Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"
Автор книги: Келли Эндрю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Ладно. – Отрешенный взгляд не покидал Уайатт. – И зачем ты мне это говоришь?
– Потому что природа всегда использовалась как защита от тьмы. Здесь, высоко в горах, воздух достаточно разрежен, чтобы проникать сквозь него. Это своего рода дверь. Пропасть между этим миром и потусторонним. – Он пошевелился, как мог, цепи стучали, как зубы. Серебристые пылинки падали на просвет между ними. – Ты никогда не задумывалась, почему твой отец запрещал нам ходить в старую часовню у леса? Почему в роще всегда было холодно, даже в разгар лета? Семья твоего отца веками возделывала земли в Уиллоу-Хит. Без управляющего ничто не сможет помешать переправке нежелательных вещей.
Она снова пошевелила пальцами. Костяшки хрустнули.
– Каких именно вещей?
«Зверя», подумал он. «И мальчишки, достаточно глупого, чтобы торговаться с ним».
Вслух он произнес:
– Монстров.
– Монстров, – повторила она, и он понял, что она ему не поверила. Снаружи дома поднялся ветер. Он раскачивал ветви ивы, таскал по крыше желтые сережки. Сквозь шорох земли он услышал коварный шепот зверя, и после долгих пяти лет прислушивания уже не был уверен, звучит ли он у него в голове или нет.
«Вот и она», говорил он. «Наконец-то дома, с нами».
Кожаный шнурок на его горле медленно затягивался подобно петле.
– Если ничего не предпринять, – сказал он, – Уиллоу-Хит завянет и умрет. Когда это произойдет, тьма между мирами поглотит нас обоих
3. Уайатт
В доме не было сотовой связи. Единственным телефоном было какое-то чудовище с проводами, стоящее возле холодильника, желтое и древнее, наполовину отвалившееся от настенного разъема. Когда Уайатт поднесла его к уху, в ответ раздался только глухой сигнал отключения. Она стояла у разделочного стола, солнечный свет струился сквозь ставни, и держала свой сотовый в воздухе, как на концерте на стадионе. Она помахала им в полумраке гостиной. Потом протопала через луг перед домом, рука болела, трава щекотала голени. Ничего. Ничего. Ничего.
Она собиралась позвонить матери. Чтобы спросить, что ей делать.
Теодоре Беккет Питер никогда не нравился. Сколько Уайатт себя помнила, ее мать всегда держалась с ним настороженно, чего не было с Джеймсом. Джеймс, как опытный сорвиголова, мог украсть что-нибудь из курятника, разозлить кур и улыбаться при этом, а мать Уайатт по-прежнему тайком давала ему дополнительные ломтики замороженного арбуза, когда он проходил через кухню. Питер, напротив, был спокойным и вежливым. Он был тихим омутом. И не искал неприятностей.
Но когда он заходил в дом, мать Уайатт выгоняла его вон.
Уайатт задумалась, что бы сказала мама узнав, что Питер все это время был прикован в подвале, как собака, и оставлен умирать. А еще ей было интересно, какой совет дала бы ей мама, если бы узнала, что Питер попросил Уайатт поделиться кровью.
Это была не такая уж странная просьба. Однажды, когда Уайатт была еще маленькой и склонной к истерикам, она плакала так долго и так громко, что, когда наконец успокоилась, в траве у ее ног выросли маленькие белые грибы ежовики. Когда мать увидела это, она стала вырывать грибы один за другим, расплющивая их. Она бросила их в компост и запретила Уайатт рассказывать об этом инциденте отцу.
– Но у меня получилось, – настаивала Уайатт, вытирая ее слезы. – Я вырастила их из своих слезинок.
– Что за глупости ты говоришь? – Взгляд матери нервно метался по саду. – У тебя богатое воображение, черепашка. Просто лето выдалось дождливым, вот и все.
Но это было не так. Сладковатое, как фенол, и слегка подрагивающее, Уайатт всегда ощущала это внутри себя – нечто странное, твердое и вздувшееся, как волдырь. Иногда, поздно ночью, она лежала без сна и задавалась вопросом, может быть, то безымянное, что пульсирует в ее венах, однажды прорвется и вытечет на волю.
– От такой силы не умрешь, голубка, – говорила ей мать, расчесывая и заплетая волосы перед сном. – Ее нужно подпитывать, как и любую другую гадкую штуку.
Какое-то время Уайатт думала, что, возможно, это правда… думала, что если она будет игнорировать жгучую боль в крови, то в конце концов это пройдет.
Конечно, этого не произошло. С ней случилось то же, что с волдырем.
Она лопнула. Это случилось январской ночью, на скользком от пива полу грязной комнаты, в доме, грохочущем музыкой. Под ее кроваво-красными руками собралась лужица воды, а прямо над ней то появлялась, то исчезала из поля зрения сердитая рожа.
– Уайатт, сучка! Что, черт возьми, ты со мной сделала?
Стряхнув с себя непрошеные воспоминания, Уайатт зашагала по длинной грязной дорожке, сжимая телефон чуть сильнее, чем нужно. На экране тускло светилась единственная полоска. Она не собиралась звонить из Уиллоу-Хит. Ни своей матери, ни кому-либо еще.
Осознание заставило ее почувствовать зуд. В ловушке. Ей не нравилось возвращаться сюда и то, что она при этом чувствовала. Ей не понравилось, как Питер смотрел на нее там, в подвале, – его взгляд был таким же холодным и непроницаемым, как и в ту последнюю ночь в часовне.
Ее охватило внезапное желание убежать – далеко и быстро, без оглядки. До тесной квартирки ее тети в Салеме, где она жила с матерью с тех пор, как уехала из Уиллоу-Хит, оставалось три часа пути. Если она уедет сейчас, то будет дома задолго до наступления темноты. Она могла бы вызвать полицию с дороги. Пусть они приедут на ферму и разберутся с Питером. Пусть они сами решат, что с ним делать.
Ей больше никогда не придется думать об Уиллоу-Хит.
Повинуясь внезапному порыву, она оглянулась на дом своего отца. Торопясь найти связь, она оставила входную дверь открытой. Тени чернилами разливались по пустому холлу. Она подумала о Питере, подвешенном в одиночестве в полуразрушенном подвале, с ввалившимися щеками и выпирающими ребрами.
Она не могла этого сделать. Не имело значения, что произошло между ними, или как глубоко она ненавидела его последние пять лет. Это были детские обиды, а это – что бы это ни было – было настоящим. Она не могла оставить его там одного.
Она немного отъехала по дороге – ровно настолько, чтобы найти связь, – и позвонила матери за помощью. Она уехала в Мэн, никому не сказав о своих планах, хотя не сомневалась, что мама догадывалась, куда она отправилась. Теодора Беккет всегда обладала сверхъестественной способностью точно определять, в какие неприятности вляпалась Уайатт.
И все же Уайатт не была уверена, как ей удастся объяснить свое нынешнее затруднительное положение.
Питер в цепях. Монстры в лесу. Это звучало безумно.
Уайатт не сомневалась, что монстры существуют на самом деле. Она знала, что они существуют. Она также знала, что они не прячутся в лесах, как казалось Питеру. У них не было клыков и шерсти, острых зубов и кривых когтей. Они были похожи на девчонок с летними веснушками и рыжеватыми волосами. Руками, мокрыми от пива, и заплаканным лицом.
Питер понятия не имел, о чем просил Уайатт. Если бы она обратилась к тому, что пульсирует в ее венах, ей не пришлось бы обуздывать чудовище.
Она бы выпустила его на волю.
Сердце застряло у нее в горле, когда она пробиралась мимо мельничного пруда, заросшего плоскими зелеными листьями кувшинок, направляясь к своему грузовику – красному чудовищу, которое она одолжила у кузины для поездки на север. Широкий кузов, когда-то черный, давно проржавел до рыжины. Ручка со стороны пассажира была почти полностью оторвана.
– Она на ходу, – заверила ее Маккензи, передавая ключи. – Главное, чтобы скорость не превышала тридцати миль в час. И не пытайся пользоваться кондиционером. Или включать радио слишком громко. Определенно, не включай радио слишком громко. Берту очень легко напугать.
В тот момент, когда она открыла дверцу, из кошачьей переноски раздалось злобное шипение.
– Прости, – сказала она, забираясь внутрь. – Я знаю, что обещала тебе мышей, но мы не можем остаться.
Она прочитала в Интернете, что старые кошки, как правило, убегают и находят уединенное место, чтобы умереть. Крошка была стара, как мир. Первую половину своей жизни она провела, радостно бродя по Уиллоу-Хит, охотясь на мышей и греясь на солнышке.
В Салеме Крошка целыми днями отсиживалась в слишком маленькой квартирке тети Вайолет, наблюдая за миром через слишком маленькое окно. В последний раз, когда Уайатт водила ее к ветеринару, медик сказал ей, что пожилая кошка быстро приближается к концу своей жизни.
Уайатт привезла ее домой, чтобы выпустить.
– Питер здесь, – сказала она кошке, и в ответ услышала еще одно несчастное мяуканье. – Ему нужна наша помощь.
Она подкрепила свои слова поворотом ключа в замке зажигания. Двигатель издал единственный героический звук и тут же заглох. Она попробовала еще раз, с тем же успехом.
– Вот дерьмо, – выругалась она. И повторила, потому что чувствовала, что ситуация того заслуживает. – Вот дерьмо.
Пять месяцев назад она бы отреагировала слезами на глазах. Она бы сидела, уткнувшись лбом в руль, и плакала до изнеможения. Но та Уайатт умерла. Эта Уайатт была умнее. Она видела, что происходит, когда она без конца плачет. Сделав глубокий вдох, она заставила себя чувствовать только легкую апатию. Расчитанное онемение.
Она выбралась из грузовика и направилась к передней части, открывая капот. Моторный отсек был серым от копоти и набит сосновой хвоей, будто в нем что-то жило. «Не злись», – пронеслось у нее в голове, как мантра. «Не злись». Она сделала еще один вдох, осторожно вернула капот на место и без особого энтузиазма пнула бампер. В ответ на нее печально уставились негорящие фары.
– Ладно. – В ее голосе слышался фальшивый оптимизм. – Похоже, мы идем пешком.
Она забрала переноску Крошки и направилась через поле к воротам, расположенным на границе участка. Утро было теплым и ясным, но в горном воздухе чувствовался легкий привкус, который подгонял ее. По крайней мере, если она поторопится, то сможет найти ресторан в нескольких милях отсюда. Как только у нее будет работающий телефон, она позвонит матери.
Она отошла на сотню ярдов от дороги, прежде чем ее планы снова нарушились. Сначала послышался треск ветки. Скрежет копыт. За ним последовало сердитое мычание животного на скотном дворе. Не успела она отскочить в сторону, как чья-то тяжелая голова ударила ее прямо в зад. Девушка споткнулась и, едва удержавшись на ногах, крепко ухватилась за переноску Крошки. От толчка кошка издала яростный вой.
– Эй! – Уайатт резко обернулась и оказалась лицом к лицу с пегим карликовым козлом, у которого рога были обрезаны до обрубков. Существо уже приготовилось к новому нападению, презрительно глядя на нее раскосыми зрачками. Она метнулась в сторону, едва избежав того, чтобы ее ударили по коленям.
– Ты серьезно?
Ответное блеяние подсказало ей, что козел был совершенно серьезен.
– Хорошо, хорошо. – Уайатт отступила в сторону во второй раз, когда зверь поднялся на задние копыта. – Я ухожу. Ухожу. Луг твой.
Но когда она шагнула вперед, козел снова бросился на нее. Голова опущена, копыта взметают грязь. Ей потребовалось еще несколько попыток, чтобы, затаив дыхание, понять, что козел гнал ее не с луга. Это была граница участка.
И когда она подняла глаза, то поняла причину.
За ржавыми воротами собрались семеро мужчин в капюшонах, каждый из которых был одет в черную мантию. Они не разговаривали. Не приближались. Просто ждали, уставившись друг на друга со сверхъестественной неподвижностью. К счастью, козел перестал двигаться в тот же миг, что и Уайатт. Он завис рядом с ней, как жилистый двурогий страж.
– Эй, – окликнули Уайатт.
Голос, донесшийся до нее, был странным, с явным акцентом.
– Уайатт Уэстлок Третья, полагаю? До нас дошли слухи, что дом перешел из рук в руки.
– Это правда, – она крепко держалась за переноску Крошки. – Вы кто?
Под капюшоном мужчины, стоявшего ближе всех к воротам, появилась едва заметная улыбка.
– Мы были друзьями твоего отца.
По ее коже пробежало ощущение настороженности.
– Я вас не узнаю.
– При всем моем уважении, тебя некоторое время не было дома. – Незнакомец наклонил голову, внимательно разглядывая ее из-под тени своего плаща. – Можно с уверенностью сказать, что ты не так уж много знаешь о своем отце и его компании.
Рядом с Уайатт гортанно заблеял козел. Деревья зашелестели над головой, ветер склонил ветви. До нее донеслось непрошеное предупреждение Питера: «Без управляющего ничто не сможет предотвратить проникновение нежелательных вещей».
Чувствуя себя нелепо, она прижала ладонь ко рту и крикнула:
– Если вы так нравились моему отцу, то почему вы не здесь, вместо того чтобы орать на меня с другой стороны ворот? Они не заперты.
Она приготовилась к движению, почти ожидая, что мужчина заподозрит ее в блефе и широко распахнет металлические ворота. Вместо этого его улыбка изменилась, ее края заострились, став явно недружелюбными. Опустив взгляд под ноги, он увидел ароматные заросли цветоголовника, обвивавшие проволочную изгородь.
– Ты считаешь себя умной, – сказал он, – но грань между смелостью и глупостью очень тонка. Мы пришли сюда сегодня, чтобы оказать тебе любезность.
Они не сдвинулись с места. Ни на дюйм.
«Монстры», – подумала она и тут же почувствовала себя смешной.
– В подвале держат молодого человека, – продолжал незнакомец. – Его присутствие в доме твоего отца представляет для тебя непосредственную угрозу.
Что-то в его голосе заставило волосы у нее на затылке встать дыбом.
– Какую угрозу?
Ее вопрос был встречен молчанием. Вдали, в лесу, взлетело несколько ворон, и их тени растянулись по лугу широкими темными полосами.
– Мальчик очень вспыльчивый, – крикнул ей мужчина. – Мы бы не хотели, чтобы ты пострадала. Мы можем подсказать, что нужно сделать, чтобы гарантировать твою безопасность.
Что-то в том, как незнакомцы сбились в кучку, пряча глаза, заставило все внутри у нее похолодеть. В их позах чувствовалась скрытая злоба – недоброжелательность, которую она не могла точно определить, – и ей захотелось, чтобы они поскорее ушли. Они загораживали дорогу. Если она не сможет выбраться из дома, то не сможет и позвонить матери. А если она не сможет позвонить матери, никто не ответит и никто не сможет помочь. Питер останется в ловушке в Уиллоу-Хит. И она тоже. Ни за что на свете она не пойдет в лес, где притаились эти люди.
– Не знаю, стоит ли мне следовать вашему совету, – сказала она, когда они продолжили молча смотреть друг на друга. – Не думаю, что вы очень нравитесь моему козлу.
Словно в знак согласия, животное рядом с ней злобно заблеяло.
Мужчина издал тонкий и холодный смешок.
– Давай, отмахивайся от нас. Защита на этой земле слабеет с каждым днем, а ты не опытная ведьма. Ты не сможешь удержать оборону в одиночку. На мальчике метка зверя, и зверь придет, чтобы забрать то, что ему причитается.
От того, как угрожающе он произнес это «зверь», у нее по спине пробежали мурашки. Она уперлась пятками в землю и предпочла не отвечать, держась за переноску для кошек, как за щит. Один за другим люди у ворот начали расходиться, исчезая, словно тени, под густыми кронами деревьев. Остался только первый мужчина, от улыбки которого пробирало до костей.
– Считай это милосердием, – сказал он. – Мальчик сделает все, что потребуется, чтобы выжить. Если ты такая умная, какой, кажется, себя считаешь, то сама предложишь его зверю. Быстро, пока не взошла кровавая луна.
Когда он ушел, Уайатт повернулась спиной к воротам, изо всех сил стараясь не обращать внимания на загадку его прощальных слов. Бессмысленные слова от глупого человека. Кто в здравом уме наденет накидку для верховой езды, отправляясь в лес на севере штата Мэн? Кто-то помешанный, вот кто.
Вовсе не монстр, а человек.
Но даже в этом случае бродить в одиночестве по лесу, зная, что они могут поджидать, казалось не лучшей идеей. Она подождет несколько часов – даст им время убраться, – а потом попробует снова.
Подавив вспыхнувшее раздражение, она направилась обратно по дорожке – мимо бесполезного грузовика, пруда с кувшинками и стаи куропаток на лугу – и прямиком вернулась в дом. Несколько секунд она стояла на пороге, раздумывая, не хлопнуть ли входной дверью с такой силой, чтобы задребезжали стекла. Пока она размышляла, дверь медленно закрылась сама по себе, петли заскрипели, и решение было принято за нее.
На кухне она поставила переноску на столик и открыла дверцу. Крошка клубком меха вылетела оттуда, выскользнула из комнаты и скрылась из виду, даже не оглянувшись. Уайатт смотрела ей вслед, обдумывая свои дальнейшие действия. Она знала, что должна спуститься вниз и поговорить с Питером… избегать его – только оттягивать неизбежное… но не думала, что сможет заставить себя посмотреть ему в глаза. Каждый раз, когда она это делала, на нее обрушивались нежелательные воспоминания – розовая тишина рощи и ощущение того, как сердце Питера бьется под ее ладонью. Залитая кровью гримаса Джеймса сверкнула в луче фонарика, в темноте послышался его голос:
– Убирайся отсюда, Уайатт. Не показывайся им на глаза.
Она пять долгих лет ненавидела Питера за то, что он хранил радиомолчание. Обижалась на него за то, что он бросил ее, когда она больше всего в нем нуждалась. Проклинала его за то, что он продолжал жить своей жизнью и забыл о ней. И все это время он не общался с ней не по своей воле.
В этом не было никакого смысла. Будучи полными противоположностями почти во всех отношениях, Питер и Джеймс всегда ссорились. Их мелкие разногласия имели тенденцию перерастать в насилие в мгновение ока. Они так же быстро шли дальше, мирившись за пакетиками замороженного горошка и одинаковыми блинчиками.
Та последняя ночь в Уиллоу-Хит не была исключением.
И все же, даже думая об этом, она понимала, что это неправильно.
Та ночь изменила все.
Она задумалась, сколько времени прошло с тех пор, как Питер в последний раз ел. Как долго человек может продержаться в таком состоянии, подвешенный в темноте без еды и воды? Встревоженная этой мыслью, она нырнула в кладовую в поисках чего-нибудь съедобного. На полках почти ничего не было, и ей пришлось собрать то немногое, что еще оставалось. Она уже наполовину заполнила корзинку черствыми овсяными батончиками, когда зазвонил телефон.
Аппарат издал одиночную прерывистую трель, подпрыгивая трубкой. Она поставила корзинку на стол и, нахмурившись, посмотрела на желтый настенный прибор, наполовину уверенная, что ей это показалось. Раздался еще один звонок, эхо которого разнеслось по всему дому. Выйдя из оцепенения, она пересекла кухню и неуверенно поднесла трубку к уху.
– Алло?
По проводам зашелестела обратная связь, и – во второй раз за этот день – Уайатт Уэстлок обнаружила, что разговаривает с призраком.
– Уайатт?
За последние пять лет голос Джеймса Кэмпбелла стал тверже. Неуверенная мальчишеская манера говорить исчезла, и на смену ей пришла чистая ланкастерская речь, которая поразила ее больше, чем просто слова. Это было до боли знакомо, и в то же время очень странно.
– Черт, – сказал он. – Ты не должна была ответить.
Уайатт нахмурилась, глядя на трубку.
– Не похоже, что ты так уж рад меня слышать.
– Я только что разговаривал по телефону с отцом, – сказал он взволнованно. – Он сказал мне, что отправил тебя в Уиллоу-Хит, но я надеялся, что ты, возможно, проигнорировала его. Уайатт, я слышал о твоем отце. Мне так жаль. Я должен был присутствовать на похоронах.
– Все в порядке, – слова прозвучали приглушенно. Она представила себя пустой, как дерево, с выскобленными внутренностями. Не плакать, не плакать. Было нелепо даже думать, что она станет. Почти год она не обмолвилась с отцом ни словом.
– Что ж, послушай, – сказал Джеймс, – я собираюсь все исправить, а? Я сейчас направляюсь в Хитроу. У меня забронирован билет до аэропорта Кеннеди.
В трубке что-то зашипело, и его голос на мгновение потонул в помехах.
– Алло? – Уайатт отняла телефон от уха, прислушиваясь к неразборчивому потрескиванию голоса Джеймса в динамике. – Джеймс? Ты слышишь меня?
– Да, – отзвался он. – Я здесь. Уайатт, послушай меня. Это важно. Питер все еще в Уиллоу-Хит.
– О, – Уайатт покрутила шнур между пальцами, чувствуя, как ее охватывает беспокойство. – Да, я знаю. Он здесь, в доме.
Последовало едва слышное ругательство. Унылый желтый телефон сумел выдавить из себя единственное прерывистое «Вы…», а потом связь прервалась.
– Алло? – Уайатт выпустила шнур из рук. – Джейми?
Снова помехи. На секунду Уайатт подумала, что звонок, наверное, прервался. Но затем в трубке раздался голос Джеймса, ясный, как день.
– Тебе нужно выбираться оттуда, Уайатт. Сейчас. Сегодня. Или он убьет тебя.
Это было похоже на отголосок игры, в которую они когда-то играли, с облупившимися носами и пальцами в цыпках по колено в мельничном пруду. Джеймс благородный разбойник с мечом из дубовой ветки. Уайат, захваченная в плен королева, прикованная к скалистому выступу.
И Питер – акула. Кружащая вокруг нее в глубине.
Но это было тогда. Воспоминание в режиме стоп-кадра. Уде не дети, они были слишком взрослыми для игр. И в тоне Джеймса не было ничего, что указывало бы на то, что он играет. Голос незнакомца в капюшоне звучал у нее в голове: «Парень сделает все возможное, чтобы выжить».
Она бросила взгляд в дальний угол кухни, где открытая дверь в погреб была едва видна из коридора. Там, где Питер прятался в тени, знакомые черты его лица стирались, пока он не превратился во что-то изголодавшееся и странное. Она передергивалась, передергивалась снова и уговаривала себя вообще ничего не чувствовать.
Не плакать. Не плакать.
Поднеся динамик к губам, она прошептала:
– Откуда ты знаешь?
– Потому что, – сказал Джеймс, – он уже пытался это сделать раньше.
4. Питер
Внутри у Питера Криафола был узел, невероятно запутанный. День за днем он распускал стежки. Иногда у него распускались нитки разных цветов. Иногда он вспоминал картины – дом на холме, дерево, пораженное гнилью, безжизненное тело, топор, торчащий из его груди. Он распутывал клубки нитей из прошлых жизней и забытых «я», запутываясь в бесконечных сетях памяти, пока не перестал различать, что было реальным, а что – у него в голове.
Он знал: ему было пять лет, когда он впервые увидел зверя. Это было самое раннее воспоминание из его жизни. Он помнил серый цвет, апрельский дождь, который шел несколько дней подряд. Он выслеживал саламандру на берегу весеннего пруда, его носки промокли насквозь, а колени потемнели от грязи. Он и не подозревал, что забрел слишком далеко от дома, пока не загорелся зеленый свет. Сначала он подумал, что, возможно, наступила ночь, но потом поднял глаза и увидел, что лес тяжело нависает над ним.
Лес Уиллоу-Хит всегда казался ему зловещим, но в тот день тени между деревьями смотрели на него с явной угрозой. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что он видит вовсе не тень, а существо. Выше человеческого роста. Уже корня. Пальцы длинные и с двумя суставами. Первым побуждением Питера было бежать. Как можно дальше и быстрее – назад, на ферму, к желтоватому теплу кухни Уэстлоков.
Но потом существо заговорило.
– Питер Криафол, – прошептал он, и внезапно Питер вспомнил, что так его зовут. Что у него, маленького потерянного мальчика из Уиллоу-Хит есть имя. Бледный и тихий, как привидение. Путался под ногами в доме, битком набитом незнакомцами, и никогда не был уверен, кому из них он принадлежит. Если он вообще кому-то принадлежал, или просто появился однажды, маленький и злой, роющийся в кухонных шкафчиках.
Более того, он помнил, как умирал. Снова и снова, один прерывистый вздох за другим. Стоя там, в тени леса, казавшийся маленьким на фоне грозового неба и этого ужасного, огромного зверя, он почувствовал, как ледяные пальцы страха впервые сжали его маленькое горло.
– Откуда ты знаешь, кто я? – спросил он, и дрожь в его голосе тут же потонула в стуке дождя по листьям.
Окруженный деревьями, зверь наклонил голову.
– Мы с тобой прилетели сюда по небу, вместе. Помнишь?
Он покачал головой. Он не мог вспомнить ничего, кроме Уиллоу-Хит.
– Прошло слишком много лет, – сказал зверь. – Мне пора возвращаться домой. И тебе тоже. Твоя мама ждет.
И тогда, именно тогда, Питер вспомнил, что у него была мать. Он помнил тишину, щелканье, жужжание ткацкого станка, отдаленное журчание ручья. Ощущение, когда тебя укачивают, чтобы ты заснул. Мать, такая, какая была у Уайатт. Кто-то, кто лечил его царапины, целовал в макушку и пел ему песни. В этот момент, когда деревья возвышались над ним, как часовые, она казалась очень, очень далекой отсюда.
Закутанный в темную мантию зверь искоса наблюдал за ним, его удлиненный череп поворачивался на шарнирах.
– Ты бы этого хотел? Увидеть свою мать? Вернуться домой? Ты, должно быть, ужасно устал умирать. Я могу сказать, что тебе нужно делать, чтобы жить. Это очень просто.
***
Он проснулся от телефонного звонка.
«Это всего лишь сон», – сказал он себе. Воспоминания о другом человеке из прошлой жизни тянулись за ним по пятам в реальный мир. В доме был только один телефон, и он не работал уже много лет.
Теперь Питер рвался из цепей, отчаянно надеясь услышать хоть какие-то намеки на то, что Уайатт поднимается наверх. В ту последнюю роковую ночь перед тем, как она ушла навсегда, он планировал довести дело до конца – вонзить лезвие ей в живот и дать ей истечь кровью, как поступала с ним ее семья в течение многих лет. Унести ее в рощу и позволить зверю насладиться последними ударами ее сердца. Последнее кровавое подношение в обмен на его свободу.
Но когда пришло время сделать свой ход, он заколебался.
Где-то над головой зашипел чайник. Пара ботинок застучала по деревянному полу. Фермерский дом застонал от движений Уайатт, старые кости переместились на корточки. Она поднялась наверх несколько часов назад, вероятно, чтобы позвонить матери, и с тех пор не возвращалась. Не для того, чтобы отпустить его. Не для того, чтобы задать вопросы. Не для того, чтобы пялиться.
Минуты текли незаметно, день из золотого превратился в красный, а затем в фиолетовый, лунный свет тонкими серебряными бликами лился в окна. В конце концов – это было невероятно – Питер заснул, его руки были напряжены до предела, а голова полна снов.
Она была рядом, когда он снова проснулся. Он ощущал ее присутствие, как синяк, будто она избивала его до костей.
– Питер, – сказала она, уже не в первый раз. – Проснись.
Он не торопился, крепко зажмурил один глаз и приподнял голову, которая до этого лежала у него на груди. Прямо под ним стояла Уайатт, закутанная в белый свитер, пропитанный молью, и сжимала журнал в кожаном переплете, как щит. Страницы раскрылись веером, обнажив поля, набитые расплющенными веточками клевера. В ее карих глазах было что-то настороженное, в том, как она привставала на цыпочки, словно лань, готовая взлететь.
Он сразу понял: что-то изменилось.
Когда она впервые обнаружила его подвешенным в темноте, она была в бешенстве, отчаянно пытаясь найти способ освободить его. Теперь же искоса смотрела на него, будто он был волком, с которым она столкнулась в лесу. Будто одно неверное движение могло заставить его броситься на нее.
– Я не смогла связаться с мамой, – сказала она голосом, достаточно ровным, чтобы казаться мертвой. Когда он молча посмотрел на нее, она вздохнула. – Последние несколько часов я разбирала вещи отца. Искала ответы.
– Что-нибудь нашла?
– Не знаю, – спросила она. – Ты мне скажи.
Она перевернула страницу, все еще настороженно глядя на него. Сушеная лобелия рассыпалась к их ногам голубоватыми крошками.
«Эта зима самая холодная за всю историю наблюдений», – прочла она, и в голосе девушки он услышал слова ее отца. – «Сосульки свисают, как клыки, почти касаясь сугробов. По ночам температура опускается значительно ниже нуля. Уже дважды мальчик спрашивал, можно ли ему зайти внутрь. На этот раз Теодора отказала ему. Она не доверяет ему. Она не хочет, чтобы он был рядом с Уайатт. И все же я знаю, что это ее гложет. В канун Рождества я застукал ее за тем, как она набивала четвертый чулок вещами моего детства, которые нашла на чердаке».
Она, прервавшись, глазами пробежала оставшуюся части отрывка. Он не нуждался, чтобы она читала ему вслух; Питер прекрасно помнил ту зиму. Он проснулся в крошечном домике священника с мансардой, где спал, с затекшими мышцами после очередной ночи, проведенной в дрожащей постели. Потом спотыкаясь, забрел в часовню и обнаружил на окнах ледяные заросли папоротника, а на алтаре – одинокий чулок. Это было своего рода молчаливое причастие – неохотное подношение из маленьких зеленых армейских человечков и пластиковых йо-йо, и сладостей, завернутых в фольгу.
С тех пор традиция продолжалась каждый год. Каждое Рождество он просыпался с чулком, набитым безделушками, с чувством вины, засунутым в вязаный носок. Остаток своего одинокого утра он проводил, стоя на замерзшем берегу мельничного пруда, засунув ноги в ботинки, которые были на два размера больше, чем нужно. Он оставлял свои подарки один за другим тонуть подо льдом. Он не хотел бейсбольных карточек, машинок «Хот Вилс» и желтых йо-йо с узелками.
Он хотел, чтобы у него была мать, которую он не забывал. Теплый дом.
«Сестра Теодоры звонит днем и ночью», – продолжила Уайатт, и шуршание переворачиваемой страницы вызвало у него раздражение. – «Она утверждает, что видела во сне худшее… что-то в лесу разговаривает с мальчиком. Скоро оно покинет свой дом в тени и придет за всеми нами. Джозеф Кэмпбелл и другие призвали вернуться к старым порядкам. Говорят, что только тотальное пожертвование сможет умиротворить зловещую тьму, но я в этом не уверен. Одно совершенно ясно: мальчик продолжит расти, если я ему позволю. Однажды его замешательство перерастет в гнев, и он захочет отомстить за то, что с ним сделали. В моей власти положить этому конец, заткнуть пасть аду и подчинить мальчика одним кровавым ударом. Но что станет со мной, если я заберу жизнь ребенка? Если я начну цикл заново?»
– Остановись, – сказал Питер, и она остановилась, закрыла дневник, будто он мог рассыпаться под ее большим пальцем, его края резали ее по живому. Не поднимая на него глаз, она водила пальцем по фирменному рисунку пеликана на кожаной обложке.
– Забавно, – сказала она так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее. – Я всегда думала, что Билли Дикон – твой отец. Разве это не смешно?
Она посмотрела на него, и он обнаружил, что часть ее настороженности исчезла. На смену ей пришло что-то мягкое и умоляющее. Он знал, чего она хотела… объяснений по поводу множества страниц похожих записей, которые она, вероятно, просматривала наверху. Она хотела ответов. Хотела признаний. Ей хотелось разматывать его секреты, клубок за клубком, разбирать их по частям, пока он не станет хорошим и основательно потрепанным.
