Текст книги "Остаточная деформация [СИ]"
Автор книги: Катерина Терешкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Почему Пети не обращал на это внимания раньше?! Ведь даже Здание окружала традиционная символическая оградка, хотя для гипотетических йорнских шпионов оно гораздо более интересный объект, чем какие-то казармы. Краешек державного страха проступил из залитой водой темноты. Иррационального страха перед порождениями другого, ещё большего страха. Вещи, настолько не вяжущиеся с золотистой лазурью Гелио, что и ангелу трудно их увидеть, глядя в упор.
С треском ударила молния, которой явно надоело копаться в туче. Острый холодный свет вырвал из мокрого мрака абрисы стриженых кубами кустов вдоль дороги, облил небесным молоком брошенный у обочины кар. И ярко осветил фигуру гела – прямо на их пути, шагах в пятидесяти впереди. Гел не прятал лица, только отдельные пряди волос налипли, и Пети узнал Гавриила.
– Дьявол, – прошептал Дани. – Йорнский дьявол.
Грохотнуло вдалеке, зато следующая молния – электрический белый трезубец – шарахнула немедленно, и за спинами беглецов устойчиво засветилось. Обернуться посмотреть на источник Пети не решился.
Габи приближался. Старина Габи, Повелитель мух, объект для глупых шуточек всего Здания, да и за его пределами. Пёр прямо на них, и надо было что-то делать, хотя бы…
– Привет, Габ! – крикнул Пети как можно беззаботнее. – Мы тут решили прогуляться, ты с нами?
Вместо ответа Габриэль разинул рот на какую-то невероятную, неестественную ширину и из этой бездонной пасти вырвалось нечто, что Пети потом назвал «комом твёрдого звука». С горизонтом случилась какая-то хрень, кубические кусты свернулись в спирали и взмыли вверх, вместе с донельзя удивлённым таким поворотом дождём. Самого Пети размазало по асфалиту, и оставалось удивляться, как он ухитряется что-то видеть и слышать. Дани превратился в, ёжик заешь, машину, он ревел маралом и резал крыльями измятую плоть пространства, не давая врагу приблизится к ним хоть на шаг. Грохот ливня, вой псевдостали, притихшие в испуге молнии и катящийся от Габриэля очередной убийственный шар неведомой силы. Расходящиеся круги вибраций по воздуху, по стоячей в воздухе воде, по земле и телу распластанного ангела…
Мощная длань подцепила за крыло, рванула вверх.
– Бегом, салага, йорн тебя забодай!
Даниил не сказал, что ничего больше не может сделать, и так понятно. Но нового удара не было. Нападавший тоже выдохся – Иерихонская труба, которую он сотворил из собственного горла, должна дорогого стоить. Пети успел оглянуться: Габриэль стоял на четвереньках, его бока тяжело ходили, как у загнанного коня, обвисшие крылья колыхались в том же ритме.
– Чуток достал гада, – прорычал Даниил, – надо обратно, в укрепления…
– Нет! – У Пети получился сдавленный, свистящий хрип. – Нельзя! К Трещине, только туда. Это война, Дани, и нам не победить в лоб…
Дани думал ровно секунду, коротко кивнул, и они побежали к Зданию, обходя Гавриила по широкой дуге. Они бежали наперегонки со смертью и временем, и обоим было не привыкать.
Глава 18. Божий страх
Тенью души – скрип колёсного обода;
снится дорога-паршивка.
Ошибка считать себя богом без повода.
С поводом – тоже ошибка.
Паола
Берт так и не понял, как смог проглотить сваренную Джеком похлёбку. Заливал в глотку ложку за ложкой, как давным-давно, в прошлой жизни, когда приучал себя есть. Не понимая вкуса, борясь с отвращением, просто зная, что иначе не выжить.
– Вот и молодец, – проворковала Айрин, отбирая у него миску, – вот умничка.
Кажется, он её напугал.
Остальные, пробежавшие долгий путь по едва заметным следам искателей Грааля, – приятели-физики, Майкл, Джек и Соня – просто удивились, не ожидали такой прыти от Берти-размазни. Возможно, зауважали.
Берт судорожно сглотнул, подавляя стремление похлёбки вновь увидеть белый свет.
– Мы бы ваньше собфались, – не слишком внятно говорил ясноглазый Гриша, с аппетитом подбирая остатки своей порции крупяника хлебной коркой, – но пвифлось пововиться в пофёлке. – Он не без сожаления облизал ложку. – Я ж говорил, что и сигналке кранты, и забору. Сарай спалили… ну и так, по мелочи. Сигналку восстановили, забор кое-как, а потом Джек засёк, что шайка околачивается неподалёку, и нас Сэм погнал вас догонять. Или встречать.
Стас качнул тяжёлой башкой. Свою похлёбку он всосал секунд за пять.
– Ну, с конячкой ещё быстрее почините, – сказала Айрин, изо всех сил старавшаяся излучать бодрость и оптимизм. Получалось не очень. История о нападении йорнов на посёлок была бы угнетающей и без оглядки на всё остальное, а без оглядки тоже не получалось. – А Лизка новой зверушке как обрадуется!
Улыбка истаяла на Гришином фарфоровом лице.
– Убили Бетси, – буркнул Стас. – Йорн хребет сломал.
Айрин уронила миску. Наверное, сильно напрягла больную руку, когда палила из самострела, теперь вот плоховато работает.
– Земля ей пухом, – непонятно для Берта сказала она.
Земля – отнюдь не пуховая, даже не та влажная и мягкая, которую три дня назад копал Берт – приняла сегодня семь человеческих тел. Троих зарубил он сам, одного застрелила Айрин, остальных прикончила спасательная экспедиция. Ещё двое, крепко помятые, убежали в лес. Берт был им за это почти благодарен.
У одного из мертвецов, в котором Соня опознала Ллойда, на шее висело ожерелье из засушенных человеческих ушей, одно – с металлической серьгой в форме слезинки. Они были сволочами, отбросами, гнилью во всех ветвях, они не могли бы жить в общине, не разрушив её изнутри. Они бы убили их с Айрин – ради оружия, коня, лекарств из аптечки, целой одежды, ради того, что просто представилась такая возможность. Из последних соображений отказники бы мучили и насиловали их – ещё живых или уже мёртвых, этим не очень важно, сказал Джек, ещё тогда, провожая в дорогу. Он коротко, сухо и ёмко описал труп женщины из посёлка, которая забрела слишком далеко в лес. «Кроме этого, не хватало нескольких кусков мяса. Самых сочных, если так можно сказать. Уже октябрь был, в холода эти твари вечно голодные».
Они были людьми, вынужденными выживать, как звери, и в разгар лета дрожать от ужаса перед приближающейся зимой.
«Опаснее всего, – поучал инструктор Дани, – считать сапиенсами всех эректусов подряд. Поэтому при любом подозрительном действии стреляй на поражение. Может, ошибёшься, конечно, но точно выживешь».
– Они уже не были людьми. – Как всегда, Айрин подслушала его мысли.
Берт без удивления кивнул. Он знал статистику Паолы – среди разведчиков с Гелио был небольшой, но постоянный процент преступников, которым больше некуда бежать. А йорны едва ли разборчивее.
Если бы от этого становилось легче…
Айрин пощупала сохнущую над костром рубашку Берта. Конечно, отстирать столько крови в крошечном родничке, да в полторы руки нереально, но она сделала что могла. Перевязать плечо получилось гораздо лучше.
– Ещё часик – и можно ехать, – сообщила. – Берти, мы ведь поможем ребятам отстроиться? Или тебе срочно-срочно надо обратно?
Прятать самострел после того, как Айрин прожгла дыру в здоровенном, татуированном с ног до головы детине, не имело смысла. На удивление, их никто не осудил за сокрытие такой мощной штуки, хотя с ней община теоретически могла бы отбиться от йорнов с меньшими потерями. В конце концов, право частной собственности свято, а путешествовать новенькие собирались не по газону перед домом – поди знай, кому нужнее. Берт пообещал оставить оружие в посёлке и научить им пользоваться, если им с Айрин удастся покинуть Паолу.
Берт и Айрин честно показали посельчанам Грааль, хотя и приврали насчёт способа его обнаружения. Сказали, что искали совершенно другое, ориентируясь на неверную информацию, а у подножия горы просто решили переночевать. А тут Рыцарь со своими претензиями к осквернителям святыни. От него-то, умирающего, и узнали о том, что «источник невероятной силы» – всего лишь пещера в скале, освящённая фанатизмом своего охранника.
На экскурсию ушло полдня. Ребята были разочарованы, особенно Гриша и Джек, бог весть каких чудес ожидавшие. Самострел их немного утешил.
*
«Я, Бертран из Анжу, воин Господень, в лето от рождества Христова одна тысяча триста семьдесят второго покинул родные земли, дабы служить Господу нашему. Будучи смертельно ранен при Ла-Рошели, исцелён небесной благодатью. Страшная рана на спине закрылась бесследно, повинуясь рукам самого архангела Гавриила, который и приставил меня впоследствии бессменным стражем Грааля. Архангел воистину прекрасен, могуч и осиян, ему подвластны прочие ангелы. Он поведал мне, что Грааль – се врата в древний град Бабилон, коий стремятся уничтожить посланники самого сатаны. Если сбудутся злокозненные замыслы, то небо упадёт на землю, и мира не станет. Сказал Гавриил, что только самому храброму воину всех времён доверил он эту великую честь. Воистину он так сказал. Я принёс клятву верности на крови и не отступлюсь от неё до последнего вздоха.
Делаю эти пометки в надежде, что мой преемник догадается прочесть их и вдохновится моим примером на безупречную службу. Посланники же сатаны не посмеют даже взять святую книгу в свои мерзкие клешни.
Я, Бертран из Анжу, видел Царствие Небесное своими глазами и знаю, куда вернусь, когда исполню долг до конца».
*
– Небо упадёт на землю! – возмущённо прошептала Айрин. Они отошли от компании недалеко, так что приходилось понижать голоса. – Хрень какая-то. Мне… мне это не нравится, Берти. Я не хочу вертаться, пока не пойму, в чём соль.
Небо уже налилось разведёнными чернилами глубоких сумерек, но падать вроде бы не собиралось. Ужин варила Соня, остальные экспедиторы готовились ко сну: всё-таки решили выходить с утра, нормально отдохнув после марш-броска и славной драки.
– Какое именно «это» тебе не нравится? – решил уточнить Берт. – Сам я уже не знаю, из чего выбирать.
– Что йорны шли убивать, что их было двое, что гелы что-то важное знают о Граале, и Вавилон тоже не нравится!
Для одного «это» было многовато, но Берт решил не заострять. Правда, не удержался от шпильки:
– А мне не нравится, что твой Стёпочка знает о Граале не меньше, чем гелы, хотя он человек.
Ожидаемой бури не последовало.
– Он ифер, – сказала Айрин отстранённо. – И его… наша ветка скоро схлопнется. Он это вычислил, почти как Сэмов папа. А я совсем перестала понимать, как та дыра в горе нам поможет, даже если она как-то ведёт в Вавилон.
Берт всё-таки обнял её – независимую женщину, которая любит другого. Замирая от абсолютного счастья, почувствовал встречное движение: Айрин зарылась носом ему в шею.
– Мы попробуем разобраться, Айри, – сказал он, дыша запахом её волос. – Если надо – и в Вавилон сходим.
Она отстранилась.
– Заживает на тебе, Берт, как на собаке, аж завидки берут. Тебе, как я погляжу, руки распускать уже не больно. А я что-то устала, пойду прилягу, наверное.
Она ушла к костру, а Берт, вместо того, чтобы броситься следом, торопливо поддёрнул рукав футболки, стащил к локтю повязку. На месте довольно глубокого пореза на бицепсе, оставленного дурацким оружием невезучего изгоя, остался только розовый, почти гладкий шрам. На повязке в нескольких местах темнели пятна засохшей крови, а одно из них ещё не успело толком затвердеть. Так не… так не бывает. Не бы…
– Берт! – заорал от костра Гриша. – Что ты там сидишь впотьмах, как филин? Кулеш готов!
Впотьмах. Берт, дрожа, схватился за ствол дерева. Святые ёжики. Он же прекрасно видит и кровь, и шрам, и рисунок древесной коры, и даже волоски на предплечье. Мало того, он чувствует движение потоков жизненных сил глубоко в стволе дерева, слышит, как ворочается в мягкой перидерме жучок, ощущает тепло костра… Берт мог бы заметить изменения раньше, но гелом он был гораздо дольше, чем человеком, а для гела всё это естественно…
Что он орал, когда скакал с мечом?
Не вспомнить.
Есть ли вероятность, что воспроизвёл заученную до автоматизма вокабуляцию и инициировал первую стадию возвращения в исходный облик?
Да почти сто процентов в данных обстоятельствах.
– Только этого не хватало!.. – беззвучно простонал он. Паника приближалась, как чёрные крылья из навязчивого сна (после того, как раскроил голову рыцарю, Берт перестал называть эти сны кошмарами).
Восстановление поля и части энергоструктур.
Как теперь себя вести, чтобы не выдать вот это всё?! Проблема затмила все предыдущие.
– Берт, ну где ты застрял? – Это уже Айрин.
– Иду! – каркнул несчастный, тщетно пытаясь успокоиться. – Сейчас!
Ему надо что-то придумать, как-то спланировать…
Стоп.
Пока он не инициирует второй этап – а это очень большое сознательное усилие, случайно не получится, исключено, – внешне ничего не заметно. Просто следить за собой, не лезть на первый план – и всё будет нормально. Делать вид, что рука всё ещё побаливает, оценивать диапазон воспринимаемых звуковых и тепловых волн… В общем, прижмёт – выкрутится. Не в первый раз.
Берт глубоко вдохнул, отклеился от лиственницы и побрёл к компании.
*
Он напросился на первую смену дежурства. Совершенно правдиво заявил, что всё равно не сможет заснуть. Соврал, что из-за ноющей раны. В целом прокатило, даже Айрин не цеплялась. Хотя она так устала, что проглотила бы и откровенную ложь.
Люди спали чуть в стороне, завернувшись кто во что. Майкл так и вовсе на заворачивался: похрапывал, раскинув руки, на куче лапника. Лес дышал обманчивым ночным покоем, который так любил Берт. Ещё вчера полуслепой, глуховатый и бесчувственный, он наслаждался одному ему доступным биением скрытой жизни – и пытался поймать в обретённом потоке информации ускользающее воспоминание…
Рывком обернулся на еле слышный шорох, вскидывая самострел. Стас замер и ухмыльнулся – свои, мол.
– Хороший слух, – сказал он, подсаживаясь рядом. – Обычно меня трудно поймать на подходе.
– Тихо просто, – виновато отозвался Берт. – И тревожно как-то.
– Ллойд мёртв, – напомнил Стас. – Без вожака они ничто. Отдохнём какое-то время. Потом будет ещё кто-то, обязательно. Регулярно заводилы появляются, слава богу, нечасто. Зандер, покоя его душе, рассказывал, что лет пятнадцать или что-то около того назад был некий Саймон Усатый, который тоже сумел сколотить шваль в банду. Тоже громила – косая сажень в плечах. Натерпелись тогда от их выходок…
– Этого Саймона отец Сэма придумал, как убить?
– Нет, тогда община была гораздо слабее. Отогнать дикарей подальше – про большее и не мечтали. Зимой Усатого пришибли свои же. Он обещал, что зиму они проживут сытно, но прообещался, видать.
Берт подумал, что в ту зиму банда, прикончившая мясистого вожака, какое-то время, безусловно, не голодала – и отстранённо удивился собственному цинизму. Но задавать вопросы ему свежеобретённый цинизм не помешал.
– А за что вы выгнали Ллойда?
Стас так редко проявлял желание пообщаться, что грех не воспользоваться. Тем более Берта давно интересовал этот сильный и явно незаурядный человек.
– Он… – после недолгого жевания губы отозвался Стас, – хотел быть богом. Пусть маленьким, но богом. Считал, что имеет на то основания. Вот, стал для этих. Карал и миловал. Они ему разве что ботинки языками не мыли. Ллойду именно такое нравилось, а в общине-то хрен бы он такое получил. Вообще всякий в жизни получает, что хочет.
– Если знает, чего хочет, – вздохнул Берт. Последняя сентенция звучала как минимум спорно, но он боялся возражением спугнуть откровенность.
Стас медленно кивнул.
– Именно. Если знает и если готов платить за полученное.
– А ты? Ты знаешь?
– Знаю. – Физик, не моргая, смотрел в огонь. – Я получил. Я заплатил и буду платить сколько надо.
Берт терпеливо ждал, и не напрасно.
– Ты странный, Берт. Реально странный. Умеешь спрашивать, умеешь слушать, умеешь молчать, эмпат, чистоплюй и убиваешь без колебаний. Гришка вот убивать не умеет, а ты умеешь. Хотел бы я знать, чего ты хочешь от жизни.
– Ещё не понял, – серьёзно ответил Берт. – То есть одно знаю, но вряд ли получу, даже если отдам всё.
Стас дёрнул губой.
– Если ты про девчонку, то получишь. Уже, считай, получил.
Берт почувствовал, как краснеет. Неужели вот так всё на виду?!
– Я…
– Ага, прямо на лбу большими буквами, – уже не пряча ухмылку, подтвердил Стас. – Но есть ещё что-то, верно?
– Верно, – выдохнул Берт. – И это как раз то, чего не пойму пока. Знаю, что нужно, что должен, но не знаю, хочется ли мне этого. – И выпалил, краснея ещё больше: – А Айрин всё равно любит другого.
– Не любит, не волнуйся. Кто-то стал для неё богом, но это не любовь.
– А ты откуда…
– Слышно. Я умею слышать. Не слушать, а слышать – за словами. Иначе бы не выжил.
– Выживал – из-за гена бабли? Прости, мне Айрин разболтала, а ей Каринка.
– Я не шифруюсь. Здесь не шифруюсь. Даже ты со всей своей эмпатией, даже Гришка, никто не поймёт, что для меня значит – говорить вслух, что у меня нет этого лядского гена…
***
Проблема вылезла слишком поздно. Да, мальчик долго не говорил, но он же абсолютно всё понимал! Агнешка даже не водила Стася по врачам: подумаешь, у Бриты сын вообще в три года заговорил. Стась заговорил в два с половиной, но как… «ла-ба-ма-дай» и прочий лепет вместо нормальных связных, пусть и простых, предложений на бабли! Это второй язык может быть «ла-ба-ма» поначалу, но не бабли!..
Холодея от ужаса, Агнешка купила детскую яркую книжицу с коротенькими, знакомыми ему смешными стишками, подсунула под нос, но Стась бессмысленно водил глазами по строчкам и не хихикал. Это могло значить только одно: один шанс из ста тысяч достался именно ему.
Дисбаблия.
Индржих выслушал истерику жены молча, качнул большой головой и взял сына на руки. «Значит, будем учить», – коротко сказал. «Как – учить? Чему? Бабли?!» – взвизгнула Агнешка, заливаясь слезами. «Обыкновенно учить, Стась не один такой. Так же учить, как польский. Успокойся, Агнешка. У нас очень умный сын, он справится. И мы справимся. Только помалкивай ради бога».
«Так же». Легко сказать – так же. Раньше для дисбабликов были отдельные садики и интернаты. Теперь от них не осталось и следа.
Как научить дышать, если ученик не умеет, а учитель не знает, как не дышать? Как научить такого маленького, чтобы никто не заметил, да ещё и за ограниченное время?! Агнешка нашла кучу старых лингвистических и культурологических монографий по бабли, остались от бабушки, но они были бесполезны и ей, и Стасю.
Букварь – или что-то вроде него – написал Иржи, за месяц. Агнешка рисовала картинки на карточках, на двух языках подписывая названия – солнышко, трава, котик, дом… Вырисовывала забавные цифры, чтобы как можно раньше научить считать. Математика – это выход. Выдавала сыну обожаемый им изюм за успехи и регулярно дрожала от страха.
Больше года Стась прожил затворником, не выходя за пределы двора. Да, они переехали из городской квартиры в сельский дом. Там были большие проблемы с водой и электричеством, Индржиху приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть на работу, но отсутствие чуткоухих соседей за картонными стенами многоэтажки окупало бытовые неурядицы. Подумаешь, в городской квартире тоже воду по часам включали. А здесь солнце, воздух, свой двор, садик с розами… Соседи простодушные, верили, что у малыша нервная болезнь, и ему нельзя играть с другими детьми, пока психика не окрепнет. Агнешка даже полюбила новый образ жизни. В деревне страх давил не так сильно. Сюда почти не заходили йорны.
Стась учился быстро и охотно. Но выученные в достаточном количестве слова и фразы на бабли звучали как… выученные. Польский шёл гораздо лучше. Или Агнешке так казалось? Время-то уже поджимало. Четыре года – крайний срок для дошколки, если не отдать, то обязательно придут из ювенального надзора спрашивать, что да как. Агнешка слышала, что за каждого ущербного йорны выдавали большие премии. Но Иржи рассердился и сказал, что йорны никогда ничего не дают людям. Если такие премии есть, то выплачивает их правительство – за то, что йорны остались довольны и какое-то время никого не убьют и ничего не разрушат. Они, сказал её муж, хотят стать нашими богами, но у них пока не получается. Может быть, добавил, получится позже, когда умрут последние, кто помнит: не боги, а просто захватчики, чёртовы оккупанты.
Они ведь пришли не так давно, лет пятьдесят назад. Агнешкины мама и бабушка помнили, как это было. Мама, конечно, плохо помнила, ещё маленькой была, а бабушка даже вела записи, которые Агнешка прочла после её смерти. Остановить йорнов никто не смог. Состоялась всего лишь одна битва, о которой ходило множество слухов и сплетен, но достоверно было: йорны победили вчистую, и той битве не осталось ни одного свидетеля среди людей. Сопротивление закончилось, практически не начавшись. Остался страх.
«Жить можно, – философски пожимал плечами дед Анджей, который тоже помнил пришествие. – Хуже, чем раньше, но можно. Большинству народа до свечки, на кого работать. Крыша над головой есть, жратва есть какая-то, забухать можно, как прижмёт. Если по-умному, то можно крутиться, это рогачам до хвоста».
«Они потрошат планету, – кусая губы, говорил пан Кшиштоф, бывший школьный учитель. – Нашими же руками выкачивают всё хоть сколько-то полезное, оставляя нам крохи, лишь бы не сдохли и работали. Да, наши бывшие правительства делали то же самое, то есть переводили природные богатства в собственные, но вопрос темпа и объёмов, объёмов и темпа, Агнешка. Мы думаем, что живём, но по правде мы уже вымираем».
«Их где-то здорово уели, милая, – цедил сквозь зубы Иржи. – Дали доброго пинка. И за наш счёт они восстанавливают свои запасы и самооценку».
А ещё йорнов чрезвычайно интересовали дисбаблики. Прямо до дрожи. Сперва люди без гена бабли добровольно соглашались сотрудничать с йорнами, надеясь на какие-то льготы. Однако все очень быстро поняли, что ни один доброволец не вернулся. Может, с ними всё было в порядке, но проверять резко расхотели. Взрослые, адаптированные дисбаблики научились прятаться. А детей, как правило, вычисляли безошибочно. При мысли об этом у Агнешки начинали дрожать губы и она роняла всё подряд.
«Стась, это очень важно, – внушал Иржи сыну раз за разом, – никто не должен догадаться, что ты учил бабли по картинкам и книжке. Иначе случится большая беда. Тебя заберёт йорн, и мы больше никогда не увидимся. Поэтому молчи, если спросят непонятное. Голову наклоняй, смотри в землю и молчи. А если нельзя молчать – дерись. Так будет лучше, малыш. Я люблю тебя».
Индржих учил его драться, тренировал без поблажек, как своих ребят из секции, хотя его ребятам было по двенадцать-четырнадцать лет. Агнешка немного волновалась – не переусердствует ли? – но Стась обожал тренировки и с азартом лупасил кулачками то отцовские ладони, то отцовскую же грушу. Он, в отличие от Агнешки, ни черта не боялся.
***
– Да нормально пошло. – Стас поковырял палкой в костре, взбодрил задремавшие было угольки. – То у мамы больше перепуг был. Я знал гораздо больше, чем полагалось на мой возраст, и на бабли болтал вполне пристойно. А где не знал и не понимал – научился слышать. Драться почти не приходилось, а если и приходилось, то по другим поводам. Воспиталка в садике, может, о чём-то догадывалась, но держала догадки при себе. Школа вообще как песня. Там всё больше на польском, его ж учить надо. С математикой и физикой отлично пошло. Разряд по боксу – и вся эта гуманитарная тягомуть меня не беспокоит. Чистый технарь, как наша историчка вздыхала. Потом универ, все дела. Жил бы не хуже всех, но…
Стас замолчал, хмурил только широкие брови, заставляя извиваться складку на лбу.
– Но? – рискнул Берт.
– Но все жили хуже год от года. Даже день ото дня. Рогатые твари действительно высасывали наш мир, пан Кшиштоф оказался прав. Высосали. Топлива нет, никакого. Руды, металлы – до крупинки. Воды – остатки. В последний год, что я там был, доели последние запасы. Ну, из-за выкачки всего экосистемы полетели лебедями, земля не родила даже лебеду года три подряд, съедобная живность вымерла рекордными темпами. На протеине насекомых продержались какое-то время, но и это кончилось. Эпидемии пошли. Мама и отец… Бунты были, да срать на них йорны хотели. Все поняли, что пришлые будут сваливать, они не сильно-то и скрывали. Выгребли мир вчистую, кинув оставшихся людей подыхать от голода, холода и болезней. Но перед тем они желали выловить всех дисбабликов.
Малоподвижное лицо Стаса сморщилось страшной гримасой. На этот раз Берт не мешал ему молчать сколько надо.
– Мне было всё равно. Ни семьи, ни детей, бежать некуда – везде одно и то же. И люди. Понимаешь, Берт, не должно быть у людей такой… коровьей покорности. Без страха нельзя, но такого страха, тупого, грязного – не должно быть. Папа ошибался, они стали богами, пусть перед самым концом света. Папа ошибался вдвойне: им это абсолютно, совершенно не было нужно. В общем, собрал я в лабе одну штуковину и пошёл на фильтрацию сам, не дожидаясь вызова. Думаю, хоть одного с собой на тот свет заберу. Без смысла, я знаю. И тогда знал.
– Есть смысл, – тихо сказал Берт. Он не произнёс вслух слово «достоинство», но, должно быть, громко подумал. Стас, во всяком случае, услышал, хмыкнул.
– И Гришка так сказал. Я ещё про это подумаю – как работают головы у изнеженных хлюпиков из поздних веков.
– Как ты выжил? – Берт решил пропустить «изнеженного хлюпика» мимо ушей, чтобы не всплыл в разговоре ненароком «блажной дохляк».
– Странно выжил. Йорны, как выяснилось, тоже увидели смысл. Я ранил одного, больше ничего не вышло. Но что-то изменилось. Мне предложили выбор – сюда или как все дисбаблики. Предупредили, что здесь шансов на выживание в разы меньше. Я выбрал сюда. Сразу нашёл дурака Гришку, маюсь вот теперь.
Он улыбался в противовес словам о маете.
– Здесь – свобода?
– Да. Насколько это вообще доступно в обществе. За неё я готов платить всем, что есть. – Стас снова нахмурился, видимо, сожалея о сказанном. – Вали-ка ты спать, Берт. Уже моя смена.
Берт не стал спорить, старательно пожал плечом – здоровым, по легенде, – рухнул на спальник и вырубился, даже не вспомнив о поиске неуловимого воспоминания. Лес Паолы, небо Паолы, девочка-морок, огнедышащая башня и чёрные крылья ему, разумеется, приснились, но к подъёму он об этом тоже забыл.
Глава 19. Бывают в жизни огорчения
Любви не просят и любви не будет.
В дожде не ищут дождь, а лишь уюта.
А если так, то свиньи те же люди,
И странно, что не слышат почему-то… Веня Д ’ ркин
Гелио
Хронопорт Здания напоминал что угодно, но только не хронопорт Здания. Декорации к боевику? Больные фантазии пользователя кнофа? Весёлый дом после вечеринки по поводу обретения права одиночества?
Сотрудники двух отделов нерешительно топтались на пороге. Авессалом-старший, покряхтывая, бродил между искорёженными приборами, обходил по кромке пятна ожогов на полу. Долго смотрел на десяток перьев из псевдостали, выдранных с мясом.
Гавриил следовал за ним по пятам, всем видам выражая покорность и сожаление. Покорность была показной, для сотрудников, а сожаление – искренним. Правда, оно не касалось наведенного бардака.
– Ты можешь объяснить, наконец, что тут было ночью?!
Единственный сын закатил глаза. Развёл крыльями. Он не мог объяснить. Ночью он надорвал связки, свои волшебные связки, да так, что уже Нудный Ник разводил крыльями. Шея отпрыска была заключена в жёсткий бандаж с какой-то сложной начинкой. Иногда Габи слегка морщился: наверное, устройство непрерывно производило впрыскивания, уз-массаж и йорн знает что ещё.
Кто-то из сослуживцев-подчинённых хихикнул, кто-то фыркнул, кто-то прыснул в рукав. Ну да, Габи с ярко-зелёным «зобом» на шее, с забранными, чтобы не лезли под бандаж, в высокий хвост волосами, да ещё и с комически-недоумевающей гримасой смотрелся забавно. Каким-то образом он умел их смешить, что для Авессалома было самой большой загадкой мироздания.
Аве затребовал записи с камер наблюдения. Получил дырку от бублика и дохлого осла уши. Сгорела камера, сказал дежурный техник, отводя глаза. Предъявил скукоженный и оплавленный коробок, из которого свисал на тонком проводке закопченный окуляр. Аве быстро посмотрел на сына. Габи созерцал потолок, что и требовалось доказать.
– Иди за мной, – приказал старший, борясь с диким соблазном взять Габриэля за ухо. Гелы… гелы так не делают, но Аве помнил и другие времена. Иногда ему казалось, что они, те не самые лучшие, кровавые, отвратительные времена, были честнее нынешних. Наверное, так думают все старики.
– Пиши. – Вместо планшета он протянул сыну бумагу и карандаш. Архаизмы, такие же, как он сам. Но Габи не удивился. Взял, пристроил на колене.
Всю дорогу до дома Аве они молчали, думая каждый о своём.
– Что тебе сделал тот армеец, Габи?
«Непоправимое слово».
– Почему он его сказал? И даже не думай, будто я поверю, что ты не знаешь причину.
«Возникло недопонимание. Я не имел права объяснить один поступок, который скверно выглядел».
– Зачем ты пошёл в казармы ночью?
«Я узнал, что Даниил НАРУШИЛ ПРИКАЗ, авва. Я не мог не реагировать. Твой Пети был с нарушителем».
Вопросов было гораздо больше, чем Аве успел бы задать за весь день. И… это не имело смысла. Что-то, а находить безупречные объяснения Габриэль умел прекрасно. По интонациям голоса ещё был жалкий шанс угадать правду, но в письменном виде – ни одного.
«Они сбежали на Паолу. Единственное место во Вселенной, где их невозможно достать. Ни на что не намекаю, но подумай сам».
– Я подумаю, – пообещал Аве. – И поверь, думать буду в полную силу. Ник сказал, что твой голос скоро вернётся, и я очень хочу услышать всё о скверно выглядящих поступках. Надеюсь, как член Совета я имею право это знать.
– Как член Совета, – раздалось от двери, которую, разумеется, никто и не подумал запирать, – о скверных поступках и сопутствующих недопониманиях я кое-что знаю и могу поведать раньше, чем божественный голос Габриэля соизволит возвернуться.
На пороге комнаты перекатывался с пятки на мысок гел, похожий на человека настолько, насколько это вообще возможно для гела. Наружность он себе выбрал не самую приятную: маленький рост, сутулая спина (как он ухитрялся сутулиться при наличии крыльев – неизвестно, но ухитрялся), кривые ножки и лысая голова, которую отнюдь не украшали большие оттопыренные уши и морщинистая физиономия размером с кулачок. На данный момент физиономия выглядела так, будто её обладатель хлебнул уксуса. Впрочем, она всегда так выглядела.
– Я не слышал, как ты зашёл, Михаэль, – сухо сказал Аве, намекая, что недурно бы постучаться, заходя в чужой дом.
Но армейский набольший был слишком зол, чтобы соблюдать приличия.
– Вы погубили моего лучшего бойца, Габриэль, из-за мелочной мести. Вы погубили Пети и самую многообещающую экспедицию на Паолу за последние пятьсот лет, отправив неподготовленного разведчика.
