Текст книги "Дневники Кэрри"
Автор книги: Кэндес Бушнелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Я подкрадываюсь и обнимаю его за плечи.
– Пожалуйста, не сердись на меня. Я просто не могу… Не могу сегодня. Сделаем это в другой раз, обещаю.
– Ты всегда так говоришь.
– На этот раз я говорю серьезно.
– Хорошо, – предупреждает он. – Но не надейся, что я буду ждать долго.
Он натягивает джинсы, а я падаю обратно на кровать, хихикая.
– Что смешного? – спрашивает он.
Меня душит хохот, и я едва в силах говорить:
– Ты всегда можешь посмотреть порнофильм. «Сиськи»!
– Откуда ты об этом узнала? – спрашивает он со злостью в голосе.
Я прикрываю лицо его подушкой:
– Ты до сих пор не понял? Я знаю все.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Цирк приезжает в город
– Еще два дня, – говорит Уолт, затягиваясь сигаретой с травкой. – Еще два дня свободы, и потом все.
– А как же лето? – спрашивает Мэгги.
– Ах, да. Долгое лето, Мэгги, – тихо говорит Уолт. – Загорать у бассейна, мазаться детским маслом…
– Заплетать волосы солнцем…
– Ты заплетаешь волосы солнцем, – говорит Мэгги, поворачиваясь.
– Это правда, – соглашаюсь я.
– Скучно, – говорит Лали и встает с кубистки. – Вы – грядка овощей. Дайте мне затянуться.
– Я думала, ты никогда не попросишь, – отзывается Мышь, передавая ей сигарету.
– Ты точно хочешь покурить? – спрашиваю я, поддразнивая Лали. – Последний раз, когда ты курила, ты съела полкило бекона. Сырого. Помнишь?
– Он был не сырой! – восклицает Лали. – Боже, Кэрри. Почему ты вечно все выдумываешь?
– Потому что это смешно?
Нас шестеро: Уолт, Мэгги, Мышь, Лали, Питер и я. Мы сидим без дела в старой комнате отдыха над гаражом Мыши. На дворе – канун Нового года, а мы самодовольно поздравляем друг друга с тем, что мы настолько круты, что нам лень идти на праздник. На самом деле, нет и праздника-то такого, куда нам бы хотелось отправиться. Есть танцы для пожилых людей в «Кантри-Клаб» – «мертвечина», как сказала Мышь. Есть еще ночь кино в библиотеке – «Высоколобые консерваторы, которые хотят казаться интеллектуалами», как сказал Уолт. Есть еще пафосный обед у Синтии Вианде, на который девушки должны прийти в длинных платьях, а мальчики – в арендованных смокингах. Они там, по всей вероятности, будут пить детское шампанское и прикидываться взрослыми. Однако туда приглашены только двадцать самых близких и дорогих друзей, если, конечно, уместно говорить о двух Джен и Донне ЛаДонне как о задушевных людях, способных на дружбу. Никто из нас в этот круг не входит, только Питер получил в последнюю минуту приглашение от Синтии, да и то потому, что ей понадобился «еще один мужчина». Чтобы Питеру не досталась такая незавидная роль, мы решили собраться у Мыши, чтобы курить травку, пить коктейли «Белый русский» и делать вид, что мы не неудачники.
– Эй, – говорит Питер Мэгги, постукивая по пустой банке. – Еще одному мужчине нужна еще одна баночка пивка.
– Еще один мужчина может и сам сходить, – отвечает Мэгги, хихикая. – Разве еще один мужчина не для этого? Чтобы делать лишнюю работу?
– Как насчет еще одной женщины? – спрашивает Лали. – Почему никому не нужна еще одна женщина?
– Потому что «еще одна женщина» – это любовница.
– Или третье колесо, – добавляет Мышь.
Я кашляю и сползаю со старого доброго кресла, на котором отдыхаю уже час.
– Кому-нибудь еще принести выпить? – спрашиваю я, глядя на Мышь.
Она пожимает плечами, давая понять, что сказала то, что сказала. Если Лали и обиделась, то вида не показывает.
– Мне, и можно двойную порцию.
– Сейчас сделаю.
На старинном ломберном столике стоят бутылки с разнообразными алкогольными напитками и пластиковые стаканчики. Есть и пакет со льдом. Я смешиваю коктейли в двух стаканчиках. В тот, который предназначен для Лали, я наливаю чересчур много водки, так что ее коктейль получается слишком крепким, что, впрочем, можно сказать и о моих чувствах, по отношению к ней. С тех пор как Себастьян рассказал мне о том, что это Лали украла мою одежду, я держу на нее зуб. Мы вместе посмеялись над тем случаем, но какое-то напряжение между нами осталось, оно висит, словно одинокое облако на залитом солнцем небосклоне. Так бывает: смотришь вверх и понимаешь, что гроза может разразиться в любую минуту.
– Когда возвращается Себастьян? – спрашивает Лали с хорошо разыгранной незаинтересованностью, и этот вопрос может быть с ее стороны всего лишь реакцией на высказывание Мыши по поводу «третьего колеса». Ведь она знает, что каникулы, которые Себастьян проводит со своей семьей, заканчиваются завтра. И ей, конечно, известно, что на воскресенье запланирован поход на концерт «Ацтек Ту-Степ» в «Шабу Инн». Она все время только об этом и говорила, только сейчас сменила тему.
– Завтра, – отвечаю я, делая вид, что мне это безразлично. Лали совершенно необязательно знать, с каким отчаянием я считаю дни, оставшиеся до возвращения Себастьяна. В уме я проигрывала сцену встречи много раз: он подъезжает к дому в своем желтом «Корвете», я бегу к нему, а Себастьян заключает меня в объятия, страстно целует и приговаривает: «Я люблю тебя». Есть один нюанс. Когда я проигрываю сцену, вместо себя я вижу Джулию Кристи из фильма «Доктор Живаго». Мне двадцать с небольшим лет, у меня темные волосы, а на голове шляпка из меха белого горностая.
– Сколько времени? – внезапно спрашивает Уолт.
– Пятнадцать минут одиннадцатого.
– Не уверена, что досижу до двенадцати, – стонет Мэгги капризно.
– Ты обязана это сделать, – настаиваю я. – Если уж мы неудачники, это не значит, что и слабаки тоже.
– Говори за себя, – отвечает Уолт, берет бутылку водки и делает большой глоток.
– Уолт, это слишком много, – ворчит Мэгги.
– Ты никогда не говорила так, когда мы целовались, – парирует Уолт.
– Эй! – кричит Питер, вскакивая на ноги и делая боксерскую стойку. Он машет кулаками, нанося воображаемые удары в голову Уолта.
– Да ладно, расслабься, друг, – говорит Уолт, глядя на меня и делая еще глоток из горлышка.
– Дать тебе стакан?
– Нет.
Уолт ставит бутылку на стол и хлопает в ладоши.
– Итак, слушайте все, – громко заявляет он. – Я должен сделать заявление.
Черт, вот оно. Момент, которого все мы ждали, настал. Я быстро окидываю взглядом Мышь и Мэгги. Мышь кивает в знак одобрения, глядя на Уолта, как на пятилетнего ребенка, который только что показал карандашный рисунок, где изображена его семья, Мэгги закрыла руками рот и смотрит то на Мышь, то на меня бешеными глазами, словно надеясь, что мы подскажем, что ей делать.
– Ты поступил в Пенн [15]15
Пенн Стейт, университет штата Пенсильвания.
[Закрыть], – предполагает Питер.
– Нет.
Я сдвигаюсь туда, где Уолт не может меня видеть, прикладываю палец к губам и делаю гримасу, предостерегая Мэгги от каких-либо высказываний.
– Эй, что происходит? – спрашивает Лали, поймав мой взгляд. – Ты получил место менеджера в закусочной?
– Да типун тебе на язык, – отвечает Уолт.
Я раньше не слышала, чтобы он так говорил. Вероятно, фраза почерпнута у Рэнди.
– Сюрприз гораздо интересней, – говорит Уолт, слегка покачиваясь. – Я собирался дождаться полночи, но есть подозрение, что к этому моменту я уже буду в отключке.
Уолт оглядывает комнату, чтобы удостовериться, что он привлек всеобщее внимание. Затем продолжает, и кое для кого его слова посильнее разрыва бомбы.
– Для тех, кто еще не понял, я теперь официально гей.
На мгновение в комнате воцаряется молчание, словно каждый решает, как ему реагировать на заявление Уолта, вне зависимости от того, знали они об этом или нет. Молчание прерывает сдавленный смешок Лали.
– И это все? – спрашивает она. – Ты гей? В этом сюрприз?
– Огромное тебе спасибо, – отвечает Уолт с наигранным возмущением.
– Поздравляю, мужик, – говорит Питер.
Он пересекает комнату, осторожно прижимает Уолта к себе и похлопывает по спине.
– И когда ты об этом узнал? – спрашивает он, словно Уолт только что объявил, что ждет ребенка.
– А когда ты узнал, что ты натурал, Питер? – хихикаю я.
– Ну, – говорит Мэгги жеманно, – мы знали об этом.
На самом деле, об этом знали не все. Да и сама Мэгги после того, как мы устроили за Уолтом слежку, с толовой ушла в организацию их с Питером поездки в палаточный лагерь, так что оскорбление, нанесенное Уолтом ее чувству собственного достоинства, быстро забылось.
Я подняла свой стаканчик.
– За Уолта! – сказала я, а затем добавила: – И за нас. За тысяча девятьсот восемьдесят…
Внезапно кто-то громко стучит в дверь.
– Черт… – говорит Мышь, пряча принадлежности для курения марихуаны под диванные подушки. Питер ставит бутылку водки за кресло. Мы проводим руками по волосам, сдуваем с груди сигаретный пепел.
– Заходите, – предлагает Мышь.
Это ее отец, мистер Кастеллс. Несмотря на то что ему много лет, меня всегда поражает, до чего же он красив. Мышь утверждает, что когда он был молод, его называли Кэрри Грантом с Кубы.
– Надеюсь, вы неплохо проводите время, – вежливо спрашивает он, входя в комнату. По его выражению лица я догадываюсь, что он не просто так зашел.
– Кэрри, – говорит он. – Звонит твой отец. Ему необходимо немедленно поговорить с тобой.
– По всей видимости, у них есть старая машина, которой никто не пользуется. Они даже не подозревали, что ее нет на месте, пока я не позвонил, – говорит отец. По всему видно, что он напуган и шокирован.
– Пап, я уверена, все обойдется, – заверяю его я, молясь в душе, чтобы он не заметил, что вместо одной дочери-отступницы он имеет двух: беглянку Доррит и наркоманку – меня. Хотя я необыкновенно быстро протрезвела, да и действия марихуаны в голове как ни бывало.
– Как далеко они могли уехать? Ни у одной, ни у другой нет прав. Откуда Шерил вообще известно, как водить машину?
– Загадка. Я вообще ничего не знаю об этой семье, кроме того, что мама Шерил трижды была замужем.
Я киваю, глядя на дорогу. Несмотря на то что на дворе канун Нового года, на улицах пустынно и темно. У меня есть уверенность в том, что новый кризис с Доррит случился отчасти по моей вине. Нужно было уделять ей больше внимания. Но откуда мне было знать, что она собирается куда-то уехать? Она сказала, что пойдет на ночь кино в библиотеке. Папа, даже довез ее и подождал, пока она встретится со своей подругой Морой, которую мы знаем тысячу лет. Мама Моры сказала, что заберет девочек в семь и доставит Доррит домой, прежде чем они с Морой поедут к кому-то справлять Новый год. Однако, когда мама Моры появилась в библиотеке, дочь сказала ей, что Доррит ушла в торговый центр и ее кто-нибудь подвезет оттуда. Когда в девять она так и не появилась, папу охватила паника. Он звонил маме Моры, но та не брала трубку до десяти. Затем он позвонил в дом Шерил, надеясь, что Доррит, возможно, заехала к ней в гости, никого не предупредив, но ее младший брат сказал, что Шерил нет дома, а родители пошли в «Эмеральд». Папа позвонил в «Эмеральд», и тогда мама и отчим Шерил отправились домой и обнаружили пропажу старой машины. Теперь мы едем в дом Шерил, чтобы понять, как быть дальше.
– Пап, мне жаль, что так вышло.
Отец ничего не отвечает, только сокрушенно покачивает головой.
– Она, наверное, в торговом центре или на поле для гольфа. А может, просто где-нибудь гуляет.
– Я так не думаю, – говорит отец. – Она взяла пятьдесят долларов из ящика, где хранятся чистые носки.
Когда мы съезжаем с главной улицы, я отвожу глаза, чтобы посмотреть на «Эмеральд», словно я этого места никогда раньше не видела. Мы проезжаем еще немного вперед и подворачиваем на узкую улицу, битком набитую потрепанными домами. Наконец мы останавливаемся возле фермерского дома, окрашенного в голубой цвет. Видно, что краска сильно облупилась, зато крыльцо несет на себе следы недавнего капитального ремонта. Сквозь закрытые жалюзи пробиваются лучи света, и, пока мы рассматриваем дом, на крыльце появляется мужчина и смотрит на нас. У человека ярко-красное лицо, но, кажется, дело тут не в освещении.
– Я так и думал, – говорит папа мрачно. – Мэк Келлер.
– Кто это?
– Местный мастер по ремонту и строительству, – говорит отец таким тоном, словно эти слова все объясняют.
Мы заворачиваем в проезд, ведущий к дому, и останавливаемся позади пикапа. Сбоку к дому пристроен гараж для двух автомобилей. Он выглядит заброшенным. Одна из дверей открыта, внутри горит лампочка без плафона.
– Что это значит? – спрашиваю я.
– Мэк Келлер, что называется, мутный тип.
Папа отстегивает ремень безопасности и снимает очки, чтобы оттянуть неизбежный разговор.
– Мама отказывалась иметь с ним дело. У нее с ним были какие-то проблемы, которые касались строительства домов. Однажды мы застали Мэка Келлера в проезде у нашего дома, он стоял с ломом наперевес.
Как странно, что я этого не помню. Хотя, возможно, помню. Мне кажется, какие-то смутные воспоминания о склоке и о том, как нам, трем маленьким девочкам, велели спрятаться в подвале, у меня остались.
– Ты вызывал полицию?
– Нет. Мама вышла и поговорила с ним. Мне было очень страшно, а она, казалось, совсем не была напугана. Ну, ты знаешь маму, – говорит отец, и в голосе его появляются слезы. – Она была маленькая, но смелая, как черт. С Мими все боялись связываться.
– Я помню. А еще ей никогда не приходилось повышать голос, – добавляю я печально, чтобы внести свою лепту в воспоминания о маме. – Это была важная черта ее характера…
– Она была леди с головы до пят, и мужчины знали это, – вторит мне отец, вздыхая. – Она сказала Мэку Келлеру всего пару слов, и он убрался восвояси, поджав хвост.
Да, вот такой была моя мама. Леди с большой буквы. Даже когда я была маленькой, и то понимала, что мне такой никогда не стать. Я была слишком грубой и неловкой. Я вечно хотела поехать в те места, которые родители считали неподходящими. Например, в Нью-Йорк. Я заставила Мисси и Доррит сжечь кукол Барби на костре. Я рассказала кузинам, что Санта-Клауса на самом деле не существует. Подозреваю, маме всегда было понятно, что леди из меня не выйдет и что я никогда не буду на нее похожа. Но видимо, ей это было не важно.
– Как ты думаешь, Доррит знает что-нибудь про Мэка Келлера? Про то, кем его считала мама? Если знала, возможно, в этом заключается одна из причин поведения Доррит. Пап, я думаю, Доррит надо сводить к психотерапевту.
Я уже предлагала это отцу несколько раз, но он всегда отвергал мое предложение. Он родом я из поколения, которое считает, что психотерапевты – это зло. Даже при таких серьезных обстоятельствах мнение отца остается непоколебимым.
– Не сейчас, Кэрри, – отвечает он. Когда папа вылезает из машины, вид у него такой, словно ему нужно идти на казнь. Прежде чем мы успеваем постучать, дверь открывается, и на пороге появляется Мэк Келлер и загораживает нам дорогу. Он красив, но в его внешности есть что-то пошлое, так что, когда глядишь на него, испытываешь неизвестно откуда взявшийся стыд.
– Брэдшоу? – ухмыляется он и отвечает на свой собственный вопрос. – Ну, понятно. Входи.
Надеюсь, у него за дверью не припрятан лом.
– Сюда, – говорит он, указывая в сторону гостиной рукой, в которой зажата бутылка с пивом. Мы бочком, нерешительно, проходим в комнату, не зная, чего ожидать. Вдоль одной из стен стоит гигантский телевизор с двумя колонками по бокам. В комнате есть кирпичный камин, на полу лежит грубый белый ковер, усыпанный игрушками, на котором сидят два пуделя со слезящимися глазами, У другой стены стоит длинный раскладной диван. На нем, растянувшись, лежит мама Шерил, которую зовут Конни. В одной руке она держит стакан, в котором предположительно джин с тоником, а в другой руке – пакет со льдом.
– Моя маленькая девочка, – начинает рыдать она, завидев нас.
Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.
– Она же еще маленькая девочка.
– Да не такая уж и маленькая, – ворчит Мэк Келлер.
– А что, если их похитили? – спрашивает Конни, часто моргая. – Что, если они лежат где-то в канаве?..
– Заканчивай, Конни, – говорит Мэк Келлер. – Они взяли машину и поехали куда-то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.
Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни и теперь стоит с независимым видом, словно ситуация не имеет к нему прямого отношения.
– Вы в полицию звонили?
– А зачем ее вмешивать? – спрашивает Мэк Келлер. – От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.
– Когда их уже может не быть в живых! – кричит Конни.
Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.
– Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь – малолетняя преступница, а муж – пьяница и бездельник.
– Хочешь по мозгам получить? – спрашивает Мэк Келлер. – Я же сказал, чтобы ты заткнулась.
Мы с отцом в ужасе переглядываемся.
– Думаю, нам нужно начать их искать, – говорю я, глядя на часы. – Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов…
– За это время они могли доехать до Бостона! – восклицает Конни. Она смотрит на мужа.
– Я возвращаюсь в «Эмеральд», – заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. – В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.
Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри-Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто-то, будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.
– Вы нашли ее? – визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.
– Нет.
– Что же нам делать?
– А что мы можем сделать?
– Как это могло случиться? – плачет Мисси.
– Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.
В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.
Звонит телефон.
Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.
– Кэрри? – Я слышу мужской голос.
– Джордж? – спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.
– Джордж, сейчас неподходящее время…
– Тут кое-кто хочет поговорить с тобой, – перебивает он меня.
– Кто?
– С Новым годом, – говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Строгая изоляция в Бралькатрасе
Все утро я избегаю подходить к телефону.
Я знаю, что нужно поступить так, как положено. И чем раньше ты поступаешь, как положено, тем лучше. Ты перешагиваешь через препятствие, и тебе больше не о чем беспокоиться.
Но кто так поступает в реальной жизни? На деле ты откладываешь, потом сидишь и думаешь об этом, потом еще раз даешь себе отсрочку, снова думаешь, пока муха не вырастает у тебя в голове до размеров слона. Да это же просто телефонный звонок, говорю я себе.
Но находится громадное количество невероятно важных вещей, которыми я просто обязана озаботиться, прежде чем сделать звонок. Например, совершенно необходимо помыть пол в комнате над гаражом. Там я и нахожусь, одетая в жакет из овечьей шерсти, накидку из меха норки и пушистые варежки. Накидка принадлежала бабушке, она сделана по тогдашней ужасающей моде, – шкурки животных с каждого конца венчают головки и маленькие лапки несчастных животных. Я прикладываю головки норок друг к другу и делаю вид, словно они умеют разговаривать:
– Привет.
– Как дела?
– Не очень здорово. Кто-то отрезал у меня хвост и задние лапы.
– Гм… Кому нужен хвост, хотела бы я знать?
Я нашла накидку, когда рылась в старой коробке, набитой вещами бабушки. Помимо накидки в коробке оказалась целая россыпь прекрасных фантастических старых шляп, с вуалями и перьями. Я надела одну из них и спустила вуаль себе на нос. Сделав это, я представила, как иду по Пятой авеню в «Плаза» на завтрак и по дороге останавливаюсь перед витриной «Тиффани».
Не снимая шляпы с головы, я отставляю в сторону еще несколько коробок. Я что-то ищу, но не знаю что. Когда найду – узнаю.
В нос бьет запах плесени, идущий от старых картонных ящиков. Я открываю один из них, на боку его красуется полустертый логотип производителя консервированной кукурузы «Дель Монте». Бабушка всегда называла себя «великой читательницей», хотя ее пристрастия ограничивались романами на любовную тему и греческой: мифологией. Летом мы отдыхали в ее коттедже у моря. Я вместе с ней жадно читала романы, проглатывая их, словно пирожки, и думала о том, как однажды стану писательницей. Я пролистывала книги до конца и разглядывала фотографии авторов с высокими прическами, возлежащих на шезлонгах или кроватях с балдахинами. Эти женщины-писательницы, я знала, были фантастически богаты, в отличие от героинь их романов, зарабатывали деньги самостоятельно, не нуждались в мужчинах, которые могли прийти им на помощь. Мысль о Том, чтобы примкнуть к рядам этих писательниц, наполнила меня возбуждением, почти сексуальным таким пугающим. Еще бы, если женщина способна позаботиться о себе, зачем вообще ей мужчина? Захочет ли она делить с ним кров? И если ей не нужен мужчина, какой женщиной она будет? Да и вообще, останется ли она женщиной? Ведь если ты – женщина, в сущности, все, что тебе нужно, – это мужчина. Кажется, мне было тогда около восьми лет, может быть, десять. Хотя, может, и двенадцать, вдыхать запах этих старых книг – все равно это дышать тем же воздухом, которым я дышала в детстве. С тех пор я усвоила одну вещь: не важно, что происходит, но мне, вероятно, мужчина нужен будет всегда. В этом, наверное, есть что-то жалкое?
Я закрываю ящик и перехожу к следующему. И вдруг нахожу то, что искала: старую прямоугольную коробку с пожелтевшими краями. В такие укладывают мужские рубашки в прачечной. Снимаю крышку, вынимаю старую толстую тетрадь и открываю ее на первой странице. На ней моей детской нетвердой рукой написано «Приключения Пинки Уизертон».
Старая добрая Пинки! Я придумала ее, когда мне было шесть. Пинки была шпионкой, обладавшей особыми способностями. Она могла уменьшиться до размера наперстка и умела дышать под водой. Пинки могли смыть водой с раковины в канализацию, а она проплывала по трубам и вылезала из сливного отверстия в ванне.
Я аккуратно вынимаю другие вещи, хранящиеся в коробке, и раскладываю по полу. Кроме тетради с описанием похождений Пинки, я обнаруживаю самодельные карты, рисунки и дневники с металлическими застежками. Я никогда не могла вести их долго, дело обычно кончалось одной-двумя записями, хотя, помню, как наказывала себя за недостаток дисциплины, так как знала, что даже настоящие писатели ведут ежедневные журналы. На самом дне лежат мои первые рассказы, строчки пляшут по бумаге, ведь они напечатаны на старой маминой машинке фирмы «Роял». Находка оказывается для меня радостной неожиданностью, я испытываю чувство восторга, как будто друзья неожиданно входят в дверь целой толпой, чтобы поздравить меня с днем рождения. Но кроме радости, я ощущаю, что мне был дан тайный знак. Я беру коробку и несу ее вниз. Смысл поданного знака в том, что я должна позвонить Джорджу.
– Нужно позвонить Джорджу, – этими словами папа встретил меня утром.
– Хорошо, пап, не волнуйся, я так и сделаю, – сказала я, хотя в душе рассердилась.
Я дала себе обещание никогда больше не разговаривать с Джорджем после того, что он сказал о Себастьяне. Даже если бы мне довелось попасть на учебу в Браун, что в последнее время приобрело характер неизбежности, так как более-менее конкурентоспособной альтернативы мне найти так и не удалось, я и там планировала избегать его общества. И тем не менее Джордж умудрился сделать так, что наши жизни снова пересеклись, а это было неправильно.
Я не хотела видеть его в своей жизни. Я знала, что мои чувства неверны и Джордж ни в чем не виноват, но мне казалось, что в случившемся се же есть доля его вины. Если бы он не уделял так много внимания Доррит, когда ее арестовали, если бы он не был таким милым, сестра никогда бы не решилась на побег к нему. Да, это было одно из тех сентиментальных необдуманных решений, на которые так падки подростки, когда, например, девочка решает бежать из дома и следовать за смазливым молодым исполнителем. Это можно понять, но каким образом Джордж стал объектом такого поклонения? Он симпатичный, но красавцем его не назовешь. Он не был даже опасным роковым злодеем. Хотя, возможно, Доррит как раз искала не опасности, а стабильности. А может быть, в этом побеге заключался элемент соревнования. С каждым новым достижением, таким как кража сережек или блеска для губ или захват сумочки, принадлежавшей ранее маме, Доррит становилась все смелее. Если проследить весь этот путь, становится понятно, почему Джордж оказался для Доррит важным трофеем.
Вернувшись из помещения над гаражом в дом, я нахожу папу в той же позе, в которой я оставила его пару часов назад. Он сидит у небольшого столика, на котором лежит извлеченная из ящика почта, сжимает в руке карандаш и смотрит на чистый лист бумаги.
– Ты уже позвонила Джорджу? – спрашивает отец, подняв голову, когда я вхожу в комнату.
– Я как раз собираюсь это сделать. Прямо сейчас.
– Ты просто обязана ему позвонить. Представь, что бы было, если бы его не было дома? И как мне теперь отблагодарить его за то, что он оказался таким ответственным человеком?
На миг в голове появляется ужасная мысль: папа мог бы предложить Джорджу меня в качестве благодарности. Я повторила бы судьбу одной из героинь бабушкиных романов. В них часто случалось так, что семья заставляет девушку выйти замуж за человека, которого она не любит. И потом Себастьяну придется спасать меня. Правда, у него ничего не получится, так как отец запретил нам всем выходить из дома без присмотра. Даже по телефону нам запрещено разговаривать, пока мы не объясним папе, кому и зачем мы звоним. Я иду вверх по лестнице в свою комнату, испытывая ненависть к отцу, Доррит и особенно к Джорджу.
Коробку с рассказами я кладу под кровать и беру трубку. Может быть, Джордж еще спит. Или его нет дома. По крайней мере, я смогу с чистой совестью сказать, что звонила. Он отвечает после второго гудка.
– Ну, ты как там, держишься? – спрашивает он.
– Со мной все в порядке.
– А Доррит?
– Заперта в комнате, – отвечаю я и делаю паузу, прежде чем продолжить. – В любом случае я бы хотела выразить благодарность. Без тебя мы бы не справились.
На последней части фразы я, делаю упор, стараясь изо всех сил, чтобы мои слова звучали искренне. Но кажется, мне это не совсем удается. Впрочем, Джордж, кажется, ничего не заметил.
– Да без проблем, – отвечает он голосом, по которому можно догадаться, в каком он отличном настроении. – Такое случается время от времени. Рад, что смог помочь.
– Спасибо тебе еще раз.
Я уплатила долг вежливости и собираюсь повесить трубку, но вдруг совершаю фатальную ошибку.
– Джордж, – спрашиваю я. – Почему она выбрала тебя?
– А что, звучит ужасно? – смеется он в ответ.
– Нет. Ты прекрасный парень…
– О, правда? – спрашивает он с воодушевлением.
– Да, без сомнения, – тяну я, стараясь понять, как теперь избежать ловушки. – Но ей только тринадцать. Украсть машину и уехать в Провиденс – очень необычный для нее поступок…
В этот момент я слышу характерный звук, который означает, что папа взял трубку в гостиной и слушает наш разговор.
– Я хотел поговорить с тобой на эту тему, – говорит Джордж тихо. – Возможно, я смогу приехать на следующей неделе.
– Надо будет у папы спросить, – вздыхаю я, зная, что папа скажет «да», и удивляюсь, как это он сам до сих пор не вступил в беседу.
Когда мы с Джорджем заканчиваем разговор, я спускаюсь вниз, чтобы разобраться с папой.
– Ты теперь собираешься прослушивать все телефонные звонки?
– Мне жаль, Кэрри, но это так. Я не прослушиваю, просто проверяю, кто говорит.
– Прекрасно, – говорю я саркастически.
– И если ты собираешься позже встретиться с Себастьяном, забудь об этом. Я не хочу, чтобы этот маленький мерзавец отирался в нашем доме.
– Но, пап…
– Извини, Кэрри.
– Но это мой парень.
– Как я сказал, так и будет, – отвечает отец, который словно не замечает, насколько явно я расстроена.
– Никаких парней. Это касается и Себастьяна.
– У нас тут что, Алькатрас [16]16
Тюрьма для особо опасных преступников, расположенная на острове в заливе Сан-Франциско.
[Закрыть]?
Отец ничего не отвечает.
О, черт. Гнев ворочается внутри меня, словно доисторическое одноклеточное существо, как взрывоопасный вирус зла, парализующий способность мыслить рационально. Его действие так разрушительно, что я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как…
– Я тебя убью! – кричу я, взбегая по ступенькам к комнате Доррит. Запрыгиваю на нее сверху, но она готова к нападению и задрала вверх ноги, чтобы защищаться. Мне известно, что где-то в огромном мире существуют идеальные семьи, в которых сестры не дерутся. Но у нас не тот случай. Мы можем дать фору профессиональным боксерам или борцам в том, какие удары ногами мы способны наносить или как мы умеем выкручивать руки. Для нас обычное дело гоняться друг за другом с садовой лопатой или граблями, запереть кого-нибудь в машине или оставить на улице перед закрытой дверью. Мы часто прячемся в шкафах, стряхиваем друг друга с деревьев или преследуем, как собаки кролика. Я снова кричу: «Да я тебя убью!», поднимаю подушку над головой и собираюсь обрушить ее на Доррит, а она бьет меня ногами в пах. Снова заношу подушку, чтобы попасть сестре в лицо, но она отползает и падает на пол, затем вскакивает на ноги и запрыгивает мне на спину. Я истаю на дыбы, как лошадь, но не могу стряхнуть ее. Отчаянно стараюсь удержать равновесие, но мы падаем и оказываемся на кровати, я – сверху, Доррит подо мной.
Затем поток эмоций иссякает, и мы истерически смеемся.
– Не смешно, – пытаюсь сказать я. По моему лицу от хохота ручьем текут слезы. – Ты сломала мне жизнь. Ты заслуживаешь смерти.
– Что происходит? – спрашивает Мисси, появляясь в дверном проеме. Доррит показывает на нее пальцем. В появлении Мисси, равно как и в самом жесте, нет ничего смешного, но нас настигает новый приступ истерического веселья.
– Прекратите смеяться, – требует Мисси ворчливо. – Я только что говорила с папой. Он думает отослать Доррит в исправительную школу.
– Где мне придется носить форму? – спрашивает Доррит, корчась от смеха.
– На этот раз папа говорит серьезно, – убеждает нас Мисси хмуро. – Он сам сказал, что не шутит. У нас серьезные неприятности. У всех. Нам даже запрещено иметь друзей.
