Текст книги "Остаточная деформация [СИ]"
Автор книги: Катерина Терешкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Ангел не то заснул, не то так отключился, не озвучив до конца планы на будущее и не ответив на животрепещущий вопрос.
– Ну как ты тут? – неловко спросил Даниил выжатого Берта. – Справляешься?
Берт невольно улыбнулся.
– Помалу, – ответил он. – По мере необходимого: как прижмёт – так и справлюсь. Косо, криво, но лишь бы живо. Здесь-таки есть люди, инструктор. И они знают, что они иферы, представляешь? А я понял, что никаких иферов нет – только люди. Я… я убил четверых и не сошёл с ума. Кажется, я влюбился в ифер… в девушку из йорнской ветви. Она спасла мне жизнь, но это не поэтому. Что еще? Да, мы с ней нашли Грааль. Его сторожил рыцарь Бертран, которого нанял Габи. Тёзка, значит. Под Ла Рошелью воевал, ёжик знает, где это. Мы… это был первый, кого я убил.
– Из нашего самострела? – заинтересовался Даниил. Остальное он выслушал с совершенно невозмутимой рожей.
– Нет, камнем. Как язя. Он чуть Айрин не зарубил, а самострел разрядился.
Инструктор хмыкнул.
– Хотя бы в одном Повелитель мух оказался прав, а я ошибся.
– В чём?
– Ты был готов. Нарратив купирован правильно. Говори, дохляк, я слушаю.
– Нарратив? Какой ещё… Да ни ёжика я не готов. И тогда, и сейчас. Просто как прижмёт – само что-нибудь получается… Но хуже всего, что йорны тоже поняли, как сюда пробраться.
Как мог коротко рассказал, что знал и о чём догадался. Теперь он почти не сомневался, кто предатель, но не понимал – почему.
– Они скоро явятся опять, – уверенно сказал Даниил, когда импровизированный доклад закончился. – И это хорошо.
– Чего ж хорошего? – уныло шмыгнул носом Берт. По человеческой привычке потрогал лоб Пети – без необходимости, и так знал, что друг снова горячий, как печка, чтоб она провалилась.
Может, его в тот ручей запихать? В конце концов, у него тоже что-то вроде ожога, как было у Берта, только внутри. А ожоги надо охлаждать. И нести недалеко.
– Это мой шанс, – перебил размышления Даниил. – Мне надо закончить сольник и сохранить хотя бы честь. Моя двадцать шестая Последняя должна завершиться.
Какой-такой сольник? При чём честь? Так всё сложно… и сложно.
– Может, лучше Пети в ручей макнём? – безнадёжно спросил Берт, понимая, что всё гораздо и трижды гораздо сложнее, чем ему кажется.
Глава 21. Дорога в ад
– Мой Ангел, скажи мне, о чем ты грустишь,
глядя со своей высоты?
– Мой сын, я печален сегодня о тех,
кто так же бездомен, как ты.
– Но я не бездомен! Есть крыша, и хлеб,
и свет – это чем не жильё?
– Да, сын мой, не хлебом единым ты жив,
но мается сердце твоё. Игорь Жук
Гелио
А ночью пришёл старина Скотт – такой, как раньше, бескрылый, умный, язвительный выпивоха. Расселся, как у себя дома, достал из-под пиджачной полы плоскую коньячную бутылку, в которой ещё плескалось добрых две трети содержимого.
– Рюмок нет, – сказал Авессалом, – только чашки. Я совсем старый, уже забыл, когда принимал горячительное.
Скотт был согласен на чашки. Он и из горлышка не брезговал.
– Как тебе наша мечта, приятель? – спросил Аве.
Скотт от души приложился к чашке с коньяком и пожал плечами.
– Красиво, правда?
Неопределённая кривоватая ухмылка и торопливый глоток.
Аве спрятал лицо в ладони. Перья щекотно прошлись по пальцам.
– Ну да, да, всё катится под откос и все выходы плохи, но была целая тысяча лет – благоденствия, великих открытий и великих свершений. Во многом мы приблизились к совершенству настолько близко, насколько это возможно. С космической программой, правда, швах… Я помню, ты рвался в космос, но Древо прекрасно, ты бы оценил. Наш труд не был напрасен.
Скотт поставил чашку на лакированный столик (Аве догадался по глуховатому стуку) и потрепал старого гела по плечу. Сочувственно. Он всё понимал, и держать фасон не имело смысла.
– Я не знаю, где была точка бифуркации, – простонал Аве, комкая бороду. – Где мы ошиблись?! Что не так сделали или чего не сделали?.. Старые языки отмерли только к двадцать четвёртому веку, новая раса – единый язык. Помнишь, ты говорил, что этого не будет никогда? А помнишь теорию «лингвистического обезличивания», которую продвигал Войцех?.. Чушь! Больших индивидуалистов, чем гелы, не найти. По крайней мере, пока. Мы сбежали в рай от окончательной войны, но она догнала и в раю. Раса йорнов создала себя одновременно с нашей – гадский дух человеческого противоречия! – и в День становления мы уже не могли на это повлиять. Мы разделили войну и мир, сделав армию отдельным подвидом, а бои сдвинув в псевдореальность ветвей. Гелы наконец-то смогли жить без тревог, в полной гармонии со вселенной. Ветви… Без их ресурсов мы бы ничего не достигли, хотя именно из-за них никогда не победим йорнов окончательно. Кое-кто из наших этиков-теоретиков говорит, что ветви – это жестокость, но не отказывается ни от одного блага, которое они дают. Впрочем, если мой ангел-ученик прав, и эффект накопления тёмной материи существует, то мы относительно легко свернём программу ветвления вполовину. И те же самые этики будут завывать о недопустимом падении уровня жизни… – Старый гел оскалился. – Ангелы, только они имеют право судить о ветвях, но их единицы. Ник, кстати, нашёл у них, у всех, общий занятный рудиментарный ген… неважно. Важно, что они живут, как сами хотят, не испытывая принуждения. Как и все гелы. А что, если прав мой сын, и гелы… и мы действительно становимся роем насекомых? Что, если этому бесполезно сопротивляться, потому что источником «синдрома четвёртого греха» является ген бабли, без которого нашу… расу гелов невозможно было бы создать в принципе? Я запутался, Скотт. Я слишком зажился на этом свете. Не из эгоизма, поверь, а из страха бросить на самотёк дело всей жизни. Всех наших жизней, мой бедный друг…
Аве наконец-то поднял взгляд. В кресле напротив сидел безупречно прекрасный гел, черты лица которого немного напоминали старину Скотта. Губы безмятежно улыбались, а вместо глаз зияли чёрно-багровые дыры. Ах да, старина Скотт выцарапал себе глаза в припадке безумия и умер через пару лет в абсолютной темноте.
– Прости. Прости меня…
Безумец качнулся в кресле раз, другой, поймал одному ему слышный ритм и загудел на невыносимо высокой, назойливой ноте.
Аве вскрикнул и проснулся. Зудел, разумеется, планшет. Новый день спешил рассказать о новых бедах.
Возникновению в вирт-окне лоснящейся лысины Михаэля Авессалом даже обрадовался. Сугубо деловые между ними отношения сводили всяческие любезности к минимуму – как раз то, что сейчас нужно. На краю изображения маячила массивная тень Василя, но не проявлялась ни единым звуком, ни каким-либо заметным жестом: в присутствии своего командующего армейцы вели себя тише воды и ниже травы.
– Дома Штефана нет, – сухо доложил Михаэль, опустив приветствия до лучших времён. Изображение подрагивало. – Но он тут был совсем недавно. Мы обнаружили интересное, Аве. Много интересного.
*
Дом крошечный, низкий – все ангелы почему-то предпочитают клетушки и презирают аэродизайн. Самое жилое впечатление производила кухня. Конечно, ангелы, как и солдаты, нуждаются в хлебе насущном. По полу зачем-то были разбросаны свежие опилки – много, ковром. Золотистые тонкие стружки устилали деревянный пол толстым слоем, местами собираясь в небольшие курганчики. Прослеживались три чётких дорожки: от кровати к двери, на кухню и в ванную.
– Это ещё зачем? – удивился Василь, озадаченно теребя чуб.
Шеф зыркнул недружелюбно, и неуставные вопросы отпали сами по себе. Сквозь сильный запах дерева и смолы еле слышно пробивались весьма необычные ароматы. Были и знакомые. Ну, Михаэлю знакомые. Так-то опознать специфический запашок смогли бы очень и очень немногие. Ник бы сразу узнал, это точно.
– Должны быть ещё комнаты, помещения какие-то, – сказал Михаэль, едва заметно морщась. – Ищи.
Василь взялся выполнять со всей ответственностью. Под стружками (ёжики! чтобы только сгрести эту клятую древесину – час понадобился!) не нашлось абсолютно ничего интересного. Никаких люков, тайных ходов или гидрогелевых оболочек от биокристаллов. Мышиное дерьмо нашли, в количестве. И мелкий бытовой мусор. В холодильнике – недоеденная тыквенная каша, молоко, сыр. В единственном шкафу – обычное барахло. Для ангела, конечно, обычное. Гелу бы понадобилось другое обычное. Стол, комп старый, слабенький, без пароля или какой-то ещё защиты. В компе – дневник последней миссии, который стоит, конечно, изучить, но понятно, что там ничего интересного. Просиженное кресло.
– Ничего нет, шеф, – сказал Василь, искренне считая, что облегчение на его дублёной роже не читается. – Может, не там ищем?
Михаэль грустно усмехнулся (мысленно). Василь честно старался, но как же он не хотел ничего найти…
– Там, не сомневайся, – неприятным голосом (а кому нравится ломать старую дружбу?) отозвался старший. – Ты обратил внимание на генератор возле дома? Он вдвое больше обычного бытового, а здесь и питать-то нечего. Даже простенького голо нет, даже климат-системы, не говоря о синтезаторе. Могу спорить, что за кашей он ходил в синт-центр. Куда-то же вся эта энергия должна идти, а?
– Тыквы у него в огороде растут, – проворчал Василь. Он сопротивлялся признанию очевидного, как только мог.
Но искать продолжил. Михаэль не помогал – хотел, чтобы солдат сам справился. И таки дождался.
– Стена между комнатой и кухней слишком толстая, – сказал Василь несчастным голосом. – Полость не простукивается, но кабель от генератора… раздваивается. Часть в доме, а часть идёт с концами под ту стену. Надо ломать, шеф.
– Не советую. Лучше поискать дверь, люк или что-то в этом роде. А потом связаться с кем-нибудь из наших, кто умеет работать с декриптером…
Василь быстро наклонился, скрежетнув псевдометаллом оперения, и рванул плинтус, неплотно прилегавший к стене.
Полоска гибкого пластика отлетела с громким щелчком, открывая чёрную щель – оскал неизвестного зверя. Прежде, чем Михаэль успел отреагировать, его солдат вставил в образовавшийся разлом пальцы и с натугой потянул вверх. Стена вздрогнула пару раз и подалась. Поползла, кряхтя и постанывая, будто жалуясь на непотребное, грубое насилие. Выдранные с корнями, с мясом, со всеми титановыми потрохами запоры болтались по нижнему краю открывшегося входа в подпол.
– Ну или так, – после паузы согласился Михаэль.
*
– Ну, плазмомёт – это само собой. Самодельный, оригинальной конструкции. И из него недавно стреляли. Хроносвязь. Штабель полураспакованных коробок – полный набор оборудования для биомодификаций. Мы пошарили – и по коробкам, и по лабораторному журналу. Интересные вещи, скажу тебе, Аве. Есть кое-что и его собственной разработки.
– Это Ник сказал, что собственной? – заинтересовался Авессалом.
Михаэль покачал лысой головой:
– Зачем Ника дёргать лишний раз? Я и так знаю, что никто в Гелио не ведёт работ по модификации йорнов. Ну, теперь уже никто – кроме этого ёжикова сына Штефана.
– Что?.. – жалко булькнул старейший гел. – Йорны?..
– Даже не сомневайся. Как минимум один, но это не точно. И меня чрезвычайно интересует, куда делся изменённый рогач и как он нынче выглядит. Мы ещё пороемся тут немного, а ты решай, кого и как подключать к поискам Штефана. Это уж, прости, не задача армии.
Проводить незаконные обыски в частных домах тоже не входит в её задачи, но Авессалом решил не заострять.
***
Глаза застилает пеленой ненависти. Древо, как же он ненавидит всю эту ложь, эту фальшь, весь этот проклятый золотой глянец…
Болото – зловонное и топкое – вот что такое Гелио на самом деле. Все живущие в нём – мертвы. Точнее, они так толком и не родились, с первым вдохом заполнив лёгкие гнилой чёрной водой, тиной и жидкой грязью. Нафаршированные биодрянью манекены, не стоящие кончика ногтя любого из живых. Настоящих живых.
Штефан, ангел иферский, идёт по шелковистой траве, и хруст ломающихся под ступнями стеблей отдаётся болезненной пульсацией в затылке. Он рад боли, потому что болит – у живых.
Манекены двигаются слева, справа, спереди и позади. Рядом, но за тысячу парсеков. О, если бы хоть один ткнул пальцем, засмеялся, бросил камнем… Да, возможно, это был бы повод передумать. Но крылатые манекены делали вид, что не замечают чужака. Это же так неприлично, некорректно – хоть кого-то выделить из безликой толпы. Хотя все, все они испытывают сейчас разбавленную жгучим любопытством гадливость.
Лямки рюкзака приятно оттягивают плечи. В болотного цвета мешке – будущее. Точнее, его маленький кусочек, фрагмент мозаики, которую он выкладывает уже много-много лет. Из всего выкладывает, что судьба даёт в руки: из существ, вещей и событий. Яркая смальта, уголь, бутылочное стекло или обломки кирпича – всё в дело, всё в узор. Груз на плечах – не последний кусочек, но уже близко, совсем близко.
«Сырое» фотоволокно удалось достать с большим трудом и за услуги, о которых не хотелось вспоминать.
Он фыркает.
Манекены так гордятся своей свободой, что готовы сами себя заковать в цепи и запереть в клетках. «Общественное неодобрение» способно ввергнуть их в тяжёлую депрессию, которую они будут лечить год, а уж намёк на «порицание»… И при этом при всём – кнофы, симуляторы насилия с погружением, пятимерная наркография «Семь грехов», законные и не очень спуски к «дочерям человеческим», да и сынами не брезгуют, больные на всю голову фантазии…
Лицемеры.
Целая раса полых изнутри лицемеров.
Штефан улыбается встречным, хотя им плевать, они обминают его взглядами, но так надо. С улыбкой на замороженном ненавистью лице он становится абсолютным невидимкой.
Снимает приветливую маску только за городом.
Уже у самого дома сердце внезапно обдаёт холодом. Ноги сами замедляют ход. Дома не в порядке, да, не в порядке.
Он уходит в сторону от дороги, движется к широкой и высокой живой изгороди – густо усеянный ягодным крапом вечнозелёный боярышник рос, казалось, как хотел. Узенькую тропочку внутри периметра из кустарника он протоптал, кропотливо раздвигая, подрезая и подвязывая колючие, крепкие ветки. Конечно, пришлось задействовать стимуляторы роста, но всё равно времени вложено изрядно. Он ныряет в сочную зелень – со стороны полное впечатление, что в зазор между ветками не пролезет и кролик. Идеальное укрытие: нормальный гел здесь просто не протиснется; идеальный обзор, если знаешь, где оставлены смотровые окошечки.
Он замирает у просвета напротив крыльца.
В доме чужие. Чужие шарят по его дому, нарушая все писаные и неписаные законы Гелио.
Штефан горько усмехается. Чего ещё ждать от лицемеров? Но они скоро уйдут ни с чем. Обнаружить его тайник точно смог бы ангел – Пети или Захария, или Игнасий… Эх, Пети… Да любой из них, привыкших жить в нескольких лицах. Возможно, смог бы человек – им тоже не привыкать прятаться ради выживания. А гелы… на редкость тупые существа.
Подождать или войти, устроить показательный скандальчик?
Пока он размышляет, из двери его дома, пригибаясь, выдвигается спиной вперёд громоздкая фигура. Металлический блеск перьев не оставляет сомнений в природе его носителя. Гел-солдат, персона, совершенно здесь невозможная. Ему… ему просто нечего здесь делать!
Армеец волочёт тяжеленный серый ящик – молекулярный адаптер из подвала. Из тайного, тщательно замаскированного подвала, где… Чёрт, чёрт, дьявол!
Невозможное и невозможное.
Солдат спускает груз с крыльца, разворачивается, и притаившийся в боярышнике ангел Штефан узнаёт смуглого жилистого Василя из дюжины Даниила. Василь хмур, он остервенело дёргает длинный чуб и беззвучно шевелит губами, явно поминая что-то нехорошее, покрепче святых ёжиков и даже йорновой матери.
Сотни мыслей взвиваются в голове ангела роем мошкары. Он уверен, что его никто не видел – ни вчера, ни позавчера. Он был крайне, предельно осторожен. Как туповатый армеец смог его вычислить?!
Ответ выбирается из дома – из его дома! – через пару секунд. Лысый ответ на кривоватых ножках несёт, почти баюкая, Штефанов плазмомёт. Да, надо признать, что этот может и не такое.
– Чужая душа – потёмки, – почти сочувственно говорит Михаэль своему солдату. – Никто не мог знать.
– Никто, – эхом отзывается Василь. – Но как он мог пытаться убить лучшего друга?! Вот чего совсем не разумею. Всерьёз же пытался, не пугал.
Ангел горько усмехается. В отличие от прямолинейного вояки, он разумеет. За мечту надо платить. Василь не поймёт. Хотя бы потому, что солдаты не умеют мечтать. Генетически. У них исключена такая возможность, для них всё просто и чёрно-бело.
Пети – гений, с этим не поспоришь. Но иногда просто потрясающий дурак. Упрямый, наивный, непрошибаемый и отвратительно доверчивый дурень! Он верит… верил, что Гелио можно вылечить. Всю эту гниль, пустоту и вырождение – вылечить. Будто не двести лет плюс две жизни внизу и минус крыло, а вчера родился.
Штефан старше почти вдвое, но в двести он таким не был. Нет, не был. Он тогда уже знал, чего хочет. Бился над задачей Паолы, чуя нутром, что главное – там. Не просто годами, а столетиями бился. А Пети взял и решил за пару месяцев. Дорабатывали, хвала Древу, вместе, поэтому можно не грызть ногти от отчаянья, мучаясь, что на первом выстреле рука дрогнула, а на последний, в Здании, и вовсе не поднялась. Всё сделано, так или иначе. Штефан так и не понял, кто и как помешал его планам тогда, у дома Пети. Память-предательница стёрла детали. Зато отлично помнил собственный стыд – от осознания неудачи и совершенно непотребного облегчения от этого же осознания.
– Вот найдёшь этого деятеля и спросишь, что и как он смог, – даёт Михаэль дельный совет. – И того йорна надо отыскать. Чувствую, это тоже придётся делать нам.
На загорелом лице Василя отражается отвращение. Солдаты не должны перечить начальству, но прямого приказа не прозвучало, и Василь возражает:
– А если Совет решит, что это должны делать не мы?
– Совет не может запретить нам заниматься поисками параллельно с другими, – ухмыляется Михаэль. – Вот дождёмся спецов, пусть копают дальше, а сами… И это приказ, приятель.
Штефан не собирается ждать спецов. План вырисовывается мгновенно – не лучший, но оптимальный в данных условиях. Оборудование, которым набит подвал… был набит подвал, он собирал десятилетиями, но оно больше не понадобится. Девчонка не должна подвести, а остальное он сумеет сделать и из ветви. Хуже, но сумеет. У Штефана только один-единственный шанс. И самый важный фактор сейчас – время. Гелы не знают ему цены, и поэтому проиграют.
Он бесшумно пятится к выходу из тайника.
Теперь ему надо быть самым быстрым и самым осторожным. Бежать наперегонки со временем и смертью. Как всегда.
Глава 22. Двадцать шестая Последняя
Неважный мир господь для нас скропал.
Тот, кто прошёл насквозь солдатский ад
И добровольно «без вести пропал»,
Не беспокойтесь, не придёт назад! Редьярд Киплинг
Гелио
… цифры путались, разбегались, как тараканы. И такая же шустрая, как эти шестиногие лаково-рыжие тварюшки, мелькнула мысль: как объяснить гелу человеческое отвращение к тараканам?
– Люмены в джоули. Скорость потока. Средняя удельная поверхность фотоволокна… Теплопроводность на площадь сечения…
Ошибка могла стоить жизни, и без того подвешенной на волосок. Ах, Берти-Бертран, вот встретимся на Паоле, ты на меня свои глазищи поднимешь и спросишь – зачем ты это всё со мной сделал? Прямо вижу, как спрашиваешь. Или уже спрашивал?
– Я не мог рисковать, Берти. Тебе надо было втереться в доверие к людям, которые не верят ни гелам, ни йорнам. Если бы тебя изменили частично, как нисходящего ангела, ты бы не смог никого обмануть. Люди болеют – ты бы не смог не лечить. Люди мёрзнут – ты бы согревал…
Прятать истинную суть научить нельзя. Либо учиться самому, либо умереть неучёным. Есть исключения, но на то они и…
– … исключения. Захарка ухитряется почти открыто. Но он знает, как надо… может, и не считается.
Зато остальные умеют слишком хорошо. Я иногда забываю, кто я на самом деле. Последний ученик Авессалома-старшего, будущий член Совета? Квартальный доктор? Умник с парадоксальным мышлением, автор ёжики знают скольких изобретений? Или всё-таки тот нелепый студент в очках с простыми стёклами и вечным рюкзаком – первая моя жизнь внизу?..
– Штефан умеет лучше всех. Он умеет прятать себя даже от лучших друзей, Аве. От меня, например… А Дани вообще принял его за Габриэля…
Память визжит от боли. Сознание прячется за логическими доводами, которых нет. Разум молчит – ему нечего добавить.
Планшет выскользнул из ослабевших пальцев и брызнул от пола роем мельчайших игольчатых осколков.
Штефан стоял в дверях хронопорта Здания – невозмутимый и стройный, как всегда. Нет, не как всегда. Кривил губы в ухмылочке знако… нет, ничего знакомого. И маслянисто-серебряный ствол с тяжёлым прикладом-генератором в руках. Длинные сильные пальцы держали оружие уверенно и привычно, и вдруг всё стало понятно, мозаика сложилась в простой и чёткий узор. Кроме одного-единственного «Зачем?!».
– … прыгнул в Трещину, так и не досчитав… Дани столкнул, всё ждал, как вслед полетит окончательный выстрел, но не было. Ты знал, Штеф… Нет нужды стрелять, теперь и я понимаю. Не Габриэль… Как же жаль, что не…
*
Ангел снова бредил, путая прошлое с настоящим, не понимая, с кем разговаривает – с Бертраном, Штефаном или своим учителем, Авессаломом-старшим. Действия целительного поля хватило ненадолго, а таблетки из аптечки не подействовали вообще. Серую кожу Пети испещрили чёрно-лиловые звёздочки сосудов. Жар – как от теплового инвертора.
Даниил очень не хотел вылезать из пещеры – по крайней мере, пока товарищу не станет лучше, – но понял, что имеет шанс не дождаться. Выжатый, как тряпка, Берт упрямо долдонил про ручей: ему, дескать, помогло – и Пети поможет. Всё равно других средств не осталось. С некоторых пор он всё меньше верил в живучесть гелов и всё больше – в могущество смерти.
Додолбил.
Бурча нехорошие слова, инструктор поднял обжигающе горячее тело и понёс, куда показали.
– Тут вот двадцать метров, – суетился Берт, заглядывая Даниилу в глаза снизу вверх, лишь бы не смотреть на Пети. – Пятьдесят – максимум. Осторожно, тропка мокрая, скользкая…
Смеркаться ещё не начало, но тени уползли далеко вперёд, словно тоже указывали дорогу.
Даниил презрительно фыркал и демонстративно не смотрел под ноги. Кажется, он вообще о другом думал. Берт и сам знал, что чушь городит, но остановиться не мог. Болтал и болтал без умолку.
– А какого ёжика, интересно, я не разваливаюсь? – перебил словесный понос инструктор, опуская ношу в ледяную и быструю воду ручья. – Уже должно начаться.
– Что значит – должно начаться? – от удивления Берт чуть сам не поскользнулся на влажной глине.
Даниил присел на корточки, чтобы придерживать охлаждаемого ангела за крыло, и очень кратко объяснил, что это значит. Берт только моргал и бестолково топтался по старым полусгнившим камышам. Из-под его ног сыпались мелкие бурые лягушки.
Приказ? Деструкция?..
– А с чего бы ты разваливался? – пробормотал он, когда Дани умолк. – Всё равно не понял.
– Я приказ нарушил, – терпеливо, как птенцу.
– Так тебя же силой уволокли. А сам ты ничего не нарушал. Ты ж со своими всерьёз дрался, не для вида?
Инструктор ожёг негодующим взором и сердито засопел. Берт так понял, что серьёзнее некуда. Пожалел ребят, потому что прекрасно себе представлял, как инструктор дерётся всерьёз.
Слабый и хриплый смех снизу:
– А ведь он прав, Дани… Могли бы и сами сообразить.
Берт кинулся к воде.
Течение полоскало ангельскую драную рубашку. Безвольные кисти рук, казавшиеся белёсыми рыбами, мотало вместе с полотняными рукавами. Но светло-карие глаза глядели ясно, без пугающей мути. И лицо просто бледное, а не землистое, и без этой жуткой чёрной сетки.
Помогло! Чтоб ему пусто было – помогло! Хотя бы на время, а лучше бы и насовсем.
– А ещё, – продолжил Пети, – у тебя есть дублирующий контур, не солярный. В отличие от нас, грешных. Берти прав…
Инструктор разнообразия для не фырчал, не сопел и даже не ругался, а молча встряхнул приятеля за мокрое крыло. Рожа у него сделалась каменная, и что он там, за гранитным фасадом, себе думал, понять было совершенно нереально.
Берт заметил, что над водой, точнее, над ангелом под слоем воды поднимается лёгкий такой, нежный парок.
– Тебе ещё не холодно? – осторожно спросил, решив уточнить про несолярный контур потом. Когда-нибудь, при случае. – Я в тот раз очень быстро замёрз, а было куда теплее.
– Нормально, – заверил Пети, да ещё и сполз пониже, погрузился не по плечи, как было, а до подбородка. – Хорошая идея, Берти. Кстати, ты письмо нашёл?
– Да. И я нашёл Грааль.
Пети было вскинулся, но зашипел сквозь зубы и плюхнулся обратно.
– На что он похож?!
– На дырку со страхом, – задумчиво ответил Берт. – Но я бы сказал, что есть вещи не менее интересные. Письма писать мне некогда, я так расскажу.
Молодая женщина плакала у оплавленного плазменным разрядом дерева. Беззвучно, без содроганий и прочего антуража. Просто слёзы непрерывно катились из больших тёмных глаз – повисали на подбородке, капали на землю и на рубаху, перетекали по шее на изрядно уже подмокший воротник.
Она знала, что её никто не видит.
– Пора завязывать с этой клятой сыростью, – пробормотала она. – С этой хренью только начни – не остановишься, гелова мать.
Она была уверена, что бормотания не услышат даже те, у кого столь же острый слух, как и у неё самой. Просто не до того им сейчас.
Слёзы беспрепятственно продолжили своё мокрое дело. Женщина их не вытирала: руки были заняты. Они мяли, поглаживали и тискали изрядно оплавленную чёрную коробочку некогда совершенных, выглаженных линий.
Женщине здесь и сейчас надо было решить, что делать дальше.
С собой.
С Паолой.
Со всем Древом, загрызи его корни святые ёжики.
Здесь и сейчас, потому что потом будет поздно окончательно и бесповоротно.
***
Утром на мягких лапах пришла осень. Ничего особенного, только небо необратимо поменяло оттенок голубизны, только утренняя прохлада превратилась в знобкий холодок, только свежесть росы сделалась сыростью.
Этим утром Берт привёл в посёлок двоих гелов. Одного – здоровенного, как гора, и хмурого донельзя. Второго – помельче, улыбчивого, но очень бледного и без крыла. Они остановились, не доходя до ворот, под изумлёнными и настороженными взглядами жителей Паолы. В толпе там-сям мелькали ружья, пока ненавязчиво. Плазменного самострела и Айрин видно не было, но это ещё ничего не значило.
Ручаюсь, они за нас, сказал Берт оторопевшим посельчанам.
Йорны вернутся, без них не выстоим, напомнил.
Если верите мне, то поверьте и им, добавил в конце короткой речи.
Была то даже не наглость, а нечто запредельное, то есть выходящее за все мыслимые пределы. Новичок, и полгода на Паоле не проживший, привёл к посёлку не просто сомнительных, а смертельно опасных существ, да ещё и требует верить на слово. Провёл мимо дежурных наблюдателей, прекрасно зная все ухоронки. Многие немедленно припомнили Берту сокрытие полезного самострела и прочие проколы, в основном надуманные. Но не вслух припомнили, мысленно. Гелы-то совсем рядом.
После паузы тяжёлой, как базальт, вперёд шагнул Сэм. Медленно, будто толкал перед собой глыбу-паузу.
– Добрым лю… людям всегда рады, – сказал он далеко не так уверенно, как всегда, но всё-таки сказал.
Гелы прибыли вчера, и повторить фокус с огнемётом не получится. Шансы надавать в случае чего по рогам даже однокрылому, не говоря уже о громиле, стремились к нулю. Даже всем миром и с Бертовой палкой – одного, может, и можно успеть подстрелить, но второй точно доберётся до стрелявшего. Потери будут фатальными, и это понимали все.
– Спасибо, – сказал однокрылый. – Я – Пети, а это Даниил. Мы не доставим проблем и поможем с йорнами, если… когда те сунутся. И… – он замялся буквально на долю секунды, – мы нуждаемся в вашей помощи.
Джек громко присвистнул. Заминки он не заметил.
– Ну, не так уже и нуждаемся, – поморщился громадный Даниил, ломая напарнику спектакль. – Но Берт убедил, что вместе будет лучше. Честнее, что ли.
Не самое вежливое, а по правде хамское вмешательство изменило обстановку. Гелы не ставили условий, они хотели разговаривать. Сэм кивнул, а Стас приглашающе махнул гостям своей полупушкой.
Через минуту Берт остался стоять у ворот в одиночестве. Хотя нет, один человек остался.
– Как все, значит, – неприятным голосом сказал Гриша, не глядя на Берта. – За чудо, как все. Я чуял, что с тобой не всё ладно, но представить не мог – насколько.
Берт был рад и откровенной издёвке, даже враждебности. Сэм увёл новеньких в свой дом – беседовать. Дани пришлось сложиться почти вдвое, да и то косяки своими перьями-клинками ободрал до щепок. Стас, Джек, Соня и ещё человек пять потянулись за ним. Айрин куда-то делась, как назло. Остальные друзья – друзья ли ещё? – разошлись кто куда, будто Берт стал пустым местом.
– Ради чуда, как многие, – ответил он, внутренне сжимаясь. – Мне действительно сделали предложение, от которого нельзя отказаться и жить дальше, как жил.
Гриша хмыкнул.
– Что этим здесь нужно? – на гладком его лбу проступил пот, а в голосе прорезался скрежет листовой жести. – Подлое племя, никому из гелов нельзя доверять. Люди для них мусор. Чем они тебя купили?
– В Гелио их убьют. – Берт тоже не смотрел на собеседника, он и так слышал и запах пота, и дрожь ненависти. – Почти убили, они едва успели крылья унести. Они не такие, как все…
– Когда я слышу про «не такие» касательно хоть гелов, хоть йорнов, то начинаю подозревать, что из меня клеят дурня.
– … а купили меня за дружбу, – упрямо закончил фразу Берт. – Учили выживать, помогали, когда мне было хреновее некуда. Доверяли. И да, они действительно не такие. Пети – бывший ангел, если ты знаешь, что это такое. А инструк… Даниил – армеец, у них вообще другой генетический код. Если хочешь знать, чего они хотят – иди в дом, послушай.
Гриша молчал долго, не меньше минуты. Потом шагнул ближе, вплотную, сгрёб волосы Берта на затылке и дёрнул, заставляя поднять взгляд. Глаза в глаза.
– Если они погубят общину, я успею убить тебя.
– Если они погубят общину, я погибну вместе со всеми и без твоего вмешательства. – Берт смотрел прямо. – Тем более ты не умеешь убивать. Если это важно, то Пети и Даниила чуть не прикончил тот же гел, что украл у тебя муходронов. Ну, попытался украсть.
– Сукин ты сын, – с тоской сказал Гриша, разжимая кулак. Кажется, какую-то часть волос разгневанный физик таки выдрал, но Берту было всё равно. С неожиданной грустью вдруг подумал, что не сукин он сын, а инкубаторский, то есть ничей. Лучше бы сукин.
Гриша перевёл дыхание и заговорил с угрозой, продолжая парад бесконечных «если»:
– Если они…
Призывно брякнула сигнализация. Гриша, бросив фразу на полуслове, со всех длинных ног метнулся к будке с рацией, благо три шага до неё. Берт – следом. В окошке «дежурки» взошла навстречу им лунообразная физиономия Джа. Что-то клацнуло, и тревожная сирена завыла во всю дурь, созывая народ.
