Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"

Автор книги: Келли Эндрю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Она уже собиралась спросить, что, черт возьми, с ним случилось, когда Питер сказал:

– Каждый видит что-то свое перед лицом стража смерти. Мне показалось, что это не ты.

– О. – Она прислонилась спиной к стене, колени у нее задрожали. – Какое облегчение… я выглядела отвратительно. – Шутка не удалась. Никто не засмеялся в ответ. Отчаянно пытаясь прервать тягостное молчание, она спросила:

– А что видел ты?

– Это не имеет значения. – Румянец так и не вернулся на лицо Питера.

– Для меня имеет, – сказала она. – В любом случае, вам двоим не обязательно было проделывать весь этот путь сюда и поджигать все вокруг. Я все уладила.

– Разве? – криво усмехнулся Джеймс.

– Я так и сделала. Я была в нескольких секундах от того, чтобы ударить ее прямо в селезенку.

– Это не смешно, Уайатт, – сказал Питер.

– Ты абсолютно прав. Ужасно несмешно думать, что что-то другое могло убить меня еще до того, как у тебя появился шанс.

Он пронзил ее испепеляющим взглядом.

– Оно не убило бы тебя. Оно не поедает плоть. Оно питается горем.

Она подавила дрожь.

– Но когда оно нашло на меня, я не горевала. Я спала.

– Не все происходит по той же линейной схеме, что и у простых смертных, – сказал Джеймс, возясь с клапаном огнетушителя. – Сегодня ты не горевала, но перед концом ты будешь горевать.

Это прозвучало как угроза, произнесенная с небрежной легкостью, с которой Джеймс Кэмпбелл обычно объявлял обо всем. Окутанный дымом, он выглядел как во сне, его черты лица были непроницаемы. Это было чье-то воспоминание о мальчике, а не реальный мальчик. Подозрение, влажное и холодное, закралось в ее душу.

– Откуда у тебя может быть представление о том, как работает страж смерти? И не говори мне, что ты изучал это в начальной школе, потому что я точно знаю, что ты этого не делал.

– Я случайно услышал, как мой отец рассказывал об этом, – сказал Джеймс, слегка пожав плечами.

– О, да? Когда же?

Первый признак нетерпения искривил его губы.

– Мне нужно заглянуть в дневник.

– Не будь таким придурком. Мы проводили вместе каждую минуту каждого лета. Мы видели все то же самое, что и раньше, а значит, слышали одни и те же разговоры.

– То же самое и с Питером, но я не вижу, чтобы ты на него кричала.

– Я не кричу. – Она оборвала свой крик, сдерживая раздражение. – Питер не такой, как все, и ты это знаешь. Джеймс, которого я знала, не стал бы скрывать от меня ничего подобного.

– Значит, ты обвиняешь меня во лжи?

– Я просто не думаю, что ты говоришь мне всю правду.

Он не стал этого отрицать.

– Интересно, что ты подвергаешь сомнению все, что я тебе говорю, но, похоже, у тебя нет проблем с доверием к Питеру.

Уайатт ощетинилась.

– Я не доверяю Питеру.

– Он прав, – вмешался Питер, чуть громче, чем следовало. – Насчет стража смерти, действующего в пространстве вне времени. Вот как это работает. Он прослеживает путь твоей жизни и отражает твое собственное лицо в тот самый момент, когда ты смотришь смерти в глаза. Если он проник в дом, это означает, что последние защитные чары пали. Несколько заколоченных окон ничего не изменят… мы здесь больше не в безопасности.

– У меня все лучше получается кровопускание, – сказала Уайатт. – Последнее растение, которое я выращивала, проросло грибами. Я имею в виду, оно погибло, но на следующее утро в земле были маленькие желтые мителлы двулистные. Это лучше, чем ничего. Может быть, я смогу попытаться защитить дом.

– Если ты хочешь сидеть сложа руки и изображать из себя Сабрину, давай, – сказал Джеймс. – Пусти себе кровь ради Питера. Посмотрим, к чему это приведет.

Гнев Уайатт превратился в искры.

– Я делаю это не ради Питера, я делаю это для всех нас.

– И каков твой план? Прожить достаточно долго, чтобы умереть?

– Это нечестно.

– Но это правда, не так ли? – Он придвинулся ближе, и от него серыми струйками повалил дым.

– Ты сказала, что не доверяешь Питеру, и все же необъяснимым образом позволила ему уговорить тебя на союз. Что произойдет, когда вашему маленькому партнерству придет конец? Ты вообще задумывалась об этом? До кровавой луны осталось пять дней, Уайатт. У нас нет времени на раздумья.

Напоминание тяжким грузом повисло между ними, как отражение предупреждения, которое она получила от незнакомца в капюшоне в тот самый первый день:

– Если ты такая умная, как, кажется, думаешь, тогда сама отдашь его зверю. Быстро, пока не взошла кровавая луна.

Уайатт взглянула на мальчика, о котором шла речь, и обнаружила, что он смотрит на нее, его взгляд был непроницаем. Она подумала – хотя и не хотела этого – обо всех тех летних прогулках на лугу. О душных ночах под ее навесом, о коже Питера, пахнущей дымом и металлом. Из дневника ее отца, исписанного чернилами от руки:

«В моей власти покончить с этим… заткнуть пасть ада и подчинить мальчика одним кровавым ударом».

Как будто точно зная, о чем она думает, Джеймс сказал:

– Мы отдадим Питера на растерзание зверю, и все это исчезнет.

Я тяжело выдохнула.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что это правда. – Он склонил голову набок. – Разве не этого ты от меня хотела?

– Хватит, – сказал Питер. – Перестань давить на нее.

Даже не взглянув в ее сторону, он выскользнул в коридор. Уайатт осталась стоять, уставившись на то место, где только что был Питер, ощущая на языке привкус пепла. Когда она снова взглянула на Джеймса, то обнаружила, что тот хмуро смотрит на нее сверху вниз, а впалые щеки в темноте придают ему изможденный вид.

– У тебя на груди кровь, – заметила она.

Джеймс потер ключицу, разглядывая багровую полоску, которая появилась на большом пальце.

– Значит, так и есть, – задумчиво произнес он, будто даже не осознавал, что она там была.

Ее охватило беспокойство. Когда Питер ушел, ей захотелось расспросить его… потребовать, чтобы он рассказал ей, где был сегодня вечером и что делал. Более того, она хотела спросить его, что случилось с тем мальчиком, с которым она выросла. Она не узнавала человека, стоявшего перед ней, с его слишком темными глазами и плотоядной улыбкой, с его внезапной тягой к жестокости. Джеймс, которого она помнила, сделал бы все возможное, чтобы вытащить их из этой передряги. Всех. Даже Питера.

Вместо всего этого она лишь спросила:

– Почему я?

От его мрачного взгляда у нее мурашки побежали по спине.

– Что ты имеешь в виду?

– Если ты так сильно хочешь избавиться от Питера, почему бы тебе просто не избавиться от него самому?

Он, казалось, обдумывал ее вопрос, рассеянно потирая сине-зеленые ссадины на шее. Отпечатки пальцев Питера, оставшиеся после него, как эхо.

Наконец, он сказал:

– Возможно, я уже пытался.

Прежде чем она смогла осознать смысл его слов, он наклонился и поцеловал ее в кончик носа. А потом он тоже ушел, и Уайатт осталась одна.

19. Питер

На следующее утро солнца вообще не было видно. Небо над холмами было серым и расплывчатым, окутывало весь Уиллоу-Хит пеленой цвета горохового супа. Внутри дома было темно, как ночью, окна в каждой комнате были заколочены досками.

Питер нашел Уайатт в столовой, она сидела, подложив руку под щеку, и размеренно дышала. Надетый на ней его свитер висел, как платье, рукава с двойными манжетами скрывали ее руки. На коленях у нее лежал старый фотоаппарат Джеймса «Полароид», объектив поблескивал в свете люстры. Несколько проявленных фотографий были разбросаны по столу, как листья. Неподалеку Кура жевала опавшие девичьи волосы, глядя на Джеймса со своей обычной стальной проницательностью.

Он осторожно выдвинул стул и опустился на него. Уайатт, сидевшая во главе стола, не шевельнулась. На этот раз она спала крепко и без криков. Редкий вид ее умиротворенной натуры заставил что-то сжаться внутри него. Очень долго он сжимал свой гнев в зубах, как удила. Пережевывая его, пока у него не свело челюсти, и он не начал бредить, сходя с ума от послевкусия. Умирая в тишине. Живя в тишине. Выживая в тишине.

Просто. Просто. Просто.

И вот наконец появилась Уайатт. Ключ к его свободе. Ее карие глаза и голова, полная мечтаний, ее рука, скользящая в его руке. В ней не было ничего простого. В ней не было ничего легкого. И все же долгие годы он цеплялся за нее так крепко, как только мог. И теперь, в итоге он не знал, как ее отпустить.

Зверь прав. Он был трусом.

Но прошлой ночью он взглянул в лицо стражу смерти и увидел, чем все закончится. Проще всего было позволить этому случиться.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он собрал разбросанные фотографии и просмотрел их одну за другой. На первых снимках под разными углами была запечатлена комната для гостей– стены почернели, обои отслаивались, на месте кровати была яма с золой. Следующая серия снимков показывала ее спальню. Там расположилась огромная старая ива, воткнутая в пол, как плачущая гильотина. Ещё была кровать с изорванным в клочья балдахином. Далее следовала череда фото комнат, заросшего мхом рояля, полного разбитых тарелок из буфета.

Взглянув на последнее фото, он остановился.

Его внимание привлекла не кухня с заколоченными окнами и сидящими на насестах курами. Дело было не в почерневшем цементном растворе или гниющей вазе с фруктами на кухонном столе. Вместо этого на фото его внимание привлек человек в холле, застигнутый врасплох, его черные глаза смотрели на Уайатт.

Кожа Питера покрылась испариной, а в животе поселилось беспокойство. Потому что мальчик на фотографии был призраком. Там, куда падал свет, он был очень похож на Джеймса. Темные волосы, темные глаза, чуть заметная улыбка. Но в тени он был похож на труп. Он стоял с обнаженными ребрами и обмякшими конечностями, одна половина его рта была приоткрыта в оскале скелета.

Питер осторожно сунул фотографию в карман и поднялся, чтобы уйти, и выругался, когда ножки его стула зацокали по дереву. Звук вывел Уайатт из сна – сначала медленно, а затем внезапно. Она резко выпрямилась, глядя на него остекленевшими от лихорадки глазами.

– Что ты делаешь?

– Что ты делаешь? – он переадресовал вопрос. Фотография ощущалась как порох в кармане. Трус, пробежало у него пульсом по венам. Трус, трус, трус.

– Вот это? – она положила фотоаппарат на стол и собрала фотографии в стопку. – Это для страховой выплаты.

– Что?

– Несколько лет назад, после того как в магазин моей тети вломились грабители, ей пришлось работать со страховыми агентами. Они попросили фотографии ущерба. – Она подняла руки над головой, и рукава его рубашки упали ей на локти. Это движение привело к тому, что она вздрогнула и почти мгновенно съежилась. – Не думаю, что они обвинят меня в том, что я испортила спальню, потому что нет способа доказать, что я вырвала с корнем целое дерево. Но по поводу комнаты для гостей могут подумать, что это поджог. История с зажигалкой не поможет.

Он медленно опустился обратно в кресло.

– Не все ли тебе равно? Я думал, ты пришла сюда, чтобы сжечь это место дотла.

– Так и было. – Она щелкнула по случайно попавшей фотографии и смотрела, как та крутится по столу. – Я не знаю, может быть, Джеймс был прав. У меня нет плана. Я сидела и ничего не делала несколько дней, просто ждала конца. Но мы выросли здесь. Мы трое. И, может быть, я не осознаю, во что мы превратились, и, возможно, уничтожим друг друга прежде, чем все закончится, но это наш дом.

– Это не мой дом, – напомнил он ей.

Она закрыла глаза, но он успел заметить, как в них промелькнула обида.

– Рано или поздно это закончится, – сказала она. – А когда пыль уляжется, кому-то нужно будет присмотреть за домом. Так что я фотографирую.

Когда он замолчал, она взглянула на него. Уайатт сидела так близко, что он мог протянуть руку и коснуться ее, и все же он никогда не чувствовал себя так далеко от нее, как в сейчас. Это было почти смешно. Последние пять лет его преследовали мысли о ней. Он видел ее, когда засыпал. Когда просыпался. В темноте ночи и в знойный день. А теперь она вернулась и продолжала преследовать его.

Они оба.

Фотография в его кармане весила десять тысяч фунтов.

– Не думала, что увижу тебя сегодня, – сказала она, тыча пальцем в полароидный снимок. – Только не после вчерашнего вечера.

Он подумал о прокуренной комнате и о том, как зверь играл с головой Уайатт, ломая их обоих, как маленьких кукол:

– Что будет, когда вашему маленькому партнерству придет конец?

Не говоря ни слова, он поднял кожаный шнурок над головой и положил его между ними. Маленький голубой глаз громко звякнул о крышку стола.

– Я хотел извиниться, – сказал он. – За Кабби. Я знаю, как много он для тебя значил.

Уайатт не взяла ожерелье. Она смотрела на пуговицу так, словно это была гремучая змея.

– Я все утро думала, – сказала она. – Снова и снова прокручивала в голове один и тот же вопрос. Что видит мальчик, который умирал сотни раз, когда смотрит в глаза стражу смерти?

Питер подумал о бледном лице стража смерти, о том, что он увидел в его освещенном солнцем взгляде. Он понимающе наблюдал за ним, его безмятежная улыбка была отражением его собственной. То, как он внезапно понял, без малейших сомнений, что его дни на этой вонючей стороне неба подходят к концу.

– Возьми ожерелье, Уайатт, – сказал он.

– Я не хочу.

– Я отдаю его тебе.

– Я не хочу его, – повторила она. – Я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос.

Он вскочил на ноги, чуть не опрокинув стул позади себя. В животе у него все сжалось. В голове был сплошной ужас. Он и раньше был близок со смертью. Он не считал ее своим врагом. Это был просто временный, прощальный вздох.

Но это? Он не мог дышать. Только не с отражением стража смерти в его голове. Только не со взглядом Уайатт на его лицо и трупом Джеймса в кармане. Дом сжимался вокруг него, как саркофаг. Его хоронили живьем.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Уайатт поднялась вслед за ним.

– Питер, – сказала она, – не уходи.

Он выскользнул в коридор, не ответив. Курица шарахнулась в сторону, испуганная его внезапным появлением.

– Джеймс прав, – сказала Уайатт. – Ты трус.

Эти слова были подобны зажженной спичке. Он взорвался и в ярости набросился на нее. Она была в полушаге от него, и ей пришлось резко остановиться, чтобы избежать столкновения.

– Повтори, – приказал он, его голос стал на целый регистр ниже.

В ее глазах вспыхнул огонь.

– Ты трус.

– Ты так думаешь? – Он заставил ее отступить на шаг, и она уступила. – Знаешь, это забавно… я прожил много жизней. Это были короткие жизни – чахлые и пустые – но они были моими. И за все это время никому ни разу не пришло в голову спросить меня, чего я хочу.

Еще шаг, и она ударилась бедром о буфет, задев вазу с увядшими цветами.

– Мне поклонялись, – продолжал он. – Меня прославляли. Меня умащали елеем и делали все подношения. Гильдия вела себя так, словно это был настоящий дар – быть любимым смертными. Но я никогда не просил их обожания. Я никогда не просил бессмертия. Я никогда не просил ничего из этого.

На этот раз, когда он столкнулся с ней, она отлетела в угол. Он уперся руками в стену, зажимая ее там.

– Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответы? Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свою душу? А как насчет того, чего хочу я?

Она вглядывалась в его лицо, ее голос перешел на шепот.

– Чего ты хочешь?

И вот он – неразрешимый вопрос с невозможными ответами. Он хотел узнать, остался ли прежним вкус ее губ после стольких лет. Он хотел исправить все ужасные поступки, которые совершил. Он хотел вернуться к прошлой ночи – к молчанию лягушки-быка и ее глазам, потемневшим от подтекста, – и забраться в постель рядом с ней.

Но было слишком поздно.

– Я хочу уйти, – сказал он. – И не хочу, чтобы ты шла за мной.

***

Когда Питер добрался до главной спальни, было уже поздно. Ощупывая пульсирующую жилку на виске, он остановился на пороге. Уайатт крепко спала в постели, ее грудь вздымалась и опускалась под лоскутным одеялом. Рядом с ней развалился зверь.

– Убирайся, – приказал Питер.

Морда зверя расплылась в улыбке.

– Меня попросили быть здесь.

– Мне все равно. Я же говорил тебе держаться от нее подальше.

При жизни улыбка Джеймса Кэмпбелла была заразительной, как зевок. После смерти она выглядела только тревожащей. Он производил впечатление опустошенного мальчишки. «Ты раскрываешь свои карты», – говорила она.

– Ты знаешь, я не причиню ей вреда.

– Нет, – согласился Питер, – только нашепчешь ей на ухо свой яд.

– Необходимо сделать подношение. – Существо откинулось назад, вяло закинув руки за голову. – Ты видел, что там происходит. Самые темные уголки леса проливаются кровью на ферму. Мир Уайатт не может так долго удерживать таких, как я, не разрушаясь. Он трещит по швам.

– Так уходи, – выплюнул Питер. – Забирайся обратно в нору, из которой выполз.

Улыбка скелета стала еще шире.

– Только с тобой, любовь моя.

В конце концов, Питер устроился на бархатном диване у окна, примостившись на соседней подушке. Кошка казалась такой же напряженной, как и он сам, ее хвост подрагивал, а взгляд был острым и настороженным. Он не стал бы затевать драку – не сейчас, когда очередная стычка могла разбудить Уайатт и вызвать подозрения, – но и не оставил бы ее здесь одну.

Каким-то непостижимым образом минуты пролетали незаметно. Они громоздились одна на другую, пока не превратились в тихий, удушающий час. И все это время зверь наблюдал, как он ерзает, с этой ужасной улыбкой на морде. Уайатт тихо похрапывала, свернувшись калачиком под одеялом.

В конце концов, несмотря на все свои усилия, Питер заснул. Он то проваливался в сон, то выходил из него, мучимый видениями стража смерти, его желтоватого лица, сияющего на солнце и улыбающегося. Преследуемый воспоминаниями о том, как Уайатт Уэстлок прижималась своими губами к его под грозовым небом, мыслями о том, как она снимет с него кожу и обнаружит темно-синие веера сцеволы, обвивающие его кости.

Когда он проснулся, у него было ощущение, что это Джеймс разбудил его.

«Не Джейми», – произнес голос в его голове. – «Его труп».

Эта мысль была холодна, как лед. С бешено колотящимся сердцем он вскочил на ноги и в темноте раннего утра оказался лицом к лицу со своим преследователем.

– Она ушла, – сказал он. Воротник его рубашки был пропитан кровью, алая струйка стекала по подбородку. В комнате стоял слабый запах разложения, будто что-то заползло в стены и умерло. Взглянув на окно, Питер понял, почему. Толстые веревки гниющего вьющегося плюща пробились ночью сквозь деревянные планки.

Внутренности Питера сковал страх. Он протиснулся мимо существа и обнаружил, что кровать пуста, одеяло сброшено. Слегка приподнявшись на смятом матрасе, Крошка громко мяукнула… от этого предостерегающего кошачьего вопля волосы у него на затылке встали дыбом. Он повернулся к зверю, крепко сжав кулаки.

– Я думал, ты за ней наблюдаешь.

– У меня были дела, о которых нужно было позаботиться.

– Дела. – Он направился в прихожую, по пути спотыкаясь о носки. – Ты хочешь сказать, что собирался кого-то убить?

– Это для твоего же блага, – раздался ответ в полушаге позади него. – Чем дольше я голодаю, тем труднее мне становится сохранять форму. Если ты не хочешь, чтобы твоя самая темная тайна истлела прямо у нее на глазах, мне нужна пища. Мы заодно, ты и я.

Он не обращал внимания на то, как голос зверя пронизывал его насквозь, пока он открывал дверь за дверью, переходя из одной комнаты в другую, преследуемый ужасным, ноющим чувством, от которого не мог избавиться. Окна во всем доме были наглухо заколочены. Никаких входов. Никаких выходов. Не было пути ни внутрь, ни наружу.

И все же зверь был прав. Уайатт исчезла.

Он был на полпути к спальне Уайатт, когда ноющее чувство сменилось пониманием. Сунув руку в карман, он нащупал фотографию, которую спрятал туда накануне. Это была его весомая улика. Его вечное проклятие.

Он протиснулся в спальню, на ходу выворачивая карманы. Небо над зияющей пастью крыши напоминало бледный, лишенный красок суп. Низко стелющийся туман окутал весь Уиллоу-Хит.

Его карманы были пусты. Фотография исчезла.

А там, в плотной стене из тумана, Уайатт Уэстлок пробиралась к лесу.

20 Уайатт

Когда Уайатт была маленькой – до того, как переехала жить к ним навсегда, – она проводила весенние каникулы в Салеме со своей тетей и кузиной. Визиты всегда были долгими и скучными, то тут, то там перемежавшимися вспышками хаоса. Ее мать и тетя коротали послеобеденное время, плохо готовя и напевая, а днем напивались и предавались ностальгии, поручая Маккензи и Уайатт скучнейшую работу – собирать утреннюю росу с цветов с клумб перед домом.

– Я не понимаю, почему мы не можем просто покрасить яйца, как обычные люди, – говорила Уайатт, выжимая тряпку, чтобы вода, бледная и мутная, стекла в тазик.

– Потому что, черепашка, – отвечала ее тетя, обходя комнату с палочкой медленно тлеющих благовоний, – мы чтим богиню Эостру. Иней растаял. Дни стали длиннее. Сейчас время смертей и перерождений… полезно сохранять ясную голову.

– Я прекрасно справляюсь с этим, набрав воды из раковины, – бормотала Уайатт себе под нос под взрыв смеха Маккензи.

Эти воспоминания – те, что были у нее в семье со стороны матери, – отличались от воспоминаний об Уиллоу-Хит. Ферма была самым одиноким местом на земле, потому что ее отец содержал на ней только незнакомцев. Маленькая, захламленная квартира ее тети была наполнена смехом, даже когда в ней были только они четверо и кошка.

– У тебя руки садовника, – сказала ей тетя однажды вечером, спустя много времени после захода солнца. Она уговорила Уайатт погадать по ладони, хотя Уайатт поначалу отказалась.

– Ты с земли, и земля в твоей крови.

– Прах к праху, – заметила Маккензи с дивана, разглядывая ожерелье из белого золота в форме полумесяца. – Мы все сделаны из земли, мам, это не совсем потрясающая новость.

– Это совсем другое. – Глаза тети Вайолет остекленели в свете медленно тающих свечей, ее хватка на руке Уайатт была острой, будто когтями. Она внезапно подняла голову, и ее лицо осветилось изнутри. – Она изменилась.

Сидя в кресле с подлокотниками в углу, ее мать поставила на стол кружку с чаем, которую держала в руках последний час.

– Не пугай ее, Ви.

– Я говорю ей только то, что вижу, – запротестовала тетя Вайолет. Несколько свечей между ними погасли, хотя ни одна из них даже не вздохнула.

– Прекрати кровообращение, – прошептала она, – и мир сгниет от твоего прикосновения. Все, что ты будешь делать после этого, будет связано со смертью. – В голосе тети, когда она говорила, было что-то зловещее. Что-то далекое и чужое. Последняя свеча погасла. Они остались в темноте, не слыша отдаленного воя полицейской сирены. Над креслом ее матери зажглась лампа. Она смотрела на Уайатт через всю комнату, не произнося ни слова, и краска схлынула с ее лица.

– Она слишком увлекается, – сказала Маккензи со своего места на диване. – И ничего не может с собой поделать. Все Беккеты – эмпаты. Мы испытываем слишком много эмоций. Уверена, что хочешь, чтобы я сохранила это?

– Это все твое. – Уайатт даже не взглянула на ожерелье в руке Маккензи. – Оно мне не нужно.

Она уже собиралась высвободить руку, когда тетя наклонилась над столом, и в тишине ее голос прозвучал по-детски звонко.

– Ты не можешь убежать от того, чего боишься. Вместо этого пригласи их за свой столик. Посиди с ними немного. Посмотри им в глаза. Ты поймешь, что они не такие большие, как кажутся, а ты не такая уж и маленькая.

***

Уайатт не знала, куда направляется, она знала только, что ей нужно уйти. Подальше от дома, с его прогнившими балками и едким воздухом. Подальше от Питера, с его предательским ртом и ледяными глазами.

Подальше от Джеймса, который был вовсе не Джеймсом.

Она проснулась в темноте и обнаружила, что кровать рядом с ней пуста. На старом велюровом диване лежал Питер, прижав согнутый локоть к глазам и слегка согнувшись. Испытывая жажду, Уайатт выскользнула из постели и спустилась вниз в поисках воды.

Она была уже на лестничной площадке, когда услышала это… характерный хруст кости. Перегнувшись через перила, Уайатт едва успела заметить слабую струйку света из кухни. Остаток пути вниз она прошла крадучись, прижавшись спиной к стене и чувствуя, как бешено колотится сердце.

Там, на кухне, она и обнаружила Джеймса. Он стоял к ней спиной, босой и без рубашки, шрамы тянулись по его спине неровными полосами. В последний раз, когда она видела его таким, отметины были чистыми и розовыми. Теперь под его кожей проступали глубокие синяки, белые швы от старых швов омертвели. В тусклом свете подвесных ламп он выглядел так, словно разлагался. Так же, как разлагался дом.

Застыв, она смотрела, как он склонился над раковиной в фермерском доме, мышцы на его руках стали фиолетовыми от синяков. Медленно запрокинув голову, он позволил тонкой струйке крови скатиться с языка.

Ее первой мыслью было, что мимикрирующий проник в дом, что он выпотрошил его так же, как пытался выпотрошить ее. Она почти подбежала к нему, отчаянно пытаясь залечить ту ужасную рану, которую он получил, но что-то в выражении его лица заставило ее остановиться. Это был румянец на его щеках. Это был трепет его ресниц, его темные глаза были прикрыты. Не паника. Не ужас.

А эйфория.

Едва не споткнувшись, она помчалась обратно наверх, намереваясь разбудить Питера. В ее отсутствие он перевернулся на живот, и его рука безвольно свисала с края дивана. Между его пальцами был полароидный снимок, на котором отражался свет из коридора. Она сразу узнала его…это был тот самый снимок, который она сделала с Джеймсом. Когда Уайатт опустилась на колени, чтобы взять его, ее взгляд упал на костлявый разрез на подбородке. Пустая глазница.

Это была не та фотография, которую, как она думала, она сделала.

Это был снимок чего-то мертвого.

Теперь она шла, спотыкаясь, по полю, о чем предупреждало неистовое стрекотание сверчков. Колючки коричневой шерстяной люцерны впивались ей в голени, вызывая кровотечение. Казалось, швы на животе вот-вот лопнут, нарыв на коже был горячим на ощупь.

Впереди виднелась роща, высокие сосны, окутанные туманом. В руке она сжимала смятый снимок, сделанный Полароидом. Теперь, при дневном свете, она могла отчетливо разглядеть каждую деталь. Сомнений в том, что на снимке, не было. Под притолокой стоял Джеймс, его улыбка стерлась до костей. Его пальцы были тонкими, как у скелета. Его кожа была кое-как сшита, словно он был сделан из лоскутков.

Невозможно. Это было невозможно.

И все же она знала. В глубине души она знала, что это правда. Уайатт видела доказательства в глубине его глаз. В его улыбках, слишком резких, слишком хитрых. В том, как он говорил, всегда немного холодновато. Сдерживая слезы, она, пошатываясь, двинулась вперед, спотыкаясь о крошащийся полевой камень.

Он знал. Все это время Питер знал правду.

И он скрывал это от нее.

Роща была окутана холодным туманом, деревья опоясаны бледным шелком паутины. В тот момент, когда она проходила под ветвями, сверчки замолчали. Ее окутала ужасающая тишина. Впереди виднелась часовня, ее дверь была распахнута настежь, и из нее лился мрак. А дальше… дальше были могилы. Десятки могил, и все Питера. Она шла по кладбищу, переступая через маленькие холмики один за другим.

В дальнем конце густого некрополя валялась брошенная лопата. Она торчала, как Экскалибур, из груды перевернутой земли. Она на цыпочках подошла к ней, в ужасе от того, что могла обнаружить.

Она обнаружила, что стоит над пустой могилой. Тонкие белые клубни торчали из земли, тянулись к ней, как искалеченные пальцы. Где-то неподалеку хрустнула ветка. Она подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть Питера, выступившего из тумана. Она выдернула лопату из земли, размахивая ею перед собой, как оружием.

– Не подходи.

Он продолжил свое продвижение, осторожно ступая шаг за шагом, будто шел по минному полю.

– Что ты здесь делаешь, Уайатт?

– Ты говорил мне, что зверь надел на себя миссис Джермейн. – Ей стоило немалых усилий выдавить из себя эти слова. В горле у нее пересохло, желудок сжался в комок. – Ты сказал, что это все равно что носить костюм из кожи.

Глаза Питера были цвета неба. Холодные и серые. Они скрывали так много. Он взглянул на фотографию, прижатую к деревянной ручке лопаты. И тихо сказал:

– Я могу объяснить.

Ее смех прозвучал дико даже для нее самой.

– Тебе не кажется, что уже поздновато для этого?

– Я расскажу тебе все, но только дома.

Она не сдвинулась с места.

– Это его ты здесь похоронил?

– Уайатт…

– Это вопрос «да» или «нет», Питер. Это его ты здесь похоронил?

Пошатываясь, он остановился.

– Да.

Он даже не удостоил ее вежливым взглядом. Вместо этого уставился на пустые верхушки деревьев, и от не по сезону холодного ветра его щеки порозовели.

Неподалеку от нее что-то темное и бесформенное отделилось от теней. Уайатт наблюдала, как огромная фигура постепенно уменьшается по мере приближения. Она складывалась, как бумага, и превращалась в знакомый силуэт мальчика.

Из-за деревьев выступил Джеймс Кэмпбелл, изображенный в идеальном исполнении. Зверь шел осторожно, пробираясь вперед с той же осторожностью, что и Питер. Будто один неверный шаг мог поднять их всех на воздух. Его руки были липкими от крови, красные чешуйки на сгибах пальцев превращались в ржавчину.

– Уайатт, милая, – произнес он голосом, похожим на дым, – Ты втянула нас в неприятности.

Питер ощетинился.

– Нам нужно уходить.

– Я никуда не пойду, – сказала Уайатт, не сдаваясь.

– Здесь небезопасно.

– Здесь лучше, чем запираться в этом гниющем доме, позволяя вам двоим морочить мне голову.

Питер, готовый возразить, открыл рот, но тут же закрыл его.

– Сейчас не время упрямиться.

– Я не упрямлюсь. Просто упрощаю задачу. В последний раз, когда мы втроем были здесь, ты планировал убить меня. Так сделай это. Покончи с этим. Похорони меня вместе с Джеймсом, если это то, чего ты так сильно хочешь.

Тишина встретила их, глубокая и абсолютная. Забавно, что она не замечала трелей насекомых, пока они не исчезли вдали. Отец говорил ей, что сверчки замолкают в присутствии хищника. Здесь, перед ней, их было двое. Когда зверь шагнул вперед, она инстинктивно отпрянула, тыча в него лопатой, как вилами.

– Ты не должен винить Питера. Он был отмечен мной на протяжении веков. – Его голос стал старым и холодным, не осталось и следа от изысканной речи. Даже имя Питера звучало по-другому. Он называл его «Ничтожеством». Ничтожеством, а не Питером.

– У нас нет на это времени, – сказал Питер, все еще изучая деревья.

– Мы не хотим быть опрометчивыми. – Зверь улыбнулся, обнажив острые зубы. – Я скажу тебе правду. Всю. И тогда ты согласишься уйти отсюда с нами. Ты вернешься в дом без борьбы. Ты не будешь оглядываться через плечо.

Напряжение сковало ее мышцы.

– Что у меня за плечом?

Но зверь не ответил. Он только наклонил голову, глядя на нее своим черным невидящим взглядом.