Текст книги "Остаточная деформация [СИ]"
Автор книги: Катерина Терешкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Первый этап? – потребовал Пети, чтобы отвлечь подопечного от бессмысленных волнений.
– Инициирование вокабуляцией, – бойко протараторил Берт. – В течение нескольких часов – восстановление биополя и органов чувств.
– Второй?
– Инициирование трансформацией собственного поля по заданному контуру. Восстановление большинства физических возможностей гела, активация зародышей крыльев и – частично – солярного контура.
– Риски?
– Физическое же истощение в случае неосторожного расхода энергоресурса.
– Молодец. Кушать надо хорошо. И третий, завершающий?
– Полное восстановление облика. При отсутствии акупунктурного инициирования начинается самопроизвольно через три-семь дней.
– Риски?
– Высокая уязвимость в процессе трансформации из-за расхода энергии на модификацию.
– Что в переводе на приличный бабли означает…
– Отсидеться в тихом месте, пока не отрастут крылья.
– Умница, – расплылся Пети, игнорируя скребущих по душе кошек. – Всё верно.
– Пети, ну не совсем же я дебил. И вообще. С большой вероятностью на Паоле пусто. Я смотрел статистику и…
Сумка таки улучила момент и ляпнулась на пол.
– Берти, засунь статистику в дупло своего любимого дуба, – посоветовал Пети. – Человеческая живучесть гораздо выше расчётной, а Лью дурень.
Берт сперва насупился, а потом засмеялся.
– Ты прав, – сказал он, в очередной раз водрузив поклажу на место. – Раз я сам до сих пор не сдох от всех ваших экспериментов, значит, живучесть неслабая.
Пети суеверно скрестил пальцы.
– Берт, готовность ноль! – заскрежетал из динамика Габриэль. – Персонал, по местам!
Суета сменила ритм, шум голосов утонул в нарастающем вое силовой установки. Пол завибрировал под ногами. Тяжеленные бакелитовые створки запорного устройства разъехались, открывая взглядам багрово-оранжевый ад. Привычный, прозаический, рабочий ад, совсем не страшный, если не подходить к краю.
– Я вернусь, Пети! – крикнул Берт, обернувшись на секунду. – Обязательно! Если сможешь, не позволь Повелителю мух достать инструктора!
И шагнул в Трещину.
Глава 11. Чем дальше в лес
Но есть одна. Она умна,
Мила, добра и прочее.
И чья вина, что мне она
Куда милей, чем прочие! Роберт Бёрнс
Паола
Щека Айрин напоминала помидор – красный, лоснящийся бок выпирал даже какими-то дольками. И это с учётом примочки и гельского антигистаминного.
– Понесло ж тебя, – в очередной раз проворчал Берт, меняя подсохшую тряпочку на мокрую.
– Не зуди, – огрызнулась Айрин, морщась. – И без тебя…
Ей захотелось мёда. Она увидела насекомое, похожее на пчелу. То есть сначала увидела – а потом захотелось. Пока Берт разводил костёр, ставил палатку, кипятил воду и занимался другими хозяйственными делами, она проследила за предполагаемой медоносицей до самого гнезда. Дальше везение кончилось. Пчёлы были против делёжки, и их было больше. Гораздо больше. К счастью, Айрин очень быстро бегает, а пчёлы не любят далеко летать на закате. Всего-то три или четыре укуса, легко отделалась. Ерунда.
Их путешествие длилось шестой день, и Берт не мог решить – счастлив он или несчастен. Именно так, без золотой середины. Он любил лес и Айрин – они были с ним здесь, были его полностью: всё внимание Айрин, вся благосклонность леса. Шёл бы и шёл, хоть всю жизнь, даже не человеческую, а гельскую. Пока идёшь, болтая на ходу и чутко прислушиваясь – кажется, что счастлив. Но стоит остановиться и задуматься – на плечи будто планета падает. Ни охнуть, ни вздохнуть.
Стёпочкин индикатор подталкивал их через лес то к югу, то к западу, дальше и дальше, уверенно помаргивая зелёным огоньком и сигналя оранжевым, если отклонялись от курса. Знаний Берта катастрофически не хватало даже на простую оценку – правда или неправда. Возможно или нет. Людям недоступны гельские технологии. Возлюбленный Айрин – человек. Время роста её ветви – примерно вторая половина двадцатого века, так понял Берт, боясь расспросить точнее. Рано, рано! О тёмной материи тогда знали максимум, что она есть, но это неточно. Ещё лет сто пятьдесят… Однако человеческий гений ставил в тупик Нудного Ника, сила человеческого духа восхищала инструктора, щедрость человеческой души навсегда сделала Пети ангелом. Что об этом может знать скромный работник отдела аналитической статистики? Меньше, чем ничего. В конце концов, люди выжили на Паоле, сумев обмануть кураторов и пронести с собой необходимые знания. Берту было больно думать, что скоро надо навсегда расстаться с Сэмом, Лизой, Стасом, Николя, Каринкой, Гришей… С теми, кто принял его в свой круг без всяких условий.
И с Айрин. Золотистой от солнца, пахнущей горячим деревом Айрин, спасшей ему жизнь просто потому, что люди так делают. С Айрин, которая не знает о настоящем Берте ничего и неохотно рассказывает о своём прошлом. Вроде бы дома осталась младшая сестра Энни, по которой Айрин скучает. Но у Энни давно своя жизнь, не факт, что она тоже скучает по старшей сестре. Вроде бы Айрин работала лаборантом в каком-то заштатном институте по исследованию влияния вливания на выливание. Кажется, там и познакомилась с непризнанным гением Стёпушкой. Не цельный рассказ – сложенные воедино обмолвки, обрывки фраз, намёки, даже выражение лица, всё шло в дело. Айрин была готова поделиться любой ежесекундной эмоцией, но становилась неприлично скупой на слова, если дело касалось прошлого. Может быть, боялась сглазить невозможное возвращение. Человеческие суеверия почти такие же загадочные, как и мотивации. Может, маловато в том прошлом было приятного, разве что Стёпочка. Как раз о нём могла говорить часами. И гений он, и раскрасавец, и вообще лапочка.
Берт, терпя гимны Стёпочке, втайне радовался такой скупости. Откровенность за откровенность, так ведь положено, а в его собственной придуманной жизни зияло слишком много дыр, которые экспромтом не залатать. Лжец и обманщик, Берт подолгу не мог заснуть, пытаясь придумать себя таким, каким бы понравился Айрин. Но усталость брала своё, и он проваливался в тревожный сон.
А утром опять надо было идти, и мучительная неопределённость отступала, давая место сиюминутным заботам и чистому, летнему, упоительному счастью. Даже когда кончились протоптанные тропы и карта известной местности, и идти стало труднее. Ничего, Берт не боялся леса. Шайки Ллойда он боялся гораздо сильнее. Вздрагивал от любого шороха, особенно когда пробелов на самодельной карте стало больше, чем прорисованных фрагментов. Но раз по этим местам люди до них вообще не ходили, то и бандиты – в том числе.
Берт считал, что пока им везёт.
– Ты никогда не рассказывала, как стала разведчицей, – сказал Берт, маскируя жгучее любопытство небрежными интонациями. – Что тебе предложили? Это секрет?
Положа руку на сердце, Берту было интереснее выяснить, что помешало Айрин быть с любимым и какое-такое условие она должна выполнить, чтобы воссоединение состоялось. Спрашивать в лоб стеснялся и робел, но чувствовал подвох. В конце концов, почему бы ненаглядному Стёпочке самому не сделать опасную работу, не поберечь любимую девушку? Призывать здравый смысл с каждым разом становилось всё труднее. Неприязнь к Стёпочке мешалась с тщательно подавляемой ревностью и какими-то чувствами, незнакомыми Берту.
– Н-нет, – ответила Айрин после секундного колебания. – Не секрет, кой там секрет. Другое дело, что кой-кто – а именно ты, Берти – ни пса не понял. Йорны ничего не предлагают. Хочешь жить – делай как сказано. А не делаешь – не будешь жить. Всё просто, как дверь без ручки, дорогуша. Почему они выбирают того или другого, я не знаю, и никто не знает. Типа взяло и в рогатую башку втемяшилось. И так всю жизнь живёшь, как пустое место, а потом приходит такой хозяин жизни, и говорит, что ты не просто пустое место, а ещё меньше.
– Вот сволочи, – невольно вырвалось у Берта. – Наши всё-таки чудо предлагают…
Но Айрин не поддержала.
– Падлы ещё большие, – фыркнула она. – Типа ты можешь отказаться, но кем будешь, если откажешься? Да, сдохнешь где-то на куличках хрен знает за чьи пряники, назад дороги нет, и не говори, сука, что тебя не предупредили, но как будешь дальше жить, если откажешься? Если дорогой тебе человек умрёт, потому что ты не захотел умирать? Шантаж и манипуляторство, вот как это называется.
От неожиданности Берт на пару минут потерял дар речи. Да как она вообще может сравнивать?!
– Когда я готовилась сюда, я малость узнала йорнов, Берти, – продолжала Айрин, пользуясь онемением приятеля. – Говорила с ними, жила среди них. Они… В общем, им тоже несладко. Они тоже выживают, как и люди. Можешь говорить, что я неправа, но я видела своими глазами. Гелы оставляют им крохи, они держатся стеной, чтобы выжить. Йорны жестоки с людьми, но и со своими – не меньше.
– Жестокость есть жестокость, – тихо сказал Берт. – Её нельзя оправдать. Тебе рассказали и показали только то, что выгодно, и…
– Посельчане – наши друзья, – перебила Айрин, тоже понизив голос, – они были к нам добры и милосердны. Но тот же Сэм выгонит на мороз любого, кто захочет жить не по его правилам.
– Правила общины – правила выживания. И…
– Йорны тоже хотят жить, Берти. И хотят остаться собой. Это преступление – быть собой?
Вопрос повис в воздухе, как низкое закатное солнце, чей свет был заметен только благодаря черноте теней.
– За чужой счёт – да, – тихо сказал Берт. – Йорны ничего не создают, только ищут способы отобрать.
Айрин отвернулась, дёрнув плечом, и он осёкся, замолчал.
… Тянулись, переплетаясь, ветви великого Древа. Зелёные, красные…
Слишком много противоречий. Слишком много на него одного.
Ужин прошёл в молчании, не враждебном, но каком-то отстранённом.
*
– Откуда это? – голос Айрин дрогнул. Она непривычно неуверенным движением взяла из жестяной миски коричневатый, пропитанный тягучим мёдом кусочек пчелиного воска и лизнула. Зажмурилась от удовольствия.
– Сменял, – коротко ответил Берт, любуясь девушкой. – На сахар. Ну, ещё из тех запасов.
Брови Айрин взлетели под короткую чёлку, а глаза распахнулись так широко, что заняли половину лица. Берт не выдержал, рассмеялся.
– У пчёл на рассвете что-то вроде поверки или армейского построения, – пояснил он. – Если затемно подобраться поближе к улью, то в эти минуты можно поживиться мёдом. Ясное дело, надо быстро и не жадничать.
– Но сахар взамен ты оставил?
– Обязательно.
Айрин запихала кусок соты за щеку, облизала сладкие губы.
– Спасибо, Берт. Это самое вкусное, что я когда-нибудь пробовала.
Берт, обхватив колени руками, смотрел, как она жуёт. Покусанная её щека уже почти не отличалась от уцелевшей, а неприятный осадок от вчерашней размолвки растворился без следа. Гелы и йорны казались персонажами старых сказок.
*
К полудню они вышли к реке. Лес неожиданно кончился – будто обрезало кромку огромным ножом. У Берта ёкнуло сердце: вдруг почему-то показалось, что сейчас, буквально ещё шаг – и обрыв. Но нет. Большая поляна перешла в пологий травянистый берег. Довольно широкая и медленная равнинная река чинно несла тёмную воду, похлюпывая в камышах мелкой волной.
– Хорошо-то как, божечки! – завопила Айрин, шлёпаясь в густую, едва начавшую желтеть траву. – Задрал меня уже твой лес, Берти!
Берт, улыбаясь, сел рядом с ней. В лесу ему было надёжнее, хотя последний суточный переход дался трудно. В лесу он забывал, что тело – чужое, ущербное, непослушное. Не думал об этом. Лесу что гел, что человек, что птаха малая – одна цена. Он всех прокормит и приютит, царственно не заметив расходов, но неосторожного погубит с таким же равнодушием.
Зато Айрин так радовалась…
– По воде звук хорошо расходится, – сказал Берт. – Давай потише, а?
– Параноик хренов, – фыркнула Айрин, гибко потягиваясь. – Нету тут никого. Жаб разве что распугаю. Не знаю как ты, а я – купаться. Неделю не мылась, коростой уже заросла вообще по брови.
Она вскочила на ноги, будто совсем не устала, потянула с себя верхнюю толстую рубаху.
– Не подглядывай, – сказала, не оборачиваясь.
Берт покраснел и быстро отвернулся.
– Или подглядывай, – хихикнула Айрин. – Мне пофигу. Я-то у тебя всё видела.
Берт слышал, как сброшенная одежда шуршит по траве. Голову словно магнитом тянуло в ту сторону. Не удержался, обернулся. Успел увидеть блеск влажной от пота смуглой кожи, удивительно гармоничную линию изгиба женского бока и хитрый, весёлый взгляд карих глаз поверх плеча. Айрин тоже обернулась, чтобы проверить – подглядывает или нет.
Айрин откровенно захохотала без всякого смущения, а Берт уткнул лицо в ладони, давясь стыдом и смехом. Девушка с визгом – куда там потише! – вбежала в воду, так что брызги долетели до Берта.
Берт чувствовал, как горят щёки, и – невероятное счастье. Может, он действительно параноик, и надо расслабиться, пока они одни в этом прекрасном мире.
Да, и не забыть нанести на карту последний переход и реку.
*
Мир улыбался самым приветливым образом. Речная, в меру прохладная вода смыла с Берта усталость и пыль, солнце согрело и высушило. Похлёбка из грибов, сушёного мяса и дикой моркови, обнаруженной тут же, на поляне, удалась. Берт гордился: взятые из посёлка припасы расходовались медленно, поскольку он, бывший гел, всегда находил что-нибудь съедобное в живой природе. Выучился-таки, не забыл ничего, не перепутал.
А на открытом пространстве и без лишних глаз наконец-то можно заняться делом.
– Это что за хрень? – Айрин бесцеремонно ткнула пальцем в уже собранный медный обод.
– Этой хренью мы ночью проверим, где находимся и куда движемся, – рассеянно ответил Берт, отводя её руку. – Древний прибор, надёжный, как каменный молоток. Астролябия называется.
Она присвистнула не то восхищённо, не то недоверчиво.
– А что, компаса мало? И Стёпиного индикатора?
– Мало, – вздохнул Берт. – Не то. Перед тем, как извести детали на сигнализацию, Стас и Гриша провели для меня кое-какие замеры, но честно предупредили, что точности приборов не хватит для однозначного ответа на мой вопрос.
– А что ты спрашивал? – Она села совсем рядом, блестя любопытными глазами.
– Паола – это Земля или нет. Астролябия, по идее, должна знать больше. По звёздному небу мы узнаем место и время. Судя по характеру флоры и фауны, это северное полушарие. Проекция лапок вот этого паучка на вот этот блин покажет… Да что за чёрт?..
Астролябия не собиралась. Отсутствовала половинка круговой шкалы с точной разметкой градусов, без которой вся конструкция упорно не желала складываться в единое целое.
Окончательно убедившись, что нужная деталь таки отсутствует, Берт вытряхнул свой вещмешок прямо на землю. Переворошил всё наличное барахло дважды, хотя солидный шмат металла – это не конфетный фантик и не иголка, не пропустишь и с одного раза.
Айрин принимала живейшее участие в поисках, то есть исправно путалась под руками.
– Да святые ж ёжики! – застонал Берт, от отчаянья встряхивая явно не содержащий меди свитер. – Куда эта штука могла…
Из свитера вылетел свёрнутый уголком лист бумаги. Айрин подхватила его на лету.
– «Привет, Берти, – с выражением прочитала, развернув. Берт не успел и моргнуть. – Это письмо ты найдёшь уже на Паоле, да и то, думаю, не сразу…» Это что, от твоей девчонки? – Она скользнула взглядом в низ послания. – Да нет, какой-то Пети подписался. Он что, твой…
Пети?! Берт опомнился и выхватил листок из рук подруги.
– А тебя не учили, что чужие письма читать неприлично?! – рявкнул. Больше от недоумения разорался, но вышло зло.
– Прости, – сказала Айрин и неожиданно покраснела.
Но прекрасный день уже успел испортиться. Бесполезные медяшки Берт запустил в кусты – не таскать же на горбу дурную тяжесть. Письмо при Айрин читать не хотел, сердился на неё и на Пети с его идиотской конспирацией.
– Да Земля это, – примирительно пробормотала Айрин и положила ладонь на рукав Бертовой рубашки. – Всё же знакомое, ты ж любому кустику название знаешь…
Берт передёрнул спиной, как недовольный кот, и отошёл к кромке воды. Но Айрин и не думала отставать. Не коснулась, а обняла за талию, прижалась к боку, извиняясь ещё и так.
– А может, и не Земля, – негромко сказала. – Стёпа говорил, что Грааль – это источник невероятной, просто-таки зашибенской силы. Кто его найдёт, сможет всё. Совсем всё. Там, где я жила, такого точно не было, иначе Стёпа бы нашёл обязательно.
– Он хочет власти над миром? – скептически задрал бровь Берт.
– Нет. Только свободы. Для себя и для меня.
Берт обхватил её плечи – надёжные, человеческие плечи, которые так или иначе придётся оставить.
– Пети – мой друг. Он был рядом, когда мне было очень плохо. Если в письме он о чём-то просит, то я постараюсь это сделать, даже если не существует никакого Грааля.
– Я с тобой, Берт. Грааль есть. Стёпа…
Берт зажал ей рот ладонью, не желая больше слушать про Стёпочку, и немедленно же за эту ладонь был укушен.
За следующие три минуты они успели немножко подраться (понарошку) и помириться (по-настоящему).
А потом они увидели Рыцаря, и о письме Берт забыл до утра.
Глава 12. К вопросу о равновесии сил
Идет к нему каждый, кому в этом мире досталось,
Кому от обид и от горестей невмоготу.
Он тонкой наждачною шкуркою снимет усталость
И бережно сложит надежду, и склеит мечту.
Приносят к нему ни на что не похожие части,
Приносят, и плачут, и все же с надеждой глядят,
И клеит из этих обломков он новое счастье,
Ворча добродушно заказчику: «Сам виноват!..» Игорь Жук
Гелио
Старая картина больше уродовала кабинет, чем украшала, но Габриэль предпочитал не слышать намёков посетителей. И откровенное фырканье тоже пропускал мимо ушей. Ему было необходимо видеть её каждый день.
На картине были нарисованы гел и йорн, но не настоящие.
Пародии.
Ряженые.
Два человека или ифера изображали гела и йорна. Они сражались на мечах слишком больших и толстых, чтобы быть настоящими. Ряженый в гела оделся в белый хитон, навязал на спину куцые белые крылышки, а на голову напялил странную конструкцию: к обручу крепился ещё один, потолще, выкрашенный золотой краской. Если смотреть издали и чуть прищурившись, то могло показаться, что золотой обруч парит над кудрявой головой. Тот, кто представлял йорна, затянулся в чёрное трико от шеи да пяток, а что не влезло в трико – кое-как вымазал сажей. Разумеется, на его голове торчали витые рожки, не то приклеенные к чёрным жёстким кудлам, не то пришпиленные таким же, как у псевдогела, обручем. Крыльев у «йорна» не наблюдалось, зато болтался привязанный к поясу верёвочный хвост. С кисточкой.
Мастерство художника вызывало некоторые сомнения, поскольку имелись вопросы к анатомии и перспективе. Но ему удалось передать выражение смертельной скуки на лицах обоих актёров.
Габриэль знал картину до последнего мазка, но всё равно пристально созерцал каждый день не менее пяти минут. Ритуалу было много лет. Гораздо больше, чем большинству живущих ныне гелов.
Сегодняшний день исключением не стал. Покачиваясь с пятки на мысок, начальник разведки Гелио созерцал ненастоящий бой, пыльные кулисы и дощатый настил нарисованной сцены.
По истечении обязательных пяти минут Габриэль включил коммуникатор, проверил систему тройной защиты канала связи, сходил к двери, проверив и там, и наконец-то набрал код.
– Приветствую владетельного Клео, – сказал он возникшей на экране рогатой, сине-чёрно-фиолетовой башке.
– Тебе тоже сдохнуть поскорее, Габи, – буркнул владетельный йорн. Его налобные чешуйки топорщились, что соответствовало наморщенному носу.
– Думаю, не дождётесь, – приветливо отозвался Габриэль. Он знал, что его голос неприятен слуху гелов, но слух йорнов эти частоты почти травмировали. – Вам есть, что рассказать по делу?
– Херня полная ваши теории, – рыкнул Клео. – Бьянка мертва. Но её маячок горел гораздо дольше остальных, так что продолжаем работать в том направлении.
К некоторой непоследовательности собеседника Габриэль давно привык, поэтому лишних вопросов задавать не стал. Только необходимый:
– А она успела?..
– Я тебе что, всевидящий? Она своё дело знает… знала, но гарантий не дам.
Габриэлю стоило труда не помянуть святых ёжиков. Но Клео нет смысла врать. Вроде бы. В любом случае, его слова проверить пока невозможно.
– Ладно, – сказал он, стараясь скрипеть посильнее и с удовольствием наблюдая, как Клео кривится почти по-человечески, – перейдём к проблемам мелким, но насущным.
***
Авессалом стар.
У гелов не считается дурным тоном спрашивать о возрасте, но Аве честно не помнит. Тысяча лет? Тысяча сто?.. Он самый старый гел на Гелио. Его называют Авессаломом-старшим, и второго такого нет.
Ум старого гела остёр, опыт бесценен, но на поддержание изношенного тела требуется много энергии. У Аве огромные крылья – до самой земли. Даже на лицо вживили перья: если не присматриваться, то на бороду похоже. Ему трудно ходить, но к двери подошёл сам, не использовал дистанционное управление дома.
– Проходи, шалопай, – ухмыльнулся Авессалом, пропуская Пети на широкую, залитую тёмно-розовым светом заходящего солнца веранду. – Рад тебя видеть. Я присяду, а ты сделай нам чай.
Он неторопливо опустился в плетёное кресло, застеленное шерстяным пледом. Пети знал, что стоять старику тоже непросто. Чай – это традиция, как и слова:
– Хоть кто-то в этом сраном городе умеет заваривать чай.
Они чаёвничали, болтая о пустяках. Только здесь Пети хоть на время переставали грызть тревога и неуверенность. Рядом с Авессаломом он чувствовал себя ребёнком, вечным учеником. По большому счёту, ему было плевать на уникальный опыт и колоссальные знания. Он просто любил старика с перьями на лице.
– Крыло покажи, – потребовал Аве после третьей чашки.
Пети покорно повернулся спиной и встал на колени рядом с креслом, чтобы учителю было удобно рассматривать.
Чуткие пальцы ощупали обрубок, перебрали мелкие перья. Что-то там подвигали. Пети мысленно поморщился: неприятно.
– Медленно, – недовольно сказал Аве. – Может, попробуем всё-таки подправить на уровне поглубже?.. Нет, страшно. Я уже говорил, что ты дурак, Пети?
Пети поднялся, отряхнул одежду.
– Говорил, – подтвердил охотно. – Если не ошибаюсь, сорок два раза, считая с этим.
Аве рассмеялся.
– Вся надежда на твоего Берта. Ты уверен, что он не струсит?
Пети прикусил губу. Он больше не пытался скрыть от старика тревогу.
– Он не струсит, Аве. Тот тест… я не говорил даже тебе… приспособляемость, интуиция и скорость реакции – не главное. Чувство долга и готовность к самопожертвованию. Ради этого, понимаешь?
– Умно, – кивнул Авессалом. – И?
– И теперь я боюсь, что чересчур не струсит.
Старик, кряхтя, потянулся за чайником – тот висел на подставке над огоньком свечи, грел пузатые бока. Тонкий аромат кедрового масла расходился от язычка пламени почти осязаемыми струйками.
– Если чувство долга, то не бойся, – сказал старик, грея ладони о круглобокую чашку – младшую сестрицу чайника. – Оно не даст ему погибнуть по-глупому. А прочее – судьба.
*
Хрустальный ночной воздух чуть подрагивал от звуков близкого леса. Дом Аве – на самом его краю. Город был отсюда виден, но далеко – россыпью притушенных искр. Смутный желтоватый свет пятнал стволы вековых сосен слева от декоративной ограды. Пети старался не смотреть налево. Там, совсем рядом, в чистом просторном доме, ходили живые мёртвые гелы. И он ничем не мог им помочь. Хотелось верить, что – пока.
Жертвы «симптома четвёртого греха» мало спят, им ничего не интересно, ничего не нужно. Бесцельно ходят или неподвижно сидят, забывают вовремя пить, орут, как резаные, если пытаться вывести их за порог больницы-пансионата. Им страшно снаружи, им хочется спрятаться от всего, а в первую очередь – от каких-либо решений, даже самых пустяковых. Выбор – чай или кофе? – может вызвать тяжелейшую истерику.
Сначала специалисты говорили, что это какой-то новый вид депрессии – откуда и пошло название синдрома. Потом уверяли, что это неведомый гормональный сбой, потом на очереди был скрытый генный дефект, неизвестный вирус, чёрт с помелом в ступе… Потом заметили, что мозг «четвёртых» меняется. Не отмирает, как решили было с перепугу, а меняется. Привычные уже симптомы оказались всего лишь первым этапом.
«Это не новая ступень эволюции, – сказал Авессалом-старший год назад. – Не слушай тех болтунов. Это деградация. Перерождение. Стремительное и едва ли обратимое. Процент «четвёртых» небольшой, но растёт с каждым годом и тенденции к снижению и даже к стабилизации нет. Пока рост линейный, но, боюсь, это только первый участок экспоненциальной кривой».
А сегодня еле выговорил перед прощанием: «Кажется, собрать их под одной крышей было большой ошибкой. В коллективе процесс перерождения идёт быстрее. Третьего дня мне доложили, что они опять гудели. Как и в первый раз, все одновременно и без видимой причины. Это рой, ты был прав. Ты мой последний и лучший ученик, Пети. Мы не должны допустить этого любой ценой».
Пети прибавил шаг, сосредоточившись на дыхании. Вечерняя свежесть и смолистый запах сосен делали воздух изысканным лакомством.
Последняя ветка, в которой он был ангелом и врачом муниципальной клиники, научила его ценить возможность просто дышать без хрипа. Жуткое было место. Пыль и боль, вот чего было там в избытке, а остального не хватало решительно. Ветка стремительно засыхала, и дежурные гелы спешно вытягивали остатки ещё на что-то годных ресурсов. Повседневный, бытовой кошмар въелся в Пети до костей. Невозможность выйти на улицу без респиратора. Дешёвый препарат йода к каждому завтраку: иллюзия борьбы с радиацией. Серые лица, жидкие волосы, синие тени под глазами, дикая детская смертность и, что самое страшное, принятие всего этого как единственной формы существования. Нормально, а чё там? Все так живут. Они не понимали, не знали, как может быть иначе. Бесконечные опухоли, с которыми к нему приходили, считались почти нормой. А что такого? У всех есть. А если нет, то, значит, не нашли пока. Особенно запомнилась юная девушка, почти ребёнок, у которой саркома выдавила глаз. Девчушка пришла, улыбаясь чуть виновато, и сказала, что до недавнего было ничего, нормально, а вдруг начало болеть. И пахнет как-то не очень, её парню не нравится. Пети считал, что неплохо обтесался, но был потрясён. Опухоль уже начала разлагаться, она не могла раньше не болеть. Сделал полный осмотр. Вместо желудка УЗИ показало какой-то дуршлаг. «А, это у меня с детства, – безмятежно сказала девочка. – Я привыкла. Ну ладно, поболит, если съешь не то, ну кровью посрёшь иногда. Привыкла». Фоновый уровень её привычной, ежедневной боли почти не изменился, когда саркома кинулась в рост и пустила метастазы. Организм начал подавать тревожные сигналы, скорее, от безнадёги. Всё, что Пети тогда смог сделать – отключить болевые рецепторы. «Ты довольно скоро умрёшь, – честно предупредил он. – Но болеть точно не будет. Держи специальный пластырь, заклеивай это безобразие, он заодно и запах уберёт». Девочка заклеила, радостно и искренне поблагодарила «классного доктора» и побежала на свидание к своему обонятельно чуткому парню. Почти полетела. Впервые за семнадцать лет у неё ничего не болело, а смерть… К её близости девочка тоже привыкла. Не сегодня же!
Глядя ей вслед, Пети окончательно решил, что вернётся в Гелио и попробует что-то изменить там, в золотом и голубом городе солнца. К тому времени он вполне сознавал, насколько гелы зависимы от ветвей Древа, но смотреть, как гибнет такая удивительная любовь к жизни, уже не мог. В тот день он принял ещё двадцать с чем-то пациентов. Тогда он ещё не вполне понимал, с чем имеет дело. Он и сейчас не всё понимал.
Дорога ровная, гладкая, со слабой подсветкой обочин – в Гелио других нет. В городе, особенно в центре, много дорог-траволаторов, но кому они нужны на окраине? Если лень идти или надо быстро, то берут кар. Пети было некуда спешить, а раздумьям ходьба способствует. Вот и шагал, привычно и размеренно, стараясь не гнуть спину под неравномерной тяжестью. Не отвлекаясь от невесёлых мыслей, сам не заметил, как пересёк черту города, машинально ступил на движущуюся ленту проспекта Звёздного Сияния. Ему ехать – почти в самый тупик линии. Хотя и не рекомендуется техникой безопасности, шёл по траволатору, с тоской понимая, что увидит тёмные окна своего пустого дома быстрее, чем мог бы, но не замедляясь.
Он спрыгнул с проспекта чуть дальше, проехав-пройдя лишние двадцать метров, и это спасло ему жизнь. Если бы соскочил вовремя, то прошёл бы между символическими столбиками ограды прямо, а не наискось, и натянутая тончайшая нить коснулась бы его груди напротив сердца, а не правого плеча. Человеку хватило бы и того, но Пети был всё-таки гелом.
Мощный электрический разряд швырнул его на землю. Руку скрутила судорога – от основания крыла до кончиков пальцев, – а потом он просто перестал её чувствовать. Холодная режущая боль ударила в рёбра и срикошетила по глазам, погасив тёплое свечение фонарей.
«Случайность, поломка энергоконтура дома, лежи спокойно, сейчас примчатся дежурные из обеспечения города», – шепнул гел в голове.
«Беги, идиот!» – рявкнул ангел.
Ангел победил по очкам. Ослеплённый, теперь уже не только однокрылый, но и однорукий, Пети перекатился на левый бок, чувствуя кожей очень горячее совсем рядом. Вонь горелого. Перья. Это воняют его горелые перья. Он оттолкнулся от раскалённой земли, вскочил на ноги. Направление потерял. К дому, от дома? Он побежал… поковылял наугад, лишь бы прочь от источника жара.
Слишком медленно. Вторая вспышка его добьёт.
Пети был на двух человеческих войнах, в него целились, в первый раз из ружья, второй – из автомата, он знал ощущение направленной смерти.
Не успеет. До последнего выстрела ещё пара секунд, на перезарядку, можно сделать только шаг или два, но останавливаться нельзя.
Непроглядная тьма сменилась пляской разноцветных пятен. Кажется, зрение возвращалось.
А вдруг…
Препятствие возникло неожиданно, Пети мог поклясться: хотя бы на шаг впереди должно быть чисто. Он ударился всем телом обо что-то твёрдое, потерял равновесие, но не упал, втиснутый в неизвестное препятствие неизвестной же силой. Потом его почти расплющило, и какое-то время он ничего не помнил.
*
– Ушёл, скотина такая, – хмуро сказал чубатый Василь, отряхивая на пороге чёрные от земли руки. – У него кар стоял метров за двадцать до твоего забора. Я нашёл след.
– Надо было не возиться со мной, а сразу… догонять… – хрипло проворчал Пети, медленно и осторожно укладываясь обратно на ложе, которое ни один приличный гел не назвал бы кроватью, хотя это была именно она.
Несмотря на замедленную регенерацию, видел Пети уже нормально, а к ушибленной разрядом руке постепенно возвращалась чувствительность. Армейцы не сильны в целительстве, но первую помощь оказывают чётко. Ну а дальше Пети уже сам.
