Текст книги "Твоя кровь, мои кости (СИ)"
Автор книги: Келли Эндрю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Что, черт возьми, он с тобой сделал?
– Это был не Питер, – выдохнула она. – Это был… – Но она не знала, что это было. Деревья. Тени. Это ужасное улыбающееся лицо. Закрыв глаза, она запрокинула голову, пока макушкой не коснулась земли. Она тихо прошептала: – Я подумала, что это мама.
У нее стучали зубы. Кончики пальцев были скользкими и липкими. Когда она наконец собралась с силами, чтобы разлепить веки, то обнаружила, что Джеймс стоит над ее дрожащим телом, держа венок в руках.
– Мы не можем здесь оставаться, – сказал он. – Дилл создает сносный щит, но он не удержит старых криптид на расстоянии.
– Криптид? – выдохнула она, чувствуя себя немного пьяной и в полном бреду.
– Да, криптид. – Она нахмурился. – Я даже не понимаю, что ты делаешь в такой дали. Это жерло ада, Уайатт, а не государственный парк. Все, что выползает из темноты, уничтожается бездной. Если что-то крупное вынюхает нас, нам конец. Мне придется перенести тебя.
– Я могу… я могу идти.
– Идти? У тебя кровотечение.
Она снова закрыла глаза.
– Не драматизируй.
Она чувствовала, как податливо изгибается ее тело, когда он тащил ее по грязи и траве, под металлическими балками бычьих ворот. Подальше от буйного леса и наблюдателей на деревьях. Когда он, наконец, остановился, она открыла один глаз и посмотрела на него.
– Оставайся с мамой, – приказал он. – Я собираюсь найти Питера.
– Джеймс. – Его имя прозвучало влажным и шипящим. Она хотела сказать ему, чтобы он остался. Она хотела умолять его не оставлять ее умирать в одиночестве на покрытом росой поле. Оказавшись под прицелом ада. Все, ей удалось сказать, это:
– Кто такая мама?
Словно в ответ на ее вопрос, козел тихо заблеял. Он свернулся калачиком рядом с ней, и грубая шерсть его тела согревала ее озябшую кожу. После этого время потекло рывками и остановками. Она не знала, как долго пролежала там, медленно истекая кровью.
У нее кружилась голова, и звезды тоже плыли, кружась над головой ярчайшими белыми полосами. В конце концов она закрыла глаза. Когда открыла их снова, это было всего на мгновение. Ровно настолько, чтобы увидеть, что трава под ней сменилась простыней, а звездная спираль – прозрачным балдахином. Все болело. Веки отяжелели. Где-то в комнате две фигуры слились в одну. Раздвоились на две. Тела, бесформенные и мечущиеся.
– Что, черт возьми, ты делал, – рявкнул Питер, – заманивая ее туда?
– Она искала свою мать, – последовал ответ, и голос был ей незнаком. Тихий и зловещий, как медленное скольжение камня по гравию. – Ты забываешь, я не принадлежу к числу живых. Есть и другие, кто жаждет крови Уэстлоков. Тебе следовало присматривать за ней.
Тьма все нарастала и нарастала внутри нее. Она погрузилась в тяжелый сон. Ей хотелось говорить, плакать, кричать, но все, что она могла, – это видеть сны.
ЧАСТЬ 2: Незнакомец
Как бы сильно я ни любил тебя, мое сердце не позволит мне увидеть тебя,
потому что из-за нас с тобой погиб цвет королей и рыцарей.
Смерть Артура, Томас Мэлори
13. Уайатт
Уайатт проснулась от стона ивы за окном. Она открыла глаза, очнувшись от грез, вызванных видениями цветущих водорослей и воспоминаниями о синюшной коже под светом светодиодов. Глубоко вздохнув, она сморгнула остатки ночного кошмара, молча оценивая окружающую обстановку. Там был Кабби, его единственный глаз-пуговица выглядывал из-под одеяла. А еще провисший балдахин, завязанный на столбиках большими прозрачными узлами.
Кроме того, там, развалившись в кресле у кровати, сидел Джеймс Кэмпбелл.
Он крепко спал, закинув ноги на край ее матраса, его черные волосы были растрепаны. Он вздохнул и опустил подбородок на грудь, обтянутую фланелью.
– Джейми, – прошептала она.
Он тут же вскинул голову, настороженно глядя на нее из-под прикрытых век. В тусклом свете дня ей потребовалось некоторое время, чтобы разглядеть черты его лица. Все в нем было резче, чем она помнила, будто кто-то взял разделочный нож и подровнял выступающие линии его щек, искривленную переносицу. Бледный шрам образовывал звездочку под левым глазом. Это был знак прощания с Питером, оставленный пять долгих лет назад.
– Ты проснулась. – Он потянулся за водой, стоявшей на прикроватном столике, и вложил запотевший стакан ей в руку. – Хорошо. Выпей чего-нибудь.
– Спасибо. – Она попыталась сесть и обнаружила, что не может. Ее живот был туго перетянут марлей, а зашитая рана сильно болела. – Ой. Как долго я спала?
Он провел рукой по лицу. На каждом пальце было по темному кольцу, ониксовые полоски в полумраке казались тусклыми.
– День? Может, больше. Трудно сказать. Все часы в этом доме идут неправильно. Давненько их никто не проверял.
– О. – Она провела кончиком пальца по капельке воды в стакане. – Где Питер?
– Я разбираюсь с ним, – сказал он. Затем, прежде чем она успела спросить, что значит «разбираюсь с ним», он добавил: – Мне жаль, что отец поставил тебя в такое положение. Ему не следовало посылать тебя сюда одну. Не знаю, о чем он думал.
Она вспомнила, как нашла Питера, подвешенного, как скот на бойне, корни ивы медленно пожирали его. Она подумала об ужасных вещах, которые они с ним сотворили… о маленьком матрасике, набитом секретами, и о пузырьках с костной мукой в отцовском шкафу с антиквариатом. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы комната перестала вращаться.
А потом тихо спросила:
– Ты всегда знал?
Она услышала, как Джеймс заерзал на стуле.
– Всегда знал о чем?
– О Питере.
Он не ответил. Не сразу. Молчание было похоже на «да», и от гнева у нее внутри все сжалось. Она открыла глаза, намереваясь сказать что-нибудь едкое. Что-то в позе Джеймса – его руки были прижаты к коленям, плечи напряжены – заставило ее остановиться. Он медленно накрутил черное кольцо на кончик пальца, в челюсти дернулся мускул.
– В первый год, когда отец привез меня в Уиллоу-Хит, я не хотел здесь оставаться, – сказал он. – У моих друзей дома было настоящее лето. Родители отправили их на озеро Комо и в Сен-Тропе, а мне пришлось провести каникулы взаперти в штате Мэн, играя с маленькой плаксивой девчонкой и мальчиком, который едва ли мог вымолвить хоть слово.
Она раздраженно выдохнула.
– Не будь придурком.
– Я не говорю, что ты мне не понравилась, – сказал он и надел кольцо обратно на палец. – Я просто говорю правду.
– И что?
– Я не знал о Питере. Сначала не знал. Но в том году мне впервые пригрозили исключением. Мать была подавлена. Отец был в ярости. Он сказал мне, что, если я хочу, чтобы он подергал за какие-то ниточки – заставил директора отвернуться, – я не должен упускать из виду ни тебя, ни Питера.
Понимание этого перевернуло мир Уайатт с ног на голову.
– Ты был буфером.
– Не думаю, что найдется подходящее слово, – медленно произнес Джеймс, – чтобы описать, кем мы трое были друг для друга тогда.
Она уставилась на белую полоску на его скуле. Это было доказательством истинной преданности Питера. Доказательством того, что он никогда не принадлежал им.
Проглотив комок в горле, она спросила:
– И кто же мы теперь?
– Враги, – немедленно ответил он. – По крайней мере, некоторые из нас. – Похлопав по одеялу, он поднялся, чтобы уйти. – Выпей воды. Отдохни немного. Позволь мне разобраться с Питером.
– Как?
Но Джеймс уже ушел, и дверь за ним со щелчком закрылась.
Она уставилась на то место, где только что был он, сдерживая слезы. «Не плачь», – пронеслось у нее в голове. «Не плачь». Хотя ей и удалось вытереть слезы, это не могло унять жжение от предательства в ее коже. Она подумала о калейдоскопическом мареве часовни, о том, как ее рука, красная от крови, сжимает руку Питера и Джеймса. Нас трое. Всегда.
В конце концов, они оба только притворялись.
Все, чего хотел Питер, – это сбежать. Джеймс хотел лишь вернуться домой. А она, капризная и нелепая, нашла утешение в них обоих. Горечь, закипавшая у нее в горле, переросла в бурлящий всхлип. Это вылилось в крик. Когда она бросила стакан, он разбился о дверцу шкафа на тысячу хрустальных осколков, просыпавшихся на пол дождем искр и мерцания. Она откинулась на подушку и с болью и неудовлетворенностью осмотрела ущерб.
Минуты шли. Часы. Никто не пришел посмотреть, что она натворила… ни наказать ее, ни как-то еще. Внизу в доме было тихо, как в могиле.
В конце концов, она заснула… с приступами лихорадки и обильным потоотделением. Охваченная ночным кошмаром, она брела по темному, как смоль, лесу, с ножом в животе и кровью на руках, с ужасной, омерзительной гнилью на коже. И там… там, в дрожащей бездне, она услышала его.
– Уайатт, ты сука. Что, черт возьми, ты со мной сделала?
Когда она снова проснулась, было уже утро. Окна были открыты, и прохладный ветерок гулял по комнате, трепля прозрачную ткань балдахина. Она сидела на подоконнике, не сводя глаз с далеких деревьев. Кто-то оставил на ее одеяле поднос с едой.
Ее внимание привлекли не черствый хлеб и сваренные вкрутую яйца, хотя в животе заурчало от этого зрелища. Это была фотография, теперь уже знакомая в серых тонах, выглядывающая из-под отбитого цветка на тарелке. Она справилась с собой, обнаружив, что на нее смотрит гораздо более молодая версия Питера, серьезный взгляд из-под полей матросской шляпы. Боль в груди была неприятной.
Она не хотела его жалеть.
Ей хотелось его ненавидеть.
– Это была чья-то шутка, – раздался голос от двери. Она испуганно подняла глаза и увидела Питера, который топтался в тускло освещенном холле. В руках он держал терракотовый горшок, увядшие стебли были покрыты белым налетом. Он указал подбородком на фотографию в ее руке. – Я имею в виду шляпу.
Он нырнул в комнату, костяшки его пальцев побелели, а ботинки были заляпаны доверху грязью. Его взгляд скользнул к разбитому стеклу на полу.
– Меня нелегко убить, – тихо признался он. – Я могу выдержать множество ударов. Гильдия делала фотографии в качестве документации. Они хотели получить визуальную запись, чтобы отследить, в какие годы ритуал работал, а в какие нет. Он менялся каждое лето. Я имею в виду метод. Обычно это были ножи. Иногда мечи. Думаю, им нравилась такая церемония. Но были и другие подходы. Стойки и колеса, пули, скальпели и пулевые ранения. Чего бы это ни стоило.
Уайатт затаила дыхание. Питер, стоявший в другом конце комнаты, по-прежнему не смотрел на нее. Пристроив горшок на сгибе локтя, он потянулся к музыкальной шкатулке на комоде. Легким, как бабочка, движением он поставил балерину на пружинку. Она мгновенно осела, издав единственную надтреснутую ноту.
– В то лето, когда была сделана эта фотография, – сказал он, все еще возясь с коробкой, – человеку по имени Джордж Доннелли пришла в голову идея привязать мои лодыжки к кирпичам. Они отвезли меня к мельничному пруду и сбросили с причала.
Уайатт перевернула фотографию. У нее заболел живот.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Потому что ты спросила. Тем утром на кухне ты спросила, что для этого нужно. Я должен был сказать тебе.
Рука на ее лодыжке. Ощущение, как каблук врезается в кость. Понимание нахлынуло на нее, мерзкое и извивающееся.
– Это ты был там, внизу?
– Твоя кровь, – сказал он с усмешкой. – Мои кости. Это то, что нужно, чтобы держать тьму в узде. Уэстлоки всегда считали, что цель оправдывает средства.
– Но утопить маленького мальчика? Это невыразимо. Это… это чудовищно.
Сухожилия в его горле напряглись, когда он сглотнул.
– Помнишь, когда ты была маленькой, твоя мама читала тебе историю о маленьком голландском мальчике, который увидел струйку воды, стекающую с дамбы? Он заткнул ее пальцем и просидел там всю ночь, замерзая в одиночестве, чтобы не дать прорваться плотине.
Она вспомнила. Вспомнила, как оставила окно настежь открытым, а завернутый в марлю кусочек кукурузного хлеба оставила на подоконнике в качестве подношения. Тень Питера, забравшегося на иву, чтобы послушать, хрустнула веткой.
– Это не одно и то же, – возразила она. – Мальчик в этой истории был героем. Он совершил смелый поступок. Никто не связывал его веревкой и не запихивал туда.
Взгляд Питера стал непроницаемым, словно лед.
– Существо, с которым ты столкнулась в лесу, может имитировать все, что угодно. Вот как оно охотится.
Она хотела сказать ему, чтобы он не менял тему, но все, о чем она могла думать, – его ужасная улыбка и холодный взгляд рептилии. Она подавила дрожь.
– Голос был совсем как у моей мамы.
Питер нахмурился еще сильнее. Он выглядел сердитым, будто, возможно, ей следовало бы знать лучше.
– Это чуть не убило тебя, Уайатт. И это ничто по сравнению с тем, что еще происходит. Ты думаешь, то, что гильдия сделала со мной, чудовищно? Когда защитные чары рушатся, плотина прорывается. То, что там, в темноте, находится за пределами твоего воображения. Что значит смерть одного маленького мальчика на фоне преисподней?
– Ты оправдываешь то, что они с тобой делали?
– Никогда. – Лед в его глазах сменился яростью. – Но мне нужно, чтобы ты поняла, с чем мы столкнулись. И еще мне нужно, чтобы ты знала, на что способна. – Тремя неуверенными шагами он пересек комнату и поставил горшок на прикроватный столик. До нее донесся приторный запах гнили. Из земли выросли крошечные гроздья черных трубчатых грибов, их шляпки были изогнуты, как лепестки. Питер тихо сказал:
– Кто-то однажды сказал мне, что у умирающих вещей есть вторая жизнь.
Она сажала в кулаки руки, лежавшие на коленях.
– Что это должно означать?
– А ты что думаешь? – Его взгляд скользнул к осколкам стекла, разбросанным по полу. – Ночью в горшках на кухне появились шляпочные грибы. Вороночник рожковидный обычно растет только на известковой почве, когда что-то живое начинает разлагаться.
Что-то тревожное шевельнулось у нее в груди. Что-то болезненное и извивающееся. Она хотела спросить, как такое возможно, но это было бы пустой тратой времени. Она точно знала, как это сделать. Это было врожденным – запах гнили, приторная вонь прокисшей аквариумной воды. Воспоминание о Мике Барклее, стоящем на коленях, с набухшими фиолетовыми венами и руками, сжимающими горло, о толпе, собравшейся у открытой двери.
– Что происходит?
– … черт, он задыхается!
– Она что-то с ним сделала, она…
– Кто-нибудь, позвоните в 911!
Ей хотелось свернуться калачиком и исчезнуть. Закрыв глаза, она решила солгать, холодно и безапелляционно.
– Я не имею к этому никакого отношения. Я была здесь все это время.
– Цветочек, – мягко позвал Питер, и это прозвище зажгло пламя в ее груди.
– Не называй меня так, – выплюнула она. – Мы больше не дети.
– Тогда перестань вести себя как ребенок. – Пол скрипнул под его ботинком. – Открой глаза.
Она подчинилась, отвернувшись к окну. Она не хотела видеть доказательство, разлагающееся у ее постели. Она не хотела думать о вспышках скорой помощи на фоне побеленного кирпича дома Барклаев или о том, что никто не подойдет к ней после того, как все закончится.
– Посмотри на меня, – приказал Питер.
Она сосредоточила внимание на желтой камышевке, порхавшей между зарослями плакучего рогоза.
– Не хочу.
– Уайатт. – Он схватил ее пальцами за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. – Ты сказала мне, что не занимаешься магией.
– Не занимаюсь. – У нее сдавило горло. – Не специально.
Он убрал руку, согнув пальцы, будто ему было больно прикасаться к ней. Она надеялась, что так и было. Она надеялась, что это потрясло его так же, как потрясло ее.
Засунув руки в карманы, он спросил:
– У нас все еще перемирие?
Она посмотрела на него снизу вверх. Кожаный шнурок, завязанный узлом у него на шее, исчезал из виду под воротником рубашки. В последний раз, когда она видела его, он был тенью на лестнице, и жестокость его признания была такой острой, что могла прорезать кость.
– Ты всегда был просто мишенью.
Она хотела сказать ему, что перемирия никогда не было. Ей хотелось закричать ему в лицо, велеть убираться. Наброситься на него, пока он не истечет кровью, как это делала она. Вместо этого ее взгляд упал на обратную сторону фотографии, лежавшей у нее на коленях. Дата, нацарапанная карандашом, настолько выцвела, что была почти неразборчива. Наспех нацарапанная эпитафия мальчику, которого никто не оплакивал.
Она тихо спросила:
– Чего ты хочешь?
– Пойдем со мной к мельничному пруду, – сказал он. – В прошлый раз ты испортила лилии. Давай посмотрим, сможем ли мы найти способ воспользоваться твоей силой, прежде чем что-нибудь более зловещее, чем мимикрирующий пролезет к нам.
14. Питер
Прогулка до пруда была мучительно долгой. Мешало то, что Уайатт категорически отказывалась принимать какую-либо помощь. Привалившись к поникшей ветке сирени, она прижала руки к животу и уставилась на далекий мельничный пруд остекленевшими глазами, плотно сжав губы.
– Я в порядке, – проворчала она, когда Питер протянул ей руку. – Не трогай меня.
Она надела одно из старых маминых платьев – бесформенное, с цветочным узором на пуговицах – все, что ей удалось надеть самостоятельно. Губы накрасила темно-красным, растрепанные волосы свободно падали на плечи. В обрамлении капающих сиреневых цветов она выглядела, как будто только что, спотыкаясь, вышла из волшебного круга после двухнедельных танцев, туфли ее были в лохмотьях
От мысли о том, что она одна в доме, а мимикрирующий шепчет ей на ухо, у него перехватило дыхание. Он должен был знать, что лес попытается выманить ее у него и поглотить, как только он отвернется. Он не спал ни минуты с тех пор, как, спотыкаясь, вышел в темноту и увидел, что ее несут по дорожке, ее руки безвольно повисли, туловище – в крови, а в глазах погас свет.
– Еще несколько шагов, – уговаривал он.
– Меня ранили в живот, Питер, – сказала она, отрывая лепесток от воротника своего платья. – Я нормально вижу. – Она не сдвинулась с места, прислонившись к дереву. – Если уж на то пошло, я по-прежнему считаю, что нам следовало посвятить Джеймса в план.
– Он не имеет к этому никакого отношения, – поспешил сказать он, чувствуя, как внутри у него все холодеет.
Под сиреневыми каплями Уайатт не выглядела убежденной.
– Он будет гадать, где мы.
– Все в порядке.
Она пристально посмотрела на него, и он приготовился к спору. Когда ничего не последовало, напряжение немного спало с его тела. Она прошмыгнула мимо него, не сказав больше ни слова, волоча за собой фиолетовые пряди, на лбу у нее выступили капельки пота.
Гребная лодка ждала у кромки воды, ее корпус застрял в иле, а корма покачивалась в камышах. Она остановилась на илистом берегу и посмотрела на маленькую лодку сбоку, прижав руки к животу, будто только они удерживали ее в целости и сохранности. Несколько секунд они молча стояли рядом и наблюдали за парой спаривающихся стрекоз, кружащих по зеркальной поверхности пруда.
Наконец, он прочистил горло.
– По крайней мере, позволь мне помочь тебе забраться в лодку.
– Нет, спасибо. – Грубость, с которой она это произнесла, превратила вежливость в ругательство. Слегка покачиваясь, она перекинула ноги через борт и опустилась на потрепанный нос лодки, морщась при этом. Он вошел в воду вслед за ней, вода стекала по отвороту его брюк, когда он сталкивал лодку с мелководья.
Ни один из них не произнес ни слова, пока он греб к середине пруда. Воздух был наполнен кваканьем лягушек-быков и тремоло гагары неподалеку. В нескольких ярдах от него черепаха соскользнула с бревна и с тихим шлепком скрылась под водой. Он смотрел, как расходится рябь под сморщенными водяными лилиями, и думал о маленьком скелете, застрявшем в иле под ними.
Большую часть времени он старался не вспоминать о том, как тонул. Холод, бесконечная сила этого ощущения и водоросли в легких – то, что он прожил достаточно долго, чтобы начать забывать.
Уайатт, стоявшая на носу, должно быть, думала о том же, перегибаясь через борт лодки.
– Что, если я снова разбужу твои кости?
Он замер, наполовину вынув весла из воды.
– О чем ты?
– Рука, которую я почувствовала на своей лодыжке… это тоже моих рук дело?
– Нет, – сказал он, хотя это прозвучало более резко, чем он намеревался. У этого вида силы было название – так называли ведьм, которые воскрешали мертвых, приседая над могилами своих возлюбленных в разорванных одеждах и скрежеща зубами, а их вопли пронзали небеса.
В учебниках истории их называли баньши. Все они сгорели, до единой.
– Я не знаю, как объяснить наличие костей, – признался он, опуская весла обратно в пруд. Лодка рассекла темную, как стекло, воду. – Может быть, они запутались в чем-то еще. Как ты и сказала, было темно. Ты была напугана.
– Я чувствовала то, что чувствовала, – немного запальчиво ответила она. – Что-то схватило меня.
– Это невозможно.
Она фыркнула и перевела взгляд на берег, где далекие верхушки деревьев выглядывали из-за холмов, словно ожидающая армия. На этот раз молчание, повисшее между ними, казалось невыносимым. Ему хотелось сорвать его, как коросту. Чтобы приподнять его и посмотреть, что вытекло из-под него. Он подумал, сколько времени у них есть, прежде чем их отсутствие будет замечено. Прежде чем он отправится на поиски.
– Ты оплакиваешь себя?
Вопрос Уайатт прозвучал неожиданно, так тихо, что он едва не пропустил его мимо ушей. Когда он не ответил, она принялась теребить оборванную нитку бинта на своем мизинце.
– Я спрашиваю только потому, что рядом с часовней есть все эти маленькие могилки, и ни на одном из надгробий нет надписей. Раньше мне было интересно, кто там похоронен, но теперь… Все ли они принадлежат тебе?
У него скрутило живот.
– Большинство из них.
– Как ты это терпишь? – спросила она. – У меня такое чувство, что я постоянно оплакиваю человека, которым была до… – Она замолчала, не закончив мысль. – Это, должно быть, нереально, вот так вот стоять у собственной могилы.
– Я не думаю об этом, – сухо ответил он.
– Лжец, – сказала она и откинулась на спинку, опершись на руки. – Но это нормально. Я тоже стараюсь не думать об этом, если могу.
Подавив желание глянуть на нее, он вытащил весла из воды и положил их у их ног. Подгоняемая ветром, лодка закрутилась по спирали. Он делал все, что мог, чтобы не думать о прошедшем лете – о Джеймсе, который был с ними в лодке, развалившись, как принц на яхте. Уайатт, ее пальцы скользят по воде, позолоченная фигура на носу их корабля – резная богиня, созданная для того, чтобы направлять людей в черные моря.
– Ты горюешь? – спросила она. Все, что он умел делать, – это горевать.
Уайатт, сидевшая напротив, наблюдала, как ласточка проплывает в небе над их головами.
– Это твой план? Сидеть здесь до темноты?
– Нет.
– Хорошо. – Она теребила пуговицу на платье. – И что теперь?
Он не знал. Не знал, чего стоило заставить способности Уайатт проявиться. Не кровь – в то утро, когда она освободила его, у нее не шла кровь. Не кости – она не использовала состав в тот день в мельничном пруду или когда лежала прикованная к постели. Да, она была Уэстлок, но также была и Беккет. А у рода Беккет было свое собственное наследие.
– Расскажи, как ты впервые воспользовалась своими способностями.
Вздрогнув, она резко выпрямилась.
– Прости?
– Проведи меня через это, – попросил он. – Расскажи мне, что происходило вокруг, что было у тебя в голове. Проследи свои действия, и, возможно, это поможет нам определить причину.
– Этого не будет.
– Но может быть.
– Не получится, – повторила она голосом, от которого и мертвый бы остыл. – Попробуй что-нибудь другое.
Он со стоном откинулся назад. Взгляд Уайатт, сидевшей напротив, был острым, как гильотина.
– Признай это, – сказала она после минутного молчания.
Он оттянул манжеты рукавов, перегреваясь в зудящей шерсти свитера.
– Признать что?
– Признай, что ты понятия не имеешь, что делаешь.
– Я никогда этого не говорил. И, к твоему сведению, единственная ошибка в моем подходе – это то, что ты отказываешься сотрудничать.
– Потому что это глупая идея.
– Дело не в этом. – Он наклонился вперед, упершись ладонями в скамью. – Ты боишься.
– Боюсь? – у нее вырвался язвительный смешок. – Боже, Питер. Ты такой глупый. Посмотри на меня. С тех пор как я вернулась в Уиллоу-Хит, мне угрожали, меня преследовали и чуть не убили. Боюсь? Я в ужасе.
Он откинулся на спинку стула.
– Так сделай что-нибудь с этим.
– Я не могу.
– Почему?
– Потому.
– Потому что что?
– Просто потому что, Питер, ладно? Давай, пожалуйста, перестанем говорить об этом.
– Это из-за Мики?
Он не хотел этого говорить, но вопрос все равно вырвался, горький и обвиняющий. Каждую ночь после возвращения домой она просыпалась с одним и тем же именем на устах. Напротив него на носу покачивающейся лодки Уайатт побелела.
– Не надо, – прошептала она. – Никогда не произноси при мне его имени.
Итак, интуиция его не подвела. Это не принесло ему ожидаемого удовлетворения. Вместо этого им овладела болезненная зависть. Он как раз собирался сказать что-то еще, когда краем глаза заметил какое-то движение на мелководье. Запах гниющих листьев донесся до него как раз в тот момент, когда он заметил густые красные водоросли, цветущие на поверхности воды.
– Уайатт.
– Не разговаривай со мной, – отрезала она. – Я хочу вернуться.
– Уайатт, смотри.
Она проследила за его взглядом.
– Что это? Кровь?
С противоположного берега донесся крик. Там, по колено в воде, стоял человек, видеть которого ему хотелось бы меньше всего. Поднялся ветер, швырявший маленькую лодку из стороны в сторону, и доносивший до него неприятный хриплый голос Джеймса Кэмпбелла.
– Не показывай ему, на что ты способна, – сказал Питер Уайатт и опустил весла обратно в воду, прежде чем она успела возразить.
К тому времени, как они добрались до берега, ветер усилился до неистовства. Он бил в нос, угрожая полностью перевернуть маленькую лодку. Питер забрался на мелководье глубиной по пояс, стараясь не встречаться взглядом с темными от шторма глазами человека, стоявшего напротив него, и пытаясь погрузить корпус в ил. Когда он повернулся, чтобы помочь Уайатт выбраться, то увидел, что она стоит по щиколотку в воде, ее платье промокло насквозь, руки лежат на руле, в глазах – безмолвный вызов.
– Вот небольшой интересный факт. – Голос Джеймса врезался в него, жесткий и навязчивый. – Король Артур проводил свои собрания за круглым столом, чтобы ни один человек не мог претендовать на превосходство над другим. Все они собирались на равных. Трудно это сделать, когда никто из твоей группы не предупрежден о собрании.
– Я же говорила, что он разозлится, – пробормотала Уайатт, когда Питер сказал:
– Мы просто вышли подышать свежим воздухом.
– В доме достаточно воздуха, – раздался у него за спиной этот невыносимый голос. – Если только ты не пошел к пруду, потому что боялся, что тебя подслушают. В таком случае, Питер, мои чувства задеты.
Он развернулся, чтобы встретиться лицом к лицу со своим призраком, и тут же пожалел об этом. Они оказались нос к носу, эти темные глаза, непонятные ему, как у незнакомца. Над головой сверкнула первая молния, и ужасная улыбка превратилась в ухмылку с ямочками на щеках. Слишком широкая, чтобы быть нормальной. Слишком острая, чтобы принадлежать чему-то человеческому.
– Нечего сказать?
Питер ощетинился.
– Есть, много чего.
– Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но ты будешь держать это в себе, пока не станет слишком, слишком поздно. И тогда ты взорвешься, поджигая все и вся на своем пути. Я правильно понял?
Начали падать первые капли дождя.
– Отвали.
– Прими комплимент, Питер. – Над восточным горизонтом прогремел гром. – Ты так красиво все разрушаешь. Я никогда не видел ничего подобного.
Он, не задумываясь, рванул вперед и врезался прямо в протянутую руку Уайатт. Ощетинившись от ярости, она втиснулась между ними.
– Что, черт возьми, с вами не так?
Ее ослепительная улыбка, брошенная через плечо, была слишком идеальной.
– Со мной или с ним?
– С обоими. – Ветер швырнул волосы ей в глаза. – Я имею в виду, Боже, если кто-то и разозлится, то это буду я. Я имею полное право ненавидеть вас обоих, но вы же видите, что я не веду себя как неандерталец. У нас есть проблемы поважнее, чем какие-то глупые детские обиды.
– Он пытался убить тебя, Уайатт, – прозвучало вкрадчивое напоминание. – И он сделает это снова, как только у него появится шанс. Это что, глупая детская обида? Или теперь, когда он наконец-то уделил тебе хоть каплю внимания, все уже позади?
Она напряглась.
– Прошу прощения?
– Ты меня слышала.
На этот раз, когда гром прокатился по небу, он был прямо над головой.
– Ух ты. – Смех Уайатт был горьким. – Я и забыла, каким придурком ты можешь быть, когда захочешь.
Убрав руку с груди Питера, она зашагала прочь, не оглянувшись ни на кого из них, поглощенная дикими волнами луга. В тот момент, когда она скрылась, взгляд серых глаз скользнул к Питеру. Он сделал все, что мог, чтобы подавить в себе желание отшатнуться.
– Что, черт возьми, ты делаешь? – потребовал он ответа.
– Защищаю свои инвестиции, – последовал простой ответ. – В прошлый раз ты потерпел неудачу. Второго раза не будет.
Что-то серебристое описало дугу в воздухе, и предмет полетел в его сторону с идеальной точностью. Питер выбросил руки вперед как раз вовремя, чтобы поймать зажигалку Джеймса – ту самую, которую он оставил на безымянной могиле в роще. Он провел пальцем по вмятине, страх впился в его кожу, как клещ.
Когда он поднял глаза, он был один, дождь лил как из ведра.
Сунув зажигалку в карман, он углубился в поля, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, а небо прорезают молнии. К тому времени, как он поднялся на холм, направляясь к роще, вооружившись ржавой лопатой, которую взял из дровяного сарая, он промок до костей.
Впереди виднелась часовня, освещенная белым светом под электрическим небом. Из земли торчали десятки и десятки крошащихся надгробий, его кости были оставлены в качестве скудных подношений чудовищу. Он прошел мимо них, даже не взглянув, направляясь к одинокому холмику в дальнем углу кладбища.
Он не знал, что здесь делает, знал только то, что должен увидеть это своими глазами. Он должен был знать, что лицо, преследовавшее его, было не просто злой выдумкой, а самым настоящим… кукольным мальчиком с загадочной ухмылкой.
Полуослепший от проливного дождя, он начал копать. И копал. Наконец, его руки покрылись мозолями, а одежда потемнела от грязи, он отступил назад и воткнул лопату в землю. За деревьями бушевала буря, мрачная, как море.
А там, прямо перед ним, виднелась пустая могила Джеймса Кэмпбелла.
15. Уайатт
У Уайатт была лихорадка.
Она стояла в ванной наверху, босая и дрожащая. Стуча зубами, она рылась в аптечке в поисках чего-нибудь, что могло бы унять лихорадочную боль в коже.
Когда она была маленькой, мать часто говорила ей, что она умрет, стоя на улице под дождем. Она вбежала в дом после грозы – мокрые волосы холодными прядями прилипли к щекам – и нырнула в постель, испугавшись холода, который принесла с собой. В наши дни она знала, что это всего лишь суеверие. Так любят говорить взрослые, когда больше нечего сказать. Например, когда отец Джеймса предупредил их, что употребление кофе замедлит рост. Или когда тетя Вайолет сказала ей, что если она будет слишком долго косить глаза, то они навсегда останутся в таком положении.
