Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"
Автор книги: Келли Эндрю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Она пролежала всю ночь без сна, чувствуя, как к горлу подступает гриппозный румянец. Не в силах избавиться от пронизывающего до костей холода, она натягивала на себя одеяло за одеялом, пока невыносимый холод не превратился в адский жар, и тогда она сбросила их все. В конце концов, она решила свернуться калачиком на подоконнике и слушать, как дождь барабанит по крыше. Боялась заснуть. Боялась видеть сны.
Когда ее поиски в шкафу не принесли ничего, кроме упаковки со старыми пластиковыми бритвами и зубной нитью, она захлопнула его. Перед ней предстало ее собственное отражение в зеркале, темные веснушки на коже приобрели землистый оттенок.
– Возьми себя в руки, – прорычала она.
Ступая по кафелю, она задернула занавеску, закрывавшую широкую ванну на ножках-ножках. Все вокруг казалось слишком громким, звук отдавался в ее голове, скребя как наждачная бумага. Она медленно разделась, и пар заклубился у зеркала.
Сквозь скошенное окно ванной комнаты она могла разглядеть Питера на птичьем дворе, цыплят, которые суетились вокруг него, пока он чинил щеколду на калитке. С этой точки зрения он выглядел до боли человечным, его волосы падали на лоб, а серебряная заклепка торчала у него во рту, как зубочистка.
«Он пытался убить тебя», – прозвучал у нее в голове голос Джеймса. «И он сделает это снова, как только у него появится такая возможность».
Когда вода нагрелась до такой степени, что можно было вскипятить чайник, она забралась в ванну. Воздух был насыщен паром, и она наслаждалась ощущением обжигающего жара на спине. Намыливая руки мылом, она изо всех сил старалась не смотреть на уродливый шрам на животе. Она уже достаточно насмотрелась на рану в зеркале, на ее неровную линию, на неровные швы, затянутые узлами по углам.
Она как раз заканчивала ополаскивать волосы, когда по ту сторону занавески со щелчком открылась дверь ванной.
– Эй? – Она стерла с глаз мыльную пену, напрягая слух. – Джеймс?
Никто не ответил. Ни Джеймс. Ни Питер. Никто.
– Крошка? – Она прикрыла кран, позволив воде течь тонкой струйкой. – Эй?
Единственным ответом было древнее дребезжание труб за стеной. Она вслепую нащупала полотенце и поспешно вытерлась насухо. Туго обернув его вокруг талии, она отдернула занавеску и вышла из ванны, оставляя за собой струйки воды.
Она не хотела кричать.
Крик все равно вырвался, нарушив тишину в доме. Она зажала рот руками, заглушая крик, прежде чем он смог перерасти во что-то большее.
Один из цыплят лежал в раковине, его перья были в крови, шея свернута под нелепым углом. На запотевшем зеркале кто-то что-то написал паром – отголосок записки, которую она нашла на алтаре: «Этого недостаточно».
Внизу дверь на кухню со скрежетом отворилась, а затем с грохотом захлопнулась. По лестнице прогрохотали чьи-то ботинки, и в открытую дверь ввалился Питер с грязной полоской на щеке. Увидев ее там, он замер, устремив взгляд на тело цыпленка.
У него не было возможности заговорить, прежде чем появился Джеймс. Он бочком занял свободное место рядом с Питером, без рубашки и растрепанный со сна, его грудь была покрыта множеством розовых сморщенных шрамов.
– Откуда ты только что появился? – спросил Питер.
Темные брови Джеймса поползли вверх.
– Из комнаты для гостей.
– Лжешь.
– О, перестань, Питер, – сказал он с раздражением в голосе. – Я прилетел всего два дня назад. Я чертовски устал после смены часовых поясов. Я бы все еще был без сознания, если бы Уайатт не начала кричать так громко, что разбудила бы мертвого. – Его внимание переключилось на раковину. Он перевел взгляд на буквы, стекающие по стеклу. – Что это?
– Сообщение. – В животе Уайатт поселился ужас, холодный и темный, как левиафан. – В доме, помимо нас, кто-то есть.
– Ты так думаешь? – Джеймс медленно приблизился к раковине, внимательно разглядывая груду перьев. – Не уверен, думаю, более вероятно, что это сделал кто-то из нас.
Уайатт удивленно моргнула, глядя на него.
– Один из нас?
– Мы здесь единственные люди. – Он бросил многозначительный взгляд на Питера, все еще стоявшего, прислонившись к двери. Тот заметно ощетинился, в его глазах промелькнуло что-то смертоносное.
– Не смотри на меня так.
– Почему бы и нет? Ты был на птичьем дворе, не так ли? Ты с рассвета колотил в эти чертовы ворота.
– Думаешь, я бы обидел невинное животное?
Джеймс сдержанно рассмеялся.
– Это что, серьезный вопрос?
– Оставь его в покое, – рявкнула Уайатт.
Джеймс удивленно повернулся к ней.
– Оставить его в покое?
– Мы ничего не добьемся, ссорясь подобным образом.
– Мы также ничего не добьемся, притворяясь, что все в полном порядке. – Он резко повернул голову к Питеру. – Она думает, что ты такой пацифист. Застенчивый, милый Питер, который и мухи не обидит. Ты когда-нибудь рассказывал ей, из-за чего тебя заперли в подвале? Говорил ей, как сильно разозлился, что гильдия забрала ее у тебя?
– Джейми, прекрати, – сказала Уайатт. – Это не поможет.
Но Джеймс еще не закончил.
– Ты завел их в лес, не так ли? Их было семеро. Мой отец сказал, что они выследили тебя там, где ручей превращается в реку, где река превращается в разлом, а небо черное, как Стикс. Ты убил их сам? Или позволил чему-то холодному и загадочному сделать за тебя всю работу?
Дыхание Питера стало прерывистым. У него дрожали руки.
– Они не были невинными.
– А что насчет Уайатт? – спросил Джеймс. – Она невинна? Или она просто средство для достижения цели? Мне любопытно узнать, какую ложь ты будешь говорить себе, когда будешь хоронить ее тело в роще.
Питер напрягся.
– Я не убивал цыпленка.
Желудок Уайатт словно налился свинцом. У нее сдавило горло. Джеймс был жесток, да, но ни одно из его слов не было неправдой. В доме их было трое, и Питер был единственным убийцей среди них. Она тихо сказала:
– Думаю, тебе следует уйти.
Питера безвольно опустил руки.
– Уайатт…
– Просто уходи.
На мгновение ей показалось, что он откажется. Но вместо этого борьба в его глазах угасла. Бросив последний взгляд на раковину, он повернулся, чтобы уйти. Она прислушалась к затихающему стуку его ботинок по лестнице и приглушенному хлопку кухонной двери.
Когда он ушел, она повернулась к Джеймсу. Тот лениво стоял у раковины, разглядывая цыпленка с тихим изумлением, рассеянно потирая большим пальцем выступающий край шрама. Раны на его груди были обширными, они тянулись от грудины до пупка, а затем расходились наружу в виде разрозненной паутины.
Она хотела спросить его, что же такого ужасного произошло, что так сильно его задело. Вместо этого она сказала:
– Англия на пять часов впереди.
Его большой палец замер у груди.
– Что?
– Ты сказал, что у тебя перелет, но там сейчас день. Раньше ты просыпался неоправданно рано в начале лета, а не спал допоздна. Я помню, потому что ты всегда заставлял нас с Питером вставать вместе с тобой.
Он хмуро посмотрел на нее сверху вниз.
– Я сказал тебе, что на руках Питера кровь семи из гильдии, и ты сделала такой вывод?
– Я не знаю, чему верить, – призналась она. – Боже, Джейми, ты всегда был таким впечатляющим лжецом. Я завидовала тебе, когда мы были детьми. Ты придумывал какую-нибудь дурацкую историю и вытаскивал нас всех из неприятностей. Это было похоже на сверхспособность. – Она замолчала, резко сглотнув. – Я просто никогда не думала, что ты применишь это ко мне.
– Я не лгу тебе насчет Питера.
– Может быть, не сейчас, – призналась она. – Но ты делал это годами.
Ванная комната вдруг показалась ей слишком маленькой. Забавно, но она так отчаянно хотела, чтобы он приехал… появился и снова все наладил, как раньше. Теперь, когда он вернулся в Уиллоу-Хит, она поняла, что не хочет, чтобы он здесь находился. Ей не нравилось, что он вот так нависает над ней, со своими острыми, как бритва, улыбками, скрывая свои секреты.
– Ты можешь возвращаться в постель, – сказала она, не глядя ему в глаза. – Я сама все улажу.
***
Когда с уборкой было покончено, она переоделась в чистый комбинезон и вышла на улицу в поисках Питера. Она обнаружила, что он прислонился к поленнице, а цыплята дергали за шнурки на его ботинках. В руке он держал зажигалку Джеймса с лазерной гравировкой, забитой грязью. Он открыл ее неуклюжими пальцами, не обладая такой ловкостью, как Джеймс. Маховик выплюнул несколько искр, и крышка со щелчком захлопнулась.
– Вот ублюдок, – сказал он, когда Уайатт привалилась к доскам рядом с ним.
– Извини?
Он кивнул подбородком в сторону загона для домашней птицы, где из одного конца в другой важно расхаживал пегий петух.
– Петух. А вон та голубая пшеничка, которая грызет мои шнурки, – это Мэри. Серебряную девочку позади нее зовут Джейн, а парочку шелковых, дерущихся из-за семян, зовут Хелен. Вон те черные березки у дерева – новенькие. Они вылупились, когда я был в заточении, поэтому у них пока нет имен. – Он сунул зажигалку в задний карман. – Курочку в раковине звали Скарлетт. Она вылупилась семь лет назад, пока ты была в школе. Я прятался в курятнике, когда это случилось. Я был первым, кого она увидела.
– Я и не знала, что ты дал им имена.
Он закрыл глаза. – Я не убивал ее, Уайатт.
– Я знаю это, – сказала она. – Ты не убийца, Питер. Ты… – Но нужные слова не шли ей на ум. Она попыталась представить его, забившегося в курятник, одинокого и испуганного, наблюдающего, как новорожденные птенцы просовывают клювы сквозь осколки яичной скорлупы. Глядящего на все, что мог найти. – Они загнали тебя в угол, – прошептала она. – Все, что ты делаешь, – это пробиваешься наружу.
Долгое время после этого они стояли в тишине и наблюдали за беспорядочно мечущимися цыплятами, соприкасаясь костяшками пальцев. Едва слышный шепот его прикосновения заставил ее снова почувствовать себя тринадцатилетней, и она потянулась к его руке в кроваво-красной темноте.
Только на этот раз от него не осталось ничего, за что можно было бы уцепиться.
***
Через несколько часов после того, как солнце скрылось за холмами, она поднялась по лестнице в свою комнату и обнаружила, что Джеймс уже там. Он сидел у открытого окна, не сводя глаз с молочного света звезд. Насторожившись, она прислонилась к двери спальни, пока та со щелчком не закрылась за ней. Услышав этот звук, он резко поднял голову, и она встретилась с поразительной чернотой его взгляда.
– Я и забыл, какие яркие звезды видны из твоего окна.
– Я тоже, – призналась она. – В Салеме звезд не увидишь. Во всяком случае, не так, как сейчас. Слишком сильное световое загрязнение.
– Да? – Он прислонился головой к стене, тени очертили впадины его щек. – Не могу вспомнить, когда в последний раз видел небо.
То, как он это произнес, медленно и задумчиво, заставило ее насторожиться. Вопреки здравому смыслу, она прошла по ковру и присоединилась к нему у окна. Прохладный ночной воздух был бальзамом против жара на ее коже. Она смотрела, как одна за другой просыпаются звезды, и ей было невыносимо грустно.
Джеймс первым нарушил молчание. – В мое первое лето здесь я думал, что умру от скуки. Отец неоднократно говорил мне, каким опасным может быть Питер. От него одни неприятности, Джеймс. Он непостоянен. Ты не должен упускать его из виду. Для шестилетнего мальчика это было похоже на квест, достойный Камелота. Может, мне и пришлось провести отпуск в штате Мэн, но, по крайней мере, там не было скучно. По крайней мере, я занимался чем-то захватывающим.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Потому что это правда. – Он согнул колено, освобождая место. – Разве ты не этого хотела?
Когда она ничего не ответила, он снова уставился на бриллиантовую ночь. На своем среднем пальце он крутил кольцо с ониксом. Круг за кругом, словно талисман. – Не думаю, что когда-либо был так разочарован, как в то лето. У меня было такое чувство, будто мне пообещали горного льва, а потом подарили котенка. Это была великолепная работа няни. Питер был совсем не опасен. Скорее наоборот. Он был совершенно счастлив делать то, что ты ему говорила. Он играл роль твоего жениха, присутствовал на твоих чаепитиях, ловил каждое твое слово. Прошли годы, прежде чем я понял, что он делает.
Она не осознавала, что затаила дыхание. – И что же?
– Именно так поступает котенок, когда вырастает в кошку. Играет со своей добычей.
Боль пронзила ее грудь, быстро перерастая в гнев. – Что ты здесь делаешь, Джейми?
– Это навевает ностальгию, – сказал он без промедления.
– Я имею в виду не свою комнату, – парировала она. – Я имела в виду, почему ты сел в самолет? Не то чтобы мы оставались друзьями. Ты так и не связался со мной после того, как я уехала. Ни разу не позвонил, ни разу не написал сообщение. Ты не должен быть здесь. Уиллоу Хит – не твоя обязанность.
– Нет, – согласился он. – Но ты – да.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты что, не слышала? – Его бесстрастный взгляд встретился с ее. – Ты – моя обязанность. Ты и Питер. Вы всегда были, с того самого первого лета.
– Джейми, это… – Она запнулась, чувствуя себя неловко. Она чуть было не сказала «расстраивает». – Люди не принадлежат другим людям.
– Разве? – Уголки его губ изогнулись в улыбке. – Я забочусь о том, что принадлежит мне. Я сказал тебе, что разберусь со всем, и я не шутил. У меня уже есть план.
– Ты собираешься посвятить меня в него?
В темноте он казался не столько мальчиком, сколько каким-то зловещим привидением. Она почувствовала тот же первобытный трепет, как и тогда, когда включила фонарик и увидела это ухмыляющееся лицо, прижатое к ее носу в лесу. «Это просто темнота», – сказала она себе. Это просто дом. Снаружи он гнил. Тени падали совсем не туда, куда нужно. Из пустых углов получались ловушки, а из мальчика с улыбкой, как от выкидного ножа, – чудовище.
– Твоя комната выглядит мило, – неожиданно сказал Джеймс. – Сколько времени у тебя заняло привести ее в порядок?
Она растерялась, застигнутая врасплох внезапной переменой темы разговора.
– Что?
– Когда ты вернулась, там все было основательно разграблено? – Он снял с пальца кольцо и водрузил его на место. – Питер разорвал все в клочья в день, когда ты ушла. Позже я нашел его сидящим на иве и выковыривающим осколки зеркального стекла из костяшек пальцев. Твой отец думал, что он капризничает, но это не было похоже на Питера. Он не бывает вспыльчивым без причины. Если он перевернул вверх дном твою комнату, то только потому, что что-то там искал.
Уайатт нахмурилась.
– Я ничего не оставляла.
– Ты уверена? – Когда он слез с подоконника, его поглотила темнота. Виден был только острый изгиб его подбородка, посеребренный тонкой полоской лунного света. Она была так погружена в темноту, что не заметила, как он потянулся к ней. Костяшки его пальцев задели ее висок, и она вздрогнула от этого прикосновения, покраснев.
– Отдохни немного, Уайатт, – сказал он, и на мгновение его голос совсем не походил на голос Джеймса. – Ты выглядишь нездорово.
16. Питер
Питер проснулся от звуков пианино.
Сначала он почувствовал, что его выталкивает наружу, будто время перестало существовать. Он снова был маленьким мальчиком, которого влекли фальшивые нотки учащейся играть арпеджио (прим. пер.и. ред.: Арпеджио (arpeggios) – способ исполнения аккордов, преимущественно на струнных (например, на арфе) и клавишных (например, на фортепиано) инструментах. При арпеджио звуки аккорда берутся последовательно один за другим – чаще всего от самого нижнего к самому верхнему (реже наоборот, сверху вниз)) Уайатт, загипнотизированный тем, как музыка медленно раскрывалась под ее пальцами.
Теперь это уже не завораживало. Не приводило в восторг… это сдирало с него кожу заживо.
Перекатившись на бок, он накрыл голову подушкой. Но это никак не заглушило музыку. Тягучие аккорды «Ближе, Боже мой, к Тебе» отдавались в его груди похоронным звоном.
Когда наконец-то воцарилась тишина, это было похоже на передышку.
Очень недолгую передышку.
– Ты помнишь завтрак? – спросил зверь голосом, так похожим на голос Джеймса, что ему было больно это слышать. – Этого маленького уродливого поросенка, которого отец Уайатт однажды летом привез домой?
Питер приподнял подушку и увидел лицо Джеймса в проеме открытой двери, голова склонена набок, пальцы беспокойно шевелились.
– Мы знали, что его откармливают только на убой, – произнес он далее. – Знали, что члены гильдии собирались приготовить жареного поросенка до окончания саммита. Но мы все равно любили его, как домашнее животное. Ты – больше, чем все остальные.
– Не делай этого. – Питер сел, сбросив подушку на пол. – Не говори со мной так, будто ты – это он.
– Но я и есть он, – возразил зверь. – Я выкопал его из земли и теперь держу на ладони созревшую луковицу его воспоминаний. Знаешь, что я обнаруживаю, когда разбираю его мысли? Ты рыдал, пока этот бесполезный старый боров жарился на вертеле. Ты мучился рвотой за домом, когда никого, кроме Джеймса, не было рядом.
Питер щелкнул по одинокому муравью-плотнику, бродившему по неплотному переплету его одеяла.
– Если у тебя есть что сказать, то говори и уходи.
Чудовище улыбнулось ужасной, знакомой улыбкой.
– Тринадцать лет назад я предложил тебе выход. Сердце ведьмы в обмен на твое собственное. Это предложение отменяется.
Первый приступ паники пробежал по его венам.
– У нас был уговор.
– И ты не выполнил его. – Его голос не отозвался эхом, будто дом не хотел иметь ничего общего с этим преступлением. – Почему я должен давать тебе второй шанс? Прошла неделя, а я уже чувствую запах твоего провала. Наступит кровавая луна, и ты не сможешь заставить себя пройти через это.
– А почему нет?
– Ты знаешь почему.
Снаружи, в зале, музыка стихла. Алтарь был неподвижен. Иконы спокойны. Питер сидел так тихо, как только мог. Мальчик, который научился пускать кровь, не дрогнув.
– Ты всегда был мягкотелым. – Чудовище презрительно усмехнулось. – Этот мир питается сам собой. Он суров и беспощаден. Неудивительно, что ты провел столетия в его власти. Смерть – это урок, который ты, похоже, не можешь усвоить. Вот оно, простыми словами: твоя свинья была убита, потому что людям нужно есть, и мне тоже. Я не могу продолжать грызть кости бренных животных. Этого недостаточно.
– Если тебе нужен я, – сказал Питер, – тогда убей меня сам.
Это было встречено смехом, высоким и тоненьким, совершенно не как у Джеймса.
– Мы с тобой оба знаем, что меня поддерживает. Именно она должна быть той, кто убивает. Так же, как это должен был сделать твой отец в тот первый день в роще. Какая приятная помощь – его самопожертвование. Я годами поедал его останки. Я веками лакомился его костным мозгом.
Питер был слишком напряжен. Его терпение лопнуло, и он вскочил с кровати, голос сорвался на рычание.
– Этот разговор окончен.
Стоящий в узком дверном проеме зверь не сопротивлялся. Его улыбка превратилась в нечто острое и довольное.
– Столько лет прошло, – удивлялся он, – а ты такой же трус. Так и не смог набраться наглости и сделать то, что нужно, чтобы выжить.
Питер прерывисто вздохнул. Он подумал о том, как хоронит Джеймса на грязном дне могилы. Дождь все лил и лил. В тот день он сделал все, что от него требовалось, и будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Он тихо сказал:
– Я сделаю все, что от меня потребуется. Я просто хочу домой.
– Домой, – зверь цокнул языком. – Бессмертие тратится впустую на таких мальчиков, как ты. Тысяча маленьких жизней, а ты даже не знаешь значения этого слова.
Питер отвел взгляд и оказался лицом к лицу со своим собственным далеким отражением в зеркале на колесиках. После стольких жизней, проведенных в процессе превращения в новую, более дикую версию самого себя, он больше не узнавал свое отражение в зеркале. Трус, сопротивляйся течению в своей голове. Трус, трус.
Он закрыл глаза.
– Убирайся.
За дверью его комнаты снова послышалось тихое позвякивание клавиш пианино. Когда он открыл глаза, то был один, а из наклонного стекла на него смотрело его отражение.
***
К тому времени, как Питер добрался до гостиной, музыка стихла. В комнате было темно, шторы задернуты, солнечный свет пробивался сквозь них забавными золотыми бликами. От него углы казались темными и мерцающими, мошки висели в воздухе, как золотая пыль.
Он обнаружил Уайатт сидящей на скамейке, с пианино была сдернута простыня, а ее пальцы беззвучно двигались по клавишам. На крышке стоял увядающий помидор. Рядом с ним стоял пузырек с порошком, черным, как кости маленького мальчика, которые он выгреб из очага. Призрак мелодии повис в воздухе между ними.
Когда она не подняла глаз, он прочистил горло. На этот звук она приподняла подбородок, откинув волосы назад, открыв бледное, бескровное лицо.
– О, – сказала она. – Привет.
Чувство, пронзившее его, не было паникой – пока нет, – хотя и было чем-то пугающе близким. Он сделал полшага к ней и остановился, его взгляд скользил между медленно увядающей растительностью и бесцветным покровом ее кожи.
– Что ты здесь делаешь?
– Практикуюсь.
И тут он увидел, что она явно только что уколола мизинец. Красные капли кровавой росой окрасили слоновую кость. Он хотел сказать ей, что в этом больше нет смысла – Уиллоу-Хит был в опасности. Зверь находился в стенах, в полах, в теле мальчика, которого он похоронил пять долгих лет назад. Они не смогли бы изгнать его, даже если бы попытались.
Но сказать ей это означало бы сознаться в том, что он сделал.
– Ты не убийца, – сказала Уайатт, но она ошибалась. Он был воплощением смерти, до мозга костей. Он уничтожал все, к чему прикасался.
Сидя на скамейке, Уайатт взяла одну-единственную диссонирующую ноту.
– Ты знал, что музыканты на «Титанике», как известно, продолжали выступать, пока корабль тонул? Я всегда думала, что это довольно нелепо… где же инстинкт самосохранения, знаешь ли? Но теперь я понимаю. Что еще остается делать, когда ты умираешь?
– Ты не умираешь, Уайатт.
– Нет? – Она взяла другую ноту, и он вздрогнул. Она заметила это, глядя на него снизу вверх своим проникновенным взглядом. – В этом доме нет антибиотиков. Только немного ибупрофена с истекшим сроком годности.
Этот безымянный страх стал еще глубже.
– Тебе нужны антибиотики?
Она не ответила, но он достаточно отчетливо увидел правду по хитрому блеску ее глаз и капелькам пота на лбу. Она взяла еще один аккорд, и он сразу же узнал его. Это было начало старой ирландской песни, которую она обычно пела ему летом, когда он был слишком встревожен, чтобы заснуть.
– Покажи мне, – сказал он.
– Ни в коем случае. – Мелодия оборвалась так же быстро, как и началась. – Это отвратительно.
– Я гарантирую, что видел вещи и похуже. – Обогнув диван, он в три больших шага преодолел оставшееся между ними пространство. – Насколько все плохо?
– А тебе-то какое дело?
– Не надо так. Покажи.
Она приблизила к нему свое лицо, оценивая его сквозь тусклые полоски света. Наконец, она сдалась и приподняла подол свитера на животе, чтобы показать заклеенную стерильную салфетку, середина которой была покрыта булавочными уколами цвета ржавчины. Он опустился на колени перед скамейкой и машинально потянулся к ней, ненавидя то, как она напряглась, когда он снял повязку. Под ней был порез от перочинного ножа, небрежно зашитый швейной ниткой.
Он достаточно часто собирал себя по кусочкам, чтобы понимать, что порез уже должен был перестать кровоточить, а старая кожа – покрыться коркой. Но рана была свежей и кровоточила, как и в ту ночь, когда была нанесена, а в центре образовался темный нарыв.
– Вот, – поспешно сказала Уайатт, возвращая повязку на место. – Ты увидел.
Он остался смотреть на нее снизу вверх, его прикосновение скользнуло по изгибу ее бедра. Несколько секунд они оставались неподвижными, воздух между ними был тонким, как бумага.
– Я все исправлю, – сказал он.
Вырвавшийся у нее смех был едким. Она одернула свитер.
– Если у тебя нет под рукой тайника с лекарствами, будет только хуже. Если ты забыл, мы все здесь в ловушке.
Он резко сглотнул.
– Мы что-нибудь придумаем.
– И что потом? – Она скрестила руки на груди, стуча зубами. – Ты подлатаешь меня, чтобы через неделю убить своими руками? Нет, спасибо. Я лучше умру от гангрены.
Он поднялся на ноги.
– Не смешно.
– Это и не должно было быть смешным, Питер. Ничего смешного во всем этом нет. – Она бросилась за ним, став на целую голову ниже, даже привстав на цыпочки. В фойе, что-то грохнуло. Бах! Бах! Бах! – у входной двери. Они оба подпрыгнули, когда удары бумерангом разнеслись по дому.
– Полиция! Нам поступил звонок о беспорядках в этом доме. Открывайте!
– Оставайтесь на месте, – приказал зверь, появившийся в холле с небольшой стопкой дневников Уэстлока под мышкой. Копия была безупречна… именно так поступил бы Джеймс, если бы был там с ними. Питер гадал, как долго он находился там, прислушиваясь к их разговору, придумывая новые способы согнуть и сломать их.
За первой серией ударов последовала еще одна, тяжелый кулак обрушился на стекло.
Уайатт искоса взглянула на Питера.
– Что нам делать?
– Ничего, – сказал он. – Мы подождем.
Он увидел противоречие в ее глазах. Она была в состоянии войны с самой собой… ее разрывала на части мысль о том, что, возможно, помощь уже прибыла. Прикусив губу, она спросила:
– Но что, если это правда?
– Это не так, – сказал зверь. – И если откроешь эту дверь, то, что находится снаружи, проглотит тебя целиком. Оно уже почувствовало вкус твоей крови, Уайатт. Не давай ему больше ни капли.
– Просто подожди, – снова сказал Питер, когда стук возобновился. – Он сам уйдет.
К тому времени, когда мимикрирующий, наконец, устал и двинулся дальше, уже почти стемнело. Питер лежал на животе у очага, подложив руки под подбородок, и отблески огня согревали его кожу. На диване сидела Уайатт, поджав под себя ноги и слегка свернувшись калачиком, и они оба крепко спали на выцветшей вышитой подушке.
Рядом в кресле сидел зверь, вытянув колени и подперев подбородок кулаком. В таком виде он выглядело обескураживающе властным – трупный король на троне с откидной спинкой, черты лица наполовину скрыты мраком. Он смотрел на Питера, а Питер в ответ смотрел на него. Сгущающиеся сумерки казались гнетущими.
– Моя тетя живет по лунному циклу, – сказала Уайатт, удивив их обоих. Питер заглянул на диван и увидел, что она не спит и не сидит, а свет камина окрасил ее кожу в золотистый цвет.
– Она очищает свои кристаллы в полнолуние, – продолжала она, ковыряя заусенец. – Покупает лотерейный билет в затмение. Она говорит, что это космический вихрь возможностей – лучшее время, чтобы попытать счастья. Но кровавая луна? Если вы спросите ее, она скажет, что кровавая луна приглашает к насилию. Нарушает естественный порядок вещей.
На решетке раскололось полено, и в дымоходе затрещал хворост. На мгновение все трое предстали перед глазами.
– Итак, – Уайатт перекинула рукав свитера через руку. – Что это значит?
– Мне кажется, сейчас не самое подходящее время для этого разговора, – сказал зверь, идеально подражая Джеймсу.
– О чем еще мы будем говорить, – горячо спросила она, – о погоде? Если мне суждено умереть, я должна знать причину.
Челюсти зверя задвигались, каждое движение было методичным.
– Ты не умрешь.
Уайатт смахнула желтое перо с подушки.
– Вы оба постоянно говорите об этом, но ни один из вас не говорит это всерьез.
В ее взгляде была свирепость, от которой у Питера заныли внутренности. Если и было время сказать ей правду, то только сейчас, когда зверь надвигается на них обоих, а жестокий конец не за горами. Он перекатился на спину, заложил пальцы за голову и устремил взгляд на низкие деревянные балки под потолком.
– Мне было одиннадцать, когда отец вогнал в мой живот топор, – сказал он, уже не уверенный, было ли это воспоминание реальным, или он просто повторял то, что ему говорили. – Он не хотел этого делать – это был несчастный случай. Он взял меня с собой в лес, чтобы я помог ему сложить дрова в тачку. Я не знаю, как именно это произошло – увидел ли он зверя, выглядывающего между деревьями, и поскользнулся, или того привлек запах крови.
Он чувствовал, как Уайатт цепляется за каждое его слово, ощущал на себе взгляд зверя, глубокий, как колодец, и вдвое более темный. Где-то снаружи прокаркал ворон.
– Все мои воспоминания – из вторых рук, – продолжил он. – Я не знаю подробностей. Больше нет. Мне сказали, что чудовище предложило моему отцу подарок. В обмен на его жертву весь наш род получит бессмертие. Пока я жив, никто другой в нашей семье не пострадает от рук смерти. Я проснулся ночью и обнаружил, что один, в небе сияла красная луна. Моего отца не было. Вдалеке виднелись огни. Казалось, будто они танцуют. Я последовал за ними через лес, а затем по небу. Когда я понял, что зашел слишком далеко, было уже слишком поздно. Солнце взошло. Пути домой не было.
В последовавшей за этим паузой не было воздуха. Его поглотил вакуум.
– Это закон преломления света, – сказал зверь, который, казалось, был полностью поглощен рассказом Питера. – Когда Луна проходит через тень земли, солнечный свет попадает в атмосферу и рассеивается. Только красный свет проникает внутрь. Именно это придает кровавой луне ее цвет. Но рассеянный свет должен куда-то направляться, должен от чего-то отражаться. Он попадает на край неба, где раскрываются миры.
Уайатт, сидевшая на диване, моргнула.
– С каких это пор ты стал астрофизиком?
– С шестого класса в подготовительной школе Пеппердайн, – последовал шутливый ответ, – когда мы узнали о фазах Луны.
Снова воцарилось молчание. Питер почувствовал беспокойство, он чуть ли не из кожи вон лез. Он привык встречать смерть, не дрогнув, но в ожидании, пока Уайатт заговорит, что-то внутри него скреблось и корчилось. Когда, наконец, она поднялась с дивана, он резко выпрямился.
– Уже поздно, – сказала она, прижимая к себе Крошку. – Я иду спать.
– Уайатт, подожди. – Питер выскочил в коридор вслед за ней, не заботясь о том, как это выглядит со стороны, и обнаружил, что она уже возвращается. Они столкнулись в темноте фойе, врезавшись друг в друга. Слегка высвободившись из ее объятий, он скрылся из виду, словно рассерженный ситцевый шлейф. В том скудном свете, что падал из эркерного окна, он мог различить блеск непролитых слез в глазах Уайатт.
– Скажи мне, как ты сделаешь это, – потребовала она.
– Что?
– Лес требует кровавой луны и жертвоприношения, верно? Как это произойдет? Я знаю, ты думал об этом. У тебя было достаточно времени… ты, должно быть, придумал план. Ты воспользуешься ножом? Кинжалом? Вонзишь топор мне в живот?
В животе у него все перевернулось. Слова чудовища эхом отдавались в его мозгу: «Тебе никогда не хватало смелости сделать то, что нужно, чтобы выжить». Он провел руками по макушке, соединяя их на затылке. Заметив его нерешительность, Уайатт раздраженно выдохнула.
