.

– А, с писательницей? – отзываюсь я, все еще испытывая некоторую обиду.

– Да, верно. Ты хочешь с ней познакомиться?

– О Джордж, – говорю я, испытывая чувство вины.

– Я хочу организовать встречу на следующей неделе. Надеюсь, ты от этого приободришься.

Я просто готова дать самой себе пинка. Джордж такой хороший. Если бы я только могла полюбить его!

Проехав почти весь Хартфорд, мы поворачиваем на широкую улицу, вдоль которой растут клены. Дома здесь расположены достаточно далеко от проезжей части. Это большие, белые здания, практически дворцы, с колоннами и красивыми окнами, в которых вместо больших стекол вставлено несколько маленьких, в английском стиле. Это западный Хартфорд, здесь живут старинные богатые семьи. Я думаю о том, что, наверное, здесь принято держать садовников, которые ухаживают за розами, бассейнами и теннисными кортами с покрытием из красной глины. Меня не удивляет, что мы с Джорджем приехали именно сюда. Джордж из богатой семьи. Он никогда об этом не говорит, но иначе и быть не может, потому что он живет в квартире с четырьмя спальнями в Нью-Йорке на Пятой авеню, вместе с отцом, который работает на Уолл-стрит, а его мама проводит каждое лето в Хэмптонсе, хоть я и не знаю, где это. Мы заворачиваем на покрытую гравием подъездную аллею с декоративной изгородью по сторонам. Джордж останавливает машину у дома с мансардой и башенкой на крыше.

– Сестра твоей бабушки живет здесь?

– Я тебе говорил, она успешный человек, – отвечает Джордж с таинственной улыбкой.

Я испытываю приступ легкой паники. Одно дело – представлять себе человека с деньгами, другое дело – столкнуться с материальными признаками богатства лицом к лицу. Покрытая плиткой дорожка огибает дом и заканчивается возле застекленной оранжереи, в которой можно разглядеть растения и причудливую, садовую мебель. Мы подходим к двери, ведущей в зимний сад, Джордж стучится, затем открывает ее, и нас окутывает облако теплого, влажного воздуха.

– Кролик? – кричит он.

Как? Кролик?

Из другого конца помещения появляется рыжеволосая женщина в серой рабочей одежде.

– Мистер Джордж! – восклицает она. – Вы меня напугали.

– Здравствуйте, Гвинет. Это моя подруга, Кэрри Брэдшоу. А Кролик дома?

– Она вас ждет.

Мы идем за Гвинет через большой холл, проходим столовую, библиотеку и входим в огромную гостиную.

В одну из стен комнаты встроен камин с мраморной доской, над которой висит картина. На ней изображена молодая женщина в платье из розового тюля. У нее широкие карие глаза и властный взгляд. Я уверена, что мне он знаком. Но откуда?

Джордж подходит к медной тележке, на которой стоят напитки, и поднимает бутылку шерри.

– Выпьешь? – спрашивает он.

– Это уместно? – Спрашиваю я шепотом, не отрывая взгляда от портрета.

– Конечно. Кролик любит шерри. И она злится, если люди отказываются с ней выпить.

– Ты говоришь, Кролик. Она что, милая и пушистая?

– Ну уж нет.

Глаза Джорджа широко открываются от сдерживаемого смеха, когда он подает мне хрустальный бокал, наполненный янтарной жидкостью.

– Некоторые люди считают, что она чудовище.

– Это кто так говорит? – раздается громовой голос.

Если бы я не знала, что Кролик – женщина, наверняка подумала бы, что голос принадлежит мужчине.

– Привет, пожилая родственница, – говорит Джордж, пересекая комнату, чтобы поприветствовать обладательницу громового голоса.

– А кто у нас здесь? – спрашивает она. – Кого на этот раз ты притащил чудовищу?

Джордж совершенно не смущен. Видимо, он привык к мрачному чувству юмора тети.

– Кэрри, – говорит он с гордостью. – Это моя тетя Кролик.

Едва дыша, я только и могу, что вяло кивнуть и протянуть руку для приветствия.

– К-к-к… – заикаюсь я, не в силах вымолвить ни одного слова.

Под кличкой Кролик скрывается Мэри Гордон Ховард.

Мэри Гордон аккуратно усаживается на кушетку, двигаясь осторожно, словно она – из китайского фарфора. Физически она кажется мне более хрупкой, чем в первый раз, хотя, конечно, я помню, что ей восемьдесят лет. Но ее личность остается для меня все такой же пугающей, как в нашу первую встречу четыре года назад, когда она атаковала меня в библиотеке.

У меня снова возникает чувство, как будто все, что я вижу, происходит не со мной.

У Мэри Гордон густые, седые волосы, собранные в тугой пучок на затылке. Глаза усталые, зрачки карих глаз выцвели, словно время наполовину стерло их первоначальный цвет.

– Итак, дорогая, – говорит она, делая глоток из бокала с шерри и быстро облизывая губы языком. – Джордж сказал, ты хочешь быть писательницей.

О нет. Только не это. Опять. Я поднимаю бокал дрожащей рукой.

– Она не хочет стать писательницей. Она уже писательница, – с нескрываемой гордостью сообщает Джордж. Я читал ее рассказы, у нее есть потенциал…

– Понятно, – говорит МГХ со вздохом. Несомненно, она слышала эти слова уже много раз. Видимо, по привычке она начинает читать лекцию: – Есть два вида людей, из которых получаются хорошие писатели, настоящие мастера: выходцы из господствующего класса, получившие отличное образование, и те, кому в жизни пришлось много страдать.

– Выходцы же из среднего класса, – продолжает она, глядя на меня, – бывает, способны произвести на свет некое подобие произведений искусства, но они либо слабы, либо сделаны с откровенно коммерческой целью, следовательно, реальной ценности не имеют. Их назначение – быть развлечением на потребу толпы.

Я ошеломленно киваю. Мне представляется лицо матери. Щеки ввалились, головка стала маленькой, как у ребенка.

– Знаете, м-м… Мы с вами уже однажды встречались, – говорю я почти шепотом. – В библиотеке города Каслбери.

– О боже. У меня так часто бывают небольшие чтения.

– Я попросила вас подписать книгу. Для мамы, она умирала.

– Она умерла? – требовательно спрашивает Мэри Гордон.

– Да.

– О Кэрри, – говорит Джордж, переминаясь с ноги на ногу. – Какая ты умница. Это здорово, что ты попросила тетю подписать книгу.

Внезапно Мэри Гордон наклоняется и говорит, внимательно глядя на меня:

– А, точно. Я вспомнила тот случай. Когда мы встречались, у тебя в волосах были желтые ленты.

– Да.

Как она могла вспомнить? Неужели я произвела на нее впечатление?

– Полагаю, я посоветовала тебе не становиться писательницей. И ты, я вижу, моим советом не воспользовалась.

Мэри Гордон поглаживает волосы с видом триумфатора.

– Я никогда не забываю лица.

– Тетушка, ты гений! – восклицает Джордж.

Я перевожу взгляд с него на Мэри Гордон и обратно. Они, похоже, играют в какую-то дурацкую игру.

– А почему Кэрри не стоит становиться писательницей? – смеется Джордж. Похоже, ему кажется, что все, произнесенное «тетушкой Кроликом», чрезвычайно забавно.

Знаете что? Я тоже могу поиграть.

– Она слишком красива, – отвечает «тетушка Кролик».

– Простите, что? – переспрашиваю я, чуть не подавившись шерри, который кстати, напоминает по вкусу микстуру от кашля.

Вот ведь ирония судьбы: я слишком красива, чтобы стать писательницей, но не настолько, чтобы удержать парня.

– Не настолько красива, чтобы стать кинозвездой. Вернее, не того типа красоты, – продолжает Мэри Гордон. – Но достаточно красива, чтобы считать, что можно пройти по жизни, полагаясь на красивые глазки.

– А с какой целью я должна использовать «красивые глазки»?

– Чтобы заполучить мужа, – отвечает она, глядя на Джорджа.

Ага, вот оно что. Тетушка Кролик считает, что я охочусь за ее племянником. Все это слишком смахивает на творчество Джейн Остин и кажется мне каким-то бредом.

– Я считаю, Кэрри очень красива, – возражает Джордж.

– И конечно, ты захочешь иметь детей, – констатирует МГХ голосом, полным яда.

– Тетя Кроль, – спрашивает Джордж, улыбаясь до ушей, – как ты догадалась?

– Потому что каждая женщина хочет иметь детей. Если, конечно, она не уникум. Я, например, никогда не хотела детей.

Тетушка передает бокал Джорджу, жестом давая знать, что ей требуется новая порция.

– Если ты хочешь стать действительно великой писательницей, ты не сможешь иметь детей. Книги должны стать твоими детьми!

И тут я понимаю, что не в силах сдержаться. Слова слетают с языка помимо воли.

– А книги тоже нужно пеленать, как детей? – …спрашиваю я голосом, полным сарказма.

У тетушки Кролика отвисает челюсть. Определенно, она не привыкла, чтобы кто-то бросал вызов ее авторитету. Она смотрит на Джорджа, который пожимает плечами, давая понять, что я – сама невинность. А потом Мэри Гордон разражается смехом. Она хохочет самым непосредственным образом, похлопывая рукой по кушетке, на которой сидит.

– Напомни мне, как тебя зовут, дорогая? Кэрри Брэдшоу?

Мэри Гордон смотрит на нас с Джорджем и подмигивает.

– Садись, посиди, так Джордж мне все время говорит. Если уж я становлюсь старухой, так хоть посмеяться я могу вволю?

«Жизнь писательницы», автор – Мэри Гордон Ховард.

Я открываю книгу и читаю посвящение на титульном листе: «Кэрри Брэдшоу, не забывай пеленать детей».

Переворачиваю страницу. Глава первая: «Как важно вести журнал». Ух. Я кладу книгу и беру в руки тяжелую тетрадь в черном кожаном переплете – подарок Джорджа.

– Я же говорил, ты ей понравишься! – воскликнул он, когда мы ехали домой в его машине. А потом, возбужденный встречей с тетушкой, он сам настоял на том, чтобы мы остановились у супермаркета и купил мне эту тетрадь. Я раскрываю книгу, положив ее поверх тетради, и перелистываю страницы. Наконец останавливаюсь на четвертой главе. Она называется «Как развивать характер».

Читатели часто спрашивают, правда ли, что персонажи книг имеют прототипы в реальной жизни. Конечно, первым импульсом, который ощущает новичок, становится желание написать о ком-то, кого он знает. Профессионал же, наоборот, понимает, что задача эта невыполнима. Человек, перед которым стоит задача создания персонажа, должен знать о нем больше, чем кому-либо удается угнать о жизни реально существующего человека. Автор должен знать все о своем персонаже: что он надевал наутро после Рождества, когда ему было пять лет, какие подарки получал, кто и как их дарил. Стало быть, персонаж и есть реальное существо, живущее в параллельном измерении, в другой Вселенной, порожденной авторским восприятием реальности.

Пишите о том, что вы знаете. Не о том, что лежит на поверхности, а о том, что скрыто внутри.