Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"
Автор книги: Келли Эндрю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– В чем дело, Цветочек? Это всего лишь вода.
– Невероятно, – пробормотала она, плывя к нему небрежным брассом. – Какое ребячество. – И все же в животе у нее что-то бурлило, и это никак не проходило. Забавный трепет бабочки, который она помнила слишком хорошо. Цветочек, так он называл ее. Так он называл ее раньше, когда она еще думала, что у них впереди вечность. На берегу Питер все еще улыбался от уха до уха. Она пробиралась сквозь густые заросли кабомбы, на ходу показывая ему палец. Пряди мокрого роголистника прилипли к ее рукам.
И затем, как только ее пальцы уперлись в илистый выступ, она почувствовала это. Пальцы сомкнулись на ее лодыжке. Она встретилась взглядом с широко раскрытыми глазами Питера за мгновение до того, как погрузилась под воду. Вокруг нее появились пузырьки, и она погрузилась в темный сумрак. Запутавшись в водорослях, она пыталась вырваться. Ее пятка наткнулась на что-то твердое, как кость, и погрузилась в грязь.
Она брыкалась снова и снова, и под ее грудью вспыхивал фейерверк безвоздушных искр. Белые пятна плясали у нее перед глазами, превращая темноту в звездное небо, пока она медленно успокаивалась. Ее руки были раскинуты в стороны пустым распятием.
Когда все потемнело, это было похоже на милость свыше.
Она очнулась от того, что дождь хлестал сбоку, ребра чуть ли не хрустели под неистовыми ударами ладоней Питера о ее грудину. Перевернувшись на бок, она выплюнула мутную воду, чувствуя, как горит горло. Когда она наконец выкатилась на илистый берег, Питер рухнул рядом с ней. Они молча лежали в камышах, оба тяжело дыша.
Она не знала, как долго они оставались там, не произнося ни слова, прежде чем дождь начал стихать. Заставив себя выпрямиться, она приступила к утомительному занятию – счищению водорослей с кожи. Питер последовал ее примеру, приподнявшись на согнутых локтях.
– Что, черт возьми, это было? Ты не умеешь плавать?
– Ты что, думаешь, я нарочно тонула? – она отжала волосы, подавляя желание снова повалить его в грязь. – Рядом со мной в воде что-то было.
Он выпрямился, его глаза были широко раскрыты, а на ресницах блестели капли дождя.
– Что значит «в воде что-то было»?
– Я не знаю, – сказала она, выпутывая листок из своих мокрых, спутанных волос. – Не то чтобы я могла что-то разглядеть там, внизу. Вероятно, это были водоросли, но они так плотно обвились вокруг моей лодыжки, что, клянусь, мне показалось, будто это человеческая рука.
Последовала пауза. Когда она взглянула на Питера, то обнаружила, что он пристально смотрит на поверхность мельничного пруда. Все следы фамильярности исчезли с его лица, оставив только выражение, словно вырезанное ножом убийцы. Вяло она гадала, не так ли ощущается разбитое сердце – когда смотришь в глаза человека, на память о котором потратила всю свою жизнь, и не находишь в их глубине ничего узнаваемого.
Ей не нравилась эта мысль, и она отказалась смириться с этим. Стряхивая воду с подола платья, она поднялась на ноги.
– Нам, наверное, стоит зайти внутрь.
Он без возражений повторил ее движение, замерев, когда они оказались лицом к лицу. Его висок был перепачкан грязью, губы сжаты в тонкую сердитую линию.
– Что? – Она хмуро оглядела себя. – Что?
Пропитанный прудовой водой кружевной воротничок превратился в подобие второй кожи. Сквозь него отчетливо виднелись очертания его ожерелья. Бледно-голубой глаз, обтянутый муслином цвета слоновой кости. У нее не было времени на смущение… не говоря ни слова, он потянулся к украденной подвеске. Кожаный шнурок резко врезался ей в горло, когда он стянул его через ее голову.
– Это мое, – прорычала она, нащупывая его.
Он поднял руку так, чтобы она не могла дотянуться.
– Было твое, стало мое.
– Повзрослей. – Ее кровь закипела от гнева, и она подавила желание топнуть ногой. – Питер, ты украл это, а не нашел.
Но он не ответил. Его внимание привлекло что-то за ее плечом. Проследив за его взглядом, она обнаружила источник его рассеянности. Там, на зеркальной поверхности воды, белые бутоны кувшинок начали сморщиваться, плоские кроны под ними быстро желтели. Это было похоже на кинопленку на ускоренной перемотке, пятна коричневой гнили пробивались сквозь листья со сверхъестественным ускорением.
– Что это? – спросила она. – Что происходит?
Морщинка между бровями Питера углубилась.
– Это ты.
– Я? – Белые лилии продолжали увядать, шипастые лепестки падали в воду один за другим. – Это невозможно. Я даже ничего не сделала.
Его взгляд вернулся к ней. Он посмотрел на маленькую синюю пуговицу, которую держал в кулаке.
– Невозможно, – задумчиво пробормотал он, будто не она сказала это первой. И затем он пошел, ссутулившись под дождем, направляясь к дому, не дожидаясь, последует ли она за ним.
***
К тому времени, как она приняла душ и переоделась, солнце уже село. Она прокралась вниз в шерстяном свитере и вязаных чулках, отжимая воду с волос. В гостиной девушка обнаружила Питера, который подбрасывал щепки в камин. Его грудь была обнажена, голова опущена, волосы все еще были влажными и спутанными. Все тело было оранжевым из-за отсвета камина, тонкие линии колебались между светлыми и темными. Питер не поднял глаз, когда она присоединилась к нему, свернулась калачиком, как кошка, на потрепанной спинке кресла.
Некоторое время после этого она прикусывала большой палец и смотрела, как он работает, завороженная видом маленькой синей пуговицы, болтающейся на шнурке. Вытащив кочергу из огня, он откинулся на спинку стула и стал наблюдать за пламенем. Он не поднимал на нее глаз.
– С тобой у меня был первый поцелуй, – сказала она, прежде чем мужество покинуло ее. – Ты знал об этом?
– Третий, – ответил он без промедления. – Эмили Рэтбоун в раздевалке для девочек в школе Святой Аделаиды. Джеймс Кэмпбелл в часовне в Уиллоу-Хит.
С бревна отслоился кусочек коры, на его поверхности виднелись прожилки, похожие на тлеющие угли.
– Питер, – сказала она, – в окне во время грозы.
Он все еще не смотрел на нее. Отчаяние сдавило ей горло.
– Ты был первым поцелуем, который что-то значил.
На его челюсти дернулся мускул.
– Не делай этого.
– Не делать чего?
– А что ты делаешь? – Он ткнул кочергой в полено. В дымоход полетели красные искры. – Не пытайся взывать к моей лучшей натуре.
– Я не собираюсь, – запротестовала она. Его глаза встретились с ее, холодные и недоверчивые. Более кротко, чем ей хотелось бы, она спросила: – А работает?
Словно в ответ, он поднялся, собираясь уходить. Кочерга с громким щелчком легла на место, на подставку для инструментов, и в тишине раздался звук удара железа о железо, когда Питер направился в прихожую. Обезумев, Уайатт бросилась за ним, остановив его на пороге.
– Питер, подожди.
Он резко остановился, едва не столкнувшись с ней. В свете камина он казался холодным, как мрамор. Она сглотнула ком в горле.
– Почему ты носишь мою пуговицу?
Его взгляд был таким же смертоносным, как черный мельничный пруд.
– Уйди с дороги.
– Нет. Только после того, как поговоришь со мной. Перемирие, да?
Это заставило его остановиться. Он молча смотрел на нее, собираясь с мыслями.
– Ты помнишь Гаспара Аллендейла? Каждое лето он приезжал на вершину и брал винтовку. По утрам он брал ее с собой на задний двор и приносил с собой доллар.
– Какое он имеет ко всему этому отношение?
– Ты не могла этого вынести, – продолжил он, не ответив. – Но мы с Джеймсом выходили в поле и помогали ему разделывать оленей там, где они падали. Он оставлял объедки койотам, но всегда брал с собой сувенир, чтобы отпраздновать добычу.
– Знак внимания. – Она старалась, чтобы голос звучал спокойно, когда ее пронзило острое осознание. Это не сработало. Слова сочились из нее ядом. – Немного преждевременно, тебе не кажется? Тебе еще не удалось меня убить.
В его глазах промелькнуло что-то предательское, и он протиснулся мимо нее, направляясь к лестнице. Она не позволила ему сбежать, шаг за шагом приближаясь к нему, на ходу натягивая чулки.
– Знаешь, что еще? Не думаю, что ты когда-нибудь поймешь. Ты мог бы сделать это в мою последнюю ночь здесь. У тебя были все возможности. – Они были на полпути к лестнице, она крепко держалась за перила. – Мы были одни в роще несколько часов. Я знаю, у тебя был нож. Ты мог бы пойти на это. Но ты этого не сделал. Ты этого не сделал, Питер.
Он повернулся к ней так быстро, что она чуть не упала навзничь.
– А почему бы и нет? – Вопрос не показался мне риторическим, судя по тому, как он прозвучал. По тому, как он сорвался на крик. – Звучит так, будто ты думала об этом. Итак, скажи мне, почему я этого не сделал. Скажи, что меня остановило.
– Мы были друзьями. – Она ненавидела себя за то, что ее голос дрожал. – И, может быть, ты этого не хотел. Может быть, ты этого не планировал. Но мы были друзьями. Я знаю, что были.
Его глаза ярко светились в темноте. Все остальное в нем было тенью – только намек на мальчишку, каким он был той ночью у ее окна, его губы на ее губах, а небо было наэлектризовано.
– Особенность Аллендейла, – сказал он, – в том, что он не был великим охотником. Он промахивался более чем по половине своих целей. Олени, услышав его приближение, убегали со всех ног. Знаешь, чему я научился, наблюдая за ним? Гораздо проще убить того, кто не убегает при виде тебя.
Он наблюдал, как к ней приходит понимание, и его тонкая улыбка дрогнула.
– Мы никогда не были друзьями, Уайатт, – сказал он. – Ты всегда была лишь мишенью.
11. Питер
Питер совершил великое множество грубых ошибок в своих многочисленных неполноценных жизнях. Но были три, которые разрушили все.
Первой была дружба с Уайатт Уэстлок. Это была слабость – он хотел держать ее на расстоянии вытянутой руки. Второй ошибкой был поцелуй с ней. Это была ревность – он не хотел, чтобы у Джеймса было то, чего не было у него. Третьей ошибкой было рассказать Джеймсу, что нужно сделать, чтобы убить бессмертного.
Это было отчаяние.
Что не входило в его планы. Просто он так устал умирать. Просто его так долго переполнял гнев, похожий на порох. Когда они забрали Уайатт, он не смог удержаться от взрыва. От «возгорания» до всего того, что напоминало ему, как близок он был к тому, чего хотел больше всего на свете.
В день своего признания он сидел на дереве под ее окном. В комнате девушки царил разгром: зеркало разбито, ящики комода перекошены, ее перевернутая шкатулка для драгоценностей с трудом справлялась с искаженной колыбельной… все это он разобрал в отчаянной погоне за тем, что она могла оставить. Небо над деревом было серым. Пепел проносился мимо белыми вспышками. Сарай перестал гореть несколько часов назад, но горизонт все еще был темным от сажи. Он просунул ноги под ветку и потрогал разбитую губу, не в силах перестать бередить ее достаточно долго, чтобы дать порезу затянуться.
Он не мог вспомнить, как долго просидел там, прежде чем Джеймс присоединился к нему. Час. Десять.
– Ты – болван, – сказал Джеймс, опускаясь на ветку рядом с ним. – Ты привлекаешь слишком много внимания. Если не возьмешь себя в руки, мы никогда не выберемся отсюда незамеченными.
Питер удивленно обернулся к нему.
– Не смотри так на меня. – Левый глаз Джеймса опух и закрылся. На скуле осталась ссадина от костяшек Питера. Хотя отец вправил ему нос, он все еще выглядел так, как будто был сломан. Парень ослепительно ухмыльнулся. – Очевидно, мы собираемся пойти и вернуть ее.
Питер провел языком по губам, ощущая вкус крови.
– Мы не можем вести машину.
– Во-первых, – сказал Джеймс, врезавшись в него, – есть огромная разница между «не можем» и «запрещено». Пример: тебе запрещено поджигать вещи, но ты все равно продолжаешь это делать.
– А во вторых?
У Джеймса на губах заиграла улыбка.
– Они не могут просто забрать ее у нас. Я им не позволю.
Но у него забрали не Уайатт. Это был дом. Когда ее не стало, он оказался в ловушке. Привязанный к Уиллоу-Хит и к непрекращающемуся круговороту смерти и умирания, проклятый жить и умирать, умирать и жить, пока не иссякнут реки, и земля не сойдет с орбиты. Пока от людей не останется только пепел.
Он видел истощающиеся запасы праха на чердаке. Он знал, что отец Уайатт вынужден был вернуться к старым порядкам, возобновить ритуальные убийства и полуночные жатвы. Пока он возвращался к жизни, он был возобновляемым ресурсом. Их щитом против леса.
Они никогда не отпустят его.
– Я не могу уйти, – сказал он, и сердце его заныло от осознания того, что он собирался сделать. – Но если ты поможешь мне, я смогу отвлечь их. Ты сможешь добраться до нее сам.
Это должен был быть секрет. Что-то шепталось между соучастниками в спутанных ветвях дерева. Но откуда ему было знать, что кто-то прислушивается к каждому их слову?
***
Треск расщепляемого дерева заставил стаю диких индеек броситься в укрытие. Питер стоял во дворе и смотрел, как они одна за другой исчезают в ближайших зарослях, вытирая пот со лба тыльной стороной перчатки. Положив на пень еще одно бревно, он поднял над головой колющую булаву и со всей силы обрушил ее вниз. Две срубленные половинки рухнули на усыпанную щепками грязь. Он разжал руку – ревматическая боль от заточения все еще терзала кости. Вдалеке лес трепетал под дуновением невидимого ветерка.
Был уже почти полдень, а Уайатт так и не спустилась вниз. Со вчерашнего дня, когда он оставил ее одну в темноте лестничной площадки. Он положил на пень еще одно полено и почувствовал, как дерево хрустнуло у него под мышками. Питер был идиотом. Ему не следовало быть таким откровенно жестоким – не тогда, когда он зависел от ее верности до кровавой луны.
Но то, как она смотрела на него с кресла, своим взглядом, отливающий золотом в мерцающей темноте, плавило его внутренности.
– Твой первый поцелуй, который имел значение, – прошептала она, и жар в его крови быстро сменился паникой
Очередное бревно раскололось под его топором. Пот струйками стекал по позвоночнику. Он вспомнил, как Джеймс гнался за машиной по дороге в то утро в наполовину одетых брюках, когда она уехала, а его отец шел по пятам:
– Вернись, парень. Ты выставляешь себя дураком.
Он думал о том, как боролся с путами до крови в запястьях и хрипоты в горле. И только голос зверя утешил его в конце концов.
Милый, одинокий Питер. Она оставила тебя. Видишь, куда завела тебя слабость?
Он не мог позволить себе хотеть Уайатт Уэстлок.
Не когда она была уже мертва.
– Мальчик!
Он замер, топор застыл над головой, пот выступил на коже. В воздухе раздался выстрел из дробовика, в эфире запахло нитроглицерином. Цыплята разбежались в разные стороны.
– Я предупреждал тебя, парень, – прозвучал голос сквозь неистовое ворчание. – Я говорил тебе, что с тобой сделаю, если поймаю тебя на том, что ты крадешься по дому.
Медленно он опустил топор в грязь. И не оборачивался.
– Ты зря тратишь силы, – сказал он пустому небу. – Я не боюсь тебя.
Затвор щелкнул. До него донесся запах спиртного.
– Я нашпигую тебя свинцом, вот что я сделаю. Выпью чего-нибудь холодного, пока ты будешь выковыривать осколки из своих кишок. Ты этого хочешь?
Когда в следующий раз выстрелил пистолет, пуля отскочила от забора. Питер пригнулся, когда ворота широко распахнулись, и дерево разлетелось, как картечь
– Тебе лучше бежать, парень, – раздался медленный южный говор. – Или в следующий раз я не промахнусь.
При жизни Билли Дикон был рыжим грубияном. Красные щеки, красный нос, красная ярость. Фанатик оружия и охотник на крупную дичь, он был привлечен в гильдию обещанием метки, которая не остается мертвой. В смерти в нем не было ничего красного. Он был бледно-белым и обмотанным паутиной, пиршество для лесной темноты. Он запутался в тенях арахнитов, куда привел его Питер, ноги его были голыми, грудь вздымалась, в ушах звенело от ударов.
Теперь Билли был исхудавшим и серым. Одного глаза у него не было, а во впадине от другого извивались личинки. Питер поднялся и посмотрел ему в лицо, руки сжал в кулаки, желудок скрутило.
– Думаешь, что ты лучше меня, мальчик? – Билли зашагал вперед походкой, похожей на предсмертную. – Мы одинаковые. В тебе нет ни капли раскаяния. Я видел это. Видел в твоих глазах. Ты смотрел, как вдова разрывает меня на части, и не испытывал ничего, кроме восторга. В этом все дело. Эйфория от убийства.
У Питера задрожали руки.
– Ты не настоящий.
Улыбка Билли была широкой. Ухмылка скелета. Когда он заговорил, в голосе зверя проскользнули нотки страха.
– Но яма у тебя в животе есть. Я чувствую это. Чувствую вкус желчи в твоем горле, слышу, как бурлит твоя кровь. Ты хочешь бежать, и бежать быстро. – Из черной впадины его носа вылез длинноногий паук и пополз по щеке. – Помнишь, как больно было выковыривать пули из бедра? Помнишь, каково это – лежать без сна, прислушиваясь к скрипу двери, скрежету сапог? Испуганный, как кролик, и такой одинокий?
Питер отвернулся и направился к двери. Он не хотел оставаться здесь и терпеть издевательства призраков. Чудовище завладело его разумом и манипулировало им, а не охотилось. Оно не причинит ему вреда… оно лишь хотело, чтобы его накормили. У Питера все это было. Это было все, что он имел.
– Ты все еще одинок, – шипело оно в его голове и вне ее. – Даже теперь, когда она вернулась к тебе домой. Думаешь, ей есть дело до твоих страданий? Однажды она уже бросила тебя. И сделает это снова.
– Хватит болтать.
Слова вылетали из него.
– Пока она жива, – прошептал зверь, – ты всегда будешь один.
Питер ударил кулаком в дверь. Защитный экран едва не оторвался. Парень закрыл глаза и прижался лбом к прохладной деревянной обшивке. Когда зверь заговорил снова, его голос доносился прямо из-за спины – виски с кислым запахом, пропитал его кожу.
– Твоя мать ждет, Питер. Она застряла в той же вечной петле. Конечно, ты не забыл. Конечно, ты помнишь, где твоя верность.
Он развернулся, подняв кулаки и размахивая ими вслепую, и обнаружил, что курятник пуст. Вдалеке лес скалился, темный и угрожающий. Он не позволил себе дрогнуть. Вытащил топор и привел его в порядок, затем собрал дрова и сложил их в сарае.
Остаток дня он провел в саду, выкапывая сорняки: колени утопали в быстро сохнущей грязи, а живот болел. Когда все было закончено, он притащил лестницу во фруктовый сад и забрался на самые высокие ветки, чтобы собрать последние яблоки сорта «Черный Оксфорд».
Когда магия ослабла, появилась гниль, сморщившая низко висящие плоды, и они упали, покусанные насекомыми, в грязь. Он отнес мучнистые плоды в дом, вымыл их, отполировал до блеска и положил в широкую керамическую миску. Парень старался ни о чем не думать. Дом вокруг него был оглушительно тих.
Один. Совсем один.
В куче мусора зазвонил телефон.
Звук пробивался сквозь тишину, неправдоподобно шипя по проводам, свисавшим со стены. Питер стоял у раковины с яблоком в руке и смотрел, не дыша. Телефон зазвонил во второй раз. Третий. Четвертый.
Не обращая внимания на свои инстинкты, он вытащил трубку из корзины.
– Я почти на месте, Питер, – раздался голос Джеймса Кэмпбелла, как только он прижал трубку к уху. – Ты расскажешь ей о своем поступке, когда мы снова будем все вместе?
Звонок оборвался.
То, что оставалось от его убежденности, разрушилось. Когда чаша влетела в стену и разлетелась на тысячу дрожащих осколков. Яблоки покатились по полу, становясь мягкими, и он почувствовал мгновенное сожаление. Гнев утих, и он опустился на колени, собирая фрукты и прислушиваясь к звукам, которые издавала Уайатт на лестнице.
Она так и не появилась. За окном в небо просачивались лиловые сумерки. Уже почти стемнело, а она все еще лежала в постели. Он знал, что она злится. Знал, что она избегает его после вчерашней ссоры, – но, конечно, ей следовало хотя бы спуститься поесть. Он положил яблоки на прилавок и направился наверх.
Он дошел до ее спальни, но тут у него сдали нервы. Он никогда не входил к ней так – через дверь. Всегда пробирался под открытой створкой окна, его голени были исцарапаны, а ладони ободраны. Он ложился рядом с ней в постель и засыпал, убаюканный звуками ее дыхания.
– В этом году в школе я смотрел документальный фильм о природе, – прошептал Джеймс, согнув руки под головой. – О драконах Комодо. Знаешь ли ты, что это даже не настоящие драконы? Это просто гигантские ящерицы. Но они все равно очень крутые. В их укусе содержится ядовитый антикоагулянт. Им даже не нужно напрягаться. Один укус – и все.
После этого он замолчал, и они вдвоем стали прислушиваться к отдаленному зову плетущейся белой вороны. В конце концов любопытство Питера взяло верх.
– А что потом?
– Поначалу ничего. – Джеймс перевернулся на бок. – Они ждут. Иногда несколько дней, преследуя свою жертву с безопасного расстояния, пока она не умрет. А потом пируют.
Питер опустился на свободную половину подушки Уайатт.
– О.
Снова воцарилась тишина. Долгое время после этого Питер думал, что Джеймс, должно быть, заснул. Но когда он поднял взгляд от лица спящей Уайатт, то обнаружил, что два ярких черных глаза смотрят на него через изгиб ее горла.
– Ты так смотришь на Уайатт.
Сердце Питера гулко забилось в груди.
– Как будто жду, когда она умрет?
– Нет, – сказал Джеймс. – Как будто ждешь возможности нанести удар.
В коридоре было темно, когда Питер наконец уговорил себя постучать. Ему ответил приглушенный скрип гниющей ивы. За этим наступила тишина, от которой у него свело желудок. Он толкнул дверь и обнаружил, что комната пуста. Кровать была наспех застелена, стеганое одеяло сбилось набок.
Уайатт ушла.
За открытым окном все было серым и бесформенным, лес отбрасывал тени на луг. От тихого мяуканья у него защемило сердце. Он спустился вниз и увидел, что Крошка сидит у двери и мяукает, чтобы ее выпустили. Он чуть приоткрыл дверь, наблюдая, как старая кошка выбегает в недавно наступившую темноту.
И тут, сразу за воротами, он увидел его – белый шар, покачивающийся между деревьями. Фонарик, слишком тусклый, чтобы осветить больше, чем белое запястье его носителя. Дюжина проклятий зазвучала в его горле, когда свет внезапно остановился. Он колебался там, раздираемый на куски чахлыми ветвями старых вечнозеленых деревьев.
А потом, мигнув, погас.
На землю опустилась тьма, и лес поглотил Уайатт Уэстлок целиком.
12. Уайатт
Иногда, в разгар лета – до того, как сменились времена года, и родители Уайатт отправили ее обратно в школу, – она сворачивалась калачиком на качелях перед крыльцом и наблюдала, как мотыльки вьются вокруг зажженных ламп-луковиц. Питер так и не присоединился к ней. Так что на открытом месте было слишком вероятно, что ее мать поймает его и прогонит с крыльца, как бездомного. Но никто никогда не прогонял Джеймса, с его улыбкой с ямочками на щеках и манерами воспитанника частной школы, и поэтому он всегда был рядом, заложив руки за голову и изучая летучих мышей, проносящихся в темноте.
– Это неправда, что летучие мыши кусают людей, когда они вот так сидят на улице, – сказал он однажды ночью, когда качели скрипели под ними. – Большинство из них кусают во сне. Они даже не подозревают, что это произошло, пока не начинают проявляться симптомы. К тому времени уже слишком поздно. Они уже все равно что мертвецы.
– Ух ты. – Уайатт ткнула пальцем в мотылька, сидевшего у нее на рукаве. – Спасибо за ночные кошмары.
– Это не кошмар, а природа. – Его глаза казались золотистыми в свете лампы. В его взгляде светились тайны. – Представь, ты думаешь, что находишься в безопасности, только чтобы обнаружить, что все это время в твоей комнате было заперто что-то бешеное.
***
Дорога впереди была темна. Света, за который можно было бы зацепиться, не было.
Уайатт стояла в кромешной тьме на дорожке перед домом и вглядывалась в темноту в поисках желтого света фар. Напрягая слух, она прислушивалась к характерному хрусту асфальта под шинами. Она делала все, что могла, лишь бы не обращать внимания на страх, который холодом растекался по ее венам.
Она провела утро, запершись в своей спальне и избегая Питера. Лежала на кровати вверх ногами, чувствуя головокружение и с каждой минутой становясь все голоднее, когда зазвонил ее мобильный телефон.
Она чуть не свалилась с кровати, спеша ответить на звонок, и забралась на комод на четвереньках, пытаясь сохранить тот сигнал, что ей удалось найти. На экране появилась фотография ее матери, на которой та улыбалась.
– Мама?
– Уайатт, слава богу. – Голос матери на другом конце провода звучал будто издалека. – Я пыталась дозвониться до тебя несколько дней.
Она чуть не расплакалась, такое облегчение испытала. Стояла на коленях, прижимая телефон к уху.
– Я в Уиллоу-Хит. Здесь нет связи.
– О, милая, я знаю.
– Ты в курсе?
– У твоей тети было видение. Она увидела тебя там. Уайатт, дорогая, я знаю, о чем ты, должно быть, думаешь, но тебе незачем оставаться. Виноват твой отец. Это не твое бремя. Позволь Кэмпбеллам позаботиться обо всем, а я прямо сейчас еду к тебе.
Она, как всегда, избегала упоминания о Питере. Что-то дрогнуло в груди Уайатт. Что-то бессловесное и пустое. Из окна своей спальни она едва смогла разглядеть Питера на птичьем дворе, его футболка прилипла к спине. Ей было видно, как он взмахнул топором, рассекая воздух. Дерево раскололось от удара, и она почувствовала треск глубоко в животе.
– Я не могу уйти, – прошептала она. – В лесу что-то есть.
– Все в порядке. – Голос ее матери звучал слишком резко, связь была прерывистой. – Ты – Уэстлок. Зверь позволит тебе уйти целой и невредимой.
Она запнулась, похолодев.
– Ты знаешь о звере?
– Знаю ли я, в чем смысл существования твоего отца? Конечно. – сигнал слабел. Можно было разобрать только каждый второй слог. – … дома… с… мной. Мы… так… много… говорили… об этом.
– Мама? – Она поднялась на ноги, поджав пальцы и чувствуя, как трясется живот. Снаружи еще одно бревно треснуло пополам. – Мама, ты здесь?
– Я расскажу тебе все, когда мы увидимся, хорошо? Встретимся у дороги. Я скоро буду там.
Это было несколько часов назад. Уайатт провела остаток дня, безуспешно пытаясь уговорить Крошку влезь в переноску. Все, что у нее было, – это сеть следов от когтей на тыльной стороне каждой ладони и несколько часов потерянного времени. Но ее мать до сих пор не приехала.
Салем находился чуть более чем в трех часах езды к югу. Поездка была не короткой, но и не слишком долгой. Конечно, она уже должна была быть здесь. Уайатт сложила ладони рупором, вдыхая тепло между ладонями. Она постепенно начинала жалеть, что забрела так далеко от дома. Здесь, в чаще деревьев, в воздухе чувствовался привкус злобы. В тиши слышался звук. Запах скипидара и гнили, щелканье когтей и скрежет зубов.
В кармане у нее лежал старый перочинный нож отца, на кожаной ручке которого был выгравирован герб пеликана. После инцидента с миссис Джермейн это было слабое средство защиты, но она чувствовала себя неуютно, выходя из дома с пустыми руками, а ее топор был у Питера.
Она подпрыгнула, когда что-то бледно-белое пронеслось над ее головой. Сова с распростертыми когтями, ее угукающий призрачный силуэт нарушал тишину. Рядом козел издал обвиняющее блеяние.
– Не хочу этого слышать, – проворчала она. – Тебя никто не приглашал.
Козел заблеял во второй раз, царапая копытом переплетение корней.
– Между прочим, – добавила она, отчаянно пытаясь сохранить тишину, – я не собираюсь приводить тебя к себе домой. Ты мне не нравишься. Я тебе не нравлюсь. И даже если бы это было не так, в квартире моей тети определенно не любят домашний скот.
Вдалеке хрустнула ветка. Что-то невидимое прошелестело по шершавой листве. Этот звук пронесся сквозь нее, превращая ее мужество в дым.
– Боже. – Она потерла мурашки на коже. – Где она?
Будто она позвала мать, лишь подумав о ней, в темноте вспыхнули фары. Серебристые лучи дальнего света прорезали деревья, превратив лес в скелет. Слепая, как летучая мышь, она осторожно продвигалась вперед, прикрывая глаза ладонью.
Вдалеке на свет вышла чья-то фигура.
– Мама?
Козел следовал за ней по пятам, опустив голову и выставив рога, блеяние переросло в тревогу. Фигура в лучах дальнего света приблизилась, силуэт в ярком свете казался тонким, как зубочистка. У нее было достаточно времени, чтобы облегчение сменилось страхом, прежде чем свет погас, и она оказалась в непроницаемой темноте.
Она нащупала в кармане мобильный телефон, включила фонарик и подняла его перед собой. Лицо, освещенное серебристым светом, было всего в нескольких дюймах от ее собственного. Оно смотрело на нее проницательным гуманоидным взглядом, его улыбка растянулась от уха до уха. Вскрикнув, она уронила телефон.
– Разочарование, – проскрежетал чей-то голос, когда она повернулась, чтобы бежать. – Хранитель костей сказал, ты – ведьма, но я вижу только уродливую маленькую девочку.
Она спотыкалась о переплетения корней, не видя направления в лунном свете, и почувствовала, как что-то острое вонзилось ей в живот. Пораженная, она уставилась на свой пупок. Открытый перочинный нож отца торчал из живота; она окровавленными пальцами обхватила кожаную рукоять. Невидимый козел издал еще одно пронзительное «меек», когда Уайатт отшатнулась назад, втягивая в себя воздух. Человекоподобное существо, стоявшее перед ней, превратилось в тень, обкусанное ветками и странное. Его глаза были немногим больше, чем лунный свет, падающий сквозь деревья. Там не было никого, кроме нее.
Мир перевернулся. Она ударилась коленями о землю, попыталась позвать на помощь, но из горла вырвался лишь хрип. Руки были липкими от крови. На свитере расплывалось багровое пятно. Повсюду было так много красного, вырывающегося из нее толстыми, сердитыми лентами.
Питер сказал, что умирать было просто. Просто не значит легко.
– Ой!
Хрустнула ветка. Послышался безошибочный звук чего-то, что бежало со всех ног. И вот в кадре появилась точная копия мальчика, которого она когда-то знала. Темные волосы, темные глаза, широкий рот.
– Нет. – Она отпрянула назад, когда он резко затормозил, слишком напуганная, чтобы поверить в то, что видела. – Держись подальше.
Стоя над ней, Джеймс Кэмпбелл выглядел как темный принц, его голова была увенчана короной лунного света. В руках он сжимал сплетенный венок из желтого укропа.
– Господи Иисусе, Уайатт. – Лунный свет просачивался сквозь него, когда он упал на колени. Потянувшись к ней, он удержал ее руки. Кровь текла и текла липкими ручейками между их пальцами. – Оставь. Не вытаскивай.
Его руки в ее руках были такими настоящими. Человеческими, теплыми и искренними.
– Отойди от меня. – Она отползла назад, умудрившись нанести слабый удар ногой по его голени. Перед глазами у нее вспыхнули белые звезды. – Ты не… ты не Джейми.
Он посмотрел на расширяющийся малиновый круг на ее свитере.
