Текст книги "Остаточная деформация [СИ]"
Автор книги: Катерина Терешкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Дни тянулись резиной, а по вечерам Пети отвозил его домой. Даже не столько потому отвозил, что внешность Берта могла теперь напугать добропорядочного гела, сколько по причине отсутствия у рекурсируемого сил. Дома Берт падал на ложе и проваливался в сон.
Свет больше не насыщал, приходилось давиться пищей, которую тоже приносил Пети. Берту не нравилось, как после пищи бурчит в животе, не говоря уже о резко возросшем количестве отходов, но постепенно он привыкал. Даже научился получать от вкуса какое-то удовольствие. Пети жевал фрукты, хлеб и мясо за компанию с ним. Извиняющимся тоном объяснял, что в ангельском звании пристрастился к еде, без неё будто чего-то не хватает, а ежедневная горошина концентрат-минимума только усугубляет тоску. Берту было всё равно, лишь бы не одному. Бесившие раньше касания теперь вызывали чуть ли не слёзы благодарности. Быть ненормальным вдвоём – куда лучше, чем одному. Он чуть не угробился, спрыгнув всего-то с трёхметрового парапета, а нога болела неделю. Когда стошнило от маракуйи, Берт думал, что умрёт. Не умер, зато узнал новое слово – аллергия.
Каждый день приносил новые «нельзя». Каждый день отгрызал частицу привычного, заменяя чем-то другим. Иным. Чуждым.
Ник довольно ворчал, считывая показатели вирт-монитора. Хвалил Бертов коэффициент приспособляемости, суммарную адаптивность и что-то ещё. Берту было просто плохо – со всеми коэффициентами и показателями. Не жаловался, понимая, что от этого лучше не станет.
– Ты молодец, Берти, – сказал Габриэль, явившийся в сектор Улучшений с визитом и высочайшей проверкой. – Все перья пучком.
Крылья к тому времени уже отсохли, поэтому Берт криво ухмыльнулся. Ощущал он себя куском дерьма, полностью осознавая разницу между ним и отходами.
– Молодец, – неожиданно подтвердил Ник. – Цени, Трубач. Так далеко я ещё никого не заводил. Ангелам хватает внешнего сходства с человеком, но тут нужна полная идентичность. Зато, Берт, представь, как круто будет, когда всё выстрелит обратно.
Берт представил, и ухмылку перекосило ещё сильнее. Почему Ник назвал Габриэля трубачом, не задумался. Мало ли.
*
Пустые и трусливые глаза обитателей светлого дома на окраине Гелио снились Берту пару раз, а потом сменились привычным уже огненно-крылатым кошмаром.
Старик с белыми перьями на лице дорого бы дал за такую замену, но у него тоже не было выбора.
Глава 7. Люди разные
Мы все шагаем по своим дорогам.
Но как же хочется нам, сирым и убогим,
особенно когда от боли слеп,
чтоб кто-нибудь решительный и смелый
явился бы, понятен и всеблаг,
и ввёл бы окружающий бардак
в значенья общепринятых пределов.
Паола
– Ну и папашка Сэму достался. Изверг, а не папашка.
Возмущение из Берта пёрло вполне натурально. Он и вправду был возмущён.
– Почему? – удивилась Айрин.
– Зашвырнуть сына-подростка в такую опасную кашу – это кем надо быть, а? – Берт неосторожно поёрзал на жёсткой скамье и чуть не взвыл от резкой боли в потревоженном ожоге. Обезболивающее он твёрдо решил принять только перед сном, чтобы не вызывать подозрений излишне бодрым видом.
Айрин задумалась.
– Любящим родителем, – выдала неожиданно. – Как есть, тютелька в тютельку. Представь, Берти. Тебе пятнадцать. Отец пропал без вести и точно не вернётся. Мать умерла, и ты знал, когда это случится, подслушал. Может, и не верил до конца, может, надеялся ещё на одно чудо, но где-то на подкорке теи семь лет же остались! Вот ты один как перст, тебе пятнадцать, вся эта каша из комплексов, гормонов, горя и бессилия. Да для тебя адресок Захарии Смита – это как спасательный круг, как последняя надежда…
Берт только хмыкнул и в который раз дал зарок держать при себе своё мнение по поводу мотивации человеческих поступков. Отделываться общими фразами и сочувственным взглядом. Надо родиться человеком, чтобы вот так думать. Какая же это надежда – не знать, жив ли отец, выживешь ли сам, но прыгать вслепую с обрыва, насыпав полные карманы семечек?!
А кстати, Берт так и не услышал вчера, встретились ли старший и младший Петерсоны на Паоле – провалился в жар-забытьё. Кто-то сидел рядом с ним, прикладывал ко лбу холодный компресс. Гораздо приятнее, чем голым задом в ледяной ручей. Утром от слабости Берт едва языком ворочал, но к вечеру оклемался, даже выполз во двор посидеть на лавочке с Айрин.
Айрин его сомнения не волновали, она смотрела поверх забора на заляпанный кровью заката дальний лес. Берту этот лес тоже нравился, и хорошо, что рос тот и на склоне горы, иначе ёжика бы лысого из-за забора было видно. Высокий забор.
От кого, интересно, прячемся?
– А что, хищники тут злые? – спросил, не удержался. Лучше бы про Сэма и Джозайю. Айрин-то наверняка дослушала до конца.
– Волки, – пожала плечами Айрин, явно думая о другом. – Лизка всё хочет волчонка приручить, чтоб как собачонок рос, но пока никак. Она по своему псу страх как скучает, но не вкрай же дура, чтобы в волчье логово лезть и отбирать малого у матери.
Берт не имел понятия, кто такая Лизка и насколько она дура, но машинально кивнул. В древнем хвойном лесу за озером Мичиган водились волки. И громадные чёрные медведи, и прочая живность, как хищная, так и травоядная. Тщательно контролируемое поголовье, любимцы старого Исаака. Берт гостил там дважды. Крупные бурые звери смотрели на чужака с презрительным равнодушием, милостиво позволяя наблюдать за своими играми. Они даже не пытались напасть и уж точно не боялись двуногих крылатых, отчасти покрытых перьями. А Исаака так и вовсе любили. «Как до грехопадения, приятель», – посмеивался Исаак, почёсывая глыбу лба полуседого вожака стаи. Но те волки были сытыми… А в посёлке был хлев со свиньями – ещё не очень похожими на домашних, но уже на правильном пути. Запашок, мухи, фу. Но мясо доступное и вкусное.
– За свининкой приходят? – озвучил свои мысли Берт.
– Да на фиг оно им сдалось, – всё так же рассеянно отозвалась Айрин. – В лесах дичины полно, зачем на самострелы лезть? Чай не дурнее Лизки.
– А забор тогда от кого?!
Девушка удивлённо вздёрнула брови, но тут же сообразила:
– Ну да, ты ж провалялся почти весь день. Забор от отказников. Ну, от тех, кто не захотел жить в общине. Или кого выгнали к чёртовой бабушке. Про «по рогам» Стасик не шутил.
– А, так это он объявление для прибывших писал? – невольно хихикнул Берт, пытаясь мысленно внести поправку в расклад. Ещё и отказники какие-то, не было печали. – Шутник, надо же, кто б мог подумать. «Через пол часа ачутишся»…
Но Айрин не поддержала.
– С шутками у Стасика не очень, – сказала она. – Никак, я б сказала. Он таким родился.
– Каким? – не понял он.
– Ну, неграмотным. У него нет гена бабли. Дефект такой, понимаешь? Он сам учился читать, писать и говорить. Каринка рассказала.
Берт часто заморгал. Как это – нет гена бабли?!
Он мог вообразить человека без руки или ноги, видел гела без крыльев, руки без гела, странных зверей Нудного Ника, себя в зеркале во время трансформации, но не мог представить девственно чистый разум без вложенных в него знаков и звуков исходной речи.
– Вот вы где! – звонкий голос Григория появился на долю секунды раньше, чем он сам – из-за угла хаты. Станислав следовал за приятелем беззвучной тенью. – Идёмте смотреть, что мы из ваших железяк навертели. Берт, ты ахнешь!
Скромностью Гриша не страдал, но и нахальство ему тоже шло. Берт хотел сказать, что в радиодеталях смыслит чуть меньше, чем ничего, но вовремя сообразил, что от него не требуется смыслить. А восхищаться он умеет хорошо.
– Идёмте, – покладисто согласился. – Ахну.
*
Стриженная девчонка мгновенно подставила плечо, бледный светловолосый парень принял опору и медленно поднялся с лавки. Гриша увлечённо токовал, как тетерев в брачный сезон, Станислав иногда угукал громадным филином.
Сэм Петерсон наблюдал, как компания заворачивает за угол дома, и хмурился.
Ему нравился Берт, ему нравилась Айрин. Неглупые, неагрессивные, сообразительные, с целями, далёкими от мародёрства или бесцельного разрушения. Конечно, вернуться у них не получится, и они спокойно вольются в общину. Будут очень полезными. Они ведь всем понравились: симпатичные, компанейские, дружелюбные. Берт стоически терпел боль и не ныл, хотя, судя по всему, явился он из века навскидку конца двадцать первого – начала двадцать второго, а они там все изнеженные до чёртиков. Айрин вообще прелесть, за сутки ухитрилась очаровать даже замкнутую, нелюдимую Бетси.
Но…
Отец учил: «Слушай свою интуицию Сэм. Она тебе досталась от мамы, её доля наследства».
Сэм улыбнулся. Всё лучшее, что обнаруживал в сыне, Джозайя Петерсон приписывал генам жены. На крайний случай – её воспитанию.
Он говорил: «Демократические ценности заканчиваются там, где встаёт вопрос выживания социума. Даже если размеры этого социума покажутся смешными тому, кто был в Нью-Йорке. У нас больше ничего нет. Понимаешь, ничего – во всём этом мире. Нельзя удрать в Австралию или в Европу, если не заладилось. Если что-то по-настоящему скверное случится с общиной, исправлять будет поздно. Ресурсы пока ничтожны. Единственный выход – предотвращать».
До идеи, что одиночки на Паоле не выживают, Сэм дошёл своим умом, без подсказок.
Отца свело в могилу заурядное воспаление лёгких два с половиной года назад. Примитивные лекарства на растительной основе не справились, обычный для Паолы риск. Всё-таки отец был далеко не молод. Док развёл руками. У Сэма уже давно были Каринка и дети, но дыра от потери никак не желала зарастать.
Угасая, Джозайя прошептал-прохрипел, булькая мокротой последнего дыхания: «Даже если потом узнаешь, что… не жалей, Сэмми. Не кори се…бя… Второго шанса не бу… дет».
Если в общине заведётся психопат и подожжёт хозяйственный двор – община погибнет. Если просочится предатель и откроет ворота отказникам… или просто не подаст сигнал вовремя – община погибнет. Если появится властолюбивый и хитрый говнюк и всех перессорит, стремясь в рай на чужом горбу, – община погибнет, разве что чуть медленнее.
Иногда Сэму казалось, что от очередной попытки отделить панику и паранойю от реальной опасности мозги закипят вот прямо сейчас. Нет, он никогда не принимал крайние решения в одиночку, демократические ценности – это вам не жук начихал, но последнее слово почти всегда оставалось за ним. Ну, после смерти Джозайи. И с тех же пор Сэм ни разу не был уверен в правильности своих решений. Потому очень ценил Станислава – за звериное чутьё. Тот с детства умел понимать не слова, а интонации, обертоны, настроение. Чувствовал ложь лучше полиграфа.
Сегодня утром Сэм спросил:
– Как тебе новенькие, Стас?
Физик пожевал толстыми вывороченными губами и выдал:
– Не брешут, но и не всё говорят.
У Сэма остались те же впечатления. О Большой войне, гелах и йорнах он узнал только от Захарии Смита, но давно научился безошибочно отличать йорнских и гельских новичков. Айрин была из йорнской ветви, а Берт гельский – пробы негде ставить. Они прибыли почти одновременно – позавчера – и у них уже была общая тайна, которой оба не спешили делиться. С одной стороны, это нормально, в конце концов, нельзя полностью доверяться чужим людям, а с другой… Друг другу-то они тоже чужие. Какие у них могут быть общие секреты? Когда, зачем и о чём договорились? Опасно это или нейтрально, потом встанет на свои места?
Интуицию мотало из стороны в сторону, как ивовый куст под ветром, а здравый смысл никак не мог решить – слишком много странностей или нормально? То, что они рассказали, подтвердилось: Джек смотался к Трещине и нашёл свежие ошмётки йорни. И кострище, и окровавленную головню, и колышки с обрывками верёвок – всё как ребята описали. Следы, клялся Джек, настоящие, не инсценировка, тут ему вера полная. А ещё Джек нашёл странный след на липе в пяти шагах от кострища, будто бы оплавленную борозду. Дерево не прогорело, а именно оплавилось, застыло гладкой смолой. Возле Трещины всякое случается, но… Насколько далеко стоит зайти с проверками? Доверие – штука хрупкая и иногда жизненно необходимая.
– Па-а-ап! – завопило от земли. – А Джози песком кидается!!!
Сэм тряхнул головой, выгоняя лишние мысли, и поймал в объятия младшего сына. Подбросил счастливо взвизгнувшего малыша Тома к темнеющему небу.
– Мы ему скажем, чтобы больше не кидался. Только и ты не кидайся песком, лады?
– А откуда ты знаешь, что я кидался? – удивление Томми было таким невинным, что Сэм невольно расхохотался.
– Я всё про вас знаю, – сказал он со всей возможной строгостью. И добавил по-английски: – Идём умоешься, да будем ужинать.
– Да, папа.
Дети не слишком охотно разговаривали на родных языках родителей, на бабли всяко проще, но в данном случае Сэм был действительно строг. Нельзя забывать, нельзя терять.
Он так и не спустил сына на землю, понёс на руках, вдыхая нежный детский запах вперемешку с пылью. Сэм знал, что ради этого воробушка готов на всё.
*
Люди разные, твердил инструктор. Каждый день твердил, по три раза, не меньше. Берт возражал, что гелы тоже разные. Инструктор хмыкал и уверял, что не настолько разные, как люди. Всё что угодно, с нажимом говорил он, сверля подопечного взглядом болотно-зелёных глаз. Берт, ещё не очухавшийся толком после трансформации, тупо кивал, чтобы не спорить дальше. Разные так разные. А реки впадают в моря, а как же.
Величайшее достижение гелов – ген бабли, результат ювелирной работы учёных, военных и временщиков. Бабилонская башня, мощнейший ретранслятор и усилитель поля точечной направленности…
По стволу – сто процентов охвата. Трудно представить, что в ветках случаются сбои. Почти невозможно. Невероятное желание расспросить иферов, особенно Станислава, подробнее, статистику бы какую, но это ужасно нетактично.
Разные, безмерно разные. Инструктор хоть раз оказался абсолютно прав.
Пока Берту вроде бы везёт. Все, кого он встретил на Паоле, отнеслись к нему хорошо. Помогали, лечили, не пытались ограбить. Не считая той йорни, конечно.
Но он не сможет долго отсиживаться за безопасным частоколом. Ему придётся идти дальше, чтобы иметь возможность вернуться в голубой и золотой, комфортный Гелио. Чтобы получить свои крылья обратно.
Таблетка давно подействовала, но Берт всё крутился в постели, не мог заснуть. Тревога не отпускала.
И всё равно сигнальный трезвон застал его врасплох.
*
– Не лезь под ноги! – рявкнул Сэм, отшвыривая Берта с дороги. Неустойчивый пока парень вцепился в колодезный ворот и только поэтому не упал.
Обиженный, растерянный взгляд в спину. Берт хотел помочь, но только помешает. Сэм потом всё объяснит.
Отказники обычно лезут на штурм в холода, от отчаянья. Но Ллойд умнее своих предшественников, он кое-как сбил этот сброд в подобие банды и теперь вот развлекается.
Через забор полетел очередной зажигательный снаряд – пылающий ком просмоленной соломы. Хорошо летел, прямо на крышу свинарника, но чёрный силуэт взвился в воздух и с натужным хэканьем сбил траекторию снаряда доской. Бетси, конечно, она за зверьё и глотку порвать может. Огненный шар, рассыпая искры, ляпнулся на утоптанную землю.
– Зандер, здесь!
Мог бы и не орать, Зандер с ведром наперевес и так ковылял к источнику возможного пожара. Несмотря на опасность, Сэм испытал мимолётный прилив гордости: всё-таки оборона у них поставлена на совесть. Каждый знает свои обязанности.
Грохнул Стасов самострел – этакая дура с полуторадюймовым жерлом, ещё чуть-чуть, и уже пушка. За забором заорали – Стас редко промахивался даже при плохом освещении.
– Пошли на …! – грохнул сам Стас. – Удурки!
Ещё выстрел, показавшийся громче первого. Ещё порция бранных слов на бабли и на родном языке Станислава, которого Сэм не знал. Вступили самострелы Джека и Николя, а тут и добежал.
– Много? – спросил коротко.
– Да хрен же ж знает, – безмятежно ответил Гриша. Он почти демонстративно явился по тревоге без оружия, но Сэм решил не заострять: бесполезно. – Десять или пятнадцать. Но уже драпают, так что без разницы. Ты сигналку заценил?
– Да уж, – проворчал Сэм. – Чуть инфаркт не получил.
Кучку деталек, которыми поделился Берт, гибкие Гришины пальцы превратили в громогласную ночную сигнализацию и, кажется, ещё что-то осталось.
Гриша засмеялся.
– Простая, как дверь без ручки, а какой эффект!
Одобрительно заворчал Станислав.
– Эффект эффектом, – не разделил эйфории Сэм, – а чем они метали зажигалки через забор? Катапульту собрали, что ли?
Ему это не нравилось. Совсем не нравилось.
Глава 8. Крепость души
Два Янголи Смерті не носять шевронів,
Вони не за лівих чи правих,
Їм байдуже, в наступі, чи в обороні
Поліг ти в кривавих тих травах.
Вони про одне лиш запитують Душу,
І та їм збрехати не може:
За що убивав, чи «я хочу», чи «мушу»
Вели тебе в битву, небоже? Ігор Жук
Гелио
– Это я?
На возмущение не было сил. Одно только тупое удивление. Отражение в зеркале страдальчески изогнуло брови.
– Нет, конечно, – хмыкнул Ник. – Это, скажем так, твоя примитивная копия. Голая схема, итог рекурсии, если хочешь.
– Дрыщ какой-то, – уныло вздохнул Берт, щегольнув позаимствованным у Пети словцом. Пощупал выступающие рёбра.
Чужое, всё чужое. Если Берт задумывался о том, что делает, немедленно начинало казаться, что он держит новые руки-протезы старыми, настоящими руками. Конечно же, всё мигом валилось на пол.
– Но-но, – одёрнул его задетый за живое творец. – По человеческим меркам ты достаточно привлекателен. Вот, смотри, – он развернул вирт-лист, вывел двумерное изображение, – это кумир женщин двадцатого века. Ты на него похож.
Дамский кумир на плоском снимке и вправду выглядел чуть ли не тощее Берта. Одет ёжик знает как, но человеческая мода – штука вообще странная. Какой-то струнный инструмент в руках. Гитара, похоже, они с тех пор не так уж и изменились, можно узнать. Светло-русые вьющиеся волосы – если Берт решит отращивать, то, пожалуй, тоже выйдет такая копна. И длинноватый нос. Может, если Ник не врёт про кумира, не всё так плохо?
– Да нормально, – угадал его мысли Ник. – Привыкнуть только надо. И стоит ещё чуток сутулиться для правдоподобия. Ты ходишь, будто крылья ещё при тебе, плечи в разворот.
Берт честно попробовал. Не понравилось. Дышать неприятно. Ник поморщился и опустил взгляд.
– Ладно, прижмёт – научишься. А моя работа закончена, Берт. К моему сожалению. Я к тебе попривык, если честно.
– Ну да, столько времени провозиться.
– Не только, Берт, не только.
Берт хотел уточнить, но Ник нырнул в лабиринт подсобок раньше, чем был сформулирован вопрос. Ник очень быстрый. Пети как-то обмолвился, что он таким был и до улучшений. Может, почти таким.
*
Габриэль никак не выразил своего отношения новой внешности подчинённого. Просто положил руку на плечо покровительственным жестом (Берт значительно потерял в росте после трансформации, и покровительственно класть руку ему на плечо стало очень легко) и повлёк к Зданию.
– Инструктор ждёт, – сказал Габи своим противным голосом. – Тебе многому предстоит научиться, Берт.
Берт предпочёл бы общество Пети, рядом с которым не чувствовал себя калекой. Но ему не предложили выбора. А Повелитель мух, между прочим, заметно нервничал. Рука на плече подрагивала не в такт шагам.
– Что-то случилось? – спросил Берт осторожно. – Плохое?
– С чего ты взял? – ответ прозвучал излишне агрессивно, особенно в сочетании с рассеянной улыбочкой.
– Снизу хорошо видно, как у тебя перья дыбом стоят, – Берт добавил в голос максимум серьёзности, но не выдержал, хихикнул.
Габи остановился, секунду переваривал, а потом засмеялся. Смех был такой, что Берт немедленно пожалел о решении пошутить.
– Ты знаешь, Берти, – сказал глава разведки, утерев сухие глаза, – впервые с начала моей службы я верю, что Большую войну можно закончить.
Дальше они шли молча, а Берт напряжённо пытался сообразить, что не так в последних словах Габриэля. Слова как слова, на каждом Совете такие пачками выдают, но… не покидало странная уверенность, что впервые за время их знакомства Габи сказал правду.
От этого становилось не по себе.
*
Инструктор монументален, как памятник Становителю Джонасу. Глаза у инструктора маленькие, цвета болотной тины. Глубоко посаженные, будто затаившиеся в засаде. Широченные плечи и пальцы-клещи. Оперение – со стальным отливом, и Берт далеко не сразу поймёт, что отлив – не просто так. Каждое перо имеет острейшую зазубренную кромку, точнее, состоит из сотен тончайших лезвий, плотно подогнанных в привычный абрис. «Когда эти твари прут с семи сторон света, делаешь так», – скажет инструктор через пару дней, на первой тренировке, и резко взмахнёт мощными крыльями. Воздух закричит от боли, вспоротый псевдосталью, а Берту будет стоить большого труда не закричать за компанию.
Нудный Ник потрудился на славу: символ жизни превратился в саму смерть. Для йорнов, конечно, ну и что?
Инструктор был лучшим солдатом армии Михеля. Ну, Пети так сказал, а Берт решил не спорить и не переспрашивать. Лучший так лучший. Других лучших армейцев Берт всё равно не знал. И буквально через пять минут общения уверился, что лучше бы не знал совсем.
– Опять дохляка привели, – буркнул инструктор, обходя Берта против солнца.
Берт равнодушно пожал плечами.
– Так я пойду? – спросил брюзгливо.
– Десять отжиманий, дохляк.
– А катись ты к ёжикам, – зевнул Берт и… сам покатился от грандиозной затрещины. Прямо по газону. До ёжиков, правда, не долетел, но решил не вставать, растянулся на мягкой траве. В голове звенело, руки-ноги казались чужими. О Древо, они и были чужими…
Единственное преимущество человеческого облика: удобно лежать на спине и смотреть в небо.
– Вставай, – коротко рыкнул инструктор.
– Не раньше, чем мы определимся с правами и обязанностями. – Так его научил Пети, всю здешнюю компанию прекрасно знавший. – Я не служу у Михеля.
Снизу инструктор казался ещё грандиознее.
– Ты, отход жизнедеятельности…
– Кусок дерьма, – любезно поправил Берт. – Надо говорить – кусок дерьма.
Левая скула наливалась огнём, огонь мешал видеть левым глазом. Проклятое хрупкое тело. Хрупкий, непослушный и болючий мешок с костями.
– Вставай уже, – голос неуловимо изменился. Точно, стал гораздо ближе. Инструктор наклонился к нему, лежащему. – Кажись, я недопонял, насколько ты дохляк. С блажными работал, а такого чучела ещё не видел.
Болотные глазки смотрели теперь в упор, а из жёсткой расщелины рта…
– Любишь чеснок? – поинтересовался Берт, наивно полагая, что вторая затрещина на фоне первой пройдёт незаметно.
Но дублёная рожа вопреки всем ожиданиям расплылась простоватой улыбкой.
– Ага, – признался инструктор. – С ним любая баланда вкусная. За то я вас, дохляков блажных, и люблю. Понимаете!
*
Они совсем другие – солдаты Михеля. У них свой жаргон: обычный гел понял бы мало. Берт может поддерживать беседу с ними только благодаря недавнему гипнокурсу и общению с Пети. Да, армейцы на своих рубежах нахватались человеческих словечек и охотно используют по делу и не очень. У них свои шутки, и понять их цивилу в принципе невозможно.
Они едят: завтрак, обед и ужин. Боевые качества оперения сильно скрадывают эффективность фотопреобразователей, а энергорасход у парней Михеля ой-ёй какой. И они не просто едят, они любят пожрать. С чесночком, укропом, перчиком и горчицей. Берт, конечно, знал о движении жрецов, но это совсем другое.
Пахнут армейцы не как гелы, а едой, металлом и потом.
Грубоватые и шумные, иногда смешные. У них живые, часто некрасивые лица. Каждый из них убивал. Йорнов, конечно, но какая разница?
Берту оказалось с ними неожиданно просто.
– Смотри, Берт. Это человеческие детишки из Е-25. Беспризорники. Ранняя индустриализация, начало двадцатого, если по их счёту. Они поймали крысу, смотри, Берт.
Берта почти тошнит. Перед крысой была гусеница на прутике над огнём. Съеденное утром ворочается в желудке.
– Чего от иферов ждать? – выталкивает из себя Берт, чтобы оправдать непроизвольное дёрганье кадыка.
– Ты это, – инструктор отводит глаза, – про иферов забудь. Люди и люди. Не дай ёжик болтнёшь – проблем не оберёшься.
– Иферы не знают, что они иферы, – заученно кивает Берт, но инструктор по-прежнему хмурится.
– Ну да, – бурчит он. – И если скажешь – всё равно не поверят. Так что даже не пытайся, Берт.
Берт не слишком-то верит, что встретит живых на Паоле. Но вдруг становится зябко. Вот, допустим, живёт он, такой себе обычный гел, служит в отделе аналитической статистики, мечтает об отпуске, дубовой роще и благосклонности рыженькой Сарры. И однажды приходит к нему некто – знающий, могущий, в общем, высший, и заявляет, что ты не обычный себе гел, а тень, копия кого-то, кто живёт по-настоящему. А твоя жизнь – мара, игрушка, прихоть хозяина времени, которого ты и представить не в состоянии. Сгинешь – и ничегошеньки в мире не изменится, потому что тебя нет, и никогда не было. Что этому высшему сказать? Орать: «Я есть»? Головой об стенку колотиться, чтобы вмятины остались? Так и стены тоже нет, одно фальшивое отражение.
– Ладно, – говорит инструктор почти сочувственно, – хватит на сегодня хроник. Василь под твою хилую тушку подкрутил пару тренажёров – хоть позанимаешься нормально.
Берт машинально раздвигает губы в улыбке. Он благодарен. Хорошие ребята. Заботятся о нём, как умеют. Берт ни за что не признается, что ненавидит тренажёры. Пусть думают, что любит.
*
– Возьмите меня на операцию, – повторил Берт. – Обещаю не путаться под ногами. Вы же берёте ифе… людей на Последние битвы, я теперь тоже почти человек.
Бригада из двенадцати парней Михеля таращилась на дохляка во все двадцать четыре глаза. На Последние битвы армейцы ходят по трое, семёрками, девятками или дюжинами – суеверие у них такое. Йорны – двойками, а также группами из четырёх, восьми или тринадцати бойцов. Тоже что-то значит, наверное.
– Мы не всех людей берём, – наконец-то подал голос инструктор. – В бою, знаешь ли, нельзя думать, кто за спиной, иначе швах.
– А как выбираете? – жадно спросил Берт.
Вопрошаемый задумался, хмуря лоб. Василь неуверенно хохотнул, Ури фыркнул скорее раздражённо. Никодим и Йоган сохранили каменные морды.
– Разные они, – родил инструктор.
– Гелы тоже разные, – возразил Берт.
– Нет, не тоже. Гелы всё больше со скуки. А люди хотят быть разными, понимаешь? Мы им благодать суём, чтобы, значит, они друг друга понимали, а люди всё равно свои языки выдумывают, чтоб быть не такими, как те суки из-за горы… «Они – не мы! Они плохие, а мы ух!» И верят в это. Вот больше верят, чем родной мамке… Брать надо таких, знаешь, чтобы глаза горели, а зубы крошились от желания доказать, что они самые-самые!
Глаза у инструктора во время этого короткого спича горели, а зубы отчётливо поскрипывали в паузах.
– В общем, не возьмём, Берт, – резюмировал Василь. – Ты не готов. Нет в тебе крепости души, хоть и неплохой ты парень.
Они уходили не строем – птичьим клином, инструктор на острие. Ёжик его знает, может, и вправду лучший.
Непобедимые солдаты со стальными крыльями – не греющими, почти не кормящими, зато способными убивать. Как часто их самих убивают в Последних Битвах? У Берта не было такой статистики. Михель не делится информацией с коллегами, за что его не любят особо.
А ведь иферы стоят и с другой стороны, с тёмной. Неизвестно, чем их йорны приманивают, но ведь стоят же, факт. И умирают точно так же, как те, с пылающими взорами и раскрошенными зубами. У них нет улучшенных тел, они не смогут отбить удара копытом или крылом. Они не умеют работать с полями, никак. Они просто вцепятся в глотки друг другу и умрут в Последней битве за то, чтобы продлить существование несуществующего на год или на тысячу лет, как повезёт. Докажут, что самые-самые? Всё ради этого?
Берт обхватил себя за плечи своими-чужими руками и поплёлся к Зданию. Старался не вспоминать, как веточки Древа на стене-экране в Здании меняли цвет с красного на зелёный, с зелёного на красный…
Завтра у него выходной. Пети пригласил погулять за городом.
*
Пети учил рыбачить. В рамках, как он выразился, базового курса выживания.
– Ай, не уйдёшь! – азартно орал однокрылый, скача козлом по песчаному берегу. Удочка в его руках плясала джигу. Он обернулся к Берту. – Каков гусь, а?
– Это не гусь, это язь, – поправил Берт, нарвавшись на залп заразительного хохота. Хотя что смешного? Рыба точно не птица. Но Берт уже знал, что выяснять не стоит. Лучше взять в горсть шмат мокрого песка и запустить Пети пониже спины.
Попал, между прочим.
– Блин!
От неожиданности Пети шлёпнулся на ушибленное место, резко дёрнув удилищем. Язь описал крутую дугу по воздуху, на несколько секунд уподобившись птице. Баллистическая кривая закончилась в колючих кустах.
– И что б сразу его не выдернуть? – меланхолично спросил Берт, проследив полёт язя от начальной точки до финиша.
– Не по-игроцки, – грустно ответил Пети. – И по колючкам не пришлось бы лазать. Тебе, между прочим, не пришлось бы. Из-за твоих же дурацких шуточек.
Берт полез без возражений. Подумаешь, колючки.
Язь оказался скользким, грязным и тяжёлым. Тугое тело в чешуйчатой броне часто и бессмысленно билось, крутя растопыренным хвостом. Кровавые прожилки быстро расчерчивали выпученные от удушья золотисто-серые глаза. К одному прилип обрывок листика. Острый запах холодной крови.
– За жабры его, за жабры! – командовал забывший грусть Пети. – Тогда не вывернется, гу… язь, я хотел сказать язь.
Берт уже размахнулся, чтобы зашвырнуть рыбину подальше, но Пети зачем-то велел:
– Стой! Держи его вот так, правильно.
И изо всех сил стукнул по рыбьей башке мокрым камнем-голышом. Их под берегом полно.
Берт не удержал, и язь выскользнул из пальцев, шлёпнулся на влажную землю.
– Зачем? – задал он глупый вопрос.
Какая разница? Всё равно живое уже стало неживым.
– Как – зачем? Ужинать будем. Для этого, собственно, рыбу и ловят. Остальное – так, баловство. Почистишь?
Берт сдержал брезгливую гримасу, но Пети заметил. Конечно, он всегда всё замечал. Такой уж замечательный гел.
– Василь сказал, что мне не хватает крепости души. – Берт хотел, чтобы прозвучало иронично с оттенком сарказмом, но вышло виновато. Как всегда. – Но ты не волнуйся, прижмёт – научусь.
Пети какое-то время молчал, потом хмыкнул, подобрал дохлую рыбу и заявил:
– Дурень твой Василь. Есть у тебя крепость души. Могучая такая, непрошибаемая. И в этой крепости твоя душа пересидит все неприятности. Костёр разведёшь?
– Разведу, я умею, – обрадовался смене темы Берт. – И грибов принесу, вон там, в ельничке, должны быть хорошие маслята.
Пети только вздохнул.
***
В уютной и просторной больнице на краю Гелио, в самый глухой предрассветный час проснулся один из больных «синдромом четвёртого греха». Раньше он был работником родильного дома, увлекался старинными музыкальными инструментами, преимущественно догельской эпохи. Неплохо играл на виолончели и тромбоне, слыл интересным собеседником. Его звали Галилео, но он уже четыре года не отзывался на своё имя, а из этих стен не выходил почти семь лет. Бывший Галилео считался старожилом больницы. На самом деле были трое пациентов с большим стажем, но о них не любили упоминать. Зачем тревожить мёртвых? Их тела и так разъяли на части, а мозги – чуть ли не на молекулы в попытках доискаться правды о причинах новой болезни. Не доискались. Абсолютно здоровые гелы, только в какой-то момент мозг отдал их телам команду умереть, и они умерли.
