Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"
Автор книги: Келли Эндрю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Вот вопрос получше, – сказал он. – Кто такой Мика?
Вопрос застрял у нее в горле.
– Где ты услышала это имя?
– Ты звала его во сне прошлой ночью.
Ее кошмар нахлынул волной. Она моргнула и увидела кровавые пятна, услышала этот ужасный, захлебывающийся голос:
– Уайатт, ты сука.
На другом конце стола Питер провел кончиком пальца по краю своего пустого стакана. Звук разнесся по комнате, как удар камертона.
– Он твой парень? – ровным голосом спросил он.
Стул под ней зашатался, когда она вскочила на ноги.
– Прости? – Она схватилась за рукоять топора, и затупленная дубина застучала по цементному раствору у нее за спиной, она направилась к двери и натянула старые желтые болотные сапоги.
Питер поднялся со стула.
– И куда это ты собралась?
– Куда-нибудь, – огрызнулась она, как только за ними захлопнулась сетчатая дверь.
Ее сразу же встретили крик петуха и галдеж переполошенных кур. В тени ближайшего хвойного дерева коза наблюдала за ней прищуренными забавными глазами, скрючившись на клочке плюща.
Она уставилась на нее в ответ и состроила такую уродливую гримасу, какую только смогла, прислонив топор к облупившейся обшивке. Неподалеку древняя ива издала призрачный стон, ее ветви дрогнули от внезапного порыва ветра. Сунув руку в карман, она вытащила зажигалку Джеймса и провела большим пальцем по вмятине на ее боку. Девушке показалось странным, что он оставил ее там. Он всегда носил ее с собой, куда бы ни отправлялся, открывая и закрывая, будто у него был нервный тик. Он тренировался весь день. Щелк. Нажать. Искра.
Когда она нажала на колесико, ничего не произошло. После второй попытки в небо взметнулась искра. Нахмурившись, она закрыла крышку. Возможно, закончилась жидкость для зажигалок. А может, это была ошибка использования. Возможно, Джеймс знал все, а она ничего. Ее пронзила острая боль, и она вскинула руку, готовясь швырнуть зажигалку в ближайшие кусты.
Чья-то рука перехватила ее запястье в воздухе, прежде чем она успела разжать руку.
– Тебе опасно здесь находиться, – сказал Питер, когда дверь за его спиной захлопнулась. – В лесу есть твари, которые могут тебя убить.
Она безуспешно пыталась вырваться.
– О, будто ты этого не хочешь?
Он издал звук, который мог бы сойти за смешок, будь на его месте кто-то другой. Вытащив зажигалку, он отпустил ее руку. Его взгляд опустился к ее губам, и от непоколебимой голубизны его взгляда у нее защемило внутри.
– Я помню, как ты впервые начала пользоваться этой штукой, – сказал он, и она не сразу поняла, что он имеет в виду губную помаду, которую она нашла у него под матрасом. – Тебе не разрешалось краситься, но ты все равно пробиралась в сарай и красилась. Это заставляло тебя чувствовать себя бунтаркой. Будто ты могла хоть немного контролировать ситуацию. – Взгляд его светлых глаз встретился с ее. – Теперь ты чувствуешь, что все под контролем? Со своим тупым топором и сломанной зажигалкой?
Он слишком легко разгадывал ее мысли, и она ненавидела это. Ненавидела за то, что он так аккуратно держал все ее секреты на ладони, а все, что у нее было от него, – горстка фотографий и украденная пуговица, достаточно обмана, чтобы в нем утонуть.
Когда он шагнул к ней, она отшатнулась, судорожно хватаясь за рукоять топора. Еще шаг, и она врезалась спиной в дверь. Вздрогнув, дюжина греющихся на солнце божьих коровок взмыла в воздух роем красных жуков. Питер не обратил на них внимания, сунул зажигалку в задний карман и наклонился, чтобы поймать ее взгляд.
– Никаких бунтов, – сказал он. – Мы заключили перемирие, помнишь?
– Ты объявил перемирие, – парировала она. – Я ни на что не соглашалась.
– Здравствуйте!
Они оба замерли, повернувшись в направлении звука. Там, под плетеной садовой решеткой, стояла пожилая женщина, которую Уайатт узнала. На ней было бесформенное платье из ворса в цветочек, в волосах серебрились пряди. Ее кожа была обветренной, как древесная кора, так что она больше походила на дерево, чем на человека, а запавшие глаза были темными, как отверстия от сверла в старом дубе.
– Маленькая мисс Уайатт. – В ее улыбке не хватало нескольких зубов, а пальцы были покрыты бледно-пурпурными синяками. – Это не можешь быть ты. Такая взрослая. И к тому же, такая хорошенькая.
– Не разговаривай с ней, – приказал Питер.
Уайатт сильно толкнула его в грудь, отпихивая в сторону.
– Что с тобой не так? Это миссис Джермейн.
Он моргнул, глядя на нее сверху вниз.
– С соседней фермы? Знаешь, у нее все кошки дома.
– Я никогда не выезжал за пределы фермы, – кисло сказал он. – Как бы я познакомился с ее кошками?
Она уставилась на него, уверенная, что ослышалась.
– Что ты имеешь в виду под ты никогда… Знаешь что, не бери в голову. Привет, миссис Джермейн!
– Ее здесь быть не должно, – пробормотал Питер.
Уайатт проигнорировала его, улыбнувшись пожилой женщине у ворот.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Думаю, да. – Старая миссис Джермейн моргнула, уставившись на Уайатт странным взглядом, устремленным на тысячу ярдов. Подол ее платья был мокрым от грязи. Она была босиком, а ее ноги были бесцветными из-за ушибов. В ее руке блеснуло что-то серебристое. – У меня для тебя сообщение.
– О. – В груди Уайатт впервые шевельнулось беспокойство. – Все в порядке?
– О, да, дорогая. – Сладковатый, как патока, звук ее голоса понизился. Он превратился в стон деревьев, в то, как старый дуб сгибается под порывами сильного ветра. Тихий шелест нескольких сотен голосов одновременно. – Теперь, когда ты вернулась домой, к нам, все в порядке.
Уайатт нахмурилась.
– К нам?
– К мальчику и ко мне, – сказала она. – Мы ждали тебя.
– Уайатт. – Голос Питера, прозвучавший прямо у нее над ухом, заставил ее подпрыгнуть. Позади них дверь со скрипом открылась. – Внутрь. Сейчас же.
С проворством, не свойственным ее возрасту, пожилая женщина поднесла руку к горлу. Серебристая вспышка, красный отблеск и алые капли потекли по светлому, в цветочек, нагруднику ее платья. Она разинула рот, как рыба, хватая ртом воздух, кровь все лилась и лилась из нее.
А затем она начала смеяться.
Ужасный, пронзительный звук, от которого куры вспорхнули и скрылись из виду.
– Уайатт!
Питер рукой обхватил ее за талию и наполовину потащил, наполовину унес ее с ослепительного утреннего солнца в темноту кухни. Дверь захлопнулась. Уайатт стояла неподвижно, чувствуя, как сердце бьется о наковальню ее костей.
– Что, черт возьми, это было? – Она провела руками по своим спутанным волосам и спросила снова, повторяя свой вопрос:
– Что, черт возьми, это было?
Питер, прижавшийся к оконной раме, не выглядел таким встревоженным, каким, по ее мнению, должен был.
– А как ты думаешь?
– Зверь? – Она подумала о воющих волках, о скрытом предупреждении, исходящем от людей в капюшонах на улице. – Как он мог быть похож на нее? Как такое вообще возможно?
– Существа, живущие в темноте, имеют тенденцию принимать формы, недоступные человеческому пониманию. – Питер отошел от окна. По ту сторону стекла двор погрузился в тишину.
– Если оно надело ее, то она, вероятно, мертва уже некоторое время.
Надело ее. Как кожу. Уайатт опустилась на ближайший стул и согнулась пополам, уткнувшись лбом в колени. Она сосредоточилась на том, чтобы сделать один прерывистый вдох за раз. Когда Питер заговорил снова, его голос раздавался прямо у нее над головой.
– Что ты делаешь?
Она не подняла головы.
– От всего, что ты только что сказал, меня чуть не стошнило.
– Ну, не надо, – сказал он. – Это непродуктивно.
Она выпрямилась и сердито посмотрела на него.
– Я оставила топор снаружи.
– Он тебе не поможет. – Он оглянулся на окно. – Она перестала сопротивляться. Я пойду и похороню ее завтра.
При мысли о том, что старая миссис Джермен пролежит там весь день, отдавшись на милость стервятников, у нее снова скрутило живот.
– Почему не сейчас?
– Ты видела, как близко она подошла к дому? Меня не застанут на опушке рощи, когда зайдет солнце. Я похороню ее утром.
– А потом?
– Потом приступим к работе. – Взгляд его голубых глаз встретился с ее в тусклом свете кухни. – Я не самое худшее, что есть на свете, Уайатт. Если падет последняя защита, за деревьями нас ждет судьба похуже смерти.
9. Питер
Питеру потребовалось чуть больше часа, чтобы выкопать могилу. Глубина ее составляла шесть футов (182,88 см), ширина – три (91,44 см), как раз столько, чтобы в нее поместилось тело. Последняя выкопанная им могила была не настолько глубокая. Тогда он был еще маленьким, весь состоял из рук и гнева, и его стошнило в грязь задолго до того, как работа была закончена.
Он не взглянул на старуху, когда опускал ее в землю. Не произнес никаких прощальных слов, когда засыпал холмик. Зачем ему это было нужно? Он не знал ее. Большую часть жизни ничего не чувствовал. Он определенно ничего не чувствовал к мертвым.
Когда с этим было покончено, он отложил лопату и прислушиваясь, стал ждать. В безлистной роще на опушке леса было тихо. Птицы не пели. Никто не шуршал, не болтал и не шмыгал в подлеске. Часовня отбрасывала на кладбище тень солнечных часов, увенчанный шпилем гномон протягивался сквозь деревья, как зловещая рука.
Питер знал, что должен вернуться. Что, если останется, это только затянет узел в его груди, пока он не перестанет дышать. Он все равно остался, переходя из одного освещенного места в другое и останавливаясь у дерева, увитого белыми вешенками. Под ним находилась безымянная могила, на пять лет старше и значительно меньшего размера.
Долгое время он стоял над ней и совсем ничего не говорил.
– Уайатт вернулась, – наконец прошептал он. Опустился на землю, прислонившись спиной к голой сосне. Рядом с ним муравей-плотник пробирался по плоской шляпке поганки. – Ты говорил мне, что она придет, но я тебе не верил.
Ответная тишина показалась ему чутким ухом. Это была необходимая передышка. Непрекращающийся шепот не преследовал его здесь. Зверю не нравилось это место… из-за того, что деревья росли очень близко, из-за того, что почва была высушена. Из-за того, что здесь не осталось ничего, что могло бы поддерживать жизнь. Кроме мертвецов.
Он достал из кармана зажигалку Джеймса и поворачивал ее до тех пор, пока на полированном металле не вспыхнул огонек. Прошлой ночью он лежал без сна и смотрел, как кремень выплевывает слабые искры, чувствуя, как его желудок разрывается на части.
– Не думаю, что смогу потерять ее снова, – прошептал он. – Это делает меня трусом?
Это было абсурдом – задавать вопросы мертвым, и он сразу почувствовал себя смешным. Положил зажигалку на холмик и откинулся, положив руки на согнутые колени. Закрыв глаза, он опустил подбородок на грудь. Он чувствовал, что вот-вот расплачется.
– Черт. – Его голос эхом отразился от пустых деревьев. – Жаль, что тебя здесь нет. Ты бы знал, что делать.
Но это была лишь грязь. А под ней – лишь кости.
***
Когда Питер вернулся в дом, зазвонил телефон. Несколько секунд он стоял на кухне с перепачканными землей руками и слушал эту невыносимую трель. Он подождал, пока телефон прозвонит еще четыре раза, прежде чем сдаться и поднести трубку к уху.
– Уайатт. – сквозь помехи был слышен голос Джеймса Кэмпбелла. – Слава богу. Я сомневался, ответишь ли ты. Все звонил и звонил.
Питер вообще ничего не сказал. Он не шевелился. Не дышал. Даже глазом не моргнул. На другом конце провода Джеймс, казалось, запыхался, будто пробежал огромное расстояние.
– Уайатт, ты здесь? – Последовало молчание. В трубке послышалась настороженность. – Питер.
Питер мгновенно повесил трубку. Потом сорвал телефон со стены. Он выбросил его в мусорное ведро и оставил провода висеть на пустом разъеме, его сердце сильно билось. Когда все было закончено, он отправился на поиски Уайатт.
Он нашел ее в гостиной, она свернулась калачиком на диване перед доисторическим телевизором с антеннами. День был теплый, и она надела один из старых сарафанов своей матери, в цветочек. Заплетая и расплетая волосы, она молча созерцала увядающий крокус в терракотовом горшке. На коленях у нее лежал раскрытый дневник, и из двух ее пальцев текла кровь, оставляя красные пятнышки на беспорядочных записях отца.
– Я нашла кое-какие инструкции в дневниках отца, – сказала она, не поднимая глаз. – Три части крови, две части порошка. Добавить три капли смеси в почву. По его словам, это просто.
На столе стояла крошечная бутылочка с пеплом, ее содержимое было угольно-черным и тусклым. Рядом, на краю белой керамической ступки, лежала маленькая стеклянная пипетка. На дне скапливалась липкая темно-красная жидкость. Сам цветок, казалось, был на волосок от гибели. Увядший лепесток выскользнул из ее рук и упал на пол увядшей фиолетовой спиралью.
– Инструкции могут быть простыми, – сказал он, упираясь предплечьями в спинку дивана. – Это не значит, что то, что ты делаешь, легко.
Она откинулась на подушку, вздернув подбородок, пока не встретилась с ним взглядом. Сегодня она снова накрасилась, ее в злобе изогнутые губы были ярко-красными.
– В чем разница?
Стоя лицом к лицу с ней, он мог пересчитать все до последней веснушки на ее переносице. Мог разглядеть золотое кольцо вокруг радужной оболочки глаз. У него засвербело в горле.
– Удар ножом в четвертое и пятое ребро приведет к смерти противника, – объяснил он. – Если ударить под небольшим углом, можно за один раз задеть оба желудочка. Это чистое убийство. Простое. Но ведь не легкое.
Она широко распахнула глаза от удивления:
– Ты уже убивал кого-нибудь подобным образом?
– Нет, – сказал он. – Но я пережил это, и смерть – самая простая вещь в мире. Тебе ничего не нужно делать, только сидеть и принимать ее. Нет никаких инструкций, никаких дорожных карт. Есть только кровавый конец. Это настолько просто, насколько возможно, но в этом нет ничего легкого.
Так близко, что он услышал, как она сглотнула.
– Я думала, ты должен быть бессмертным.
– А я думал, ты не занимаешься магией, – он искоса взглянул в ее сторону. – Что случилось?
– Мы объявили о прекращении огня, помнишь?
– Да, – нахмурившись, он посмотрел на нее. – Но ты передумала не поэтому.
Она посмотрела на свою ладонь, ее окровавленные пальцы сжались в кулак.
– Я просто продолжаю думать, что, возможно, миссис Джермейн не была бы так одержима, если бы защитные чары были целы.
И вот оно. Он обогнул диван и опустился на его незанятую половину. Еще несколько лепестков оторвались от цветка и полетели вслед за ним, как конфетти.
– Может быть, – сказал он, схватив листок, прежде чем тот упал на пол. – А может и нет.
Некоторое время после этого они сидели в напряженном молчании. Он почти растер лепесток в пыль большим и указательным пальцами, прежде чем, наконец, набрался смелости взглянуть в ее сторону. Когда он это сделал, то обнаружил, что под ее пристальным взглядом его медленно расчленяют.
– Это был Джеймс? – спросила она. – В телефоне.
Его желудок перевернулся. Он сосредоточился на том, чтобы стряхнуть с пальцев остатки лепестка, и заскрежетал зубами, да так сильно, что те чуть не треснули.
– Так оно и было, не так ли? – Уайатт встала на колени, и платье задралось вокруг нее, когда она повернулась к нему лицом. – Что ты ему сказал?
– Ничего, – сказал он, потому что это, по крайней мере, было правдой.
– Ладно, хорошо. Что он тебе сказал?
Его левый глаз дернулся, и он ткнул в него пальцем. Он не хотел говорить о Джеймсе. Не хотел думать о том, как близко была Уайатт, или о том, сколько раз они сидели в этих самых позах, не касаясь друг друга руками, старый вентилятор не работал, горячий летний воздух влажно проникал из одного конца комнаты в другой.
– На этот раз ты должен быть начеку, Питер, – отчитывал Джеймс, доставая из своей сумки потрепанные DVD-диски. – Это Спилберг во всей своей красе.
В эти дни телевизор был сломан, Джеймс ушел, а Уайатт была все равно что мертва.
– Давай разберемся с этим, – сказал он, вместо того чтобы ответить на ее вопрос. – Зачем использовать черный порошок? Почему дневник не призывает тебя добавлять кровь Уэстлоков непосредственно в почву?
Она шмыгнула носом, потирая кончик.
– Не знаю. Я использовала чернила, потому что так велели мне дневники.
– Чернила?
– Да, порошкообразные чернила.
– Думаешь, это они?
Она бросила на него циничный взгляд.
– Они в чернильнице. Все, что нужно, – маленькое перо с перьями, чтобы завершить эстетику.
– Хм. – Он наклонился и взял пузырек со стола. Вертя его в руках, он наблюдал за перемещением вещества внутри в виде песочных часов. – Знаешь ли ты, что кости являются отличной добавкой к почве? Фермеры часто используют органическую костную муку от животных, убиваемых на бойнях, в качестве удобрения.
– Нет, я этого не знала, – осторожно ответила она.
– Костная мука выпускается в виде порошка, – продолжал он, теребя гранулированную пробку. – Посыпь ею верхний слой почвы, добавь в компост, и растения поглотят ее. В ней есть все, что им нужно для хорошего роста – калий, фосфор, кальций. Добавь немного ведьминой крови, и растения внезапно станут защитой от зла. Уговори их, и они расцветут под твоими руками.
Ее взгляд метнулся к пузырьку в его руках. К тому, что находилось внутри. Ему не нравилось думать об этом – о содержимом пузырька. О тех ужасах, которые он пережил, чтобы его заполучить.
Просто, но не легко.
– Эту особую костную муку готовят прямо здесь, на ферме. – Он постарался, чтобы это прозвучало как ни в чем не бывало. Чтобы она не заметила, как правда разрывает ему сердце.
Он почувствовал, как она изучает его, прежде чем спросить:
– Чьи это кости?
Этот вопрос задел его за живое и запал ему в душу.
– Ингредиенты просты, – сказал он, ткнув пальцем в ее открытый дневник. – Самое сложное – собрать кровь, которая обладает сильным действием. Можно взять сок из дерева, но он не превратится в сироп, пока не закипит. Так говорил твой дедушка.
Уайатт, стоявшая рядом с ним, напряглась.
– Почему ты не ответил на мой вопрос?
– Потому что это не имеет значения.
– Но ты мог бы сказать, что это куриные кости. Ты мог бы сказать, что они сжигали кости домашнего скота, и я бы тебе поверила.
Было слишком трудно смотреть на нее, и он не стал этого делать, подался вперед, пока его локти не уперлись в колени.
– Не лги мне, Питер, – сказала Уайатт. – У нас не может быть перемирия, если у тебя есть секреты.
Он осторожно поставил флакон обратно на стол. Стекло звякнуло об оцинкованное дерево. В наступившей тишине было слышно, как упала булавка.
– Они мои, – наконец признался он.
– Твои…
– Кости. В чернилах.
Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы понять, что она застыла как вкопанная. Уайатт переваривала услышанное, отчаянно пытаясь найти во всем этом смысл. Он также знал, что она, возможно, не могла понять ничего из этого. Потому что он сидел рядом с ней, целый и невредимый, и теперь, когда она вернулась, ни одна его частичка не пропала.
Ее вопрос прозвучал шепотом.
– Как они могут это делать?
– Они сжигают тело, – сказал он, расставляя все точки над «и». – Когда огонь утихает, они берут обугленные останки и растирают их в пыль.
Ступка, пестик и густая черная паста. Сажа в хрупкой бутылке.
В конце концов, это все, что от него оставалось.
Уайатт, стоявшая рядом с ним, не мигая, смотрела на него.
– Но как это возможно?
Он знал, о чем она спрашивает, и не хотел ей говорить. Он не хотел, чтобы она знала, что он не всегда был таким, перебегая из одной жизни в другую. Что когда-то давным-давно он был настоящим мальчиком – хватал ртом воздух между мирами, кровь скапливалась в его легких, а отец умолял голодную тьму:
– Я сделаю все, что угодно, только оставь его в живых.
Он не хотел говорить ей, что большинство проклятий поначалу выглядели как дары.
– Самое забавное в бессмертии, – сказал он вместо этого, – то, что смерть не остается надолго.
Послышалось тихое мяуканье, и на спинку дивана запрыгнула мохнатая фигурка. При виде Крошки, древней домашней кошки, его грудь раздулась. Она приземлилась ему на руки, взмахнув хвостом… еще одна вещь, которую он потерял в тот день, когда ушла Уайатт, и вот она здесь, будто никогда не уходила.
Мягкое тепло ее маленького тела дарило ему единственный источник утешения. Зарывшись руками в мех, он сказал:
– Я сотни раз жил и умирал на этой ферме. А может, и больше. После стольких раз теряешься в памяти.
Смысл его признания стал очевиден для них обоих. Он не мог заставить себя взглянуть на Уайатт. Сидя у него на коленях, Крошка слегка коснулась головой его пальцев, ища ласки. Он погладил бархатистую шкурку у нее за ухом и добавил:
– Это самое старое из того, что я видел.
Он украдкой взглянул в сторону Уайатт и увидел, что ее глаза широко распахнуты и ничего не выражают.
– Скажи что-нибудь, – приказал он.
Запнувшись, она быстро заморгала.
– Фото в часовне…
– Сделано в те дни, когда я был обречен на заклание. Для науки.
Кровь отхлынула от ее щек, и она стала бледной, как привидение. Они снова погрузились в неловкое молчание. Питер смотрел, как с увядающего крокуса опадают лепестки, ощущая на себе пристальный взгляд Уайатт, словно она изучала его в поисках улик. Он не знал, как сказать ей, что она ничего не найдет, не знал, как объяснить, что все его раны были спрятаны внутри, гноились там, где никто другой не сможет их увидеть.
Наконец, она тихо заговорила.
– Если я пролью кровь на почву без порошка, что-нибудь вырастет?
– Можешь попробовать. Это не сработало ни у кого из Уэстлоков, которые были до тебя.
– Так вот почему они держали тебя все это время? Чтобы усиливать свои способности?
– Без садовника, – печально сказал он, – некому будет удерживать стену. Это твое наследие.
– Но без твоих костей не будет наследия Уэстлоков.
– Сила всегда приобреталась путем захвата. Уэстлоки брали.
Она обдумывала это, наблюдая, как Крошка удовлетворенно мурлычет у него на коленях. Наконец, она сказала:
– Неудивительно, что ты хочешь моей смерти.
Возможно, когда-то давным-давно. Может быть, в тот дождливый день у леса, когда обида жгла и липла к его груди, а зверь размахивал перед ним свободой, как морковкой. Но теперь? Теперь у него не было выбора.
«Трус», – напевал этот адский голос у него в голове. «Не сваливай все это на меня».
Его пронзила боль, и он, поморщившись, отдернул руку. Убрав когти, Крошка соскользнула на пол и с презрительным видом скрылась из виду, задрав пушистый хвост. Он слизнул красную капельку с пальца и поднялся, чтобы уйти.
Не имело значения, что в прошлый раз у него сдали нервы. Не имело значения, что они заключили временное перемирие, или что прошлой ночью он лежал без сна, чувствуя, как в животе скручивается чувство вины, а мысли об Уайатт пульсируют в его крови. Она всегда умирала, еще до конца. Он всегда собирался убить ее. Такова была сделка, которую он заключил, и не было другого выхода, кроме как пойти до конца.
– Продолжай пытаться, – сказал он, направляясь в холл. – У тебя получится.
Он остановился у двери, привлеченный звуком своего имени. Он не обернулся, но почувствовал, как ее взгляд прожигает дыру в его спине.
– Как бы там ни было, – сказала она, – я сожалею о том, что они с тобой сделали.
Ее голос растопил остатки его мужества. Он оставил ее там, ничего не ответив, его тошнило, и он нетвердо ступал, а нестареющий шепот зверя шипел у него по спине.
10. Уайатт
Кухонный стол был завален увядающими растениями. Помидоры и кинза, каладиумы, мимозы и фиолетовые петунии с дырявыми лепестками. Уайатт сходила в теплицу и собрала одно растение за другим, выбирая те, у которых были увядшие листья и тяжелые головки. Тусклые, бесцветные и высохшие.
– Природа всегда использовалась как защита от тьмы, – сказал ей Питер, и именно это она намеревалась сделать.
Пускать кровь, как это делали Уэстлоки, жившие до нее. Чтобы защитить дом от чар и не подпускать к нему тьму леса. Главным образом, она хотела избежать повторения того, что случилось со старой миссис Джермейн.
Джеймс скоро приедет, и они вместе разберутся с остальным.
Он больше не звонил. Ни предупреждений, ни советов. Три дня тянулись медленно. Три дня приводили ее в бешенство. Три мучительные ночи. За это время она безрезультатно содрала все десять пальцев. Она смешивала кровь и кости до тех пор, пока черное не поглощало красное.
Она изо всех сил старалась не думать о том, что в нем было. Делала все возможное, чтобы не обращать внимания на невероятные последствия, связанные с мальчиком, который жил и умирал сотни раз на протяжении нескольких сотен лет. Будто Питер был бутоном, вырванным из почвы за мгновение до того, как расцвел. Добывали его прах, а затем сажали заново, подобно тому, как фермеры собирали урожай, а затем закапывали семена.
Ей становилось дурно от одной мысли об этом. Все летние месяцы она чувствовала запах крови на его коже, но никогда не копала глубже. Все эти ночи в полнолуние, гадая, куда он исчез, она никогда не задавала вопросов. Каким бы глубоким ни было его предательство, ее собственное ощущалось еще глубже.
Она сосредоточилась на своей мешанине, в точности следуя письменному указанию отца. И все же ничего не произошло. Питер сказал ей, что это просто, но в то же время нелегко. И он был прав. Как бы она ни старалась, растения продолжали медленно увядать, пока в кухне не запахло сладким и влажным, а у нее не разболелась голова. Крокусы стояли на краю грядки, и белая плесень покрывала почву, как снег. Будто она ускоряла разрушение, просто находясь рядом с цветком. Будто ее кровь была отравлена.
Теперь она лежала лицом вниз среди разбросанных глиняных горшков, из старых наушников ее матери доносилась музыка, шнурок от ботинка Питера был закреплен у нее на шее. Продевая маленькую синюю пуговицу за шнурок, она позволила тихому шелесту дождя погрузить ее в транс. За последние несколько часов она не сделала ровным счетом ничего. У нее не текла кровь. Она не двигалась. У нее не было ни единой связной мысли. Она только смотрела, как серебристый дождь барабанил по стеклу, и слушала бесконечную музыку конца девяностых.
На другом конце кухни раздались три сердитых удара в дверь. Текущая песня затихла, и трек сменился чем-то новым. Мечтательные синтезаторные аккорды с шипением пронеслись в ее голове. Она закатила глаза.
Может быть, в этом и было все дело. Может, внутри нее было что-то не так. Что-то извращенное и странное. Может быть, все, что она умела делать, – это заставлять вещи гнить.
По кухне пронесся еще один шквал ударов. Уайатт щелкнула по петунии. Она смотрела, как ее лепестки осыпаются на пол, словно гнилое конфетти. Потом попыталась представить Питера бессмертным. У нее ничего не выходило. Бессмертные были героями сказок, каменными, суровыми и исполненными молитвы. Они были изображены на иконах в затхлом старом соборе или на мраморных бюстах в оживленном музее.
У Питера, которого она помнила, на щеке всегда была полоска грязи. Он кричал на птиц, сидевших на верхушках деревьев. Ползал за ней на четвереньках. Спал на животе, уткнувшись щекой в ее подушку. Его любимыми закусками были кексы «Хостесс». Сначала он снимал белую завитушку, и глазурь осыпалась у него под ногтем.
Он всегда был самым человечным человеком из всех, кого она знала.
Снаружи на птичьем дворе стало слишком тихо. Она замерла, затем сняла наушники, прислушиваясь к вновь наступившей тишине. В раковину капала, капала, капала вода. В желобах с шумом переливалась дождевая вода. В кладовой послышалось шуршание крадущихся мышей. А затем в дальнем конце дома раздался звон разбитого стекла. Характерный звук открывающегося замка. Входная дверь распахнулась с такой силой, что могла бы проломить гипсокартон.
Уайатт тут же вскочила и спрятала пуговицу под имитацией выреза старого платья ее матери. Она вышла из кухни в холл и резко остановилась, увидев Питера, стоящего под притолокой. Он стоял неподвижно, как стервятник, его волосы потемнели от дождевой воды, футболка была намотана на кулак. Матовое стекло входной двери мерцало у него под ногами, как звездная пыль.
– О, – сказала она так невинно, как только могла. – Тебя что, заперли снаружи?
Он обнажил зубы в оскале. Серебристые струйки побежали по его груди, когда он бесшумно подошел к ней. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть на его приближение. Вместо этого бросилась бежать, перепрыгивая через две ступеньки за раз, и сердце ее забилось где-то в горле. Это было похоже на момент из их детства – Питер и Джеймс играли в шахматы на затянутом паутиной чердаке амбара. Уайатт, уставшая до слез, провоцировала их, пока они не бросались в погоню.
К тому времени, как Питер догнал ее на лестничной площадке, из ее груди вырвался взрыв смеха. Он обвил рукой ее талию, и девушка искрометно закружилась. Она подавила смешок, когда Питер руками с силой уперся в стену по бокам ее головы. В результате этого они оказались нос к носу в коридоре.
– Думаешь, это смешно?
– Немного, – призналась она.
Уголок его рта дернулся.
– Что случилось с нашим соглашением о перемирии?
– Я приняла ответственное решение на благо команды. Ты – ужасный учитель. Ты нависал надо мной в течение трех дней. Я не могу сосредоточиться.
– Поэтому ты заперла меня на улице, как собаку?
– Нет причин так злиться, Питер, это просто немного воды.
– Да? – В его глазах промелькнуло что-то опасное. – Просто немного воды?
Прежде чем она успела возразить, он взвалил ее себе на плечо и направился обратно тем же путем, каким они пришли. Вниз по лестнице и под дождь, где воздух был холодным и бодрящим. Она сопротивлялась ему на каждом шагу, прижимаясь животом к его плечу, болтая ногами и размахивая руками. Дождь хлестал ее по спине, волосы хлестали по щекам.
– Отпусти меня, – рявкнула она, подчеркивая каждое слово ударом по его позвоночнику.
Сквозь шум дождя она услышала его вопрос:
– Отпустить тебя?
В этом вопросе было какое-то бессмысленное веселье. Ее кулаки застыли в воздухе.
– Нет, подожди, – возразила она, слишком поздно заметив деревянные перекладины причала и низко склонившиеся под дождем заросли камыша. – Питер, подожди…
Ее протесты были заглушены тошнотворным ощущением падения и резким шлепком о воду. С беззвучным криком она погрузилась в мутное стекло мельничного пруда. Холод окутал ее целиком, и затем она погрузилась под воду, вытаскивая ноги из безнадежного переплетения листьев кувшинок. Когда она вынырнула, мокрая и отплевывающаяся, то увидела, что Питер с трудом сдерживает улыбку. Она плыла по воде, белая сетчатая ткань ее платья развевалась вокруг нее кружевными волнами.
– Ты с ума сошел?
Его улыбка стала шире, уголки губ изогнулись – такая редкая улыбка Питера, от которой у нее в животе вспыхивали бенгальские огни. Приложив ладонь ко рту, он прокричал:
