Текст книги "Остаточная деформация [СИ]"
Автор книги: Катерина Терешкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Григорий выглядит так, будто осенён гениальной идеей, а по Станиславу не скажешь, что он вообще когда-либо думает. Григорий из гельской ветви, Станислав – из йорнской.
Оба физики, друзья не разлей вода. Прибыли на Паолу с интервалом в три дня.
Насколько понял Берт, интервалы прибытия разведчиков на Паолу далеко не всегда соответствуют интервалам отбытия, и это слегка пугало. Слегка – потому что окончательные выводы требовали дополнительной информации, которую ещё только предстояло собрать.
*
Со стола уже убрали тарелки и скатерть, обнажив гладко подогнанные и хорошо отполированные доски столешницы. Григорий изнывал, но Сэм был неумолим. Сказал, что за свинское поведение тот будет терпеть до конца обеда, а обедали долго, обстоятельно, с разговорами. В дом старосты набилась куча народа, человек двадцать, не меньше. Пришли знакомиться с новенькими. Многие приходили со своими горшками и сковородками, потому что обалденной грибной похлёбки, приготовленной не то женой, не то подругой Сэма Каринкой, на всю ораву точно бы не хватило.
Легенда Берта была хорошей, качественной, мало чем отличалась от историй большинства гельских разведчиков. Безвыходная ситуация с неизлечимо больным близким человеком, когда является ангел и предлагает чудо исцеления взамен на службу. Бывали и другие сценарии, но по статистике на порядок реже. Так что Берта выслушали в меру сочувственно, похлопали по руке. На большее он и не рассчитывал.
История Айрин была другой. Очень короткой.
– Я влюбилась, – коротко, как топором отрубила, призналась Айрин. – Чтобы мы могли быть вместе, я согласилась пойти разведчиком на Паолу. И мне обязательно надо вернуться. Всё.
Эмоций в её голосе было не больше, чем мозгов у амёбы. Но впечатление речь произвела сильное.
– Ты это, – сказал Сэм, пряча глаза, – не сильно-то рассчитывай, что вернёшься. Пробуй, конечно. До тебя многие пытались, но Трещина пускает в одну сторону. Может, у тебя получится, этого никто не может знать.
Айрин дёрнула ртом и прищурилась высокомерно.
– Должно получиться. Наверное, до меня никто всерьёз обратно не хотел.
Берт, которого фраза «Я влюбилась» неприятно резанула, встряхнулся.
– Я буду помогать, – заявил он. – Чуть оклемаюсь, и буду. Мне обратно не так печёт, я был готов не вернуться, попрощался со всеми, но я поклялся.
Это оправдает в глазах общины подготовку к обратной переброске и избавит от лишних вопросов. Удачный ход.
– Но… ты не в том клялся… – глаза Айрин подозрительно заблестели.
– Я клялся не предавать, – Берт постарался, чтобы прозвучало не слишком пафосно. – А сейчас не помочь – это значит предать.
Всё равно пафосно, отвратительно напыщенно, да ещё и на публику. Но глаза заблестели и у Григория, и у многих за большим столом. Люди… Сентиментальны, жестоки и недальновидны.
Совсем как он сам, неудачник Бертран.
В большой комнате, которую Сэм называл почему-то горницей, остались только хозяева, Айрин, Берт и друзья-физики. Да и то Каринка скоро пошла по каким-то домашним делам. Под потолком вилась единственная муха.
Горку примитивных приборов, которые наконец-то вывалил на стол Берт, Гриша распотрошил за считанные секунды, постанывая от наслаждения. Станислав бродил туда-сюда за его спиной, иногда тыча поверх Гришиного плеча толстым пальцем в какую-нибудь финтифлюшку и издавая короткий звук, похожий на «Ы!». Время от времени вопросительно поглядывал на Берта.
– Со мной решили поэкспериментировать, – пояснил Берт. – Предыдущим разведчикам выдавали средства связи на основе «настроенных» кристаллов с определёнными длинами межатомных расстояний, вы их наверняка видели. Это считалось самым надёжным. А мне выдали этот антиквариат, вдруг окажется, что истина в простоте. И что батареек надольше хватит.
На самом деле все эти приёмники-передатчики были самым простым для неспециалиста способом проверить соответствие частотного диапазона волн Земли и Паолы, но поймать Берта на вранье было невозможно. А Гриша и Стас проверят всё гораздо лучше него, надо только подкинуть идею, дождавшись удобного случая.
– Сдохло твоё питалово, к бабке не ходи, – буркнул Стас. – Оно здесь живое от силы минут десять после прибытия, хоть подключай к приборам, хоть не трогай. Ну ничего, у нас кое-что есть.
– И как эксперимент? – заинтересовался Сэм, пропустив бурчание приятеля мимо ушей. – Удался? Истина нашлась?
Берт пожал плечами.
– Не успела. То есть я не успел начать её поиски. Как и проверить батарейки.
– У нас гора таких хреней, – вздохнул Гриша, подталкивая по столу гельский элемент питания, чтобы тот покатился. – Биокристаллического барахла ещё больше. Но в наших условиях с ним невозможно ничего сделать. Полезного ничего не соорудишь, я хотел сказать. Бусики девочкам или шарики для игры детишкам – можно.
Берт откашлялся.
– Тут, ребята, такая штука… не хотел при всех, но вам надо знать.
Айрин, с которой они всё обсудили по пути, согласно кивнула.
Рассказ о встрече с йорни много времени не занял. Единственное, о самостреле они с Айрин пока решили не говорить. Ну правда же, йорни запросто могла лопнуть на несколько минут раньше, а Айрин – только разгрести последствия.
Слушатели долго молчали.
– Ладно, – сказал Сэм, нарушая нехорошую тишину, – спасибо за информацию. Не назову вести добрыми, но лучше их знать, чем не знать. Будем думать. Я считал, что тебя в Трещине покорёжило, Берт. Иногда бывает. Чаще, правда, сразу насмерть.
– Зато у вас тут здорово обустроено, – без всякой логики ляпнула Айрин. – Я не тупая, но, скажем, как устроить колодец с водокачкой, понятия не имею. И у вас ещё много такого. Кузницу видела, это что-то. Металл есть, вряд ли столько с собой принесли, да?
Берт часто заморгал. О Древо, как же он так прохлопал крыльями? Всё же на виду. Да, конечно, если знать – как, то построить деревянную избу, сделать добротную мебель, ткацкий станок (материя, из которой сшита почти вся одежда на поселенцах, явно домотканая) выплавить металл в примитивной печи, организовать кузницу или колодец не так и сложно. Но это же надо знать! И уметь бы тоже неплохо.
Когда-то люди это всё неплохо знали и умели, но разведчиков-то обычно берут из более поздних ветвей. Из таких, чтобы не надо было объяснять, что такое передатчик, радиоволны, измерительные приборы. То есть хотя бы не позже четыре тысячи семисот какого-то там года, по старочеловеческому счёту – второй половины девятнадцатого века. А лучше брать ещё на век-два позднее. Узкий интервал: от средины двадцать третьего века всё, программа ветвления не работает. Предки именно тогда начали массовые, системные генетические преобразования и стали похожими на гелов, ветвить их считалось неэтичным.
– Не с собой, это точно, – одобрительно кивнул Сэм. Берт, слишком глубоко погрузившийся в размышления, вздрогнул от неожиданности. – Рассказать можно, но довольно долго. Вы как?
– Если можно, я лягу, – сказал Берт. – И лёжа буду слушать сколько угодно.
Ему показалось, что это хорошая идея.
*
Джозайя Томас Петерсон был гением хотя бы потому, что о его гениальности мало кто догадывался. Жена знала, двое-трое друзей да, пожалуй, начальник что-то такое подозревал. Но начальника можно не считать, он бы скорее удавился на собственном галстуке, чем признал это вслух.
В МТИ[1] на первых курсах Джозайе прочили блестящее будущее, но он вовремя спохватился и закончил почтенное учебное заведение ровно пятьдесят вторым из ста трёх выпускников факультета инженерного дела.
«Мне ничего не стоило стать первым, – напишет Джо в тетради, оставленной сыну Сэмюелю. – Только не нашёл ни одной причины, зачем бы это было нужно».
За пять лет работы в отделе технических разработок крупной фирмы Джо взлелеял репутацию крепкого середнячка: звёзд с неба не хватает, но и не налажал всерьёз ни разу. Один только раз, когда горел синим пламенем важнейший проект… Ладно, один раз легко выдать за удачное стечение обстоятельств, что и было проделано. Начальник только вот заподозрил что-то, ну да бог с ним.
Женился Джозайя по любви – иначе смысла нет, затраченные усилия не окупаются. Грейс Колтон – не самая красивая, но самая милая, добрая и умная из всех знакомых Джозайе девушек – без жеманства кивнула в ответ на предложение руки и сердца. Через полтора года брака миссис Петерсон родила сына Сэма, и всё шло тихо, гладко и спокойно. Стабильный заработок, любовь в семье, тёплый дом, друзья – что ещё человеку надо? Джо большего и не хотел. То есть… Ну да, хотел. Нерастраченный потенциал рвался наружу, в мир, в люди, куда угодно, но Джо умел с этим справляться. Железной рукой давил, если можно так выразиться. Он был гением, не забыли? Умел просчитывать последствия, причём не только для себя. В частности, неизбежную гибель человечества как биологического вида он просчитал месяца за три до рождения сына. Сто пятьдесят-двести лет – и всё. Но на обычную жизнь хватит с лихвой. И им с Грейс, и маленькому Сэмми.
«Я учёл все факторы, о которых хоть что-то знал, – рассказывали чёткие чёрные строчки. – Изменение любого из них с целью предотвратить или отсрочить конец света приводило к приближению момента, который я назвал контрольной точкой. Посмотри таблицы в конце тетради. Ты поймёшь. Доказано, что интеллект дети наследуют от матери, а Грейс гораздо умнее меня».
Не имея возможности что-то изменить, Джо старался брать от жизни как можно больше. Наслаждался каждой секундой: в собственном, конечно же, представлении о счастье. Копил опыт и знания. Копил впрок, для внуков-правнуков, как скряга – медяки и серебрушки. Предугадывал будущее и берёг личный маленький мирок от потрясений и бед.
Довольно долго удавалось беречь и угадывать. Сэму исполнилось восемь, когда у Грейс начала стремительно развиваться болезнь Альцгеймера.
«Я бы смирился с онкологией, аневризмой, атипичной пневмонией. С любой другой смертельной неизлечимой болезнью. Скорее всего. Нашёл бы доводы, почитал бы статистику, что угодно. Но смотреть, как Грейс день за днём превращается в безмозглое животное, я не смог. Ты поймёшь, сын».
Джозайя впервые за десять лет брака соврал жене. Сказал, что летит в Чикаго, в командировку по делам фирмы. Ему было очень плохо от первой лжи, и тот факт, что Грейс забыла его слова через полчаса, только усугубляли вину.
Джо поехал на автобусе в крохотный городишко Портервилль на границе Канзаса и Оклахомы. Человека по имени Захария Смит о своём визите не уведомил.
«Я всегда говорил, что будущее за информационными технологиями, и научил тебя пользоваться Фидонетом год назад, – писал Джозайя Петерсон сыну. – Но не успел научить слушать людей и различать ложь. Попроси об этом маму, Сэм. Она тоже умеет, даже лучше меня.
О чудесах Зака Смита я прочёл в местной газете, в статейке «Благослови его Господь!» авторства старосты методистской общины Портервилля. Предвещает, дескать, исцеляет, утешает страждущих. Денег, что особо удивительно, не берёт. Практически ангел, принесённый в канзасскую степь южным ветром вместе с домом-фургончиком. Я бы забыл о дурацкой заметке через пару дней, мало ли подобных глупостей пишут в провинциальных газетах. Но так совпало, что следующим вечером я случайно встретился со старым приятелем Джоном Хэнком. Мы вместе учились, были в неплохих отношениях, а потом надолго потеряли друг друга из виду. Я спрашивал его о семье, работе и прочих вещах, о которых принято расспрашивать неблизких приятелей после пятнадцатилетней разлуки. Но Джон мог говорить только о Заке Смите. Зак поднял его из инвалидного кресла, в котором Джон просидел почти год после автомобильной аварии. Джон не врал, Сэмми. И я начал искать целенаправленно. В СМИ Зак засветился только однажды, именно в той заметке на предпоследней полосе, которая попалась мне на глаза. Но люди знали больше. Я нашёл троих надёжных свидетелей, прежде чем спохватился и бросил ненужные поиски. Какое мне было дело до Захарии Смита, в конце концов?»
Из «чикагской командировки» Джо вернулся быстро. С ним приехал высокий голубоглазый человек, который представился Заком, без «мистера». Сэм запомнил южный акцент и пыльные раздолбанные ботинки, казавшиеся совершенно чужеродными в их чистом доме. Мама вела себя так, будто никакого гостя не было. Обращалась только к мужу и сыну, задавала какие-то обычные вопросы, но тут же забывала ответы и спрашивала вновь. Сэму эти мамины странности к тому времени уже перестали казаться забавными. С некоторых пор они пугали его до икоты, до ночных кошмаров.
Зак приветливо улыбался, будто ничего не замечая. Потом они с папой закрылись в кабинете, а Сэм подслушивал. Он испытывал лёгкий стыд, но единственное, о чём действительно сожалел – слышно было плоховато. Из разговора двух мужчин, носивших имена библейских пророков, он улавливал только отдельные фразы.
«… Я не волшебник, Джоз. Слишком далеко…
… Зак, если нужно встать на колени, только скажи…
… дурак…
… не остановлюсь, пока…
… Дурак.
… ты можешь, я знаю…
… семь лет, Джоз. Но потом – тихий уход…
… Идёт! Спасибо, Зак. Ты настоящий…
… Заткнись, пожалуйста. Ты дурак, гений».
Зак Смит остался в их доме на три дня. Сэму он нравился, несмотря ни на что. Инстинктивно, наверное. Мама постепенно перестала заговариваться, забывать, что случилось десять минут назад, бессмысленно блуждать по комнатам. Грейс Петерсон стала такой как раньше, но только по-прежнему не замечала гостя. Проходила рядом, почти касаясь его груди плечом, и даже не поворачивала головы. Отец комично делал круглые глаза, разводя руками, значит, пустяки, можно не обращать внимания. Сэм был счастлив, что всё стало как прежде.
А утром четвёртого дня Джозайя уехал проводить своего друга и не вернулся. Ни вечером, ни завтра, ни послезавтра. Грейс заявила в полицию, приходил шериф, следователи, в доме топталась куча копов, но мистера Петерсона больше никто не видел. У копов не было шанса его найти. Ведь мама не помнила Зака, а Сэм молчал. Даже не плакал. В толстой тетради с сероватыми страницами, которую он нашёл в своей комнате после отъезда отца и мистера Смита, на первой же странице было крупно написано:
«Сэм, мама не должна узнать об этой тетради никогда. Также никому не говори про Захарию Смита. Я тебя прошу ради всех нас».
А на последней:
«Я не могу за тебя планировать твою жизнь, но, если вдруг станет невыносимо, поезжай в Портервилль, найди Захарию Смита и скажи ему: «Я знаю, кто вы. Я хочу к папе»».
*
Голоса звучали глухо, словно через толстую ткань. Берт хотел попросить, чтобы говорили громче, но язык отказался ворочаться. Устал за сегодня. Гелы так подолгу не привыкли разговаривать. Даже те, кто прекрасно социально адаптирован. Ничего, надо только сосредоточиться.
– А потом? – спросила Айрин.
– Мама умерла через семь лет и два месяца, – ответил Сэм Петерсон. – Просто не проснулась утром второго февраля. Зак сдержал слово. Болезнь за это время ни разу не возвращалась. Врач, который делал вскрытие, сказал коронеру, что мамин мозг напоминал выжатую губку. Док чуть не приплясывал на месте, слюной давился, пытаясь объяснить, какой это феномен – мамин выжатый мозг. Он говорил, что каким-то образом поражённые стариной Альцгеймером участки передавали свои функции другим, целым, до тех пор, пока совсем ничего не осталось.
– И что ты?
– А я… Мне было пятнадцать, Айрин. У меня умерла мама, а отец пропал без вести. Нет, меня не бросили. Семья лучшего папиного друга взяла меня к себе, они были классные, но… К семнадцати я вызубрил все записи отца и поехал в Портервилль.
– И там, в записях, – догадалась Айрин, – было это всё? – Она повела рукой, обводя неопределённо-широкий круг.
– Да. Он был гением. Собрал настоящую энциклопедию выживальщика. Сотни исписанных страниц – и не липовая болтовня телевсезнаек, а работа с надёжными источниками. Как строить дома из всего, что есть под рукой. Как искать руду и воду, трепать лён и шерсть, оборудовать колодцы и кузницы, печи с поддувалом, самые простые и нужные инструменты. Как добывать огонь и пищу, ткать, выращивать овощи и пшеницу… Я пронёс с собой семена – сколько смог. Отец тоже… И…
Рассказ Сэма окончательно слипся в монотонный ропот, вроде мушиного жужжания. Последним сознательным усилием Берт успел понять, что людям, когда они болеют, лекарства надо принимать регулярно, чтобы организм не сбоил в самый неподходящий момент. Но сделать уже ничего не успел – провалился в тяжёлый душный сон.
Снился гел, пытающийся взлететь на одном крыле. Крыло, разумеется, чёрное.
Глава 6. Мы не волшебники
Мы не шпионы, мы странные люди,
За нами следят только те, кто нас любит.
Мы не шпионы. Какая досада!
Нам даже в любви признаваться не надо.
Ундервуд
Гелио
Пети разглагольствовал и с аппетитом жевал кусок хлеба, при том что погода стояла самая ясная и солнечная. Ну да, одного крыла мало, вот и приходится дополнять углеводами. Хотя мог бы питательный коктейль дома выпить, а не эпатировать приличных гелов жеванием и чавканьем.
Берт старался деликатно не смотреть, хотя собеседника его старания совершенно не волновали. Или он удачно делал вид.
– Ты, Берт, ничего не бойся, главное. – Пети ел и говорил одновременно, роняя крошки на нагрудный карман комбинезона. – Обычная процедура, сто раз опробованная.
Перед ними высилась ажурная башня сектора Улучшений. Берт часто проходил мимо неё, но ни разу не был внутри. До недавних пор его полностью устраивали как собственная наружность, так и внутренность. К тому же про этот сектор Мари рассказывала всякие страсти Бааловы. И не только Мари. На самом деле Берт не был сильно огорчён, когда Габи запретил ему стимулировать память. И тут вот нате вам.
– Что-то я о таком не слышал, – буркнул Берт, медля взойти на мраморное крыльцо вслед за Пети.
– Ну, на каждом углу не трубят, – признал однокрылый. – Но ты сам посуди. Ангелы живут среди людей. Долго. Среди людей. Не привлекая внимания, если не хотят его привлечь.
Берт невольно шагнул на первую ступеньку.
– А ты?.. – так же невольно сорвалось с языка.
– А я тебе о чём толкую, – Пети расплылся в улыбке и взял Берта под локоть. Он как раз дожевал последнюю корку. – Включи уже соображалку, а? И туда я, и назад, и оба раза всё прекрасно. И третий бы прекрасно, если бы не… ах да, я уже говорил. Не стой столбом, а то за Лота выдам.
У него была совершенно неприличная привычка постоянно трогать собеседников. Габриэлю, кажется, касания были безразличны. Берту не нравились, но он не знал, как прекратить, поэтому терпел. А сейчас так и вовсе не заметил. Может, привык, а может, слишком крепко задумался. А ещё Пети всегда называл иферов людьми. И вместе с Габи питал пристрастие к библейскому персонажу Лоту, хотя это-то как раз самое нормальное из списка Петиных странностей. Но Пети совершенно прав, ангелы там, внизу, не могут становится невидимыми. Это невозможно. В отличие от…
– … ускоренных генных модификаций, – гулко ухал, отражаясь эхом по коридорам сектора Улучшений, голос Пети. – Наработок валом, в том числе и этически запрещённых. Людям бы такое показалось волшебством, уж поверь мне.
Он что, мысли читает?!
Берт обнаружил, что уже вовсю топает, влекомый Пети, через огромный вестибюль к лифту. Как загипнотизированный. Или на верёвочке. Сам идёт, невзирая на решение не поддаваться чужой воле и помнить о правах честного гела, гарантированных Биллем.
Каждый гел прежде всего – индивидуальность, неповторимая самоценная личность, а уже потом – гражданин Гелио и всё такое прочее. Эти прописные истины вдалбливают в головы детям, как только те едва-едва сбиваются в стаи, чуть ли не с младенчества. Аксиома, постулат, не требующий доказательств.
Да, Берт подозревал, что в его жизни пока не всё в порядке, но формально придраться было не к чему. Ну работа не нравится, скучная. Зато почётная, удобная, отпуск длинный. Можно уйти, а как же, никто не держит. Но… слишком много усилий для поиска нового профиля, переквалификации, а впереди целая жизнь, успеется, устроится, наладится как-нибудь, а лучше, чтобы само по себе. В конце концов, многие так живут и не жалуются.
Сейчас Берт сильно сожалел, что не ушёл. Переквалифицировался бы на лесника, сидел бы в любимой роще, созерцая фазу третьего листа у юного дуба, который ещё практически жёлудь. И не попал бы на дурацкий тест, и не растерялся бы, как идиот, когда на него свалилось нечто тяжеленное с названием «долг».
– Так что, прямо сейчас?! – в панике завопил Берт, вцепляясь в какое-то кресло, наверное, для посетителей – иначе зачем бы оно стояло у двери в главный зал сектора?
– Не-не-не, – весело ответил Пети, без труда отрывая Берта от кресла и вталкивая в зал. – Тебе ещё надо вдолбить в башку какой-нибудь из старых языков, пока башка гельская… Подозрительно же, если ифер знает только бабли, который и так все знают, правда? Сегодня просто посмотришь, познакомишься с Нудным Ником. Он забавный, ты его только слишком всерьёз не принимай. А будет мозги выклёвывать – посылай к ёжикам.
Отлично, просто отлично.
Зал сверкал хромом, армированным хрусталём и белоснежной эмалью. Ослепительные шкафы (или приборы?) выстроились по линейке сверкающим строем с востока на запад. Огромный матово-мерцающий экран раскинулся на всю северную стену. Окна увиты живой зеленью. Дальний угол кокетливо отгорожен раздвижными ширмами. И – никого. Ни бойких лаборантов, ни многоучёных специалистов, ни даже ИИ-уборщика.
Берт поймал себя на желании стать маленьким, незаметным и сбежать.
– Ник, выходи! Гости на пороге! – проорал Пети, ничуть не подавленный великолепием науки. Руку Берта он не отпускал. То ли хотел морально поддержать, то ли упреждал попытку к бегству.
Ширмы дрогнули, выпуская навстречу посетителям гела – широкого в плечах и в скулах, рыжеватого и хмурого. В его традиционно белых крыльях тут и там пестрели рыжие перья.
– Тебе бы всё орать, – проворчал гостеприимный хозяин. – Горлопан. Это он?
– Я Бертран, – напомнил Берт, которому уже изрядно надоела роль оборудования.
– Он самый, – кивнул Пети. – Познакомься с Бертом, Ник.
Какой-то скверный фарс. Головидео, реал-программа третьего разбора.
Ник смерил предполагаемого пациента тяжёлым взглядом с ног до головы и обратно, взял за плечи, покрутил туда-сюда.
– Хлипкий какой-то, – сказал с сомнением, ни к кому конкретно не обращаясь.
Пети промолчал. Напряжённо, словно ожидая чего-то.
– Нормальная комплекция, – огрызнулся Берт, рывком выдираясь… пытаясь… неловко дёргаясь в железных лапищах Нудного Ника.
Улучшальщик его усилий, кажется, не заметил. Вот так же, держа за плечи, переставил к окну. Развернул.
Стоило бы прозвать его не Нудным, а Хамским.
– Как тебе растение, Берт?
– Катитесь к ёжикам. – Берт решил, что процесс выклёвывания мозгов зашёл достаточно далеко. Он из последних сил сдерживался, чтобы не начать постыдно вопить, брызгая слюной, и позорно взывать к Биллю о свободах.
– А всё-таки? – спокойно, почти равнодушно настаивал Ник, теперь точно Нудный. – Я читал, что ты неплохо разбираешься во всякой там ботанике.
Берт не собирался потакать хамству, но всё-таки не удержался, скользнул глазами – да так и прикипел.
Мясистые тёмно-зелёные, довольно толстые стебли сплетались причудливыми узлами и косами. На жёстких черенках покачивались не листья, а… маленькие пятипалые ладони. Человеческие или гельские. Настоящие, со всеми деталями, умилительно пухленькие. Ладошки потешно шевелились, цеплялись за стебли и друг за друга, крутили фиги, обхлопывали вокруг себя, искали, наверное, что-то. Чёрные ноготки ярко блестели.
Пожалуй, это было смешно. Но Берта пробрал страх. Нутряной, от промежности поднимающийся, холодный и липкий страх. Берт воззвал к логике: это всего лишь забавный генетический эксперимент, шутка. Может, квалификационная работа какого-нибудь молодого балбеса, выпускника Универсиума. Разве можно вешать опасный предмет в общественных местах?
Не помогло.
Ладошки вдруг забеспокоились сильнее, суетливо зашелестели. Берту показалось, что чёрные ноготки становятся длиннее, загибаются острыми крючьями. Под грудой стеблей что-то заворочалось. И это что-то не было растением.
В землю закопали человека. Живого. И через его плоть прорастили корни, ветки и листья ядовитой лианы. Лиана ела человека день за днём, а он пропитывался отравой. Человеку просто хотелось домой, а когда понял, что домой не попадёт, захотел достать всех, кто в этом виноват…
Стараясь не показывать, насколько испуган собственной фантазией, Берт отступил на шаг от окна.
– Да ты что, – насмешливо сказал Ник, – цветочка забоялся? А ещё говоришь, что лес любишь.
– Он ядовитый, – вырвалось само, раньше, чем Берт успел обдумать ответ. – Сильный токсин. И… мне кажется, что он слишком подвижный для цветочка.
Стебли вздыбились зелёным фонтаном и брызнули навстречу Берту сотней скрюченных от злобы пальчиков. Бессильно проскребли воздух в дюйме от Бертранова носа и опали, будто ничего и не было. Невинный цветок.
На футболке остались чёрные мельчайшие брызги. На лице, наверное, тоже.
– Умойся, Берт, – совсем другим голосом сказал Ник. – Вот, тут чаша и полотенце. Держи, переоденься.
– Я же говорил, – наконец-то подал голос Пети, пока одуревший от варварских тестов Берт приводил себя в порядок. – Он всё-таки может видеть суть. За любой формой. Инстинктивно, интуитивно, хрен знает как, но может. И ты будешь с ним работать.
– Буду, – согласился Нудный Ник.
***
– Не пойду. Не пойду. Не пойду…
Тупо, монотонно. За дверью голоса, шум.
– Не пойду. Не пойду. Не пойду. Не пой…
Голову ниже. Закуклиться в крылья, зажмуриться. Представить, как в детской игре, что больше никого нет на всей земле, никого под землёй, на воде или в небе. «Пустота-пустота, приходи поиграть».
– Не пойду. Не…
Что-то трещит, сквозняк гладит перья.
– Ну что ты, что ты, – бормочет сквозняк голосом Пети. – Ну что ты…
– Не пойду. Вы врёте. Постоянно врёте.
В горле сухо. Пришла поиграть пустота.
– Врём, – соглашается Пети. Кряхтя, садится рядом. – Правда хуже, вот и врём.
– Та дрянь с чёрным ядом на ногтях могла меня убить. Вы стояли и ждали, что я сделаю.
– Могла. Ждали. Но даже если бы ты не отступил, Ник успел бы тебя выдернуть. Он улучшенный. Сила, скорость реакции, точность движений. Он бы успел в любом случае. Ты ничем не рисковал.
– Я не хочу связываться с… подобными отходами.
– С дерьмом. Люди говорят – не хочу связываться с этим дерьмом. Привыкай.
– Какого ёжика, Пети? Я никому ничего не должен, у меня нет социальных взысканий, почему я вдруг превратился в йорнскую вещь?! Я не хочу угробиться на Паоле во имя абстрактной победы в ненужной войне. Я не хочу уничтожать и насиловать ни в чём не повинный мир только потому, что вы боитесь теней и гоняетесь за призраками. Мы и так процветаем, оглянись!
Пети молчит несколько секунд, которые кажутся минутами из-за бешеного стука сердца.
– Мы вымираем, Берт. – Голос тихий, отстранённый.
– Врёшь. – Эхом. – Мы не можем вымереть.
– Физически не можем. Глиссы почти не рожают – зачем напрягаться? – но инкубаторы справляются. Конвейер нулевой модификации работает прекрасно. Я и не о физическом вымирании. О «болезни ангелов» знают все, но термин «симптом четвёртого греха» ещё не вышел за пределы круга специалистов-психологов. «Болезнь ангелов» поражает единицы, но о ней трубят на всех углах. Эпидемия «четвёрки» уже катится по Гелио вовсю, но – ни звука. Ты тоже немного ею болен, Берт. Самую малость. Всё-таки ты любишь лес, у тебя есть цель – вырваться туда после нудной работы. И та безобразная истерика, которую ты сейчас закатил, – тоже симптом. Отгородиться, оттолкнуть всё новое, незнакомое, непонятное… ничего не решать, ни за что не отвечать, ничего не хотеть. Паола может изменить всё. Мы… мы пробуем разные варианты, поверь. Захарка даже гения нашёл в своей глуши, представляешь? Настоящего, ай-кью какой-то невероятный. Он тоже не вернулся, Захарка сильно горевал. Надо пробовать снова и снова, Берт. Если сложим крылышки – через двести лет ничего никому не будет надо в принципе. Если хочешь, я отвезу тебя в лечебницу, где сидят наши «четвёртые». Посмотришь на них. Поедем?
Берт кивает. Он понимает, что долго не продержится. Не устоит под чужим напором, сдастся обстоятельствам, как делал всегда. Ему очень надо увериться, что хоть что-то правда.
После поездки на окраину Гелио и визита в уютное, пронизанное светом и дыханием соснового бора здание, Берт больше не устраивал митингов протеста. Он усердно готовился к переброске на Паолу.
***
Нудный Ник действительно любит поговорить. От объяснений у Берта болит и без того натруженная гипнокурсом голова. Он не понимает половины произносимых Ником слов. А может, и двух третей слов. Но Ника это не останавливает, посылы к многострадальным ёжикам не помогают.
За шесть недель, проведенных в Секторе улучшений, Берт выслушал:
– курс лекций о сравнительных характеристиках фотопреобразователей йорнов и гелов. Всё, что понял Берт: рога и хребтовые иглы не катят против крыльев за счёт разности в удельной поверхности светопоглощающих волосков перьев и ещё каких-то высокотехнологичных добавок;
– длиннющую историю формирования гелов как отдельного вида на основе исходного генотипа человека. Ник сыпал терминологией и пышно разглагольствовал, но Берт догадался, что не так уж сильно гелы от людей отличаются. Иначе как бы тогда проходила трансформация туда-сюда два раза, как выразился Пети? Все известные улучшения стали возможным только потому, что уже были заложены в исходном материале, просто люди не умели ими пользоваться. Хотя, как вскользь намекнул Ник, отдельным индивидам догельской эпохи удавалось и лечить наложением рук, и питаться солнечным светом, а то и менее калорийными материями вроде гравитационного поля;
– оду гену бабли как финальному штриху формирования расы гелов. Конечно, она сильно отличалась от стандартной образовательной информашки, но пропала втуне. Больше, чем знал до сих пор, Берт не уразумел ни на йоту;
– крайне эмоциональную речь о несовершенстве современного оборудования и несоответствии оного творческим планам и научным потребностям Ника. Лейтмотив «перевелись нынче нормальные инженеры», Берт запомнил, остальное утонуло в тумане – процедуры в тот день были очень болезненными;
– гигабайты хвастовства всех форм и оттенков, из которых иногда удавалось вычленить что-нибудь полезное. Когда бы ещё пригодились аналитические навыки?
Ник обещал, что больно не будет. Возможно, волевому Пети и другим его приятелям-подвижникам это болью и не казалось. Но Берт исправно корчился на транс-стенде, вцепляясь зубами в услужливо предоставленную ассистенткой Ника капу. Ассистентка – Саррочка – была очень милой и заботливой, но глазки строила Пети. Берта только жалела. Пот вытирала, когда Берт начал интенсивно потеть. Берт изнемогал от унижения. Саррочка ему нравилась, но процесс трансформации безжалостен. Получеловек-полугел никак не мог вызвать определённый интерес у хорошенькой глиссы. Красавец Пети с мужественным и таинственным увечьем вызывал, а Берт – только жалость.
